История XX века. Тайны, загадки и мифы

1914 год Пролог к Первой мировой

28 июня 1914 года, в прекрасный летний день, был намечен визит австрийского престолонаследника Франца Фердинанда в боснийскую столицу Сараево. Населению был отдан приказ стать вдоль улиц и приветствовать будущего императора Австро-Венгрии возгласами ликования. Однако многим боснийцам было не до восторгов. В 1908 г. Австро-Венгрия аннексировала их страну, и теперь здесь господствовал жесткий оккупационный режим. Молодые боснийские сербы жили в бедности и не видели никаких перспектив. Они мечтали о создании велико-сербского государства, и не желали быть частью многонациональной империи, где доминировали немцы и венгры. Для них Франц Фердинанд был не гостем, для них он был врагом. Шестеро молодых боснийцев твердо решили нанести тяжелый удар по ненавистному государству, в котором им приходилось жить, убив престолонаследника.

Сербская секретная служба снабдила их четырьмя револьверами и шестью бомбами, и теперь они, расставив посты по известному всем маршруту через центральную часть города, ждали. Естественно, официальные службы учитывали возможность покушения, тем не менее предпринятые меры безопасности были на удивление небрежны. На вокзале Франц Фердинанд сел в открытый автомобиль и направился к ратуше — навстречу покушавшимся. Уже спустя несколько мгновений первому из них удалось бросить в автомобиль бомбу. Франц Фердинанд инстинктивно поднял руку, взрывное устройство отлетело рикошетом и упало на открытый складной верх, а оттуда на дорогу, где и взорвалось. Престолонаследник был на шаг от смерти и отделался одним испугом. Шофер сразу дал полный газ и помчался к ратуше. Здесь, как было запланировано, состоялся прием у губернатора Боснии и Герцеговины генерала Оскара Потиорека.

Однако дальнейшая программа визита вследствие драматических событий была изменена. Францу Фердинанду уже не хотелось осматривать достопримечательности. Вместо этого он решил посетить раненного бомбой подполковника Эрика фон Мерицци в местной больнице. Кортеж автомобилей двинулся с места, но шофера Франца Фердинанда не предупредили об изменении программы. На одном из перекрестков он свернул не на ту улицу, и ехавший рядом с ним Потиорек объяснил водителю его ошибку. Тот сразу остановил машину и дал задний ход.

Гаврило Принцип уже несколько часов стоял в толпе с револьвером и ожидал кортеж престолонаследника. Он занял не очень удачную позицию и понимал, что едва ли сможет выстрелить по движущемуся автомобилю. Но в эту минуту престолонаследник находился прямо перед ним. Это был его шанс: он подбежал к автомобилю и выстрелил несколько раз. Одна пуля попала в нижнюю часть живота супруге Франца Фердинанда, которая, умирая, упала мужу на колени. Смертельно раненный вторым выстрелом, принц воскликнул: «София! София! Не умирай! Живи ради наших детей!» и упал как подкошенный. Четверть часа спустя престолонаследник умер.

Убийство в Сараево вызвало волну возмущения в Европе. Пусть люди думают об Австро-Венгрии, что хотят, но немыслимо допускать подобных кровавых злодеяний, достойных осуждения. К счастью, покушавшихся удалось схватить и над виновными можно было незамедлительно устроить процесс. В эти летние дни 1914 г. у великих держав были собственные заботы: Великобритания находилась на грани гражданской войны в Ирландии, во Франции бушевали внутриполитические аферы и скандалы. Тем не менее в Вене были настроены не ограничиваться процессом над молодыми людьми, которым было от 19 до 23 лет. Едва ли эти парни действовали в одиночку! Еще не имея каких-либо доказательств, вся Вена была убеждена в том, что за этим стоит Сербия. В правящих кругах австро-венгерской монархии еще до убийства престолонаследника созрело политическое решение покончить с бесконечными спорами с Сербией при помощи силы. В Балканских войнах 1912–1913 гг. Белграду удалось существенно расширить свои территории, после чего было громогласно провозглашено основание Великой Сербии. Для Австро-Венгрии как многонационального государства велико-сербская пропаганда представляла опасность: в империи проживало около 10 % так называемых южных славян — хорватов, сербов и словенцев. Если бы Сербия объединила их в одно государство, остальные меньшинства тоже заговорили бы о создании своих государств, и тогда монархия Габсбургов развалилась бы. Поэтому было решено препятствовать с самого начала! Разгорающийся костер сербского национализма следовало погасить, прежде чем запылает весь дом.

