1979 год. Короткая жизнь Руди Дучке

В рождественский сочельник 1979 г. Дучке умер в ванне в своей квартире от отдаленных последствий покушения, совершенного на него в 1968 г., пока его жена наряжала в гостиной рождественскую елку. Его недавно опубликованные дневники показывают настоящего Руди Дучке, его политический талант, его представления, его опасения.

Рождественский сочельник 1979 г. Скромную трехкомнатную квартиру семейства Дучке в датском городе Орхус наполнял аромат жаркого. В печи на слабом огне жарился гусь, начиненный яблоками, рисом и пряностями. Руди Дучке, прежде наводивший ужас на добропорядочных граждан политик шестидесятых, и его жена Гретхен с обоими детьми хотели традиционным образом отметить Рождество. Подруга-датчанка помогала беременной жене Дучке в подготовке к празднику. «Руди», как все его называли, — собственно говоря, его звали Альфред Вилли Рудольф, — в тот день много говорил по телефону. Нужно было поддерживать контакты в Германии, обсуждать проекты, строить политические планы. Сразу после праздников Дучке собирался принять участие в создании партии зеленых в Карлсруэ. Он уже сообщил о своем переезде на постоянное проживание в Германию. Разговоры этого дня взволновали его. Теперь он хотел принять ванну. Когда жареный гусь был готов, Гретхен Дучке пошла звать мужа ужинать. Она нашла его в ванне бездыханным. По пути в больницу 39-летний мужчина умер.

Шестью годами позже в материалах Дучке обнаружился конверт со зловещей надписью: «Для Гретхен Клотц-Д., открыть, когда случится несчастье». В нем странные намеки: «Ты должна постоянно помнить об одном, и в этом я уверен на 99,9 %, что если я умру, то на нынешней фазе это совершили скорее спецслужбы СССР — ГДР, чем западные». Форма выражения была пророческой, ссылки загадывали загадки: трагическая смерть Дучке в ванной — в действительности заговор спецслужб?

«Смерть не торопилась. Она ждала одиннадцать лет».

Вольф Бирман, друг Дучке

Прежде всего, как видно из секретной записки, Дучке считал, что его преследуют восточные и западные спецслужбы. И не без причины: канатоходец между Востоком и Западом, за которым с подозрением наблюдали обе системы, нигде не чувствовал себя по-настоящему дома. «В ГДР реально все, кроме социализма, в ФРГ реально все, кроме свободы, равенства, братства», — фундаментальная критика Дучке обеих немецких общественных форм обеспечила внимание к нему «стражей государства» по обе стороны железного занавеса: Короткая жизнь Дучке происходила на глазах спецслужб, которые тщательно протоколировали каждый его шаг.

Руди Дучке перебрался из ГДР в Западный Берлин всего за несколько дней до возведения 13 августа 1961 г. Берлинской стены. Критическое выступление на экзамене на аттестат зрелости не позволило ему, хорошему ученику, честному активисту «Союза свободной немецкой молодежи» и неоднократно награжденному спортсмену, изучать спортивную журналистику, к чему он так стремился. В Лукенвальде, недалеко от Восточного Берлина, он оставил родителей и троих старших братьев. Из полицейского государства Ульбрихта они растерянно наблюдали за головокружительным превращением их младшенького в кумира западного студенческого движения. Смысл и цель внепарламентского сопротивления господствующей верхушке, которое пропагандировал Дучке, всю жизнь оставались им чужды. Незадолго до своей смерти мать Дучке попыталась образумить своего сына: «Да, Руди, мы все только головой качали из-за суматохи, которую вы устроили на территории Свободного университета в Западном Берлине… Для мальчишеской выходки ты слишком стар. Ты доиграешься, что тебя посадят».

Для студента социологии Дучке это был давно учтенный риск. Уже долго он всегда таскал за собой портфель с книгами, литературу для чтения «на скучное время в каталажке». Позже он будет даже брать с собой на свидания в тюрьму обоих своих детей. Они тоже должны заранее научиться «не бояться панически тюрем».

После возведения стены «беглецу из республики» Дучке въезд на бывшую родину был закрыт. На протяжении многих лет ему запрещалось посещать родителей и братьев.

«Твой отец говорит, не хочешь ли ты закончить, как все анархисты, тогда тебе не нужно было шесть лет учиться».

Мать Дучке в письме сыну, 1967 т.

