История Ности-младшего и Марии Тоот

ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ ГЛАВА Михай Тоот что-то пронюхал

Губернатор в одиночестве трудился в своем кабинете — он, да будет вам известно, набивал гильзы тонко нарезанным галочским табаком, когда без стука и доклада дверь распахнул Фери Ности.

— Ну-с? — спросил губернатор с официальной холодностью. Теперь Фери не питая ни капли уважения к своему начальству, он развалился на диване и даже ноги на него положил.

— Ну-с, я сделал Мари предложение, и она ответила согласием. Коперецкий вскочил, как наэлектризованный.

— Молодчина! А ну, встань, дай-ка я тебя обниму! Фери с тревогой глянул на вторую дверь, которая была открыта;

— Малинки там нет, — успокоил его Коперецкий. — У Вильмы небольшой насморк, она не выходит, вот и попросила его у меня на сегодня.

— Я не понял, что попросила Вильма?

— Малинку. Он весь день с ней в домино играет. Просто до глупости хороший парень этот Малинка. Ну, говори, говори, как было, что?

— Ах, если б я мог рассказать! Но даже если бы мог, не сказал бы. Знаешь, есть в этом что-то и смешное и глупое. Чтобы рассказать, нужно и то настроение, и та обстановка, и тишина леса, и лисицы, и так далее. Одним словом, вчера мы были в лесу, и все как-то устроилось само собой.

— Поздравляю, шурин! Большой груз ты с плеч наших снял. А со стариками уладил?

— Нельзя было, они оставили ужинать доктора Пазмара, а с другой стороны, мне хотелось соблюсти все формальности. Это ведь никогда не повредит.

— Напротив, принесет пользу. Люди не могли бы жить без формальностей.

— Поэтому я и явился к тебе первому, чтобы попросить: будь любезен, возьми на себя обязанности свата.

— Изволь, я к твоим услугам.

— Соблюсти форму надо хотя бы потому, что сам я даже заикнуться не смогу о материальной стороне дела, а тебе нетрудно коснуться этого и договориться со стариком.

— Твоя правда.

— Прежде всего, ты же знаешь, у меня долги. Их надо уплатить. И потом не могу я жить на регулярное пособие, будто какой-нибудь чиновник в отставке. У старика достаточно денег и здесь, в Бонтоваре, и в других банках, пусть купит дочери имение. Или отдаст нам Рекеттеш, а себе приобретет другое. Словом, у тебя хватит ловкости, чтобы, судя по обстоятельствам и дующим там ветрам, выжать как можно больше.

— Положись на меня, шурин.

— Значит, ты согласен?

— Почту за счастье. Завтра утром съезжу к ним, а потом закатим такую свадьбу, что даже кошки будут шампанское лакать. Ну, теперь ступай к Вильме и расскажи ей о поэтической стороне дела… А прозаическую улажу я.

Хоть новость следовало пока держать в тайне, она быстро распространилась среди родственников. Вильма побежала с ней к Раганьошам, Фери отправился на обед в Воглань и там вместе с тетушкой Мали строил розовые планы на будущее. Старому Ности телеграфировал сам Коперецкий «in Blumen» [131]: «Дыня поспела. Фери надкусил дыню». Старик получил телеграмму в парламенте, понял ее и тотчас же сел в поезд; более того, с помощью барышни-телеграфистки содержание странной телеграммы просочилось в публику, и иносказательные ее выражения, достойные Корана, циркулировали под соусами различных объяснений. В течение дня уже прослышали об этом Хорты Ильванци в своих деревнях, и назавтра все благородное семейство собралось в покоях Вильмы. Узнав, что губернатор направился в Рекеттегп, дабы окончательно урегулировать дело, они с огромным интересом ожидали его возвращения и новых вестей. Фери не тревожился совершенно: «Я в успехе уверен» А татарская княгиня вообще считала, что родители будут страшно счастливы: наконец-то и в Мари зашевелился тот маленький комочек мышц, который причиняет столько бед в мире — старикам нужен внук, и, если появится на свет мальчик, Михай Тоот просто с ума сойдет от радости. В комнатах было темно от трубочного дыма, но надменным дамам и господам он казался розовым туманом, в клубах которого вырисовывался мускулистый вздыбившийся буйвол — герб Ности. Фери чествовали, баловали просто как сказочного принца, возвратившегося из похода и привезшего добычу — невиданного соловья, от песен которого все молодеют. Это не шутка! До сих пор он был бременем в семье, а теперь станет набобом, светом очей; множество слов было сказано о состоянии Тоотов.

