История XX века. Тайны, загадки и мифы

1941 год Легенда о превентивной войне

На рассвете 22 июня 1941 года на границе между Европой Сталина и Гитлера пробил час X — пришла в движение огромная машина агрессии. На фронте протяженностью 1600 км 3 000 000 немецких и союзных солдат продвинулись вглубь территории Советского Союза. Молниеносный удар застал противника врасплох. Танковые части буквально смели размещенные в пограничной зоне советские части. Немецкие солдаты узнали о наступлении лишь накануне вечером. Многие удивились, ведь с Советским Союзом был подписан пакт о ненападении. Говорили, что таким образом удалось опередить наступление Красной армии. Но то, что теперь происходило на Восточном фронте, было тщательно спланированной кампанией, направленной на полное уничтожение.

7 немецких армий, 4 танковые группы и 3 воздушных флота имели в своем распоряжении 600 000 автомобилей, 750 000 лошадей, 3580 танков, 7184 орудия и 1830 самолетов. На юге нападение поддерживали 2 румынские армии. На севере сражалась финская армия. Фронт наступления делился на 3 участка: группа армий «Север» должна была уничтожить советские части в Прибалтике и захватить Ленинград, группа армий «Юг» — разбить русские части в Галиции и на Западной Украине и продвинуться через Днепр к Киеву, группа армий «Центр» — пробить брешь через Минск и Смоленск к Москве. Красная Армия намного превосходила агрессоров в живой силе, а также по количеству танков, но ее силы были распылены. У немцев было иначе: «Не пачкаться, а рубить» — гласил девиз генерала, командующего танковыми войсками Гудериана. Немцы планировали продолжить на просторах русской территории использованную против Польши и доведенную до совершенства во французской кампании стратегию «блицкрига». Победы первых часов обещали быстрое продвижение. Не только танковые войска, но и военная авиация отмечала «успехи». Советские самолеты в пограничной зоне, не успев взлететь, уничтожались.

Через несколько минут после нападения в наркомате обороны в Москве зазвонил телефон. Генералу Георгию Жукову, начальнику Генерального штаба, каждую минуту поступали сообщения о бомбардировках и нарушениях государственной границы. Случилось невероятное. Адъютант Сталина осмелился постучать на рассвете в дверь спальни шефа. Начальник кремлевской охраны торопливо доложил диктатору, что у телефона Жуков. Сталин с хмурым видом взял трубку, затем последовал короткий, но впечатляющий диалог. Сталин: «Я слушаю». — Жуков: «Я звоню по приказу наркома обороны. Немцы напали. — Молчание. — Вы меня поняли, товарищ Сталин? Немцы напали!» — Снова долгое молчание, затем после показавшейся бесконечной паузы Сталин с трудом выдавил из себя: «Приезжайте с Тимошенко в Кремль».

Было также созвано политбюро. В половине пятого все собрались. Нарком обороны зачитал первую оперативную, насколько это вообще было возможно, сводку. Информация поступала скудно, поскольку многие телеграфные линии уже не функционировали. Когда Тимошенко закончил свой доклад, Сталин с недоверием спросил: «Скажите мне, вы не думаете, что это только провокации?»

Это было симптоматично для поведения советского диктатора. Все донесения о предстоящем в ближайшее время нападении Сталин игнорировал, хотя предупреждения он получал из различных источников. С конца 1940 г. участились сообщения советской и иностранных разведок о стягивании и развёртывании немецких войск на западной границе СССР.

Немецкий корреспондент Рихард Зорге, исполнявший в германском посольстве функции «пресс-атташе» и одновременно советский шпион, посылал из Токио подробные сведения и даже назвал дату нападения. Однако Сталин постоянно осекал его. Ему везде мерещились провокации, в этом он усматривал тактику капиталистических государств, которые из сугубо личных интересов решили втянуть его в войну против Гитлера. Сталин не верил, что Гитлер решится вести войну на два фронта. А если немцы все-таки планировали нападение на Россию? Тогда, безусловно, на более поздний срок.

Однако немецкая пропаганда говорила о совершенно противоположном, а именно — о советских военных намерениях. И она приложила немало сил для того, чтобы сообщить об этом людям в Германии и за ее пределами.

