Капитан Райли

9

В капитанской каюте воцарилась гнетущая тишина. Эльза и Хельмут стояли у двери, ожидая приговора, словно на суде. От капитана «Пингаррона» и его помощника не укрылось сомнение, проступившее на их лицах.

— Мне бы хотелось вам верить, — сказал Алекс. — Но вся эта история настолько... неправдоподобна, что поверить достаточно трудно.

— Капитан Райли! — воскликнула Эльза. — Если бы мы хотели вас обмануть, то могли бы придумать что-нибудь попроще, ведь так?

Алекс признал логичность такого ответа, но все же спросил:

— Но в таком случае, почему вы раньше нас обманывали? Ведь знай мы всю правду с самого начала, ничего бы не случилось.

— Если бы вы знали всю правду с самого начала, — без колебаний ответила Эльза, — вы бы наверняка высадили нас ещё в Барселоне. Могли даже сдать нас нацистам.

— Мы бы ни за что этого не сделали, — твёрдо ответил капитан.

— Сейчас я в этом не сомневаюсь, — произнесла немка. — Но раньше мы этого не знали. Поймите, мы не могли рисковать. Думали, что если выдадим себя за еврейскую пару, это будет гораздо убедительнее... и безопаснее.

Прежде чем Райли успел ответить, Джек поднялся с койки, присел перед девушкой на корточки и взял ее изящную ручку в свои огромные ручищи.

— Не волнуйтесь, сеньорита Веллер. Мы вам верим и постараемся помочь вам выбраться из этого затруднительного положения. Даю вам слово, что на этом судне вы в полной безопасности, и я лично сделаю все, чтобы защитить вас.

— Спасибо... сеньор Алькантара, — произнесла она, несколько обескураженная.

Услышав мелодраматичную речь своего друга, Алекс поднес руку ко лбу и закатил глаза.

— Весьма польщен, — ответил повар, подмигнув девушке и словно не замечая красноречивых жестов капитана. — И прошу вас, называйте меня просто Джеком.

Несколько часов спустя, когда солнце стало клониться к закату, они уже миновали мыс Палос, оставив его в десяти километрах по правому борту. Двигатели рокотали так, что палуба дрожала под ногами; с пустыми трюмами они вполне могли себе позволить развить скорость до восемнадцати узлов. Райли подсчитал, что такими темпами они прибудут в Танжер уже на следующее утро.

Капитан сменил Жюли у штурвала и теперь вместе с Джеком любовался береговой линией, на которой выделялся силуэт Пенья-дель-Агилы.

— А ты уверен, — спросил Джек, глядя в окно, — что как только Белоснежка обнаружит, что мы его надули, он снова не бросится за нами в погоню?

— Белоснежка?

— Сам знаешь... Этот нацист-альбинос.

Алекс кивнул, хоть и знал, что его друг этого не видит.

— Правда, я надеюсь, — ответил он, — что к тому времени мы будем уже далеко.

— Он будет нас искать, я уверен.

На сей раз Алекс немного помедлил, прежде чем ответить.

— Море большое, — произнёс он наконец, равнодушно пожимая плечами. — Везде идёт война, и в море полно кораблей.

— Боюсь, он не из тех, кто так легко отступает, — проворчал повар, повернувшись к нему.

Райли искоса посмотрел на Джека.

— Ты не согласен с моим решением? — спросил он.

— Вовсе нет, — поспешил заверить Джек. — Полностью согласен. Будь я на твоём месте, я поступил бы так же.

— Так в чем же дело?

— Видишь ли... Дело в том, что я знаю, по какой причине я бы это сделал. Но не знаю, почему это сделал ты.

— Почему? По той же причине, что и ты.

— Ты что же, тоже хочешь добиться этой девушки? — подозрительно спросил Джек.

— Не глупи, Джек. Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Я ненавижу проклятых нацистов и все, что с ними связано, — с этими словами он с такой силой сжал штурвал, что побелели пальцы. — Я ни за что не выдал бы ему этих двоих — уже просто потому, что он желает их захватить. Чем хуже будет нацистам, тем лучше всем остальным, не находишь?