Удивительнейшим образом оно все росло и росло с тех пор, как в воображении семейства принадлежало уже Ности, росло так быстро, как не могло бы даже растаять, хотя бы и на самом деле оказалось в распоряжении Фери.

Все приняли участие в общей радости, только старый Ности был неспокоен. Это еще ненадежно. Нельзя делить шкуру неубитого медведя. Михай Тоот человек странный. Однако когда губернатор не вернулся домой даже к обеду, сомнения старого Ности тоже начали рассеиваться. Если Коперецкий остался там обедать, значит, они ведут переговоры, а раз ведут переговоры, то непременно договорятся.

После обеда настроение у него так повысилось, что он предложил сыграть в фербли, все равно деньги в семье останутся, и когда к вечеру прибыл Коперецкий, старый Ности уже проиграл кругленькую сумму из приданого невестки. Карета губернатора вкатилась во двор, все бросились к окнам, пытаясь догадаться о результате — конечно, не по внутренностям животных, как древние вещуны, а по различным другим признакам.

— Израиль весел, — сказала губернаторша, — он поднимается по лестнице, насвистывая.

— У Бубеника охотничья шапка набекрень, Бубеник пьян, — вглядывался Хомлоди.

— Видно, они попировали на славу, — заметила татарская княгиня.

Наконец Коперецкий поднялся, его тяжелые шаги раздавались все ближе, но прошла целая вечность, пока он распахнул дверь.

— Сено или солома? — вскричало сразу несколько голосов в то время, как самодовольный Фери весьма флегматично расчесывал усы, держа перед собой карманное зеркальце.

— О соломе даже речи нет, — заявил губернатор, немного важничая, — но и сено еще не скошено. Настроение немного упало.

— Непонятно! Фери был тоже поражен.

— Не шути, пожалуйста, — нетерпеливо произнес он.

— Зря лошадей сгонял, черт побери, — продолжал Коперецкий, и лица присутствовавших потемнели. — Мне не повезло.

— Израиль, ради бога, ты нас убьешь! — укорила его Вильма. — Говори яснее. Отдал Тоот свою дочь или нет?

— Нет, — ответил Коперецкий с превеликим душевным спокойствием и выдержал короткую артистическую паузу, во время которой в комнате наступила мучительная, могильная тишина. — И не мог отдать, поскольку его не было дома.

— Значит, ты с ним не разговаривал?

— Разумеется, не разговаривал, он еще вчера уехал в Тренчен. Получил телеграмму, что его шурина Велковича хватил удар, и отправился на похороны. А потом ему надо будет привести там в порядок семейные дела. Все словно освободились понемногу от нависшего кошмара.

— Ну, слава богу, значит, ничего не расстроилось.

— Напротив, все идет блестяще, — утверждал Коперецкий.

Потом он добавил, что не скрыл от дам цели своего посещения, а те успокоили его, рассказав, что Мари позавчера вечером откровенно призналась родителям в том, что произошло в лесу, и заявила, что либо выйдет замуж за Фери, либо вообще не выйдет. Старик не возражал, напротив, заявил, что Фери ему симпатичен и, если он станет немного посерьезнее, из него выйдет отличный человек.