Необычные звуки заставили немецких жителей повыскакивать из постелей. Утром того дня, 22 июня, в воскресенье, впервые прозвучала оглушительная тема из «Прелюдий» Ференца Листа, которая впоследствии предваряла специальные сообщения с Восточного фронта. Затем из дешевых радиоприемников раздался голос министра пропаганды Йозефа Геббельса, который зачитал заявление Гитлера. Люди озадаченно молчали, слушая слова своего «фюрера»: «Сегодня я решил отдать судьбу Германского рейха и нашего народа в руки наших солдат». Геббельс точно знал: морально подготовить граждан на этот раз будет сложнее, чем при прошлых кампаниях.

В совершенно секретных «Донесениях из рейха» службы безопасности СС зафиксированы реакции населения: вскоре после нападения в массах преобладали удивление, замешательство, даже коллективный шок и в конце концов страх перед последствиями. Но в течение следующих недель нацистской пропаганде все-таки удалось путем агрессивной агитации представить войну как неизбежное бремя, как «реакцию в порядке самообороны», — министерство Геббельса располагало необходимой монополией на средства массовой информации. Немцы шли на войну без воодушевления, но служба безопасности СС заверяла, что граждане будут послушно участвовать в военной кампании.

Людям за рубежом также следовало внушить, что агрессором был не Гитлер, а Сталин. Вермахт просто опередил советское нападение. Еще после нападения на Польшу, немецкая пропаганда нагло утверждала, что Германский рейх находится в состоянии навязанной войны. В Москве немецкий посол граф Фридрих Вернер фон Шуленбург зачитал официальное заявление министру иностранных дел Молотову, В нем говорилось, что Советский Союз нанес Германии удар в спину, и эта угроза будет отражена всеми средствами. Молотов выразил возмущение, указав на договор о ненападении и дружбе с Германским рейхом (который еще действовал), и назвал все военные обоснования Германии пустыми отговорками. Посол фон Шуленбург мог только молча согласиться с ним — он знал, что утверждение Гитлера о том, что нападение немцев было необходимо, безосновательно.

Но в чем изъян тезиса о превентивной войне — формулы, которая в то время способствовала мнимому узакониванию агрессии, а сегодня то и дело вызывает бурные споры в современной публицистике? Новую жизнь этому тезису главным образом дал бывший офицер советской разведки Виктор Суворов в своем романе «Ледокол». Многие пускаются в дебаты на тему о неизбежном и подсознательном желании двух диктаторов в какой-то момент просто растерзать друг друга. Очевидно лишь то, кто на кого напал первым. Впрочем, это не имеет ничего общего с превентивной войной в классическом значении, то есть с военным ударом, когда существует уверенность в предстоящем нападении. Некоторые моменты подтверждают тезис, что Сталин хотел извлечь пользу из борьбы других держав. Он рассчитывал укрепить позиции Советского Союза, который появился бы на арене в тот момент, когда потенциальные противники на Западе ослабили бы друг друга.

Однако и в этом смысле неопровержимых доказательств недостаточно. Определенно можно подтвердить лишь то, что Сталин защищал интересы советской власти без всякого стеснения и имел отнюдь не только оборонительные намерения. Аннексии по пакту Гитлера и Сталина — яркие примеры того, как диктатор грубо пренебрег правами других народов. Однако Сталин шел только на прогнозируемые риски. Его войска, оказавшиеся неспособными зимой 1939—40 гг. победить даже Финляндию, должны были воевать с армией, овладевшей Францией одним ударом! Если Сталин действительно планировал нападать на Германскую империю, то несколькими годами позже.

Массированное выдвижение Красной Армии на западную границу — к границам Гитлеровской империи — позволяет некоторым исследователям допускать наличие агрессивных намерений. Действительно, у границ находилось около 4 000 000 человек. Однако это лишь отвечало сложившейся традиции советской оборонной политики — в случае нападения бить противника на его собственной территории. 15 мая Жуков и Тимошенко предложили кремлевскому вождю такой план: «ни в коем случае не отдавать немецкому командованию инициативу в боевых действиях, опередить противника при выдвижении на боевые позиции и нанести по немецкой армии удар в тот момент, когда она находится в стадии развертывания».

Реакция Сталина на этот план была примечательной. «Вы с ума сошли, — закричал диктатор, — вы хотите спровоцировать немцев?» Как сообщают свидетели, он пригрозил, что полетят головы, если этому не будет положен конец. Так были отменены решающие приготовления по отражению немецкого вторжения — к огромному недовольству генерала Жукова. Еще вечером перед нападением он и Тимошенко высказали Сталину требование — дать директиву привести войска на границе в полную боевую готовность, командиры на местах получили конкретные указания о нападении в ту же ночь. Сталин предупредил: «Только не слишком торопиться». Что бы ни случилось, следовало достигать урегулирования мирным путем. Немцам ни в коем случае нельзя было давать повод.

