Индиль

Я просто хотела жить. Эпизод первый

Ей нравилось смотреть на него. Она могла часами сидеть напротив, изучать его взглядом, рассматривать без тени смущения его лицо, его глаза, его плечи, его руки, его пальцы… Время от времени он отрывался от чтения или письма, чувствуя на себе ее взгляд, поднимал на нее свои светлые голубые глаза, а затем опускал их, снова возвращаясь к работе, но улыбка все еще продолжала играть на его губах и в уголках его глаз. Она же все смотрела и смотрела на него – потому что теперь было можно, теперь все в нем принадлежало ей. В нем не осталось ничего от надменного пренебрежения, гордыни, холодного безразличия. Он был таким, каким она любила его. Каким она хотела любить его… Он окружил ее заботой, почти отцовской, бережной, нежной и деликатной. Он оберегал ее от прохладных капель дождя и от яркого света солнца. Он стал ее покровителем, ее благодетелем, ее хранителем. Он заново создавал мир вокруг нее. Он спешил предугадать любую ее просьбу, любое ее желание. Он боготворил ее. Он упивался ее обществом. Он словно возродился, пробудился от долгого сна. Он жил.

Каждое новое утро Оннед ждал ее появления в залах замка с невероятным трепетом и искусно скрываемым восторгом. Он ждал ее появления больше, чем восхода солнца, больше, чем рассвета, больше, чем рождения нового дня. Он просыпался с ее именем на губах и засыпал, думая о ней. Он тонул, погибал в ее глубоких голубых глазах, и все же желал погрузиться в них еще глубже и забыться до беспамятства в этом опасном сладком омуте. Он вдыхал легкий аромат ее волос, ее кожи, и не мог насладиться ее близостью. Где она была все эти годы? Где был он сам? «Я пойду с тобой». «Я пойду с тобой…» Разве он жил до этих слов? Разве он жил до того, как она произнесла их? Его просто не существовало. Она подарила ему жизнь. Она спасла его из того холодного одиночества, в которое он сам заключил себя.

Каждую ночь, лишь только тьма опускалась на землю, как только в замке стихали голоса и движения, она приходила к нему. Он ждал ее. Он лежал, закрыв глаза, в предвкушении ее незаметного, неслышного проникновения в его спальню, с трепетом ожидал ее легкие прикосновения, ее едва уловимую улыбку, ее близость, ее присутствие в его жизни. И она приходила к нему. Легкая, полупрозрачная, едва ощутимая в приглушенном лунном свете… Она проскальзывала в его покои, подобная тени, и тихонько опускалась на край его постели. Тогда он, все еще не открывая глаз, привлекал ее к себе, и она следовала за его молчаливым приглашением, и ложилась рядом, осторожно, но настойчиво прижимаясь к нему. Она лежала, почти не двигаясь, почти не дыша, боясь спугнуть эти мгновения, нарушить дыханием эту иллюзию тихого счастья. Иногда она клала голову ему на грудь и слушала равномерные, неторопливые удары его сердца. Она чувствовала, как его большая, но на удивление легкая и деликатная ладонь ложилась на ее плечо, касалась ее спины, как его пальцы медленно тонули в ее волосах. Иногда он говорил с ней, и она слушала его тихий голос, не вдаваясь в смысл сказанных им слов. Ей нравился этот звук – звук его голоса, и она погружалась в него, впитывала его, растворялась в нем. Она прижималась к нему всем телом, и ей казалось, что если она вынырнет из этого уютного мира, за пределы его объятий, за пределы этого укрытия, своего нового убежища, Тьма поглотит ее, вырвет из его рук, вернет ее туда, где ей было самое место – в небытие, во мрак, в темное, холодное ничто. И тогда она прижималась к нему с еще большей силой, а он, казалось, понимал и принимал ее страхи, и заключал ее в свои объятия. Постепенно дыхание его замедлялось, мысли успокаивались, и он погружался в сон. Она лежала рядом, слушала его дыхание, следила за тем, как медленно поднимается и опускается его грудь, как легкая улыбка блуждает по его губам, как губы его слегка размыкаются, принимая на себя часть его дыхания.