Правда, за маленькой Сербией стояла большая и могучая Россия. Царь Николай II в духе панславянской пропаганды считал себя защитником маленького братского народа, поэтому австро-венгерский император Франц Йозеф I не мог рассматривать сербскую проблему изолированно. Нападение на маленькую страну вероятнее всего спровоцирует войну с Россией — очень серьезным противником. Но у Вены тоже были сильные партнеры по союзу, такие как Германский рейх — сильнейшая континентальная держава и вторая по величине морская держава.

В начале июля Франц Йозеф I отправил в Берлин дипломата, чтобы прозондировать позицию Германии в случае конфликта на Балканах. Берлин дал «зеленый свет»: как пояснил рейхсканцлер Бетман-Гольвег, все зависит «от Австро-Венгрии, оценить, что должно происходить, чтобы выяснить отношения с Сербией». Вена может «при этом — какое бы решение ни было принято, — быть твердо уверенной, что за ней стоит Германия как союзник и друг монархии». Далее он подчеркнул, что немедленное выступление Австро-Венгрии против Сербии будет лучшим решением, к тому же международное положение для такого шага в данный момент представляется более благоприятным. Это был карт-бланш, часто цитируемый, которым Берлин натравливал союзника, стремившегося к локальной войне.

В Вене совет министров лихорадочно разрабатывал план нападения: их не интересовали какие-то политические интриги, им нужна была война против Сербии. Они стремились исключить эту страну как фактор влияния — этого требовал Франц Йозеф I. И только венгерский премьер-министр Стефан Тиза высказался против военного столкновения. Однако 14 июля и его сопротивление было сломлено, но он потребовал отказа от политики скорого нападения на Сербию. Следовало выдвинуть ультиматум, отклонение которого дало бы предлог для ввода войск.

Вечером 23 июля австрийский посланник в Белграде вручил демарш сербскому правительству, в котором содержалась настоятельная просьба исключить из всех сфер общественной жизни пропаганду против монархии Габсбургов. Основными были пункты 5 и 6: Сербия должна была допустить правительственные органы Австро-Венгрии к участию «в подавлении подрывных движений, направленных против территориальной целостности монархии», а также в судебном следствии по делу о покушении. Эти пункты делали ультиматум неприемлемым, поскольку требовали частичного отказа Сербии от государственного суверенитета.

Йозеф Редлих, член австрийского правящего дома, узнав об ультиматуме, восторженно записал в своем дневнике: «Значит, мы еще способны хотеть! Мы хотим, и не можем позволить себе быть слабыми, лучше быстрая смерть! Итак, сегодня настал великий день: будем надеяться, он приведет к оздоровлению Австрии».

В столицах Европы волнения, связанные с убийством в Сараево, давно улеглись; настали будни. Поэтому известие об австро-венгерском ультиматуме Сербии произвело эффект разорвавшейся бомбы. Русский министр иностранных дел Сазонов был вне себя: «C’est la guerre européenne! [1]» — взволнованно воскликнул он. Британский министр иностранных дел Грей заявил, что это самый ужасный документ, который когда-либо направлялся независимому государству. Европа всполошилась. Каждый понимал, что близится война.

Сербское правительство в высшей степени искусно ответило на ультиматум. Оно пообещало безоговорочно выполнить все требования, однако отклонило требование австрийских властей участвовать в расследовании покушения. В ответ на это Вена разорвала дипломатические отношения, привела в боевую готовность войска и 28 июля 1914 года объявила Сербии войну. Днем позже австрийская артиллерия обстреляла Белград. Предвидя подобное, сербское правительство еще 25 июля покинуло расположенную на незащищенном месте столицу и отдало приказ о начале мобилизации.

Война против Сербии, которую с такой легкостью рекомендовала немецкая сторона, началась. Разумеется, рейхсканцлер Германии Бетман-Гольвег беспрестанно повторял, что мир стоит перед свершившимся фактом и нужно срочно оккупировать Сербию. Правда, к «fait accompli [2]» армия Австро-Венгрии была не готова. Из-за затянувшейся мобилизации она смогла начать наступление лишь 12 августа.

