И сердце пополам

= 55

Теперь жизнь Саши, да и во многом матери, были подчинены другому распорядку: сон, кормление, прогулки, купание — всё по часам. Мать, как могла, помогала — подменяла ночами, когда Алёша орал до хрипоты, а Саша валилась с ног, гуляла с ним после работы, сопровождала в поликлинику, начиная с марта, по утрам, перед работой, ходила на молочную кухню.

И всё равно Саша зашивалась. На себя времени не оставалось совсем. Но зато и грустить сил не было. Редкий раз накатывало щемящее чувство, острое сожаление о том, что всё могло бы быть иначе, о том, что Глеб не знал, какие у Алёши круглые и тёмные глазёнки, точно вишенки, не слышал, как малыш лопочет, не видел его беззубой и самой чудесной в мире улыбки, от которой на душе сразу становилось тепло. Но хуже всего, что Алёша не знал, какой у него папа. Пусть он сейчас не понимает ничего, ну а потом?

Про потом лучше не думать, говорила себе Саша. И вообще, не жалеть ни о чём. У неё есть Алёша — это ли не самое большое в мире счастье?

Мать на работе старалась больше не задерживаться, как раньше. Перераспределила нагрузку, отказалась от курсовиков. Спешила к внуку. И когда приходила домой, каждый раз прямо с порога ласково звала: «Где там мой маленький мальчик?».

Выпало всего два-три дня в марте, когда ей приходилось задерживаться.

— Оксану Григорьеву, преподавателя с нашей кафедры, пришлось заменить. Заболела…

Обычно мать сплетни на работе не слушала, не обсуждала и дома не передавала. И вообще держала с коллегами дистанцию. Сама не интересовалась чужой личной жизнью и в свою никого не посвящала. Однако спустя какое-то время за поздним ужином обронила:

— Оксану-то побили. Вот почему она не ходила на прошлой неделе.

Как бы Саше ни было стыдно в этом признаваться, но ей стало чрезвычайно любопытно, что там случилось с Оксаной. Себе уж можно не врать — эта женщина интересовала её, как интересовало вообще всё, что связано с Глебом.

Мать, правда, отвечала неохотно и скупо: пришла с замазанным синяком, все заметили, стали шептаться, злословить. Каждое слово приходилось из неё вытягивать.

Но потом она разошлась, даже возмущаться стала:

— Я просто поражаюсь — люди науки, а как бабки в базарном ряду. Вечно друг другу за спиной кости моют. И такое порой придумывают — хоть стой, хоть падай. И про Оксану тоже ну такую ересь сочинили — мол, это её Валерий Николаевич побил.

— Какой Валерий Николаевич?

— Жених её. Ну или гражданский муж. Живут они вместе. Он тоже у нас работает. Физкультуру преподаёт. И вот теперь наговаривают на него, ну и на неё. Мол, изменила…

— Может, не наговаривают. Может, так оно и есть.

— Глупости! Просто у нас почему-то Оксану недолюбливают. В общем-то, я понимаю, почему. Она красива, умна, успешна. На мой взгляд, она самая перспективная. Вот и достаётся ей. Успешных ведь у нас не любят. Так что это банальная зависть. А лично мне Оксана очень нравится.

— А мне — нет, — вырвалось у Саши.

Мать посмотрела на неё с лёгким укором.

— А она, между прочим, всегда про тебя спрашивает. И не из праздного интереса, а просто человек такой неравнодушный. Таких сейчас мало.

— И слава богу, — буркнула Саша и ушла к себе.

Весна в этом году сильно скромничала, никак не могла разгуляться. Холодно было почти по-зимнему. Острова снега, обмётанные сажей, лежали в местах потенистее до конца апреля. Да и потом, даже в мае, ещё, случалось, пробрасывало.

А как только потеплело и подсох асфальт, дядя Миша привёз им новую прогулочную коляску. Красивую, добротную. Основной цвет, тёмно-серый, почти чёрный, оживляли ярко-голубые вставки.

— Я в этом не спец, но девочки-продавцы сказали — отличная модель. Италия. Колёса там какие-то особенно хорошие. Амортизация. И вообще, это трансформер, можно её как-то видоизменять. Разобраться только надо.

Он сдёрнул целлофановую упаковку, что-то покрутил, повертел: что это тут? Потом, кряхтя, поднялся с корточек.

— Если не разберётесь, я потом кого-нибудь пришлю, — пообещал.

Конечно, Саша разобралась сама — там вовсе ничего сложного и не было. И, разумеется, захотела тут же опробовать. Вот спускаться с четвёртого этажа, в одной руке держа Алёшу, а второй — волоча за собой по ступеням коляску, конечно, тяжеловато без помощи матери. Но с горем пополам выбрались на улицу.

Саша усадила ребёнка поудобнее, перекинула ручку так, чтобы он ехал и смотрел на мир.

— Ну что, сына, протестируем твою новую карету?

Они сделали пару кругов по двору, оценили хвалёные колёса и амортизацию. Затем Алёша, как обычно случалось на свежем воздухе, уснул. Саша завернула на детскую площадку, села на скамейку и коляску пристроила рядом.

До полудня двор бывал почти пуст. Лишь чуть поодаль копошились в песочнице два малыша под присмотром мам. Лёгкий ветер доносил пьянящий запах черемухи. Яркое солнце заливало площадку так, что тоже хотелось расслабленно откинуться на спинку, прикрыть глаза и раствориться в этой безмятежности. Это она и сделала. Так тепло, так тихо и спокойно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Она ничего не услышала и не увидела, просто вдруг сердце дёрнулось, будто от лёгкого электрического разряда и беспокойно заколотилось. Саша резко выпрямилась — Алёша по-прежнему сладко спал, однако волнение стремительно росло.

Она оглянулась и тихо охнула — в нескольких метрах от неё, на дорожке, ведущей к их подъезду, стоял Глеб.