История XX века. Тайны, загадки и мифы

1974 год Падение Вилли Брандта

Одинок он был всегда — мужчина, которому заведовали многие. Харизматичный политик, которого за успех у избирателей и женщин называли «немецким Кеннеди». Лидер партии, который после войны первым из социал-демократов достиг вершины власти в ведомстве федерального канцлера.

Но никогда он не чувствовал себя так одиноко, как в эти первые майские дни 1974 года. Люди из его окружения чувствовали, что он предавался «мрачным мыслям», но не помогали ему. Как будто всё ополчилось против него — именно теперь, когда все поставлено на карту в политическом и личном плане, стало сдавать здоровье. В эти дни его порой охватывало неодолимое стремление сдаться, одним ударом избавиться от одиночества, огромных претензий своего окружения и клеветнической кампании противников. В такие часы он начинал писать. Это письмо давалось ему труднее всего, что он написал до сих пор. Это было прощальное письмо к семье. Канцлер незадолго до самоубийства?

Тяжелейший кризис в жизни Вилли Брандта начался со скандала, еще раз подтвердившего правило, что успешные шпионы на шпионов не похожи. Никто, встречая в ведомстве федерального канцлера весьма тучного, на вид простодушного референта Гюнгера Гийома, не посчитал бы его способным на опасную двойную жизнь.

Как и у многих агентов эпохи холодной войны, его карьера началась с незаметного перехода через границу. В мае 1956 г. квалифицированный фотограф, закончивший школу-восьмилетку, которому тогда было 29 лет, перешел в Западный Берлин — казалось, вполне обычный беженец из ГДР — и вместе с женой обосновался у тещи во Франкфурте-на-Майне. Мере год после переселения Гийом по указанию из Восточного Берлина во франкфуртском отделении вступил в Социал-демократическую партию Германии, где дослужился до депутата городского совета.

Здесь он познакомился с Георгом Лебером и старательно помогал будущему министру транспорта в предвыборной кампании. Это было занятие, которое окупилось сторицей. После смены правительства в 1969 г. Лебер щедро отблагодарил своего протеже должностью в Бонне — в ведомстве федерального канцлера. Гийом хладнокровно выдержал очередную проверку органов безопасности. Начальник Ведомства канцлера Хорст Эмке лично провел собеседование с сомнительным кандидатом, в биографии которого обнаружились некоторые несоответствия. По воспоминаниям присутствовавших, Гийом отвечал спокойно, но опять-таки не настолько уверенно, чтобы вызвать подозрения, — вполне нормально. Такой же получилась и оценка: вполне обычный беженец с Востока, каких в ФРГ было множество, в том числе в боннском политическом ландшафте. Георг Лебер впоследствии сказал: «Гийом был для меня вполне подходящим. как и господин Геншер, как господин Мишник и как тысячи других, которые прибыли с Востока и которым мы доверяли». Материалы по делу Гиойма спрятали в сейф, и несчастье стало набирать ход. Осенью 1972 г. нового шпиона высокого ранга назначили в личную приемную канцлера.

В кругу близких к Брандту интеллектуалов его бесцветность была превосходной маскировкой: «Он просто не интересовал меня. Сам по себе он был скучен», — вспоминает советник Брандта Клаус Харппрехт. Гийома замечали редко, но он постоянно был на месте. В любое время дня и ночи он бодро шагал по коридорам дворца Шаумбург. И если было нужно, он перед началом работы варил Брандту кофе в маленьком кофейнике или ходил в пекарню за булочками.

Он был незаменим, но его не любили. Замкнутого Брандта раздражала его покорная привязчивость. Но поводов для жалоб или же фактов, дающих основание подозревать его в преступных действиях, не было. Теодор Эшенбург так обобщил образ Гийома: «Его считали дельным и расторопным, способным организатором, находчивым, постоянно ко всему готовым, не пасующим ни перед какой работой. При этом он был уживчивым с коллегами и подчиненными. То, что он был любопытен, что его интересовало все секретное, происходящее вокруг него, особо не бросалось в глаза — такими были и другие официальные служащие».

Подвел Гийома его величество случай. В федеральном ведомстве по защите конституции в Кёльне в начале 1973 г. один чиновник обратил внимание, что в трех имеющихся у него делах по шпионажу всплывало имя Гийома. Сбитый с толку, он сказал об этом коллеге. Оказалось, что это был как раз тот человек, который еще в 50-е поймал три странных радиограммы из Восточного Берлина. В 1956 году это было поздравление с днем рождения некоему Георгу, второй раз поздравили «Кр.». Годом позже центр передал по тому же адресу поздравление по поводу «второго мужчины». Что-то в рассказе коллеги напомнило чиновнику об этом случае почти 15-летней давности. Они сравнили даты. И действительно: поздравление для «Георга» прошло в эфире в день рождения Гийома, Кристель Гийом тоже порадовали пожелания друзей из Восточного Берлина в день рождения. А «вторым мужчиной» был сынишка Пьер, родившийся 8 апреля 1957 года. Круг замкнулся. Но прошло более года, прежде чем защелкнулись наручники на его запястьях.