— Враг моего врага, — заключил Джек, — мой друг.

— Не всегда, — ответил Алекс. — Но в этом случае я рад, что смог показать нацистам кукиш.

— Несмотря на то, что это обойдется в сто долларов, — улыбнулся Джек.

— Ну, это мы ещё посмотрим.

— Так оно и будет, — заявил Джек. — Ты лучше скажи: имя и адрес, которые ты назвал этому козлу из гестапо, они ведь фальшивые?

— Конечно нет! Они настоящие.

Джек возмущённо посмотрел на капитана.

— Зачем же ты это сделал? Когда они доберутся до этого бедняги, то замучают его до смерти!

Алекс горько улыбнулся.

— Ничего с ним не случится.

— Что ты хочешь этим сказать?

— А то, что как раз в эту минуту гауптштурмфюрер Юрген Хегель из гестапо отдаёт своим ищейкам приказ отправиться в штаб-квартиру Фаланги на Виа-Лаентана в Барселоне и арестовать ее лидера.

— Фаланга? — в ужасе воскликнул Джек, отступая на шаг назад. — Ты что, совсем с ума сошёл? Это же главная фашистская организация в Испании! Ты же восстановишь против себя кучу народа.

— Я знаю, — с полуулыбкой ответил Алекс. — Но они все равно ничего не смогут мне сделать.

На время долгого и спокойного перехода на юг, до самого мыса Гата, который им предстояло обогнуть, Райли передал штурвал в руки старшего помощника. Джеку приходилось особенно внимательно присматриваться к рыболовным судам, вышедшим на ночной промысел, и следить, чтобы их сети, раскинутые на сотни метров под водой, не зацепились за винты, остановив судно, а также за появлением немецких U-Boot, плавающих в нескольких метрах под водой и выставив наружу лишь перескоп, он оставлял за собой чуть заметный след серебристой пены — единственный признак присутствия субмарины, столкновение с которой грозило самыми неприятными последствиями. Как впрочем, и с английским торпедным катером, из тех, что из базы в Пеньоне патрулировали здешние воды, выслеживая эти подводные лодки. Катера ходили с потушенными сигнальными огнями, скользя, словно призраки, и играя в кошки-мышки со своими смертельными врагами.

Благодаря разыгравшемуся в Тирренском море шторму, «Пингаррон» всю ночь боролся с волнами и боковым ветром, но уже в шесть часов утра, раньше, чем небо на востоке окрасилось первым светом зари, Алекс различил во мгле мерцание огней маяка Альмины на оконечности полуострова Сеута — две яркие белые вспышки каждые десять секунд, возвещающие об опасной близости берега.

«Жаль, — подумал Алекс, — что в нашей жизни нет маяков. Чтобы предупреждали, например, о сомнительных сделках, окруженных опасными рифами, или о женщинах со скрытыми мелями, на которые можешь сесть и застрять на всю жизнь, как все несчастные корабли, выброшенные на затерянный безымянный берег — разбитые, ржавые, с обнажившимся шпангоутом, молча взывающие к небесам о милосердии».

Задолго до того, как пять лет тому назад он записался добровольцем в интернациональную бригаду, Алекс смирился с тем, что не понимал и, видимо, никогда не поймет знаков и путей, которыми многие следуют инстинктивно. Но для него они были таким же ребусом, как условные значки на карте. Вместо того, чтобы пробудить нечто исключительно возвышенное или свести с ума от радости, немногочисленные знакомства вызывали у него не более чем легкий интерес и капельку волнения. Он не жаждал, как все, создать семью, пополнить нулями банковский счет, добиться общественного признания. Алекс не собирался потихоньку дожить до старости, чувствуя, что жизнь прошла впустую.

Пусть даже он еще толком не знал, чего хочет добиться, но в глубине души его не покидало ощущение, что, пока он держит в руках штурвал, он на правильном пути.

Но где и когда закончится этот путь, сердце ему не подсказывало.

Детство Алекса, единственного сына излишне заботливой матери и вечно отсутствующего отца, было самым обычным, без особых взлетов и падений. Достигнув совершеннолетия, он решил пойти по стопам отца, сделав карьеру в торговом флоте. Потом, вспоминая годы учебы, он понял, что они были самыми счастливыми и беззаботными в его жизни.

