Индиль

Стрела. Эпизод второй

С вершины холма, как на ладони, была видна вся долина. Здесь в скором времени предстояло развернуться основным, решающим событиям. Махталеон присел на огромный гладкий камень и задумался.

Ночь была светлая, звездная, тихая. Настолько тихая, что даже листья на ветвях над головой не осмеливались трепетать от едва заметного дыхания ветра.

Взошла луна. Словно огромный прожектор, опущенный с неба, она осветила долину. Долина, окруженная с трех сторон высокими холмами и окаймленная с четвертой стороны темной цепью гор, напоминала собой огромный амфитеатр, на арене которого в скором времени должно было развернуться действо. Казалось, сама Природа в предвкушении яркого представления затаила дыхание. В воздухе не ощущалось ни малейшего волнения. Все замерло, и тишина эта легла на землю тяжелым грузом. Все напряженно ждали.

Случайное темное облако, возникшее неизвестно откуда, набежало на луну, и на долю мгновения мир погрузился во тьму, прожигаемую лишь огнем нескольких костров и факелов, зажженных эльфами. Когда же свет от Луны снова пролился на землю, взглядам присутствующих предстало удивительное зрелище.

В свете Луны появилась темная женская фигура. Эта фигура парила в воздухе, высоко над землей. Длинные свободные одежды ее развевались, руки были опущены, голова склонилась покорно и кротко, волосы рассыпались по хрупким плечам. Все в ее позе воплощало собой покорность и смирение, кротость и скорбь. Она парила над землей, неподвижная, непонятная, завораживающая. Оннед, верхом на белоснежном коне, стоял на вершине холма, возвышаясь над своим войском, и, не отрывая глаз, следил за черным силуэтом, повисшим над долиной. «Она, это она», – стучало у него в голове. Он пытался рассмотреть ее лицо, но ему не удавалось: то ли расстояние было слишком велико, то ли лицо скрывали длинные развевавшиеся волосы, то ли тень падала на это лицо и не давала возможности любопытным глазам проникнуть в его тайну.

Неожиданно тень подняла голову, быстро, резко, будто кто-то дернул ее сзади за волосы, медленно осмотрелась, затем так же медленно, величественно и одновременно торжественно подняла обе руки и обратила их к небу. Эльфы крепче сжали рукояти клинков и луки в своих руках и все, как один, не отрываясь следили за происходящими метаморфозами.

Ее движения напоминали ритуальный танец, и танец этот завораживал. Ее движения были кратки и резки, но в то же время неспешны и четки. Ткани ее одежд, следовавшие в такт движениям, струились по воздуху плавно и осторожно, и это создавало странный диссонанс. С каждым движением платье ее становилось длиннее, ткани легче и прозрачнее, и вскоре они стали тенями, ложившимися на землю, погружавшимися в ночь. Сама фигура постепенно сливалась с ночью, и эльфы все с большим напряжением всматривались во тьму, пытаясь различить ускользавшие очертания силуэта. Они, словно кролики, загипнотизированные удавом, не делали ни единой попытки сопротивления. Никто из них не отвел глаза, не проронил ни слова, не вспомнил о предстоящей битве.

Тот, кто привык смотреть поверх голов, часто не замечает опасности, таящейся у самых ног. Эльфы не чувствовали беды. Они были поглощены зрелищем – изящным и величественным танцем ночного призрака. Некоторые из них даже опустились в траву, не смея дышать, не в силах оторвать взгляд от этого удивительного завораживающего видения.

Никто из них не замечал, как темные длинные тени, отделившиеся от тканей платья, подобные обрывкам тончайшей вуали, неслышно опустились в высокую траву и притаились там. Тени подбирались к эльфийскому войску, готовые в любой момент подняться и набросить свои губительные сети на ничего не подозревавшего противника. Наконец, прозвучал горн и тотчас вывел эльфов из оцепенения. Но было поздно. Черные плотные тени, тягучие, как смола, и упругие, как ветви молодых плакучих деревьев, уже опутывали их ноги и руки, тянули к земле, оплетали их шеи, душили их, словно удавы, ломали их кости. Те из эльфов, кто пробудился от гипнотического сна, пытались бороться с бестелесным противником, но тщетно – мечи лишь разбивали воздух, но не могли причинить вред теням. Свет от доспехов и мечей, покрытых армин-гилгаладом, лишь дробил темные создания, умножая, таким образом, их число. Пратт, спустившийся с гор со своей частью войска еще до начала представления, теперь начал наступление. Было задумано уничтожить эльфов, спустившихся в долину, силами теней. В задачи Пратта входило добить тех, кто останется в живых после битвы с тенями, и принять на себя удар эльфийского войска, которое, как предполагалось, Оннед поведет с противоположного холма, им навстречу. Махталеон же со своими воинами должен был проникнуть в тыл противника, отрезав, таким образом, им путь к отступлению, и нанести решающий удар. Все планировалось завершить до рассвета, до появления солнца, чтобы избежать ран и гибели от его лучей. И вот теперь воины Пратта разили горящими мечами эльфийских воинов, тех, которым удалось вырваться из сетей, расставленных тенями.