Тем временем все попытки британцев урегулировать угрожающий конфликт на международной конференции провалились. Шансы остановить большую войну таяли с каждым днем.

26 июля Российская империя объявила о начале «подготовки к войне». 30 июля в Санкт-Петербурге началась частичная мобилизация. Машина завертелась. На пике накала националистических страстей мобилизация армии расценивалась как бесспорное намерение воевать, что требовало незамедлительных действий. Ведь генералы считали: кто первым нападет на противника, у того и будут преимущества. Вскоре было сломлено сопротивление колебавшегося рейхсканцлера Бетмана-Гольвега, который в последние июльские дни еще предпринимал нерешительные попытки предотвратить «мировой пожар». 30 июля имперское руководство решило на следующий день в 12.00 часов объявить состояние «грозящей военной опасности» и фактически начать мобилизацию. Но 31 июля за несколько минут до 12.00 в Берлин пришло долгожданное известие: Россия объявила всеобщую мобилизацию! Наконец-то! Русские опередили их в объявлении мобилизации. Теперь перед всем миром можно было предстать жертвой нападения, миролюбивой страной, которая будет вынуждена защищаться от наступления русских. Все происходило молниеносно: военный план предусматривал нападение на Францию, заключившую союз с Россией, а затем после победы на западном фронте поворот на восток. 1 августа Германия объявила войну России, 2 августа первые немецкие части вступили в Люксембург, днем позже в Бельгию. 3 августа была объявлена война Франции. Великобритания в ультимативной форме потребовала от Берлина вывести свои войска из Бельгии, но этого не произошло, и 4 августа Лондон объявил войну Берлину.

Двумя днями позже Австрия объявила войну России. Круг замкнулся. Одна из самых ужасных войн в истории человечества стала набирать обороты. «В Европе гаснут фонари», — мрачно заметил британский министр иностранных дел Эдвард Грей. В Европе происходили совершенно непостижимые события, а их последствия оказались катастрофой для многих впоследствии, поэтому забыть те дни было невозможно. Лишь позднее стало понятно, что летом 1914 г. на Европу обрушилась «самая большая катастрофа» XX века — это была ужасная веха в истории, которая закончилась не в 1918 г., а лишь в 1945 г. Полчища историков, публицистов и политиков искали объяснение началу Первой мировой войны в 1914 г.

В межвоенный период и в первые годы после Второй мировой войны уважаемые историки высказывали предположение, что великие державы просто «вляпались» в войну. В эпоху соперничества военных блоков, экстремистского национализма и стремления утвердить престиж государства покушение в Сараево использовали в качестве козыря в рискованной политике, которая должна была поспособствовать в укреплении внешнеполитических позиций. Но каким-то образом «был утерян курс» — как уже в конце июля 1914 г. признал Бетман-Гольвег. Никто не планировал войны заранее, и тем более немцы, у которых не было даже цели в войне: они всего-навсего хотели утвердиться перед постоянно увеличивающимся количеством противников.

В 1959 г. гамбургский историк Фриц Фишер впервые публично выступил с сенсационными заявлениями. Он резко оспорил утверждение, что правительства «вляпались» в войну.

Напротив, вину за катастрофу следует возлагать на Германию, потому что Берлин самое позднее с декабря 1912 г. целенаправленно стремился развязать войну летом 1914 г., чтобы добиться гегемонии в Европе. Ключевым в его теории был кайзеровский «военный совет», состоявшийся 8 декабря 1912 года, на котором якобы было принято решение о начале войны летом 1914 г. Вильгельм II, опасаясь втягивания империи в Балканские войны, собрал высшее военное руководство. Начальник Генерального штаба Мольтке заявил: «Я считаю войну неизбежной, и чем скорее [она начнется], тем лучше». Однако командующий ВМФ Тирпиц отметил, что флот еще не готов и лучше будет начать великую битву через полтора года — летом 1914 года!

Свою теорию Фишер сопроводил богатым документальным материалом в вышедших в 1961 и 1969 гг. работах Griff nach der Weltmacht («Рывок к мировому господству») и Krieg der Illusionen («Война иллюзий»). Они стали предметом жарких дебатов, так называемого спора с Фишером, который по накалу и продолжительности можно сравнить разве что с затеянным в середине 80-х Эрнстом Нольте «спором историков» об уникальности преступлений национал-социалистического ре-жима, а также высказываниями Гольдхагена в 1996 г. о роли «рядовых» немцев в убийствах евреев.

