История XX века. Тайны, загадки и мифы

1953 год Восстание за свободу

Хорст Баллентин раздумывал недолго. Кто-то сказал: «Нужно снять красный флаг!» Вместе с товарищем 22-летний рабочий по лестнице с колоннами взобрался на Бранденбургские ворота. Было около 11.00 17 июня 1953 года, когда он взятым на время перочинным ножом принялся отрезать советский флаг от флагштока. В 50 м от них далее находился пост вооруженных советских солдат и слегка смущенных сотрудников народной полиции. Однако двум парням на монументе это, похоже, не мешало. Тысячи пар глаз напряженно смотрели на ворота, туда, где происходило нечто неслыханное. Баллентин сделал несколько попыток, и наконец флаг советских оккупационных властей оказался в его руках. Со словами «Мы приветствуем свободный Берлин!» он бросил вниз мокрый от дождя флаг. «Словно дикие звери», — как позднее рассказал водитель грузовика, набросились демонстранты на кусок ткани, порвали его на мелкие кусочки, а потом сожгли. Около двух часов дня Баллентин еще раз взобрался на ворота, чтобы водрузить флаг с медведем, символ объединенного города Берлина. Флаг был поднят наполовину, когда люди в форме отрыли огонь. Баллентин ощутил вибрацию флагштока, в который попадали пули, видел в ткани дыры от пуль. Вместе со своим приятелем под градом пуль он бежал и смог укрыться в безопасном месте.

Толпа чествовала Хорста Баллентина как героя. Но 17 июня он был не единственным, кто решился на подобное. Трижды демонстранты взбирались на Бранденбургские ворота, чтобы водрузить черно-красно-золотые флаги под градом пуль из советских винтовок. А на Потсдамской площади в это время протестующие шли против советских танков Т-34. Это был безнадежный, опасный бой.

Что же заставило людей рисковать жизнью 17 июня 1953 года? Был ли это протест против только экономической эксплуатации, или это была борьба за свободу и единство? Было ли это восстание рабочих, или в тот день поднялся весь народ, чтобы освободиться от оков социализма? Едва ли какая-либо другая дата немецкой истории обрастала таким’количеством мифов и легенд.

Генеральный секретарь СЕПГ Вальтер Ульбрихт считал, что крепко держит бразды правления. Вся власть в ГДР принадлежала Социалистической единой партии Германии (СЕПГ). Однако построение «новой Германии» по сталинскому образцу у Ульбрихта шло слишком медленно. В 1952 г. Ульбрихт потребовал проведения «новой политики» для ускорения «построения социализма». Это означало: сокращение объемов товаров широкого потребления, увеличение доли тяжелой промышленности, а также проведение целенаправленной принудительной коллективизации крестьян. Кроме того, народную полицию, находившуюся на казарменном положении, следовало обеспечить тяжелым пехотным оружием. За короткое время на это было израсходовано несколько миллиардов.

Эти меры дали ощутимые результаты, но в государственном бюджете образовалась огромная дыра. Продуктов питания и предметов широкого потребления не хватало, и многие граждане повернулись к социалистическому эксперименту спиной: за первые шесть месяцев 1953 г. почти четверть миллиона людей покинули «рай рабочих и крестьян» — это больше, чем за предыдущий год.

Но вместо того чтобы выпустить из котла пар, СЕПГ повысила давление. Ульбрихт пошел на «обострение классовой борьбы»: тех, кто критиковал систему, обвиняли в «подстрекательстве к войне» и объявляли «шпионами на службе США»; те, кто не выполнял плана, получали клеймо «внутреннего врага» и «саботажника». Чтобы предотвратить «отток крови», государство решило ограничить пограничное сообщение. 28 мая 1953 года Ульбрихт объявил о повышении норм выработки на 10 %.