Холод до сих пор пробирал его до костей, когда он вспоминал декабрьские ночи в заливе Мэн, проведенные на палубе в носовой части учебного судна. Тогда он пытался направить секстант на какую-нибудь треклятую звезду, в то время как судно раскачивалось и скакало в бушующем море, как необузданный, дикий жеребец, а брызги ледяной воды вымачивали его до нитки, заставляя дрожать от промозглого холода. И все равно он тосковал о тех годах. В то время все было просто и легко и сводилось к тому, чтобы напиться с друзьями до положения риз всякий раз, когда они заходили в порт, а потом снова вернуться в море и, рассчитав отклонение, снос и начальное местоположение, с помощью компаса и простой линейки провести прямую линию из пункта А в пункт Б. Проще некуда. Я здесь и хочу приплыть туда. Проще простого, как сказала бы его мать-испанка.

Но стоило ему сойти на берег, всё оказывалось не так просто.

Едва достигнув бурных двадцати лет, он как одержимый влюбился в Джудит Аткинсон, старшую дочь в почтенной семье местных торговцев. Это была чистая и невинная девушка с румяными щеками и светлыми волосами, взиравшая на него с таким восхищением, словно он сам Фрэнсис Дрейк, только что вернувшимся из кругосветного плавания. Разумеется, они заключили помолвку и год спустя скромно обвенчались в Старой Северной церкви, где поклялись друг другу в вечной любви в богатстве и в бедности, в болезни и здравии, и во всем остальном, в чем клянутся в подобных случаях, после чего священник объявил их мужем и женой перед лицом двухсот свидетелей.

Тем не менее, четыре года спустя, вернувшись из рейса в Гватемалу, откуда судно, где он служил боцманом, привезло груз бананов для «Юнайтед фрут компани», Алекс застал Джудит в постели с неким красавчиком — продавцом автомобилей из Арлингтона, успешно заменявшим ей мужа во все время его отсутствия. Не обращая внимания на ее крики, слезы и заверения в вечной верности, Алекс вышиб красавчику половину зубов, из-за чего он на долгое время лишился своей привлекательности.

Само собой, тот брак был срезан под корень, а вместе с ним оборвались и тонкие нити, связывавшие Алекса Райли с твердью земной. Разочарованный в людях, недоверчивый и злой на весь мир, несколько лет он вербовался на любое судно, лишь бы плавать. Он побывал и старпомом, и лоцманом, и штурманом, и простым матросом, желая быть подальше от земли и предательства. Он не связывался ни с кем, кроме бутылок выдержанного, крепкого бурбона и женщин легкого поведения, о которых можно забыть, едва судно снялось с якоря.

А потом началась гражданская война в Испании.

Алекс никогда не бывал в Испании, хотя отлично владел испанским. Практиковался в языке он только в разговорах с матерью, да при случае в каком-нибудь захудалом южноамериканском порту. Мать, уроженка Кадиса, рассказывала ему о светлых и темных сторонах страны с невероятной, более чем трехтысячелетней историей. Из-за непрерывной череды глупых и никчемных королей и правителей в Кадисе процветали зависть и жестокость, и уроженцы тех мест вечно подвергались изгнанию, но несмотря на это страна была прекрасной и веселой, каких отыщется немного на планете.

Таким образом, ещё не зная этой страны, Алекс проникся глубокой симпатией к ней и к народу, живущему по другую сторону Атлантики, несмотря на то, что эти люди так отличались от его соотечественников — а, возможно, именно поэтому. А когда он узнал, что фашисты-мятежники расстреляли перед воротами кладбища Санлукар в Баррамеде многих людей, и среди них — его деда и бабушку по материнской линии, ему не потребовалось искать другие причины. Хотя тогда он был достаточно молод, глуп и разочарован, весь свой гнев Алекс направил на фашистского генерала. Он без колебаний вступил в Интернациональные бригады, созданные для защиты республиканского правительства, избранного испанским народом, а спустя два с половиной месяца вместе с несколькими сотнями своих соотечественников высадился в порту Барселоны.