Он был красив. Несмотря на годы, несмотря на шрамы, проступавшие на его лице, когда он спал, и исчезавшие, когда он бодрствовал. Он был красив. Время не властвовало над ним, лишь придавало его внешности больше мужественности, стойкости, спокойствия, уверенности. Оно ложилось на его лице печатью мудрости и жизненного опыта, накопленных в течение многих столетий, готовностью принять любые повороты судьбы, принять все и продолжить жить. На его шее, сильной, не сломленной трудностями и невзгодами, пульсировала артерия – близкая, страстная, желанная. Индиль следила за каждым ударом, и ее сердце вторило этому ритму. Часто она не могла удержаться от соблазна прикоснуться к этому напряженному от ударов крови сосуду, скрытому под белой кожей, и она едва сдерживала себя, чтобы не прильнуть к ней алыми от желания губами и не прокусить ее, вкусив его энергию, его страсть, его кровь.

Она оставляла его перед рассветом, скрываясь в своих покоях, и оставалась там, пока солнце не начинало опускаться за кроны деревьев. Днем она обычно спала. И тогда ей снились сны.

Когда же солнечные лучи ложились мягкими рыжими тенями на землю, золотили воздух вечерним светом, Оннед оставлял все свои дела, чтобы быть с ней.

Бывало, они уединялись в роще и скрывались там в прохладной тени деревьев. Он опускался в высокую траву, а она садилась рядом, прижавшись к нему, положив голову ему на грудь. Он осторожно обнимал ее, и они подолгу сидели так, в тишине, чувствуя приятные, едва ощутимые прикосновения легкого ветра к коже, слушая голоса птиц в зеленой листве, следя взглядами за движением высокой травы. Он смотрел вдаль и о чем-то думал, время от времени касаясь лицом ее волос. О чем он думал, она не знала. Да она и не желала этого знать. Прижавшись к нему, укутавшись в его тепло, погрузившись в созданный им покой, она думала о нем – о Махталеоне.

Она видела демона в саду, в ту самую ночь, когда впервые вошла в замок Оннеда, покинув ледяные пещеры… Демон стоял в тени деревьев, слившись со тьмой, и другой наверняка не различил бы его очертания или же принял его за ночную тень, но она… Она отлично видела его опущенные крылья, его напряженные скулы, его сжатые губы. Махталеон смотрел на нее, а Тиир на него, и оба молчали. Они стояли так до рассвета, а затем он исчез – медленно растаял в предрассветной дымке, исчез вместе с ночными тенями. На следующую ночь он снова ждал ее в саду. И на следующую ночь. И на следующую. Тиир несколько раз хотела заговорить с ним, но не находила слов, и потому молчала. А потом наступила ночь, когда он не пришел. Затем еще одна ночь, и еще… Его не было. Она больше не видела его. Каждую ночь она выходила на террасу, но он больше не приходил к ней. Он оставил ее. Оставил ее с эльфом… Она убеждала себя в том, что Махталеона занимают дела Тьмы и государства, которые не позволяют ему праздно проводить каждую ночь в эльфийском саду. Конечно, это было так, и все же она чувствовала фальшь в своих же суждениях. Ее терзала тревога… Или же то было чувство вины?.. Страх? Страх перед ним? Страх перед демоном, перед ее демоном… Но ее ли теперь?.. Она сбежала от него, она оставила его, она предала их любовь. Простил ли ее Махталеон? Думал ли он о ней? Скучал ли? Презирал ли ее? Желал ли отмщения? Догадывался ли, что она бежала не от него, но от самой себя? Или же он оставил ее, чтобы каждую ночь она страдала, тоскуя о нем, думала о нем, раскаивалась снова и снова? Она хваталась за Оннеда, как за последнюю соломинку, последнюю надежду остаться. Хотя бы ненадолго, хотя бы еще чуть-чуть. Она просто хотела жить. Еще немного. Еще чуть-чуть.