Расчет политбюро СЕПГ был прост: если план будет выполнен, производство возрастет; в противном случае — а чаще бывало именно так — зарплаты рабочих и крестьян на государственных предприятиях понизятся, а с ними и расходы государства. Синхронно поднялись цены на товары широкого потребления. В результате рабочие потеряли до 1/4 заработка. На предприятиях росло недовольство.

Почти тремя месяцами ранее, 5 марта 1953 года, умер Сталин. У «большого брата» наступило время X. Новые правители в Кремле — Георгий Маленков, Лаврентий Берия и Никита Хрущев — заговорили с классовым врагом на Западе в более умеренном тоне. В захваченной коммунистами Европе удушающая советская хватка стала ощутимо ослабевать. Новое кремлевское руководство всерьез рассматривало возможность свободного воссоединения Германии, но обязательно с строгим соблюдением нейтралитета.

Саксонский сталинизм Ульбрихта вдруг стал не соответствовать заданному курсу. В начале июня немецких товарищей вызвали в Москву «на ковер». Кремлевское руководство критично отметило, что их политическая линия «ошибочна», следует немедленно осуществить радикальный поворот «на 180°». Приверженец Сталина Ульбрихт, низвержение которого было уже делом решенным, против воли повиновался.

11 июня было объявлено о банкротстве государства СЕПГ. В коммюнике политбюро провозгласило «новый курс»: следовало увеличить объемы производства потребительских товаров, на сей раз за счет тяжелой промышленности; отменялись налоговые санкции против крестьян, ремесленников и частных предпринимателей; было принято решение о возврате экспроприированных земель и упрощении процедуры возвращения сбежавших граждан ГДР. Сменив курс, руководство партии признавало допущенные серьезные ошибки.

Это обстоятельство использовали политические противники Ульбрихта, члены политбюро. «Главный идеолог» Фред Эльснер, глава «штази» Вильгельм Цайсер и руководитель центрального органа СЕПГ «Нойес Дойчланд» Рудольф Херрн-штадт начали расшатывать кресло генерального секретаря и публично его критиковать.

Функционеры пребывали в растерянности: как объяснить народу радикальную перемену курса, не потеряв лица? Граждане «государства рабочих и крестьян» реагировали на заявление с радостью и недоверием.

На предприятиях начались бурные дискуссии: почему СЕПГ велит убрать из лозунгов слово «социализм»? Поговаривали и о близком конце партии и правительства. Зародилась надежда на объединение Германии.

Правда, рабочие сразу заметили, что «новый курс» не отразился на повышенных нормах. Прозвучали первые призывы к забастовке. В первую очередь их поддержали рабочие-строители, поскольку потери в заработной плате больше всего коснулись их. На зимний сезон их увольняли, а значит, они не имели доходов и не могли позволить дальнейших потерь в заработке. Строители были решительно настроены отстаивать свои интересы.

13 июня на загородном пикнике коллектива народного предприятия «Индустрибау» дело двинулось с мертвой точки. После обильного употребления спиртных напитков бригадир строителей Альфред Метцдорф призвал всех берлинских строителей, с понедельника прекратить работу.

Двумя днями позже строители, работавшие на строительстве больницы в районе Фридрихсхайн, составили письмо протеста премьер-министру Отто Гротеволю с единственным требованием — отменить десятипроцентное повышение норм. Если ничего не изменится, будет забастовка. Новость разнеслась быстро, прежде всего среди рабочих на аллее Сталина, «первой социалистической улице Германии».

Гротеволю посоветовали проигнорировать резолюцию. В Берлине все спокойно, и, если только не уступать, опасаться нечего. Не следует бояться и возможной забастовки строителей: «Как только делегация бастующих пройдет по красным коврам в резиденции премьер-министра, у них появится такое праздничное настроение, что они станут сговорчивой», — такой была краткая оценка одного из сотрудников штаба Гротеволя. Реакция Ульбрихта была более резкой. Глава СЕПГ, которого недавно критиковали, узнав о демонстрациях и забастовках против повышения норм, ударил кулаком по столу и прорычал: «Об этом не может быть и речи. Мы не отступим».