Первым, кому легли на стол результаты дотошных чиновников, был председатель ведомства по защите конституции Гюнтер Ноллау. Он почувствовал, что здесь назревает скандал. В тот же день он попросил министра внутренних дел Ганса-Дитриха Геншера принять его. После сообщения Ноллау Геншер «пришел в возбуждение»: «Это нужно знать канцлеру!» Правда, Геншер вспоминает о происшествии с меньшим драматизмом: он якобы не был уверен в важности сообщения, но счел необходимым проинформировать Вилли Брандта. Во всяком случае, его следующий шаг позволяет предположить, что Ноллау недостаточно убедительно изложил министру доказуемое предположение своих сотрудников, что Гийом занимается шпионажем, а значит, находится под подозрением в совершении преступления.

29 мая 1973 года после обеда Геншер отвел канцлера в сторону: тут кое-что обнаружилось; это касается сотрудника с фамилией на французский лад; возможно, этот сотрудник работал на ГДР. Брандт осадил его: «Я считаю это совершенно невероятным». Договорились, что за этим сотрудником установят наблюдение, а Брандт не должен был подавать виду. Канцлер участвовал в игре: он тщательно разложил на письменном столе карандаши в ему одному известной последовательности и оставил нити, с помощью которых он хотел проверить, не рылся ли кто-то в его вещах.

Позднее он занимался самобичеванием из-за такого легкомыслия. «Я олух, — записал он, — мне не следовало слушать этого совета другого олуха»». Очевидно, пишет в биографии Грегор Шёлльген, после доклада Ноллау и Геншера у Брандта сложилось впечатление, «что упреки в адрес референта представляют собой часто возникающие «факты, дающие основание подозревать лицо в совершении преступления», которые потом обычно рассеиваются».

А поскольку с ним не вели речь о «действительном или конкретном подозрении» в отношении Гийома, он последовал совету Ноллау и Геншера и оставил шпиона для наблюдения там, где он провел полгода — в своем ближайшем окружении.

То, что основные действующие лица, учитывая презумпцию невиновности подозреваемого, представляли как хитроумную ловушку, позднее оказалось грубой оплошностью. В этом случае контрразведка сыграла на руку «штази». Можно поверить Маркусу Вольфу, бывшему главному разведчику ГДР, уверявшему, что он, напротив, «ни в коем случае не оставил бы крайне подозрительную личность рядом с первым человеком государства».

Немного позже, в июле 1973 г., канцлер с женой поехал в отпуск в Норвегию — в Хамар, родной город жены Брандта Рут. Вместе с ними отправился один сотрудник ведомства федерального канцлера — Гюнтер Гийом, поскольку референт Брандта Вильке предпочел провести отпуск со своей семьей. Впоследствии шпион назвал эту поездку «звездным часом». Его основная задача состояла в том, чтобы передавать канцлеру поступающие из Бонна телексограммы. Он делал это усердно, но с небольшой задержкой, необходимой для того, чтобы сложить копии телексограмм в бельевом ящике своего платяного шкафа.

В этом отпуске все хорошо ладили между собой, хотя Рут Брандт не проявляла особой теплоты в отношении к Гийому и его жене Кристель, зато сын Брандта Матиас любил оставаться у Гийомов на ночь. Правда, он заметил, что хозяева проявляют по ночам странную активность. Он помнит даже сейчас, что «Гийом был очень славный. Только постоянно задавался вопросом, почему они всегда по ночам печатают на пишущей машинке».

Прошло несколько месяцев, прежде чем в начале марта 1974 г. обвинительный материал против Гийома был передан генеральному прокурору ФРГ. Доказательств, чтобы изобличить шпиона, пока не хватало, но решили, что настало время действовать. На рассвете 24 апреля Гюнтера Гийома и его жену разбудил дверной звонок. Сын Пьер тоже проснулся и, стоя в пижаме, наблюдал на пороге детской. Шпион открыл дверь. Перед ним стояли несколько мужчин и женщина: «Вы Гюнтер Гийом?» — «Да, а что?», — тихо спросил он. «У нас ордер на арест с подписью генерального прокурора ФРГ». Гийом побледнел и отступил на пару шагов в коридор. «Я прошу вас… Я гражданин и офицер ГДР. Учитывайте это», — сказал он громко. Это все прояснило. Гийом сделал признание. Возможно, чтобы сохранить лицо перед сыном. Возможно, испытав облегчение оттого, что прекратились почти два десятилетия лжи.