Баварскому фельдфебелю, который перебежал вечером 21 июня и тоже сообщил о нападении ночью, также не поверили. Сталин приказал его расстрелять. Дмитрий Волкогонов, генерал-полковник в отставке, а в то время лейтенант, впоследствии как военный историк изучал эти события. «Сталин реагировал как бог на земле и сказал просто: «Войны не будет». Он сказал это для всех и сам хотел в это верить. Он отдавал себе отчет в том, что Красная Армия не была готова к войне, что проведенные по его приказу чистки 1937–1938 гг. уничтожили почти весь офицерский корпус. Войны быть не могло потому, что ее не должно быть. Распоряжение Сталина гласило: вести себя спокойно и путем дипломатических уступок избегать любой конфронтации с Германским рейхом».

В литературе часто цитируется — передаваемая только в устной форме, — речь Сталина, произнесенная 5 мая 1941 года в Москве перед выпускниками военных академий и факультетов. Диктатор ни у кого не оставил никаких сомнений в том, что война с Германией неизбежна. Он настоятельно призывал к укреплению боеспособности войск, которые, как он сам прекрасно знал, находились в безнадежном состоянии. «При осуществлении защиты нашей страны мы обязаны действовать наступательно».

Однако он не указал временной перспективы и не выразил агрессивных намерений. Все ограничивалось требованием быть готовыми к ответному удару как морально, так и в военном отношении — причем после первого удара немцев.

Предположение, что Советский Союз в кратчайший или средний срок планировал напасть на Германский рейх, не подтверждено ни одним серьезным документом. Исторический факт нападения на СССР не может быть заменен игрой воображения о возможных долгосрочных военных намерениях Сталина. Решающим является и то, что сам Гитлер вообще не брал в расчет возможность советского нападения — для его планов это не играло никакой роли. «План Барбаросса» был войной, к которой немецкий диктатор стремился, которую он всегда хотел вести. Польша, Норвегия, Франция, Англия — эти объекты атак были лишь прелюдией к собственно столкновению: к битве за «жизненное пространство на Востоке», к битве с «заклятым большевистским врагом».

Целью Гитлера была «Великогерманская империя» от Атлантики до Урала. Новое «жизненное пространство» для немцев нужно было завоевать. Но для немецкого диктатора важна была не только «земля». Война для него была борьбой за выживание мировоззрений и рас. Еще в книге «Моя борьба» он провозгласил завоевание России «немецкой миссией», крестовым походом против «мирового еврейства» и «большевизма». В марте 1941 г. перед 250 высшими офицерами вермахта он объявил войну на истребление против Советского Союза, войну, в ведении которой никто не собирался брать во внимание нормы международного права. Лишь с нападением на СССР для Гитлера-агрессора Вторая мировая война началась по-настоящему. Это была «его» война на войне, свободной от всех норм и устоев цивилизации. Планы нападения на Россию разработали летом 1940 г. 20 ноября в Главном командовании сухопутных войск состоялась первая штабная игра по Восточной кампании. 5 декабря 1940 года главнокомандующий и начальник штаба представили «фюреру» проект, который две недели спустя был принят как окончательный план наступления — «директива № 21» — «план Барбаросса», один из самых кровавых документов Второй мировой войны.

Неподготовленность Красной Армии к этой войне особенно показательна в первые недели. Темп, который взяли немцы, был невероятен. Третьей танковой дивизии под командованием генерал-лейтенанта Вальтера Моделя на преодоление 460 км от Бреста до Бобруйска потребовалось шесть суток. 27 июня она установила рекорд — 115 км за день. 115 км по вражеской территории подтвердили прежде всего одно: что Советы ни в малейшей степени не были подготовлены к такому удару. Советская оборонительная стратегия предполагала сосредоточение своих войск на западной границе, что исключало применение эшелонированной обороны. Все рапорты немецких армейских штабов в первые дни наступления сходились в одном — Красная Армия была застигнута врасплох. Так тезис геббельсовской пропаганды о превентивной войне со всей очевидностью дошел до абсурда.