На следующий день, 16 июня, чашу терпения переполнила статья в профсоюзной газете «Трибюне». Когда рабочие прочитали, что представитель их интересов считает повышение норм выработки «правильным», их терпение лопнуло. Строители 40-го квартала на аллее Сталина побросали кельмы и лопаты и колонной направились к правительственному кварталу на Вильгельмштрассе. Они несли транспаранты с требованием «Долой повышение норм!», к ним присоединялись строители из других районов, и вскоре раздались первые оскорбительные призывы: «Пик, Ульбрихт, Гротеволь — дайте больше сливочного масла подешевле», «Бородач, пузан и очкарик — это не воля народа!» Постепенно требования демонстрантов становились смелее.

Под лозунгом «Берлинцы, присоединяйтесь, мы хотим быть свободными людьми» колонна демонстрантов быстро увеличилась до 10 000 человек.

Поднялся не только Восточный Берлин. Вся страна ждала сигнала из столицы. Утром прекратили работу «трудящиеся» в Галле и Лейпциге, Дрездене и Эйслебене. Вскоре забастовки охватили почти все округа ГДР.

Придя к восточноберлинскому зданию министерств, демонстранты потребовали: «Пусть выйдет Ульбрихт! Мы хотим слышать Ульбрихта». Тот отказался: глава СЕПГ посчитал, что раз идет дождь, демонстранты скоро разойдутся. Но он ошибся. Там, перед восточноберлинским зданием министерств, бастующие добились первого успеха. Около полудня 16 июня политбюро приняло непростое решение — отменило повышенные нормы. Но когда министр промышленности Фриц Зельбман — один из немногих функционеров, решившийся выйти из здания, — хотел сообщить о решении демонстрантам, тем уже этого было недостаточно. Вдруг раздались требования «Свобода!» и «Долой правительство!»

В одно мгновение у позорного столба оказалась вся система, созданная СЕПГ. Призыв «Всеобщая забастовка» облетел весь город: его провозглашали из захваченной автомашины с громкоговорящей установкой. Многие даже не знали о всеобщей забастовке. Эрика Зарре из Союза свободной немецкой молодежи вспоминает: «Мне объяснили, что утром мы все не пойдем на работу. Моей первой мыслью было: “Тогда я и денег не получу”». Надежды были устремлены к Западу. Как отреагируют на восстание Западный Берлин и ФРГ, как отреагируют американцы? Придут ли они на помощь?

Редакторы западноберлинской радиовещательной станции РИАС, руководимой американцами, поняли, что это их счастливый случай. На помощь решил прийти и «Голос свободного мира», который на протяжении многих лет регулярно слушали немцы в советской зоне оккупации.

«Нам было ясно, что речь шла о революционной ситуации», — вспоминает Эгон Бар, в те годы главный редактор РИАС. Во второй половине дня на радиостанцию прибыла делегация бастующих из Восточного Берлина. «Они настоятельно попросили нас объявить о начале всеобщей забастовки в зоне, точнее, призвать к этому. Но мы решили сначала перевести дух». При содействии Бара и его редакторов они составили резолюцию: немедленное сокращение норм, снижение стоимости жизни, разрешение проводить свободные демократические выборы, а также амнистия бастующим.

Требования, вместе с призывом к всеобщей забастовке, вышли в эфир уже вечером 16 июня.

Однако у американцев это вызвало панику. На станцию РИАС из Вашингтона посту-, пила директива не предпринимать ничего, что могло бы спровоцировать Советы: «Do nothing that could provoke the Soviets!» «Свободная радиостанция» должна ограничиться по возможности нейтральными сообщениями о событиях в Восточной Германии, при этом не используя слов «всеобщая забастовка». Так был упущен прекрасный шанс, считает сегодня Эгон Бар: «Это была трагедия, мы хотели помочь и не имели на это права. Нужно было самую малость — пламенным призывом поднять на ноги Западный Берлин. Но истории было угодно, чтобы этого не случилось».