Зато на милом сердцу Западе бесчинствовали агенты другого немецкого государства. Они незаметно сопровождали Дучке в его продвижении в «Социалистическом союзе немецких студентов» (ССНС), зародыше внепарламентского движения. Агенты «штази» сообщали в свой центр в Восточном Берлине, министерство государственной безопасности, о пользующемся уважением представителем левых студентов. В деле «штази» на Дучке были даже фотографии всех его близких родственников.

Когда в 1967 г. умерла его мать, Дучке, несмотря на официальный запрет на въезд, решил принять участие в похоронах. Предложение председателя Социалистического единого фронта Западного Берлина (СЕФ ЗБ), филиала СЕПГ в западной части разделенного города, пришлось кстати. Герхард Данелиус раздобыл для Дучке и его жены разрешение на проживание. Тогда через пограничный пункт для официальных лиц партии чета Дучке с товарищем Данелиусом в черном лимузине беспрепятственно преодолела железный занавес. «14.11.67 г. Дучке приехал из Западного Берлина в Лукенвальде, — аккуратно записал шпик «штази» и высказал предположение об инициаторе разрешения. — В окружном управлении Народной полиции говорили, что въезд Д. был санкционирован министерством государственной безопасности». В Лукенвальде раболепствующие шпики Эриха Мильке тоже постарались: «Лица, знавшие Дучке во время обучения на производстве и в школьные годы, удивлены его появлением и восхищаются им за его политическую деятельность, находчивость и мужество. Никто из его знакомых не ожидал от Д. такой карьеры». Известность Руди Дучке давно достигла «восточной зоны».

Однако спокойная поездка по личным причинам имела последствия большой политической важности. Некоторые газеты тотчас усомнились в политической чистоте Дучке: «В поездке в восточную зону Дучке получил помощь от СЕПГ. Руди Дучке, ведущий функционер «Социалистического союза немецких студентов» (ССНС), поддерживает хорошие отношения с западноберлинское СЕПГ», — писала берлинская газета «Моргенпост». Газета «Вельт» обвинила Дучке в том, что он был инициатором сотрудничества между леворадикальным ССНС и коммунистической СЕПГ Западного Берлина. В тогдашней атмосфере холодной войны намек на подобные связи для человека вроде Дучке мог означать конец его политических амбиций, тем более что студенческий лидер считал себя сторонником независимого социализма. Путем публичных опровержений Дучке пытался смягчить впечатление от объятий Востока. Правда, клеймо «восточного агента» так и осталось на нем.

«Процесс нашей революции будет очень медленным движением».

Дучке

Это была мечта о лучшем мире, без эксплуатации и подавления, мечта, к которой стремились Дучке и его молодые соратники — даже если положительные цели исчезали в тумане огромной путаницы слов, как однажды заметил друживший с Дучке философ Эрнст Блох. «Долой покровы тысячелетней плесени, — под лозунгами вроде этого студенты взбунтовались тогда против заскорузлого устройства немецких высших учебных заведений. Однако очень скоро их протест сместился на политические болевые точки эпохи. Тогда не только в Берлине студенты вышли на улицы и принимали участие в демонстрациях против войны во Вьетнаме, тоталитарных систем и заигрывания с ними западных правительств. Следуя девизу «Без провокаций нас вообще не заметят» Дучке и активисты ВПО, «Внепарламентской оппозиции», сопровождали свои публичные протесты бросанием яиц и тортов. Для хилого мужчины в вязаном свитере это было ничем иным, как «слабым средством выражения протеста».

Для государства это означало угрозу общественному порядку. Попыткой «внести беспорядок и хаос в наши города и общины» заклеймил такие акции тогдашний правящий бургомистр Западного Берлина, Клаус Шютц, призвав «бороться с ними теми средствами, которые имеются в нашем распоряжении». Казалось, что добропорядочный уют овальных столиков пятидесятых окончательно отошел в прошлое. Обе стороны потеряли возможность нормального общения между собой.

«Я революционер. Революционер должен делать революцию».

Дучке своей будущей жене Гретхен

На земельном съезде берлинской Социал-демократической партии Германии в фев-рале 1968 г. Шютц полемизировал о «Внепарламентской оппозиции»: «Посмотрите на этих типов. Загляните им в лицо. Тогда вы поймете, что они хотят разрушить наш свободный конституционный строй». Это прозвучало как объявление войны.

«Потребовалось много демонстраций, чтобы обратить внимание на недостатки в нашем обществе».