Лица прояснились. Ведь это почти наверняка! Фери можно считать женихом. Только самого Фери угнетала мысль о том что удар хватил Велковича. Почему именно Велковича, а не кого-либо другого? Ему совсем не нравилось, что господину Тооту пришлось ехать именно в Тренчен.

— На чем вы порешили? — спросил он Коперецкого.

— А на чем мы могли порешить? Время свадьбы вы сами с ней установите. Да, госпожа Тоот говорила, что она как будто осенью хочет.

— Это долго! Коперецкий проказливо подмигнул:

— Понимаю тебя, шельмец! Прелестное существо! Даже, я налюбоваться не мог, а когда начал мысленно раздевать ее, освобождать от всех этих кофточек-юбочек…

— Ты просто отвратителен, Израиль! — перебила губернаторша. — Я больше никогда не смогу спокойно смотреть тебе в глаза, зная, сколько похоти в них скрыто.

— Когда старик вернется домой? — спросил Фери.

— Они не знают. Но за этим ты проследи, я обещал нанести им визит, как только он вернется. Хотя Мари сказала, что это необязательно; словом, ты мог бы уже привезти кольца…

— Нет, это неприлично, — рассудила Хомлоди. — С обручением надо подождать до приезда отца.

Тем не менее Фери в тот же день заказал кольца у серебряных дел мастера Шкарбы, велел выгравировать на внутренней стороне инициалы и дату. Весть о событии быстро разнеслась по городу, и тотчас посыпались нескончаемые поздравления, расспросы и допросы. Ности даже досадовал, ибо оказался в роли счастливчика, выигравшего по лотерейному билету. Правда, кредиторы умолкли, даже приходили предлагать новые займы, разумеется, под хорошие проценты, ибо волшебный замок еще висит в воздухе или вертится на курьих ножках (как] замечали злые языки), но зато потоком хлынули просители, изобретатели, которым необходима всего сотня-другая форинтов, чтобы одарить мир великим открытием, и тут очень кстати настоящий джентльмен, который получает вдруг уйму денег, — неплохо бы сейчас же, по горячим следам, зацапать его; приходили некие вдовы, мужья которых пали во время революции, являлись благотворительные общества, избравшие его почетным членом, из каких-то дальних закоулков вылезали старые школьные приятели, и всем им было что-то нужно. Редактор Клементи попросил небольшой дружеский заем, ему невозможно было отказать хотя бы ради того, чтобы он не помещал пока в своей газете сенсационного известия о предстоящем браке. (Чтобы он, когда при дет время, сообщил об этом, потребуется новая ссуда.) Но кто может перечислить, чем выстлана оборотная сторона такого счастья! Самая крупная неприятность произошла с папашей Ности, которого (но пусть это останется между нами) пештские кредиторы угрожали объявить банкротом, так что ему очень на руку пришлась телеграмма о «дыне», и он использовал положение для небольшой финансовой операции. Старик заставил Фери подписать вексель на десять тысяч форинтов, который и Коперецкий подмахнул теперь. Нельзя же было допустить, чтобы старика объявили банкротом, тогда, быть может, и дело все расстроится, и деньги, что до сих пор на них тратил, уплывут. Коперецкому ничего не оставалось, как спасать свои денежки. Фери тоже приходилось держать марку, он с маху купил четверку черных коней у графа Топшича, на них ездил в Рекеттеш, лошади летели, словно птицы, едва касаясь земли ногами. Тоот все еще не возвращался, он писал домой, что покойный Велкович оставил дела в полном беспорядке, так что ему придется пробыть в городе до тех пор, пока положение не станет сносным. Ну и пусть себе там остается, без него теперь никто не скучал. Мари счастливо ворковала с Фери, а госпожа Тоот была влюблена в будущего зятя еще больше, чем дочь. В воскресенье на четверке Фери они нанесли визит в вогланьский замок, там и обедали, татарская княгиня чуть ли не пылинки с их стульев сдувала, такой почет оказывала. Ох, совсем по-другому вельможи эти живут! У них и ножи да ложки иначе звякают, чем в домах попроще.