Федеральное правительство в Бонне тоже вело себя крайне осторожно. Разве верхушка СЕПГ спровоцировала демонстрации? Не хочет ли режим показать, что при своем «новом курсе» он вдруг решил начать заботиться о гражданах? Министр по общегерманским вопросам Якоб Кайзер в тот же вечер призвал восточных немцев к сдержанности: «чтобы вследствие нужды или же провокации» жители советской зоны «не дали вовлечь себя в необдуманные действия».

Накануне, 17 июня, СЕПГ провела во дворце Фридрихштадт «заседание партактива». Политбюро чувствовало себя уверенно — оно же выполнило требование об отмене повышенных норм. В эмоциональной в таких обстоятельствах речи Ульбрихт призвал партию к сплоченности и готовности начать борьбу против «западноберлинских провокаторов».

Однако до завершения кризиса было далеко. Перед дворцом продолжались протесты. В недавно обнаруженном протоколе народной полиции сообщается, что в 20.00 «300 молодых людей устроили дебош возле дворца Фридрихштадт».

Во многих районах Восточного Берлина люди собирались и до глубокой ночи обсуждали события этого дня.

Ситуация в Берлине только обострялась, и в Кремле прозвучал сигнал тревоги. Угроза падения режима в ГДР показала новым кремлевским руководителям неустойчивость их господствующего положения в Восточной и Центральной Европе. Значит, нужно усилить хватку Москвы.

План объединения Германии с сохранением статуса нейтрального государства пришлось отложить. Еще ночью советское правительство привело размещенные в Восточной Германии части в полную боевую готовность. «Это была молниеносная реакция на молниеносно сложившуюся ситуацию. Восстание стало для нас полной неожиданностью», — вспоминает Валентин Фалин, в то время дипломат в советском министерстве иностранных дел. Конфликт уже нельзя было предотвратить.

Призыв к всеобщей забастовке с быстротой молнии распространился по всей ГДР. Уже на рассвете 17 июня в центр города стали стекаться рабочие. В семь часов поути все предприятия Восточного Берлина не работали. Но в шествии участвовали не только «трудящиеся»: под проливным дождем к колонне рабочих присоединялись школьники и студенты, домохозяйки и пенсионеры.

Основы государства пошатнулись. По всей стране рабочие прекратили работу. «Лейна», «Буна», фабрика красителей «Вольфен» — с раннего утра стачечные комитеты возникали на крупных предприятиях. Составлялись перечни актуальных требований: дальнейшее понижение норм и отставка правительства, роспуск вооруженных сил ГДР и освобождение политических заключенных, упразднение границы между зонами, свободные выборы и — воссоединение Германии. Будьте Биттерфельд, Галле, Лейпциг, Мерзебург, окрестности Магдебурга, Йена или Гера, Бранденбург или Гёрлиц — все было охвачено пламенем.

Недавно расшифрованные документы, находившиеся в архивах Восточной Германии, подтверждают: в протестах 17 июня принимало участие от одного до полутора миллионов человек в более чем 500 населенных пунктов — намного больше, чем считалось до сих пор.

Центром народного восстания оставался Восточный Берлин. Средь бела дня через Бранденбургские ворота прошли 50 000 демонстрантов, впереди — трое молодых рабочих с черно-красно-желтыми флагами. На тысячи голосов люди пели «Германия превыше всего». В третьей строфе песни звучали основные требования демонстрантов: единство, право, свобода. Недалеко от здания министерств путь 25 000 демонстрантов преградили 500 сотрудников народной полиции. Произошли стычки, полицейские пустили в ход дубинки. Рабочие убеждали полицейских в правоте своего дела, и под радостные крики окружающих некоторые полицейские снимали свою форму.