Гельмут Гольвитцер, 1970 г.

Пресса со своей стороны преследовала ту же цель. На снимках большого формата «скандалист» изображался во время прорыва полицейских заграждений. В феврале 1968 г. газета «Бильд» дала над снимком Руди Дучке душещипательную надпись: «Немедленно остановите террор молодых красных!» В тексте говорилось: «Нельзя проходить мимо того, что сегодня творится. И нельзя предоставлять всю грязную работу полиции и ее водометам». Многие немцы почувствовали, что обращаются к ним. Один должен был проявить инициативу.

Уже в марте этого года, который даст свое название целому поколению, во время контрдемонстрации «настоящих берлинцев» чуть не линчевали человека, которого спутали с Дучке. «Вот Дучке!» — с быстротой молнии разнеслось по толпе, — рассказала потом жертва. — «Убить его, повесить его!» — скандировал сброд». По показаниям свидетелей-очевидцев, служащий административного учреждения Лутц Мендеедва остался в живых. С того момента, как 2 июня 1967 г. на демонстрации против визита персидского шаха пулей из полицейского пистолета был убит студент Бенно Онезорг, в стране воцарилась атмосфера истерии.

«Сегодня Онезорг, завтра мы!» — скандировали ца демонстрациях протеста студенты в Берлине. Теперь вооружались обе стороны — время безобидного соперничества между протестующей молодежью и государственными институтами окончательно прошло.

«Вам не бывает иногда страшно, что кто-то даст вам по голове?» — вопрос, заданный Руди Дучке телерепортером 11 апреля 1968 г., был вполне оправдан. Но Дучке, который давно менял квартиры как перчатки, возразил: «Нестрашно, может случиться. Конечно, какой-нибудь невротик или сумасшедший может что-то сделать в состоянии аффекта».


Это случилось несколькими часами позже, в чистый четверг 1968 года, около половины пятого пополудни: 23-летний ремесленник Йозеф Бахман, поклонник Гитлера и избиратель Национально-демократической партии, подстерег Дучке прямо на улице и с близкого расстояния несколько раз выстрелил в него из пистолета. Несколько пуль попало Дучке в мозг. В кармане у Бахмана обнаружили экземпляр газеты «Дойче националь-цайтунг», опубликованной пресловутым издателем Герхардом Фреем, с заголовком «Немедленно остановите Дучке». «Меня охватила ненависть, я был взбешен», — такое объяснение дал покушавшийся судье. Якобы он считал Дучке коммунистом. «Он не выносил молодых людей с длинными волосами», — пыталась потом объяснить поступок сына перед работающей телекамерой мать Бахмана. Левые силы главным виновником покушения считали Акселя Шпрингера, газеты которого в течение нескольких месяцев вели кампанию против Дучке.

Вольф Бирман написал стихотворение «Три пули в Руди Дучке». «Мы точно видели, кто выстрелил… Не человек с «пушкой», сбитый с толку пацан…

Пуля номер один пришла

из шпрингеровских пачек газет.

За это хозяин тоже

Получил с вас свои гроши.

Вторая пуля от стрелка

Из дома в Шенеберге.

Его рот словно ствол,

Оттуда вылетела пуля.

Третью пулю послал

Благородный канцлер-наци.

И сразу выразил вдове

Письменно соболезнования…

Федеральный канцлер Курт Георг Кизингер, которого часть средств массовой информации также взяла на прицел за его членство в НСДАП, через несколько часов после преступления отправил Гретхен Дучке пожелания выздоровления: «Какие бы различия политических взглядов ни разделяли нас, немцев, в нашей стране не должно быть так, чтобы разногласия во мнениях решались с помощью грубой и преступной силы. От всего сердца надеюсь, что ваш муж полностью поправится после ран». Примирительная телеграмма была тотчас разорвана.

Покушение на Дучке вызвало во время последовавших крупных демонстраций насильственные эксцессы против фирм издательства «Аксель Шпрингер». При этом в Мюнхене погибли два человека. «Мы никогда в достаточной мере не анализировали, почему Бахман стрелял в меня в апреле 1968 г.», — записал Дучке в 1974 г. во время своего длительного отпуска для лечения, когда ему, как ребенку, приходилось заново учиться говорить и думать.

«После покушения Руди боялся быть революционером».