Фери почти каждый день наезжал в Рекеттеш, а когда приехать не мог, посылал, по крайней мере, букет с Пимпоши, который верхом на коне возил весточки туда и обратно, и всегда, между прочим, сообщал хозяину, что «его честь еще не прибыли».

Прошло две недели, наступила июльская жара, а Тоот все не приезжал. Теперь и Коперецкий был в нетерпении, ему нужно было в Пешт ехать, но он откладывал поездку со дня на день, чтобы сначала закончить с Тоотом, а потом уже отправиться в Часарфюрде лечить ревматические ноги. Сам Фери тоже уехал, какой-то граф, проживавший в комитате Земплен, распродавал свои беговые конюшни, вот тебе и случай, который никак нельзя упустить — а вдруг на добровольном аукционе удастся недорого купить благородных животных, которые, может быть, и Мари порадуют; однако в поезде он услышал, что другой граф продает стоявшую на приколе на Балатоне яхту, граф теперь в затруднительном положении, в «Казино» проигрался, за бесценок можно яхту приобрести! Гвоздем засела в голове у Фери и яхта.

Вот дьявольщина, яхта! Это да! Совершить свадебное путешествие по Балатону на собственной яхте — право же, это великолепно! Такого еще ни одному Ности не удавалось! Взял Фери да и слез на первой же остановке и вместо земпленского аукциона помчался по задунайской дороге в Шиофок.

Так как Фери был далеко, Коперецкий теперь ровным счетом ничего не знал о господине Тооте. Но для чего ж губернатору власть дана? Он приказал рекеттешскому начальнику станции ежедневно сообщать ему, не прибыл ли Михай Тоот, что и выполнялось; однако донесения были всегда одинаковыми: пока не прибыл.

Однажды утром, когда губернатор еще лежал в постели, Бу-беник принес ему на серебряном подносе телеграмму и визитную карточку. Коперецкий сначала вскрыл телеграмму и с досадой бросил ее на пол; она заключала обычное донесение начальника станции: «Михай Тоот и сегодня не прибыл». Затем он потянулся к визитной карточке, на ней стояло: «Михай Тоот».

— Он сам тут? — изумился губернатор.

— Сам. Коперецкий весело выскочил из кровати.

— Проводи его в приемную, принеси сигары п коньяк. Скажи, я через пять минут буду к его услугам.

Но, пожалуй, и пяти минут не прошло, как он уже оделся и влетел к Михаю Тооту, сердечно хлопнул того по ладони и пожал ее так, что честная мозолистая рука старика чуть не хрустнула в его сильных пальцах.

— Добро пожаловать, добро пожаловать, дорогой дядюшка! Вот уж поистине сюрприз! Я приказал этому болвану начальнику рекеттешской станции сообщить мне о вашем прибытии, потому что сам хотел к вам ехать. И представьте, этот осел еще сегодня мне телеграфирует, что вы не прибыли. Нет, нельзя на этих людей полагаться!

— Начальник станции прав, я ведь не вышел в Рекеттеше, а приехал прямо сюда утренним поездом.

— Вот как? Садитесь же, дорогой дядюшка! Сюда, сюда, в мягкое кресло…

Но Михай Тоот продолжал стоять; он ничуть не повеселел от любезного приема, оказанного губернатором, бледное лицо его выражало грусть, которую лишь подчеркивала черная с головы до ног одежда; даже теплое рукопожатие он принял как-то нехотя, словно человек, которому по ошибке выдали больше кредиток, чем полагалось.