С каждым часом атмосфера накалялась, протесты превратились в народное восстание. Гнев людей был направлен прежде всего на символы государства СЕПГ. Люди срывали транспаранты с пропагандистскими лозунгами, а также висевшие повсюду флаги. Запылали кафе, где обычно проводились партийные собрания, и газетные киоски. Витрины ненавистных магазинов государственной торговли разбивали вдребезги. В Восточном Берлине жертвой пожара стал Дом Колумба. По всей ГДР были взяты штурмом более 20 тюрем, освобождены около 1300 заключенных. Были даже зафиксированы случаи нападения на людей. Около 20 человек подверглись линчеванию прямо на улице: сотрудники народной полиции, доносчики «штази», функционеры СЕПГ. Было среди демонстрантов много молодежи и из Западного Берлина.

Важнейшие органы власти режима во время кризиса оказались совершенно нежизнеспособными. Министерство государственной безопасности потеряло связь со своими отделениями — около полудня тайная полиция была фактически изолирована. Народная полиция, находившаяся на казарменном положении, по собственной инициативе не вмешивалась.

Полицейские стали что-то предпринимать лишь после того, как поступили советские приказы.

Тем временем руководство СЕПГ укрылось в штаб-квартире Советской армии в Карлсхорсте. «Кто же будет строить коммунизм, если мы падем жертвой контрреволюции?» — сказал в этот день Эрих Хонеккер, будущий преемник Ульбрихта. Функционеры в растерянности смотрели на «свой» народ, который восстал именно против них.

Правительство ГДР фактически лишилось власти к тому моменту, когда на помощь пришел «большой брат». Рано утром Красная армия заняла позиции в ключевых точках. По всей стране на улицах появились советские танки. Половину из размещенных в Восточной Германии 22 дивизий привели в полную боевую готовность. «Москва распорядилась ввести чрезвычайное положение в час дня. С беспорядками нужно покончить быстро. После часа пополудни, через несколько минут, дело будет сделано», — успокаивал руководство СЕПГ Владимир Семенов, верховный комиссар Советского Союза в Германии.

Когда около одиннадцати Хорст Баллентин при виде приближающихся советских танков снял флаг с Бранденбургских ворог, это было всего лишь символическим актом. Советский дипломат Валентин Фалин вспоминает: «Когда с Бранденбургских ворот сорвали советский флаг, каждый подумал — наконец-то. Это перестало быть внутренней проблемой ГДР, речь шла о чем-то большем».

Вскоре повсюду против демонстрантов пустили танки. Рева моторов и лязга танковых гусениц на узких улицах было достаточно, чтобы большинство протестующих обратились в бегство. Самые смелые, взявшись за руки, шли навстречу металлическим чудовищам. На Потсдамской площади несколько самых отважных демонстрантов бросали в танки вывороченные из мостовой булыжники. Какой-то демонстрант пытался засунуть прут в ведущую шестерню Т-34, но безуспешно.

Из Москвы Советская армия получила указание «пуль не жалеть» и «действовать жестко». Неважно количество жертв, «напротив, важно сделать дело». Чрезвычайное положение в Восточном Берлине еще не началось, когда в 12.45 западноберлинская полиция зафиксировала первые выстрелы. В том же полицейском рапорте на 14.28 отмечена первая жертва: «1 человек с огнестрельной раной головы (мертв)».

Восстание было разгромлено. Танки давили демонстрантов. Со всех сторон были слышны треск пулеметов и винтовочные выстрелы. Народная полиция тоже открыла огонь. «Было жутко смотреть, как раздаются залпы и люди, залитые кровью, падают на землю», — так описывал очевидец ситуацию на Потсдамской площади. Людей охватила паника, многие через границу сектора бежали в Западный Берлин.