Скорее подтвердились оценки Главного командования сухопутными войсками: «Советские войска недостаточно сильны, чтобы осмелиться на борьбу с немецким вермахтом и выступить по собственной инициативе». Так сообщал из Москвы немецкий военно-морской атташе. На «крупные операции маневренной войны» Красная Армия «пока что неспособна», — отмечал дипломат. Отдел Главного командования сухопутными войсками «Иностранные армии — Восток», занимавшийся разведкой в стане противника, обнаружил только оборонительные мероприятия и выявил, что в Красной Армии есть большие «трудности с командными и молодыми кадрами».

Гитлер был бы рад, если бы Советы планировали нападение, это послужило бы желанным предлогом для войны, которую он и без того хотел вести. Однако в плане операции от 5 августа 1940 года говорилось: «Русские не окажут нам такого одолжения и не совершат нападения». Будучи уверенным в победе, Гитлер считал русскую кампанию «игрой в песочнице»: «Вам нужно только выбить дверь, и тогда вся гнилая конструкция рухнет». Прекрасно характеризует такую уверенность в победе и высказывание Геббельса 23 июня 1941 года: «Фюрер сказал, что это продлится четыре месяца. Но я говорю вам — это продлится только четыре недели». Даже трезво мыслящие военные поддались мании величия партийных пропагандистов. Впечатленный быстрым продвижением войск, обычно прагматичный начальник Генерального штаба сухопутных войск Франц Гальдер 3 июля записал в своем дневнике: «Не будет слишком смелым утверждение, что поход против России закончится победой в течение 14 дней». Это сказал не Гитлер — стратег-дилетант, считавший, что легко справится с задачей. Опытные генералы маленького ефрейтора думали так же.

Эта война должны была стать не просто обменом военными ударами, но прежде всего походом с целью завоевания и уничтожения.

Когда гитлеровские генералы готовили план «молниеносной войны», их «фюрер» еще в марте 1941 г. ознакомил верхушку вермахта с дополнительным аспектом — в бескомпромиссной откровенной речи, произнесенной в малом зале рейхсканцелярии перед 250 командующими и высшими офицерами, отвечавшими за организацию нападения, он сказал: «Борьба будет кардинально отличаться от борьбы на Западе». Военные рассматривали нападение на Россию как столкновение двух армий, а Гитлер видел в войне против Советского Союза триумф своих бредовых идей. «Такую войну, как против России, нельзя вести по-рыцарски. Речь идет о борьбе мировоззрений и расовых противоречий, потому она должна вестись с невиданной доселе жестокостью. Всем офицерам придется избавиться от старомодных взглядов… Нужно отмежеваться от идей солдатского товарищества. Коммунист не был товарищем раньше и не будет товарищем потом». Вероятно, исполненная ненависти тирада диктатора смутила некоторых офицеров, однако никто не протестовал. После указа о военном судопроизводстве от 13 марта 1941 года солдаты могли жес-токо расправляться с гражданским населением без страха попасть под военный трибунал; а согласно пресловутому приказу о комиссарах от 6 июня 1941 года каждый солдат был обязан «немедленно уничтожать с помощью оружия» пленных политработников Красной Армии. На этом огромном пространстве, как считал Гитлер, следовало как можно быстрее установить мир, и лучше всего это сделать, расстреливая каждого, «кто только искоса взглянет». Главное командование вермахта так донесло волю «фюрера» до войск: «Солдат должен проникнуться необходимостью жестокого, но справедливого возмездия еврейскому недочеловеку».

Эти документы датируются периодом начала систематических убийств евреев в Европе. Далее идут другие шокирующие подтверждения, официальные доклады об эскадронах смерти, которые с немецкой педантичностью документально подтверждают уничтожение сотен тысяч человек. Когда в декабре 1941 г. у ворот Москвы план «молниеносной войны» провалился, миф о непобедимости вермахта был разрушен. Битва за Москву создала предпосылки для окончательного поражения гитлеровской Германии. Это была первая крупная неудача самозваного «величайшего полководца всех времен». Теперь и сам Гитлер не верил в молниеносную войну. Диктатор недооценил сталинскую империю. Расплачиваться за эту ошибку должны были другие. Теперь Гитлер все чаще заговаривал о «еврейском вопросе». «Евреям придется поплатиться за кровавую дань немцев на фронте, — мрачно пригрозил фюрер. — У этой подлой расы на совести 2 000 000 погибших в мировую войну, сейчас снова сотни тысяч. И пусть никто не говорит, что мы не можем послать их в болото», — заявил Гитлер в октябре 1941 г. перед Гиммлером и Гейдрихом. Это была другая война, которую Гитлер вел под прикрытием превентивной войны, которая таковой не была.