От преувеличенно острых выводов Фишера осталось немного: едва ли сегодня есть сторонники теории о том, что решение имперского руководства в конце 1912 г. начать войну летом 1914 г. является следствием наступательного, агрессивного империализма, как утверждал Фишер. Как бы ни критиковали его за эти тезисы и насколько бы они — в большей мере, — сегодня не казались несостоятельными, его исследование позволило окончательно пересмотреть представления о возникновении войны, сформировавшиеся в межвоенный период.

Вместе с тем, факт остается фактом: Германская империя сознательно развязала войну и на нее приходится большая часть вины за ее возникновение. Правда, новейшие исследования указывают на то, что не следует умалять ответственность Австро-Венгрии.

Таким образом, сегодня можно говорить о том, что вина за развязывание войны лежит на Двойственном союзе, но и с Антанты не стоит снимать ответственности, а особенно с России в Тройственном союзе. Кроме того, следует разделять события июльского кризиса, который привел к возникновению войны, и долгосрочные причины, такие как высшая стадия империализма или внешнеполитические изменения на рубеже 1900 г.

Что касается последнего, в новейших исследованиях немаловажная роль отводится Великобритании.

Хотя историки достигли единства в том, что на Германию припадает большая часть вины за развязывание Первой мировой войны, по-прежнему нет единого мнения, почему Германская империя решилась на «прыжок в темноту» — как назвал ее политику Бетман-Гольвег. Одни полагают, что имперское руководство в 1912–1914 гг. не вело политики эскалации, а напротив, стремилось снять напряжение в непростых международных отношениях. Война началась не в результате спланированной акции по установлению мирового господства, а как неудачная концепция взвешенного риска в условиях международного кризиса. Поэтому ими возникновение войны расценивается как результат внешнеполитических игр.

Другие историки усматривают причины рискованной немецкой политики в сильной внутриполитической напряженности. Аграрная и аристократическая господствующие элиты якобы не смогли приспособиться к новым социально-политическим условиям, поэтому они использовали последний шанс — попытались путем военной экспансии воспрепятствовать потере своего привилегированного положения. В 1979 г. Фриц Фишер дополнил свои тезисы теорией о внутренних мотивах имперской политики во время июльского кризиса. Действительно, существует много исследований на тему взрывоопасного положения внутри империи после выборов в рейхстаг в 1912 г. Без сомнения, часть высокопоставленных консерваторов рассматривали войну как единственно возможный выход для решения зашедшей в тупик ситуации в империи. Между тем до сих пор не найдено доказательств того, что этим обусловлена позиция, которую во время июльского кризиса занял Бетман-Гольвег, а сам он якобы назвал подобное побуждение к войне «чепухой».

Вне спора специалистов напрашивается объяснение, что серьезные внутриполитические проблемы Германии Вильгельма II косвенно могли повлиять на решения имперского руководства и на его рискованную политику. Достаточно вспомнить безграничное влияние прессы. Однако к конкретным действиям в июле 1914 г. — и в конечном счете это стало решающим фактором в начале войны, — рейхсканцлера Бетмана-Гольвега побудило фаталистическое восприятие внешнеполитической ситуации. Так, в июне 1914 г. Государственная Дума приняла решение увеличить царскую армию до 1 800 000 человек — это почти вдвое больше немецкой. Тогда же немцы узнали о тайных переговорах между Лондоном и Санкт-Петербургом о создании военного союза. Бетман-Гольвег же видел Великобританию как нейтрального посредника между фронтами. Лондон занял четкую позицию: в будущем он откажется от попыток удерживать горячие головы во Франции и в России от наступательных действий против Германии. Немецкие военачальники предсказывали, что к 1916–1917 гг., когда закончится перевооружение русской армии, Германия окажется зажатой в тиски с востока и запада. Итак, лозунг звучал так: война лучше сейчас, ибо позже перевес противника станет еще больше. Конечно, столь пессимистичная оценка ситуации имела мало общего с действительностью. Однако в те дни в Берлине трезво мыслить уже были не в состоянии. Как сказал прусский военный министр Эрих фон Фалькенхайн 4 августа 1914 года: «Даже если мы при этом погибнем — это было прекрасно!»