И сердце пополам

= 41

Глеба не покидало ощущение, что всё идёт наперекосяк. Постоянно вылезало то одно, то другое. Саша Фурцева ему нравилась, сильно нравилась, даже несмотря на все «но». И нравилась так, что думал о ней почти постоянно.

За жизнь свою Глеб увлекался несколько раз, но то, что было с ней, сейчас, не походило на прежние увлечения. Раньше на первом, а подчас и единственном месте, стояло вожделение. И девушки ему нравились или не нравились только в таком контексте. Сашу же, прежде всего, хотелось оберегать. Ни от чего-то конкретного, а в целом. Хотя и желал он её не меньше. Но если раньше после близости, он чувствовал сытое удовлетворение, то сейчас, глядя в такие моменты на Сашу, испытывал какую-то невыносимую нежность, от которой заходилось сердце.

И вот ещё новость. Сроду никогда не ревновал. Вообще, не понимал природы этого унизительного чувства. Полагал, что ревновать могут лишь те, кто в себе не уверен. Но когда она улыбалась Тошину, которого он, положа руку на сердце за соперника-то не считал, Глебу было неприятно. Хотелось, чтобы улыбалась она только ему.

На Тошина Глеб вообще злился. Заметил, что тот поглядывает на Сашу так, как не должен бы. Дифирамбы ей воспевает с какой-то стати. Сдурел совсем. И с этим портретом носится как дурак с писаной торбой. Это бесило.

И когда Глеб выволок Тошина в коридор под предлогом перекурить и потребовал немедленно свалить и не мешаться, у того аж глаза вдохновлённо загорелись:

— Глебыч! Да ты никак ревнуешь её ко мне?

Может, и стоило сказать: да, неприятно и всё такое. Но… кто ревнует — тот слабак, неуверенный в себе неудачник. А это не про него.

— Хе*ню не гони, — намеренно грубо ответил Глеб. — Ты просто мешаешь.

— Так ты же… я, блин, запутался… ты ведь сам говорил, что всё, Султан там твой…мы в ответе за тех, кого приручили… в ж**у универ… Что, опять передумал?

Глеб поморщился. Про их идиотский план даже вспоминать теперь не хотелось. Настолько это казалось стыдным, что желание было одно: всё забыть, словно ничего такого и не происходило. Но и объясняться с этим придурком, которому только дай повод поглумиться да поприкалываться, не хотелось совершенно.

— Это вообще не твоё дело. Просто не лезь, куда не просят. Оставь нас в покое.

— Глебыч, ну ладно тебе, я буквально ещё полчасика у тебя потусуюсь и свалю. Не, ну не в коридоре же мне туда-сюда бродить? Я вообще молчать буду. Чесслово. И кстати, если б не я, ты вообще бы с ней не познакомился.

Глеба раздражал Тёма как никогда. Казался глупым, бестактным, ну просто мешал, как заноза, как бельмо на глазу, и не понимал этого. Но он же друг…

— Ладно, но ты тогда сиди и помалкивай.

— Хорошо, хорошо, — с готовностью согласился Тёма.

Согласиться-то согласился, а сам, иуда, лип к Саше ещё больше.

Но Тошин — это так, мелочь, неприятно, но не существенно. А вот когда Глеб увидел в «Сильвермолле» Оксану…

Сам по себе этот момент его даже и не насторожил бы. Ну было там что-то у них, так уже два месяца, как всё сошло на нет. Причём без всяких изнурительных выяснений. Он о ней и думать забыл. И если бы она просто шла мимо, он бы, наверное, даже не обратил внимания, но у Оксаны был такой взгляд, что Глебу сделалось не по себе. Она смотрела на них с испепеляющей, непримиримой ненавистью.

Потом они с Сашей пошли в кино. Изначально в планах Глеб имел не просто смотреть фильм — ведь это ж классика: целоваться на заднем ряду. А смущение Саши (люди же кругом!) только подстёгивало такое желание. Но тут он даже фильм не мог смотреть, точнее, смотрел, но не воспринимал. Потому что все мысли крутились вокруг мимолётного взгляда Оксаны.

Эта ненависть — она казалась такой нелогичной и противоестественной. С чего бы ей ненавидеть его или, тем более, Сашу? У неё же есть Валерий Николаевич, физрук. Вроде как жених, всё у них серьёзно. И тем не менее… Тем не менее тревога не отпускала. Невнятная такая, смутная, но назойливая. Саша изредка во время просмотра что-то спрашивала, но Глеб отвечал невпопад.