В той гражданской войне, сражаясь в бригаде как вскоре выяснилось, за проигравших, Алекс открыл истинное лицо человека и весь ужас, порождаемый варварством. Как и десятки тысяч лет назад, люди оставались все теми же троглодитами с дубинкой в руках, жаждущими проломить череп соседу, коли выпала такая возможность.

На той войне ему также довелось понять, что Свобода — по крайней мере, та, что пишется с большой буквы — это дерево, которое не может питаться одними красивыми словами, этому дереву нужны ещё и кровавые жертвы. И вскоре он с удивлением обнаружил, что большинство его товарищей-коммунистов, с кем он плечом к плечу сражался в окопах, ещё более далеки от этих высоких идей свободы, равенства и братства, чем их враги, против которых он сражался за эти идеи.

Но всё это он понял потом, когда Интернациональные бригады были расформированы и он вместе с тысячами беженцев, спасавшихся от фашистских репрессий, пересёк границу через Пиренеи. Пули франкистов свистели над его головой, артиллерийские снаряды разносили в щепки республиканские кордоны и его проклятые идеалы; он не даже не знал, доживет ли до следующего дня.

А потом наступил мир — мир мстительных победителей, скорых расправ и сведения счетов, и когда вскоре началась война в Европе, Алекс, уставший смотреть в лицо смерти и видеть истекающих кровью, умирающих на его глазах мужчин, решил вернуться в Бостон и снова служить на торговом флоте. Педантичные немецкие нацисты с их холодной решительностью и парадно-строевым шагом были для него омерзительнее недоделанных испанских фалангистов с беретами и крестами, однако Штаты ни с кем не воевали, а сражений под интернациональным флагом хватило ему с лихвой.

Какое-то время спустя Райли готовился к возвращению из Англии домой и неожиданно для себя по прихоти капризницы-судьбы в одночасье стал владельцем каботажного судна, простенького и скромного, но в хорошем состоянии. Не ожидая лучшего будущего и не очень-то желая возвращаться на родину, где его, собственно говоря, никто не ждал, новоиспеченный судовладелец недолго думая стал капитаном. Он набрал подвернувшихся под руку матросов — слишком старых или увечных, чтобы служить на королевском военно-морском флоте — и несколько месяцев перевозил через Ла-Манш товары и продовольствие.

Однако появление немецких субмарин, волчьими стаями рыскавших по проливу и безбожно топивших любые суда размером больше весельной лодки, привело к тому, что пришлось искать для плавания менее опасные воды. Таким вот макаром Райли решил перебраться в относительно спокойное Западное Средиземноморье. Он зарегистрировал судно под флагом сохраняющей нейтралитет Испании, дабы извлечь из этого пользу, и сменил ему имя, закрасив прежнее на обоих бортах и корме и выведя огромными белыми буквами новое — название холма, на котором той холодной февральской ночью 1937 года полегло столько людей.

С тех пор судьба где только его не носила. Вместе со своим верным другом Хоакином Алькантарой Алекс наконец смог собрать постоянную команду, и когда из-за послевоенной разрухи прибыль от легальной торговли сильно упала, они стали зарабатывать, берясь за различные заказы сомнительной законности. Порой эти заказы приносили достаточную прибыль, чтобы пуститься в загул или залечь на дно на какое-то время; однако в большинстве случаев приходилось в спешном порядке сниматься с якоря и удирать со всех ног, спасаясь от таможенной полиции. Но, по крайней мере, никто из них не был серьезно ранен и не попал в тюрьму, а в такие времена одно то, что им удавалось сбежать, можно было считать большой удачей.

— Хотелось бы думать, — проворчал Алекс себе под нос, любуясь, как лучи утренней зари окрашивают в розовый цвет вершину горы Хачо, — что Марш не водит нас за нос и мы сможем кое-что на этом заработать.

Если бы в эту минуту Алекс Райли хотя бы в общих чертах мог представить, что ждет впереди его самого и его команду, он бы немедленно повернул назад и без оглядки помчался бы прочь, переведя оба двигателя на «полный вперед».