Гретхен Дучке

Сам Дучке считал возможным заговор. Обреченный на бездеятельность революционер писал для себя подробный дневник. То и дело возникает предложение, которое Дучке, полный мрачных предчувствий, применял к себе, выражение, принадлежащее Евгению Левину, члену Мюнхенской советской республики, незадолго перед тем, как он был казнен в 1919 г. реакционными солдатами добровольческого корпуса: «Мы, коммунисты, — покойники в отпуске».

После многочисленных тяжелых операций и лечения в швейцарском санатории Дучке принял для себя и своей семьи приглашение одного немецкого друга пожить в его итальянской вилле. «Распорядок дня как в отпуске у добропорядочного буржуа», — издевался журнал «Штерн», репортеры которого разыскали семью в Албанских горах недалеко от Рима: «Регулярные трапезы, игры на лужайке, настольный теннис и работа над докторской диссертацией». Свора корреспондентов следовала за светилом левого движения повсюду, осаждала места его проживания. Для Дучке и его семьи началась многолетняя одиссея. Ни одна страна не хотела принимать усталого агитатора, даже США, хотя жена Дучке была американской гражданкой. Измотанные расовыми волнениями США видели в «красном Рудольфе» опасность для общественного порядка. Бельгия после двухнедельного пребывания объявила его «персоной нон грата». Великобритания разрешила выздоравливающему въезд для неврологического обследования, однако по истечении краткосрочной визы снова выслала семью. Лондон опять разрешил въезд при условии, что он не будет заниматься в Англии политической деятельностью. Это было обязательство, на котором политизированный человек вроде Дучке мог сорваться.

С самого начала Дучке чувствовал, что в Великобритании за ним следят. В своем дневнике он жаловался на письма, которые не доходят до адресатов, предполагал происки «тайной полиции». Летом 1969 г. он на пароме поехал в Кале, чтобы там тайно встретиться с Бахманом Нирумандом, оппозиционным персидским писателем и известным противником НАТО. Однако конспиративная встреча не состоялась. Французская пограничная полиция задержала шустрого студенческого экс-лидера и посадила его на ближайшее судно, идущее обратно в Англию.

Короткий визит в Кале, а также контакты с предполагаемыми «подрывными группами» нашли отражение в материалах западных спецслужб. Британское министерство внутренних дел снова отказалось продлить визу семейству Дучке. Тот подал апелляционную жалобу. Он получил авторитетную поддержку от Эриха Фрида в Англии и федерального президента Густава Хайнемана в Германии. Дучке якобы создает опасность для общественной безопасности в Англии, хочет совершить переворот, гласил упрек британской комиссии, перед которой он пытался доказать свою безобидность. «Начался мой первый маленький публичный бой после покушения», — с едва скрываемым удовлетворением отметил Дучке в своем дневнике. Но это было состязание с неравными средствами. Это значит, что американская секретная служба ЦРУ своим досье о контактах Дучке с крупными левыми деятелями, в том числе о переписке с Хорстом Малером, видимо, посодействовала британцам в принятии решения. Далее из досье ЦРУ следует, что Дучке вопреки договоренности принимал в Англии немецких, американских и чилийских «революционеров». Британцы устроили короткий процесс. В конце 1970 г. Дучке растерянно записал в своем дневнике: «Все-таки случилось, эти свиньи нас вышвыривают». Семье, которая тем временем увеличилась до четырех человек, в начале 1971 г. пришлось паковать чемоданы. В этот трудный момент Дания предложила изгнанникам убежище. Отныне датский город Орхус станет новой родиной Дучке до его ранней смерти.


Внешне жизнь Дучке пришла в норму. Работая преподавателем в университете Орхуса, он писал докторскую диссертацию. Он неоднократно ездил в ФРГ, чтобы немного «обнюхаться». Однако в политических буднях Федеративной Республики о нем давно забыли. Некоторые из тех, кого знал Дучке, превратились за это время в террористов[7] и ушли в подполье. Лишь однажды бывший возмутитель спокойствия попал в заголовки западногерманской прессы, когда в 1974 г. он появился у могилы боевика Хольгера Майнса и, подняв сжатую в кулак руку, произнес, предвещая беду: «Хольгер, борьба продолжается». Как с удовлетворением записал Дучке, он на короткое время снова оказался «в гуще событий», тогда как пресса по испытанному образцу обрушилась на него.

