И сердце пополам

= 8

Девчонки сокрушались, причитали, подбадривали, но хотелось, чтобы они замолкли и ушли, а самому напиться в дым.

Желание его поддержал Тёма Тошин, сокурсник и друг, даже за водкой поспешно сгонял, а там подтянулись и остальные парни.

Вообще, Глеб не особо любил такие вот пьянки, с морем водки и на всю ночь, потому что начиналось всегда всё очень хорошо, а заканчивалось плохо. Причём очень часто на утро никто не помнил, почему стало плохо.

Однажды он сам, например, проснулся с заплывшим глазом и сбитыми в кровь костяшками. А откуда вся эта красота — никто не мог сказать. Однако в студенческом общежитии попойки были практически неотъемлемой частью бытия. Не пили только ботаны и некоторые девочки, такие как Женька с Милой, тоже, в общем-то, повёрнутые на учёбе.

Но вот после этой пересдачи ему наоборот хотелось забыться. Он хлестал водку как воду, желал выкинуть проклятую грымзу Фурцеву из головы, но сам же постоянно заводил о ней разговор.

— Эта сука просто издевалась надо мной, — кипятился он. — Ненавижу её. Никого никогда так не ненавидел, как эту мегеру.

— Так ты готовился к пересдаче? — спрашивали его пацаны.

— А то! Женька с меня не слезла, пока все билеты не выучил.

— А не сдал-то почему тогда?

— Да потому что эта стерва тупо не дала мне сдать. Злобная тварь.

— Так-то да, — согласился Тёма Тошин. — Она та ещё ведьма.

— Её, поди, никто не чпокает, вот она и злобная такая.

Пацаны загоготали.

— Так что ж ты, Глебыч, тушуешься? Чпокни — вот и будет тебе экзамен.

Снова дикий хохот.

— Дебилы, — скривился Глеб. — Извращенцы.

— Ну а что? Можно закрыть глаза и представлять какую-нибудь классную тёлочку, — предложил долговязый и тощий Кирилл.

— О да, Кирюха знает, что говорит, — давился смехом Тёма Тошин. — Он сам всегда так делает, да, Кирюха?

— Пошёл ты!

— Да ладно тебе, Глебыч, — никак не успокаивались пацаны. — Ей сколько? Сорок пять? Баба ягодка опять. А то что страшная, так не смотри на неё и все дела. Отработал, дал зачётку и гуляй.

— Один раз перетерпишь, зато не отчислят.

— Глебыч, правда, — глумливо сиял Иванов. — Годная затея же!

— Ну так чпокай сам эту ягодку, — огрызнулся Глеб.

— Так не за чем. Не меня же хотят отчислить.

— Да нафиг. Пусть лучше отчисляют.

— Угу. — посерьёзнел Иванов. — Вот скажи — ты готов реально пойти сейчас в армию? Прыгать, бегать, какать по свистку? И чтоб тебя каждый хрен в погонах дрючил? И чтоб ты слова против не смел сказать? А оно так и будет. И пендюлей будешь выхватывать — мама не горюй. И уж точно чпокать никого не будешь. Зато тебя будут. И прапоры, и сержанты, и офицеры, и деды. И в хвост, и в гриву. Фурцева тебе на их фоне крёстной феей покажется.

— А прикинь, в горячую точку пошлют? — встрял Тёма Тошин. — Тогда вообще кранты.

— Умеете вы, пацаны, утешить, — помрачнел Глеб. Потянулся за бутылкой, плеснул только себе, наполнив стакан на треть, и молча выпил.

— За утешением к девкам иди, Глебыч, они тебя любят, наперегонки кинутся утешать. А мы тебе варианты предлагаем, — возразил Иванов, разливая водку всем остальным.

— Какие нахрен варианты? Это дикий бред, а не варианты.

— Ой, ладно тебе. Не ты первый, не ты последний. Вон Галкин женился же на Пугачёвой, детей даже завели и ничего, а тебе надо-то всего лишь раз…

Глеб скривился, будто его тошнит. И почему водка не действует? Хоть не так противно было бы. Ещё эти идиоты с Фурцевой привязались. В таком ключе говорить о ней Глебу казалось вообще чем-то противоестественным.

О том, что он сам пытался её обаять — правда, вовсе не для этой их «годной затеи» — Глеб умолчал. Во-первых, стыдно было. А, во-вторых, не получилось же, о чём тут говорить.

— Кстати, о детях, — вспомнил вдруг Тёма Тошин. — У Фурцевой дочка есть.

— Серьёзно? А мужа нет?

— Говорят, что нет. Но раз есть дочка, может, был…

— Да сплыл…

— Она его сожрала, как самка богомола.

— А ты видел эту дочку? Откуда вообще знаешь?

— Она к нам как-то в аудиторию заходила, в смысле, к ней, ключ брала. Девки потом спрашивали у Фурцевой: это ваша доча, а сколько лет, а где учится… девки любопытные же.

— А сколько ей лет?

— А учится где? У нас, что ли?

— Девятнадцать вроде, если правильно помню. А учится, прикиньте, в художественном училище.

— В училище? — в голос удивились пацаны. — Дочка Фурцевой? Да её же могли взять в универ на любой факультет. Она могла бы балду пинать, ей бы за так всё ставили.

— А как она из себя? Ничего?

— Да какой-то там ничего, — скривился Тёма. — Хотя я её особо не разглядывал. Она заскочила на секунду. В каком-то уродском балахоне. В очках. На мать похоже вроде.

— Ясно. Красотка, короче, — усмехнулся Иванов. — Ну, так-то да, крокодилы принцесс не рожают. Но есть и плюс — страшненькую легче склеить.

— А нафиг она тебе нужна, страшненькая? — не понял Глеб.

— Не мне — тебе. Замути с дочкой, подошли к мамке, она выпросит для тебя то, что нужно.

— Не, я не люблю страшненьких, — мотнул головой Глеб.

Его, наконец, начало отпускать напряжение, и алкоголь приятно туманил мозг. Теперь слова пацанов уже не казались ему диким абсурдом.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Тебе, Глебыч, никто и не предлагает её любить. Замути, поезди по ушам, а потом пошлёшь её.

— Вот это реальный вариант, Глеб, — поддержал Тёма Тошин. — С Фурцевой было бы, конечно, чересчур, а вот с дочкой её — вообще нормальный выход.

— Да не факт, — подал голос Кирилл. — Если бы я свою мать попросил какую-нибудь тёлочку взять на работу, она бы хрен её взяла.

— Причём тут твоя мать? — перебил его Тошин. — Ты, Кирюха, не лезь, если не знаешь. Это у вас с матерью грызня, а у этих всё нормально. Оно видно было. Фурцева так с ней разговаривала… тю-тю-тю, будь осторожна, доча, покушай…

— Попробовать стоит, — изрёк Иванов. — А там посмотришь. Если дело тухлое — пошлёшь её сразу. А если мамка дочу балует — так вперёд и с песней.