Немного позже в аэропорту Кёльн-Бонн Брандт получил трагическое известие — он возвращался после официального визита в Египет, — но он не удивился и не обеспокоился. Случившееся казалось всего лишь промахом органов безопасности, пусть и неприятным. Насколько взрывоопасен этот шпионский скандал, Брандт начал понимать после того, когда 1 мая к нему явился личный референт Геншера (а впоследствии преемник в министерстве иностранных дел) Клаус Кинкель с адресованным Геншеру письмом начальника федерального управления уголовной полиции Хорста Херольда. В нем говорилось, что в ходе следствия по делу Гийома официальные дознаватели допросили господ из группы сопровождения Брандта, которые точно сообщили, кто приходуя к канцлеру и выходил от него — в конце концов, среди них мог быть еще шпион. Было составлено целое досье, зафиксировавшее прежде всего имена женщин, посещавших канцлера в его поезде и в отелях, а также продолжительность визитов. По их словам, Гийом приводил главе правительства женщин. Было названо лишь несколько имен, в том числе известной в стране журналистки, с которой, по свидетельству Гийома, канцлер справился, правда, лишь «со второй попытки». В остальном — грязь: фотографии, имена и подозрения.

Брандт был возмущен. Эти люди, не сумевшие избавить его от шпиона, попусту тратили время на то, чтобы разнюхивать подробности его личной жизни.

Правда, не все, что там было сказано, являлось «продуктом богатой фантазии», как выразился сам Брандт, но описания были преувеличены и во многих неподтвержденных подтасовках гнусны.

Что же доказало это досье? «То, что этот человек не любил грустить, мы знали. Это было его дело. Но он не позволял, чтобы это сказывалось на его обязанностях», — резюмирует его близкий соратник Эгон Бар. Другие, например председатель федерального ведомства по защите конституции Ноллау, смотрели на это иначе, полагая, что канцлера можно шантажировать: «Если Гийом выложит эти пикантные подробности на суде, федеральное правительство и Федеративная республика будут опозорены навеки. Если же он не скажет ничего, правительство ГДР, которому Гийом, конечно, тоже сообщил об этом, получит козырь, чтобы усмирить кабинет Брандта и СДПГ». Так сообщил Ноллау своему наставнику, председателю фракции СДПГ Герберту Венеру, и тот крайне встревожился.

Теперь Брандт тоже понял, что над ним сгущаются тучи. Что это означало, ему было известно лучше, чем кому-либо другому. Еще не была забыта клеветническая кампания, которую он и его семья пережили в 60-ые годы, когда Брандт выступил кандидатом в канцлеры от своей партии.

Тогда он мог полагаться на свою чистую совесть, но теперь его репутация не была безупречной. В ближайшие дни он получил первое представление о том, какую грязь на него собираются вылить. Бульварная пресса попыталась пойти против неписаного закона — молчать о моральных ошибках высоких политиков. «Делал ли шпион порноснимки?» — гласил один заголовок. В других статьях с упоением сообщалось, что «дамы» сомнительной репутации были желанными гостями в поезде канцлера, а в соседнем купе ожидал толстяк-шпион, который проводил учет «несчетных» поклонниц… Газетчики сыпали подробностями.

Пожалуй, он смог бы это выдержать, если бы он был тем Вилли Брандтом в первые годы на посту канцлера. Но великие дни «пророка» Брандта, который провел новую восточную политику, несмотря на ожесточенное сопротивление своих противников, и за это был награжден Нобелевской премией мира и блестящей победой на выборах, остались позади.

В темных закоулках будней внутренней политики он все больше чувствовал себя опустошенным, сгоревшим, парализованным и все чаще впадал в депрессию. Казалось, что во всем он терпит неудачи. В феврале 1974 г. профсоюз работников коммунального хозяйства и транспорта добился, вопреки его воле, повышения зарплаты на 11 %. Месяц спустя СДПГ на выборах парламента. Гамбурга потеряла 10 % голосов — в этой катастрофе тоже обвинили канцлера.

Его упрекали в том, что он оторвался от реальности, его стали называть Вилли-облако. В СДПГ открыто заговорили о времени после Брандта. Не в последнюю очередь об этом мечтали честолюбивый министр экономики и финансов Гельмут Шмидт и жесткий председатель фракции Герберт Венер. Он был канцлером условно, и они ему это ясно давали понять.

Брандт сомневался, сможет ли он как политик еще раз пережить клеветническую кампанию против него, как в 60-е. В эти первые дни мая он чувствовал себя слишком слабым, чтобы выдержать ее. Он по-прежнему придерживался календаря-еженедельника, пытался скрывать свое настроение или заглушать его чем-нибудь.