Однако своему дневнику он доверил хрупкую основу своего существования. Сразу после публичного выражения солидарности с Хольгером Майнсом его охватил страх: «В ближайшее время мне нужно удержаться, иначе они со мной моментально расправятся. Они знают, что я представляю опасность, мои возможности велики, мое реальное положение весьма скверное». Дучке чувствовал, что за ним наблюдают: «Мне ясно много лет, что меня преследуют». Он с подозрением фиксировал доставку почты с опозданием и вскрытые посылки: «Вопрос в том, кто этим забавляется». И в другом месте: «Вот дерьмо, мы писали уже четыре раза, ничего не доходит; не могу понять, у меня свое собственное объяснение». Дучке страдал от неопределенности. «Занимается ли ЦРУ слежкой за Дучке, я не знаю. Они нанесут удар, если увидят опасность. Пока я для них, вероятно, писака, если только они не захотят остановить [меня] в самом начале». Травма после покушения давно вызвала синдром преследования: «Что меня не любят ни агенты ГДР, ни западные агенты, это ясно».


В конце того десятилетия, когда молодая немецкая демократия проходила многочисленные внутренние стадии развития, Дучке работал над своим возвращением в политику. Он увлекся авантюрой под названием «зеленые», бременская земельная группа избрала его делегатом в Карлсруэ. Уже была определена дата переезда в Бремен. Со смертью Дучке в рождественский сочельник 1979 г. все мечты лопнули, как мыльный пузырь. «Чертовски грустные шутки проделывает жизнь над покойниками в отпуске!» — написал в стихах его друг Вольф Бирман. Странная кончина Дучке дала пищу для рассуждений о постороннем воздействии. Своей странной записью он, вероятно, хотел обратить внимание на роль спецслужб.

Однако в результатах вскрытия в Институте судебной медицины города Орхус ясно сказано: «Следов преступления нет». Говорилось, что у Дучке в ванне случился эпилептический припадок и он при этом соскользнул под воду. Мало кто знал: в результате покушения, совершенного одиннадцать лет тому назад, у него в мозге остался осколок кости, который врачи не решались удалить оперативным путем.

С тех пор Дучке страдал расстройством речи. Его повседневную жизнь отравляли проблемы со слухом и зрением. Имея тяжелое повреждение черепа, он к тому же страдал от периодических приступов. Беспомощный, он записывал в дневнике, как снова и снова теряет контроль над своим телом. Запись от 31 мая 1970 года, спустя два года после покушения в Берлине, гласила: «Это случилось опять; разыгрался небольшой «приступ», начался в 10. 00 часов, я только встал с постели… Как я был несчастен!!… Кто знает, может, это дерьмо не кончится никогда, и все-таки ничто не может остановить распространение моих идей!» Двумя днями позже он дополнил: «Хотел сказать «Троцкий» и «Ленин», что-то застопорилось, смог еще что-то сказать, но регуляция была блокирована».

В первые годы после покушения Дучке не решался оставаться в квартире один. Всякий намек на стресс, любое изменение суточного ритма вызывали тяжелые расстройства здоровья. Его дневник полон напоминаний самому себе: вовремя принимать жизненно важные медикаменты, много спать и отдыхать. Дучке тщательно анализировал припадки, повторявшиеся вновь и вновь, несмотря на соответствующие меры предосторожности. «8 марта 1971 г., — в это время семья жила в Дании, — первый и, надеюсь, последний припадок в «новой стране». В постель лег поздно, 7 марта мне исполнился 31 год… Приступ начался, в правом глазу появились «обычные цветные пятна», я по ошибке стал цепляться за слова (машина — саг), которые, конечно, не мог правильно произнести, и от этого судорожное состояние усиливалось. Наконец судорогой на 20–30 секунд свело язык, все при полностью сохраненном сознании».

«Поражение его мозга было намного сильнее, чем считалось сначала. Две пули прошли через мозг и оставили рубцы мертвой ткани».

Грегхен Дучке

Каждое публичное выступление превращалось для Дучке в борьбу с собственным телом, от которого можно было ожидать всяких неожиданностей, борьбу, в которой, как ему казалось, он в конце концов победил. Всего за несколько дней до смерти он с оптимизмом объяснял своим друзьям из Дюссельдорфа, что опять «в отличной форме». Активно участвуя в деятельности зеленых, он собирался вскоре сам принять участие в «марше по учреждениям», который он пропагандировал. В конце его железная воля была вынуждена капитулировать перед тяжелыми ранениями, полученными в 1968 г.

Никакой тайны нет.

Загрузка...