— Я осмелился нанести визит вашему высокопревосходительству по весьма необычному делу. Не знаю даже, как и с чего начать…

— Можете начинать, с чего вам угодно, дорогой дядюшка Тоот. Дело не такое уж необычное, ведь начинаете не вы, вы только продолжаете. Начал я, потому-то и приезжал к вам в Рекеттеш. Ох, уж эта молодежь! Растишь птичку, а как вырастут у нее крылышки, и — фьють! — улетает из гнезда. Но почему вы не садитесь, дядюшка Тоот?

— Благодарю, но я буду говорить стоя. Я приехал потому, что жена написала мне, будто вы, ваше высокопревосходительство, удостоили мой дом посещением. Она сообщила также, что вы снова собираетесь ко мне по некоему делу.

— Ну, разумеется, — произнес Коперецкий, потирая руки.

— Я хотел вас опередить и, не заезжая домой, явился к вам прямо из Тренчена.

— Очень мило, что вы хотели избавить меня от хлопот, но вместе с тем вы поступили плохо, ибо лишили меня вследствие сего нескольких приятных часов, которые я мог провести в кругу вашей семьи.

Господин Тоот жадно ухватился за услышанный официальный оборот; именно такую осторожную форму выражения он и искал в своем скудном словаре.

— Вы изволили сказать «вследствие сего». Как раз это меня и мучило. Я хотел избавить ваше высокопревосходительство… ибо…

— Я вас не понимаю!

— Ибо из этого дела ничего не выйдет, — кротко и просто договорил Михай Тоот.

— Из какого дела?

— Вследствие которого вы хотели приехать ко мне, ваше высокопревосходительство.

— Я имел в виду дело моего шурина Ности, — взволнованно задышал Коперецкий.

— Я тоже, — ответил Михай Тоот. — Я не хотел, чтобы дело выглядело так, будто господин губернатор, вернее, господин исправник получил отказ. Вот я и приехал просить, чтобы вы не изволили наносить мне визит ради этого и, главное, соблаговолили повлиять на господина исправника, — так как брак абсолютно невозможен, — чтобы он, как подобает истинному рыцарю, старался избегать мою дочь, которой я, вероятно, причиню своим решением горе.

Коперецкий побледнел, волосы его стали дыбом, губы задергались, и он суетливо заметался по комнате, уронив один из маленьких столиков.

— Да вы с ума сошли, милейший Тоот! Да вы знаете, что вы делаете?

— То, что надлежит делать честному отцу.

— Вы не боитесь, что мой шурин прострелит вам живот?

— Я ничего не боюсь.

— Но ваша жена сказала, что вы были рады, узнав о намерениях Ности.

— Тогда да, но теперь я решил по-иному.

— Подумайте, ведь ваша дочь любит Ности, вы сделаете несчастной это милое создание.

— Я обо всем подумал.

— Но, по крайней мере, скажите причину!

— Я не намерен говорить о причине.

Подобное упрямство привело Коперецкого в ярость, он не мог больше сдерживаться, ринулся к звонку и так дернул его, что зеленый шнурок с кисточкой оборвался. С глазами, налитыми кровью, он швырнул звонок на пол к ногам господина Тоота.

— Берегитесь, Тоот, берегитесь! — визгливо закричал он. — Мой шурин не оставит дела так, он потребует от вас объяснения. Михай Тоот грустно покачал головой.

— Он наверняка так не поступит. Поклонившись, он вышел, в дверях столкнувшись с мчавшимся навстречу Бубеником.

— Что прикажете, ва…

Но начатая фраза так и застряла у Бубеника в горле, ибо Коперецкий могучей дланью закатил ему такую оплеуху, что удар, несомненно, был услышан в передней удалявшимся Тоотом.

Бубеник шипел и охал, пока барон, метавшийся взад и вперед, ревел, как сорвавшийся с цепи бык, а потом, немного успокоясь, рявкнул на Бубеника:

— Не ори, скотина? Не видишь, это только проформа, тебе вместо Тоота попало. Я собой не владел, Бубеник. Я должен был кому-нибудь закатить оплеуху.