1 мая он провел вечеринку с выпивкой в местной организации СДПГ на острове Гельголанд. Он пил много красного вина, делал вид, что у него хорошее настроение, и пел перед раскачивающимся залом песню «Гамбургский паромщик».

Тут его настроение резко изменилось. «Жизнь — дерьмо» — пробормотал он, а в неопубликованной части его дневников об этом торжестве написано одно предложение: «Мрачные мысли до и после». Его биограф Грегор Шёлльген всерьез относится к этому и другим высказываниям: «Вилли Брандт тогда, 1 или 2 мая, написал семье прощальное письмо, но потом его порвал». По его мнению, канцлер был близок к самоубийству.

Правда, такая интерпретация является спорной. Последняя супруга бывшего бундесканцлера, Бригитта Зебахер-Брандт, категорично отвергает тезис Шёлльгена: «Это все ерунда. Пожалуй, у профессора разыгралась фантазия». Она утверждает, что в бумагах покойного мужа она во всяком случае не нашла ничего, что еще подтвердило бы тезис Шёлльгена.

Однако его поддерживает берлинский историк Арнульф Баринг, который несколько лет назад в своем груде «Смена власти. Эра Брандта-Шееля» тоже утверждает, что Вилли Брандта посещала мысль о самоубийстве, ссылаясь, в частности, на конфиденциальные беседы с Брандтом. Клаус Харппрехт, при Брандте руководитель канцелярии в ведомстве федерального канцлера, вспоминает, что его шеф находился тогда «в глубокой депрессии». «Скандалы вокруг его имени очень досаждали. Тогда у Брандта «мелькнула мысль» покончить со всем». Однако Харппрехт сомневается, последовал ли за мыслью реальный план: «Иметь такие соображения — это одно, а осуществить их — совсем другое».

Бесспорных доказательств не имеет ни одна сторона, а значит никогда не удастся выяснить до конца, насколько серьезны были мысли канцлера о самоубийстве. Несомненно, бывали мгновения, когда он балансировал на краю пропасти. Он сопротивлялся снова и снова. Когда 4 мая 1974 года на съезде Объединения немецких профсоюзов в Бад-Мюнстерайфеле Брандт встретился с Гербертом Бенером, он еще не принял решения капитулировать. Однако Венер, которого Ноллау подробно проинформировал о пикантных подробностях по делу Гийома, требовал от него быстрого ответа — вступит ли он в борьбу или нет. Он заверил, что будет с несокрушимой верностью — стоять за Брандта, независимо от того, какое тот примет решение, но предупредил — «придется туго». Это не было «убийством канцлера», по по меньшей мере это была «эвтаназия». Ибо Брандт крайне нуждался в помощи, поддержке и совете. И именно в этом старый соратник отказал ему.

Теперь Брандт окончательно капитулировал. Когда на следующий день в Бад-Мюнстерайфель прибыл Гельмут Шмидт, он обнаружил, что все уже решено. Венер и Брандт договорились, что должность Брандта займет Шмидт. Шмидт принялся уговаривать канцлера, убеждая, что из-за таких пошлых интрижек не уходят в отставку. Конечно, он хотел бы стать канцлером, но не при таких сомнительных обстоятельствах. Однако Брандт был тверд в своем решении.

Вернувшись в Бонн, он от руки написал федеральному президенту заявление об отставке. Немного позже он сделал публичное заявление на телевидении в выпуске новостей «Тагес-шау»: «Вечером 6 мая я заявил федеральному президенту о своей отставке и тем самым взял на себя ответственность за неосторожность в шпионском скандале. Это мое решение никто не может отменить. Были попытки предать гласности мою личную жизнь в рассуждениях относительно дела о шпионаже. Что бы об этом ни писали: странно считать, что немецкий федеральный канцлер поддастся шантажу. Во всяком случае, не я».

Затем он вернулся домой. Проблемы, которые требовали выяснения, теперь носили личный характер.

Искать причину отставки Брандта только в деле Гийома не совсем верно. В последующие годы его самого снова и снова спрашивали о причинах такого шага и о том, не могло ли все сложиться по-другому. Он никогда не давал точного ответа, однако признавал, что в ином психическом или физическом состоянии он и поступил бы иначе. Брандт был обессилен — просто слишком слаб для того, чтобы справиться с тем, что предстояло бы в ином случае. Поэтому он споткнулся, и не важно по какой причине, какой бы ничтожной она ни была. Но не будь этой причины, была бы иная. И собственно удивление вызывает не его падение в конце этого скандала, а неожиданно найденные в результате этого падения силы к самоизлечению.

Едва ли кто-то из его узкого круга тогда счел возможным то, что произошло на самом деле: что свое тяжелое поражение Брандт использует как шанс для личного и политического возрождения и до 1987 г. останется председателем своей партии. Он умер 8 октября 1992 года в своем доме в г. Ункель на Рейне.