По всей Германии, находившейся под советской оккупацией, ситуация была похожей. Чрезвычайное положение было введено в 167 из 217 городских и сельских округов. Там тоже побеждали танки и винтовки, а люди лишались жизни. К вечеру 17 июня все было кончено — по крайней мере в столице, восстание было подавлено.

В 21.00 Ульбрихт и верховный комиссар Семенов встретились в Карлсхорсте для обсуждения положения. Именно там и родилась легенда про «день X»: день, когда «империалисты» из Западного Берлина хотели «раздавить» ГДР, чтобы установить «фашистскую власть». Таким на протяжении более чем трех десятилетий было официальное объяснение народного восстания в ГДР.

Запад в этот решающий день действовал сверхосторожно. Вашингтон расценивал ситуацию как непрогнозируемую и не хотел подливать масла в огонь. Президент Эйзенхауэр и его советники боялись Третьей мировой войны. Западноберлинская полиция получила указание охранять границу сектора, чтобы предотвратить участие в волнениях жителей Западного Берлина. Бургомистру Западного Берлина Эрнсту Ройтеру, летавшему на конференцию в Вену, отказались предоставить место в американском военном самолете. Западногерманские политики тоже пытались предотвратить все, что можно было бы расценить как вмешательство в дела ГДР. Федеральный канцлер Конрад Аденауэр выразил свои симпатии к «великому проявлению воли к свободе немецкого народа в советской зоне», а также надежду, что никто не даст «вовлечь себя провокациями в необдуманные действия». Многие надеялись услышать от канцлера более четкую позицию, но у Аденауэра были связаны руки.

За народные волнения в порабощенной Советами стране немцы поплатились большой кровью: если до сих пор историки насчитывали около 125 убитых, то новые исследования говорят о количестве жертв вдвое больше. Сотни человек во время волнений были ранены, некоторые тяжело. В Магдебурге по приговору трибунала 18 советских солдат были расстреляны за то, что отказались стрелять в рабочих. Казнен был и один житель Западного Берлина. Безработный Вилли Гёттлинг, который, как доказано, молча наблюдал за протестами, был обвинен в том, что он «западный организатор восстания». После восстания было проведено свыше 6000 арестов. Суды, работая ускоренными темпами, в совокупности дали более 8000 лет тюремного заключения.

На протяжении еще нескольких недель после 17 июня то и дело вспыхивали протесты и забастовки, но таких последствий они не имели.

После кровавого дня в «выигрыше» неожиданно оказался Вальтер Ульбрихт. Генеральный секретарь СЕПГ, который своей бездарной политикой спровоцировал возмущение, после восстания укрепил свои позиции. Советское руководство уже не рискнуло убрать козла отпущения и подстраховывало его. Ульбрихт со всей строгостью отреагировал на происки своих противников и, не долго думая, распорядился арестовать своих врагов в партии. К тому же теперь он имел оружие против своих граждан. За несколько лет он превратил Национальную народную армию в регулярную. «Штази» была возвеличена как «щит и меч партии», коварный инструмент подавления в руках политбюро. Под конец Ульбрихт отгородил свой народ стеной — 17 июня не должно было повториться.

Политики в Западной Германии символически провозгласили 17 июня Днем немецкого единства. Впрочем, воссоединение с Западом не было первоочередным требованием демонстрантов в этот переломный момент 1953 года. Немецкое единство также было одной из заявленных политических целей СЕПГ — хотя и при условии нейтралитета. Однако гнев людей был направлен прежде всего против партии. Призыв к свободным выборам перекрывал все — протест имел целью ни что иное, как ликвидацию социализма в ГДР.

День 17 июня 1953 года стал прежде всего предвестником свободы, ведь настоящие свободные выборы привели бы к воссоединению. Без вмешательства советских военных властей восстание, вероятно, было бы успешным.

Немцам на Востоке и Западе пришлось ждать более трех с половиной десятков лет, пока судьба дала им еще один шанс. Осенью 1989 г. танки остались в частях. Мечта о свободе и единстве сбылась.