Индиль испытывала ощущение абсолютного счастья, когда они гнали лошадей через луга, уже начинавшие желтеть под осенними лучами, когда, задыхаясь от смеха и быстрого бега коней, Оннед с легкостью спрыгивал на землю, словно не было лет, прожитых им, а она падала в его объятия прямо из седла, продолжая звонко смеяться, сощурив от солнца свои большие голубые глаза, и он смеялся вместе с нею, не выпуская ее из своих объятий, и она даже ловила мальчишеский блеск в его светлых глазах, и они были счастливы в такие моменты, забыв обо всех невзгодах, о вражде, существовавшей некогда между ними, о времени, которое они бездумно теряли, о времени, которое неумолимо летело вперед, увлекая их за собой.

Как долго длится безмятежность? Как долго можно отдалять ту минуту, когда все прекратится, все исчезнет? Сколько времени осталось до заката? До их заката? До заката их непонятной, странной, словно нарочно придуманной любви? Самый короткий день – и самый прекрасный закат. Их закат. Самый прекрасный закат из всех закатов…

Когда же первые ночные тени ложились на землю, все менялось. Оннед начинал сторониться Индиль и избегал ее взгляда. Она же погружалась в свои мысли, становилась задумчивой и меланхоличной. Ужин обычно проходил в полной тишине. Он едва притрагивался к блюдам, приготовленным специально для их стола, она же не касалась их вовсе. Затем он прощался с ней, целовал ее в лоб, не глядя на нее, и уходил в свои покои, а она – в свои.

Простившись с ним после вечерней трапезы, Индиль выходила на открытую террасу и обращала лицо к лунному свету. Она чувствовала его прохладу на своей коже, его энергию, но он больше не приносил ей чувство отрешенности и умиротворения. Она желала очиститься в его лучах, но чувствовала лишь молчаливый укор. Махталеон предоставил ей возможность снова и снова наказывать себя за то, что она хотела жить. Жить без него. Жить воспоминаниями о нем. Она предала их любовь, предала их чувства, предала его доверие. Она больше не увидит его. Он ушел. Теперь навсегда.

С тех пор, как она поняла это, мысли о Махталеоне не покидали ее. Станут ли для нее родными эти стены? Примут ли ее эльфы? Перестанут ли когда-нибудь сторониться ее? Они опускали глаза при встрече с ней. Они отводили взгляды. Они избегали встреч с ней. Эльфы боялись ее, и она видела их страх.

В такие ночи она приходила к Оннеду. Тихо, беззвучно проникала в его покои. Он ждал ее, она это знала. Ждал ее каждую ночь, и каждую ночь она чувствовала его страх. Любила ли она Оннеда? Да. Или же нет? Нет. Она не знала. Порой ей казалось, что она пережила свою любовь к нему. Зато она любила свои воспоминания об этой любви и боялась их потерять, забыть и совсем опустошить свою душу. Ей нравилось вспоминать, как билось ее сердце при звуке его голоса, как волнительно трепетала ее душа под его взглядом, как дрожь и смятение охватывали ее, когда она оставалась наедине с ним, когда он случайно, а возможно, и намеренно, касался ее тканями своих одежд, проходя мимо. Она помнила, как дрожали его пальцы в ту далекую ночь, когда она впервые осталась под сводами этого замка. Могла ли она тогда предположить, что вернется в этот замок снова, уже хозяйкой, Светлой Королевой Индиль де Алкарон?

Оннед давал ей возможность уединиться в этом огромном замке и остаться наедине с самой собой столько, сколько ей было необходимо, и она была благодарна ему за это. Она знала, что при всей его обходительности, при всем расположении и нежных чувствах, обращенных к ней, Оннед боялся ее, боялся так же, как и все эльфы. Это был врожденный страх, который можно было скрыть, преодолеть, спрятать в самую глубину своего сознания, но нельзя было искоренить, невозможно было излечиться от него, и в один прекрасный день, этот страх должен был прорваться наружу, в самый неподходящий момент. Возможно, она ошибалась. Возможно, интуиция обманывала ее. Но ведь неслучайно ее покои находились в противоположной от его покоев части замка, неслучайно Оннед каждый раз находил предлог не оставаться с ней наедине после захода солнца, неслучайно он не открывал глаза и не смотрел на нее, когда она приходила к нему перед рассветом и искала защиты в его руках. Он обещал ей свою душу и не дал ничего.