Оннед видел все и бездействовал. Все происходящее представлялось ему сном, замедленным, затуманенным, неясным. Он смотрел на битву с высокого холма, видел, как гибли его воины, и ничего не предпринимал. Казалось, он отказывался верить в то, что все это – реальность, отказывался принять то, что битва проиграна, проиграна так быстро, проиграна так бездарно, что его незапятнанная репутация мудрого правителя и опытного полководца безвозвратно утрачена. «Отец, чего ты ждешь?» – раздалось нарастающим звуком за его плечом. Он не ответил. Он даже не понял этих слов. Из-за его спины вниз, к подножью холма пронеслись светлые фигуры призраков на белоснежных конях, во всяком случае, ему так показалось, и вел их за собой его сын, его единственный сын, единственный наследник Эльфийского престола.

– Остановись, – одними губами произнес он вслед сыну.

Он видел, как призрачные всадники тонули в черном болоте теней, как они слились с демонами, разящими все живое своими горящими мечами. Он искал глазами Индиль, точнее, то исчадье ада, что погубило на его глазах третью часть его войска. Он думал о Махталеоне, до сих пор не вступившем в бой. Он пытался увидеть его на поле боя, но тщетно. Его не было. И тут он понял замысел демона.

– Остановись, глупец! Тирис!

Его голос утонул в шуме сражения.

Тогда он выхватил горн и протрубил, подав сигнал к отступлению, но летевших вниз по склону лошадей уже было не остановить. Тогда он сам ринулся вниз, наперерез всадникам, но ему удалось остановить лишь немногих из них.

Махталеон наблюдал за Оннедом с вершины соседнего холма. Он понимал, что сейчас самое время начать действовать, иначе будет поздно, и он уже поднял руку, намереваясь отдать приказ к наступлению, как вдруг услышал, как предательски просвистела стрела за его спиной, почувствовал, как пронзила она его доспехи и прошла его плоть насквозь чуть ниже сердца.

Весь день накануне битвы Махталеона терзало предчувствие – смутное, не сулившее ничего хорошего. Что беспокоило его? Он не знал. Он был уверен в успехе своего похода, в нем все было продумано до мелочей… Махталеон был уверен в скором исходе битвы и в легкой, стремительной победе.

Когда Тиир начала исполнять свой смертоносный танец, Махталеон невольно залюбовался ею. Все его внимание было приковано только к ней, и весь мир перестал существовать для него. Он не видел, не слышал, не чувствовал ничего. Для него существовала только Тиир-Тааре. Каждое ее движение, каждый ее вздох вызывали трепет в его темной душе и озаряли его существо легким струящимся светом. Когда же тени сошли на землю, и Тиир растворилась в ночи, Махталеон все еще видел перед собой ее полупрозрачный силуэт.

В первые дни, проведенные наедине с Тиир после возвращения из небытия, Махталеон не раз видел, как она, уединившись, скрывшись от посторонних глаз, омывает и залечивает раны, появлявшиеся, казалось бы, без всякой причины на ее нежной коже. Она называла их следами чужой любви. Она скрывала их от него, но он видел их, даже не смотря на ее тело: это были следы ран, полученных Оннедом. То, что скрывала Тиир на своей коже под черными шелковыми тканями платьев, кровоточило на душе Махталеона. Но он молчал. Он терпел эту нестерпимую боль и молчал. Так же, как она.

Со временем шрамы стали исчезать с ее кожи. «Чем глубже пропасть между вами, тем глубже раны на ее теле» – Махталеон отлично помнил эти слова старухи-колдуньи и пытался всячески оберегать Тиир, стянуть края этой пропасти плотными нитями, как и края рубленных и резаных ран на теле его возлюбленной. Он наполнил ею свое существование. Он просыпался от легкого движения ее ресниц и не мог заснуть до самого заката, прислушиваясь к ее едва заметному дыханию. Он боготворил ее. Он жил ею. Он не чувствовал опасности, потому что кроме нее не видел, не чувствовал, не замечал ничего.