Пришло на ум: Оксана может рассказать Фурцевой. Зачем бы ей это — ему непонятно, но, в принципе, ведь может. В свете того, что она же и ставила условие — никому не рассказывать про их связь, это казалось бессмысленным, но зачем было так смотреть?

Титры убегали вверх, а Глеб даже не понял, что там в фильме происходило. В зале медленно рассеялась темнота, зрители лениво поднимались с мест, неспешно шагали к выходу.

Надо рассказать всё самому. Ладно, пусть не всё от и до, но главное она должна услышать от него. Чтобы потом не оправдываться. И не кусать локти, потому что оправдания есть оправдания — им и доверия никакого.

Глеб уже проводил Сашу почти до дома, но так и не смог решиться. И, может быть, так ничего и не сказал бы, если б она сама не завела разговор:

— Я, наверное, лезу не в своё дело, но ты точно чем-то расстроен. Я же вижу. Причём до того, как мы зашли в кафе, всё было нормально, а вот потом… Такое ощущение, что ты кого-то встретил. Того, кого не хотел встречать…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глеб невесело усмехнулся.

— Ничего-то от тебя не утаишь. Саш, послушай, то, что я тебе скажу, может тебе не понравиться.

— Не представляю, что такого ужасного ты можешь сказать. В любом случае, это лучше, чем недоверие.

Они завернули на детскую площадку, сейчас пустынную, присели на одну из лавочек. Но Глеб рассказывать не спешил. Довольно долго он молчал, потом заговорил:

— Ну да, встретил там одну… Оксану. Григорьеву. У нас с ней до тебя были отношения. Ничего особо серьёзного. Честно. У неё вообще жених есть.

— У неё есть жених, и ты это знал? И встречался с ней? — удивилась Саша.

— Ну да.

— И тебе не было противно?

— Не было. Что тут противного? — не понял Глеб, но решил не уточнять, покачал головой: — Да это тут вообще ни при чём. Мы с ней расстались пару месяцев назад. Тихо-мирно разбежались и всё. Но сегодня она посмотрела так, будто убить готова. И меня, и тебя.

— Тихо-мирно и готова убить?

— Да я сам не понял, с чего она вдруг так злобно на нас уставилась. Но дело в том, что Оксана работает вместе с твоей матерью. На одной кафедре.

— Да? Хотя — да, припоминаю, там есть какая-то Оксана.

— Ну вот, наверное, она. В общем, когда мы ещё с ней встречались, она узнала про мои проблемы с… Анной Борисовной и предложила поговорить… слово замолвить. Если честно, я даже ей сказал, что не нужно. И считал, что на этом вопрос закрыт. Но сейчас думаю, Оксана всё-таки поговорила. Точно не знаю, потому что мы почти сразу расстались. Но Анна Борисовна заявила мне тогда, мол, кого ещё пошлёшь за себя просить, ну или что-то в этом духе. Я не сразу даже понял, о чём она. А теперь понимаю.

— А я что-то не очень, — призналась Саша. — Ну, кроме того, что у тебя был роман с преподавательницей.

Саша старалась выглядеть спокойной, но голос выдавал её волнение. Глеб и сам нервничал.

— Да ну какой там роман? Говорю же — ничего серьёзного. И это ведь до тебя было.

— Я понимаю. И я не осуждаю. Я не понимаю, почему ты так из-за этого встревожился.

— Да потому что Оксана может запросто рассказать твоей матери, что видела нас.

— И что с того?

— Ты прости, но твоя мать меня ненавидит. Я же тебе рассказывал про наш конфликт. Она ведь будет против наших отношений. Даже не сомневайся. Ещё и скажет, что я с тобой из-за этого… экзамена.

— А ты со мной из-за экзамена? — полушутливо полувсерьёз спросила Саша.

Глеб сглотнул тяжёлый ком. Кровь прихлынула к лицу, застучала в висках. В груди неприятно заныло.

— Ну нет, конечно, — выдавил он сипло и тут же добавил громче и увереннее: — Конечно, нет!

— Ну так о чем беспокоиться? Маме, может, ты и не нравишься, но главное — ты нравишься мне.

— Так она тебе скажет: не встречайся с этим гадом. Запретит ведь…

— А я скажу: буду встречаться с этим гадом и всё тут, — неожиданно развеселилась Саша.

— Да ты бунтарка, — усмехнулся Глеб. Ему всё ещё было не по себе, но первоначальная тревога постепенно отпускала.

— Ещё какая!

Глеб обнял её за плечи. Как хотелось верить, что так всё и будет. Что ни Оксана, ни старшая Фурцева, ни кто-либо ещё им не помешает.