Оставаясь в его покоях, в его объятиях, она предавалась мечтам, воспоминаниям и все думала и думала о нем – о Махталеоне. Вернется ли он? Она не знала. Но если вернется, то только для того, чтобы забрать то, что принадлежало лишь ему одному – ее – эту дикую розу, выращенную им самим, этот ограненный бриллиант, который должен быть сверкать только в его оправе. Желала ли она быть с ним? Без сомнения. Все в ней пылало лишь от одной мысли об этом. Но теперь было неподходящее время. Она желала отсрочить эту ночь, когда все прекратится. Она сильнее прижималась к груди Оннеда, и он, уже во сне, обнимал ее еще нежнее, прижимал ее к себе с еще большей силой, и она закрывала глаза, как будто за опущенными ресницами и сомкнутыми веками мир становился немного понятнее и благосклоннее к ней.

В целом же жизнь их протекала спокойно и размеренно, в ежедневных делах и заботах. Оннед редко покидал пределы своего государства, а если и выезжал за его пределы, Индиль как правило сопровождала его. Несколько раз они навещали Лоссен-Лота, который на удивление быстро освоился в вверенных ему делах, и нимфийское государство на глазах возрождалось, крепло, возвращало себе былое великолепие. Кетар вернулся в нимфийский лес по настоятельному приглашению молодого нимфийского правителя, и неспешно налаживал свой незамысловатый быт. Фавн изрядно постарел за эти годы, и все реже вспоминал про свою свирель. Бывало, он подолгу держал ее в руках, погружаясь в свои видения, в свои мысли, и убирал ее, так и не дав ей возможность запеть. В нимфийской роще больше не было той, для которой пела его свирель…

Шло время, и Индиль все больше привыкала к жизни в замке, а эльфы привыкали к ее присутствию. Она стала реже приходить к Оннеду во время его ночного сна, и все больше навещала его придворных эльфов. Она тихо проникала в их покои, садилась на край постели и касалась прохладными пальцами их лиц. И стоило эльфу открыть глаза и встретиться с ней взглядом, он оказывался в ее власти, и жизнь вдали от нее становилась для него немыслимой и невыносимой.

Затем она начала покидать стены замка. Случалось, несколько дней и ночей подряд она проводила в окрестных селениях, проникала в жилища простых эльфов, являлась им в предрассветных грезах, лишая их рассудка, опустошая их души, уничтожая их семьи, разрушая их дома.

Оннед знал об этом и молчал. Он встречал ее после долгих отсутствий, словно они не виделись всего пару часов. Он обещал отдать ей душу, чтобы оградить от ее чар свой народ. Теперь он понимал, что его обещание было вздором, да и она не просила его больше об этом. Он не мог позволить себе лишиться самообладания. Он желал видеть, чувствовать, любить ее осознанно. Ясное сознание и контроль над происходящим – вот, что было важно для него. Смотреть на нее – осознанно, видеть ее – осознанно, любоваться ею – осознанно, прикасаться и чувствовать ее – осознанно, говорить с ней, слышать ее голос и осознавать каждое слово – вот то, что было единственно важно. Он желал понимать, что она реальна и что она здесь, в его замке. Он отказывался признаться себе, но где-то в глубине своего сознания понимал, что в действительности он давно уже был в ее власти, и это казалось ему настолько непозволительной роскошью, что он не смел ничего менять. Когда он слышал ее смех, видел солнце в ее глазах, когда ее пальцы касались его кожи, когда ее прохладные локоны падали ему на грудь, он готов был отречься от всего, отказаться от всего и пожертвовать всем ради того, чтобы снова тонуть в бездне их злосчастной любви. Он знал, что во всей Вселенной, что ни в одном из существующих миров не было ничего, что могло бы хоть малость сравниться с ней – с его Индиль.