Капитан Райли

Адмирал

Главный штаб абвера

Берлин, Германия

Кабинет адмирала был обставлен в прусском стиле — строгом, даже аскетичном, особенно по сравнению с кабинетами других членов партии, которые не стеснялись демонстрировать свое положение, вешая роскошные люстры и украшая свои кабинеты и гостиные произведениями искусства, награбленными в музеях Амстердама, Парижа и Праги.

Единственным предметом роскоши в строгом кабинете на улице Тирпицюфер, 74, был великолепный шелковый персидский ковер, расстеленный прямо посреди комнаты — подарок одного испанского банкира. По обе его стороны стояли удобные диваны из черной кожи, на них дремали две таксы, повсюду сопровождавшие хозяина, по слухам, он любил их едва ли не больше собственных дочерей.

Три стены украшали картины со сценами морских сражений Великой войны, главным образом сражения при Коронеле у берегов Чили, в котором адмирал участвовал лично, в память о той эпохе, когда он служил офицером флота. А в глубине кабинета, позади письменного стола, эти картины уступали место другой, уже не воскрешающей воспоминания — портрету фюрера Адольфа Гитлера на черном фоне, в мундире верховного командующего, со сложенными за спиной руками и устремленным в бесконечность взглядом. Выглядел он куда более неустрашимым, чем в действительности, как знали близко знакомые с ним лично.

На столе из кедрового дерева громоздились многочисленные папки с орлом и свастикой, а в левом углу — флажок с эмблемой абвера, разведслужбы Верховного командования.

Сидевшему за столом человеку было пятьдесят четыре года; он был среднего роста, худощав и выглядел моложе своих лет. На его возраст указывали лишь морщинки вокруг синих глаз — он слегка прищурился, изучая документ, который держал в руках. Несмотря на довольно жаркий для этого времени года день, его безукоризненно белая сорочка была застегнута на все пуговицы, а безупречно завязанный галстук туго охватывал шею. В это утро он был в элегантном сером шерстяном костюме — к большому сожалению адмирала, ему пришлось отказаться от мундира — однако на лице его не проступило ни капельки пота.

Кто-то постучал в дверь кабинета. Дверь тут же приоткрылась, и на пороге показался крайне взволнованный молодой лейтенант флота.

— Хайль Гитлер! — пылко воскликнул он, вскидывая вытянутую руку.

Обе собаки тут же подняли головы, внимательно изучая пришедшего с бесконечной скукой в глазах. Они уже привыкли к показному рвению этих бравых офицеров, а потому вскоре потеряли к нему всякий интерес и вновь погрузились в дремоту.

— Хайль Гитлер... — отозвался обитатель кабинета куда более равнодушно, едва оторвав взгляд от стола.

— Разрешите войти, адмирал? — спросил лейтенант, глядя в стену за спиной собеседника.

— Входите, Мюллер, — ответил тот. — Садитесь.

Офицер послушно сел на один из трех стульев у стола.

— Адмирал, — начал он без всяких предисловий, — я получил депешу от нашего агента в Рейхстаге.

Сидевший за столом человек откинулся на спинку кресла, сердце екнуло у него в груди, но ни единый мускул не дрогнул на лице, напоминавшем непроницаемую маску.

Моргнув пару раз, он спросил:

— И что же он сообщает?

Вместо ответа офицер вручил ему запечатанный конверт без адреса и каких-либо отметок.

Адмирал с видимой неохотой взял его в руки, сломал печать и вытащил изнутри исписанный от руки листок бумаги.

Наскоро просмотрев написанное, он с видимым безразличием вложил его обратно в конверт.

— Благодарю вас, лейтенант, — ответил он, положив конверт на стол. — Что-нибудь ещё?

— Видите ли, адмирал... — смущённо пробормотал он. — Вручив депешу, наш человек... исчез.

— Что значит исчез?

— Я пытался связаться с ним по тайным каналам, но безуспешно. Тогда я сделал несколько секретных запросов, и, хотя об этом официально не сообщили, но похоже на то, что его арестовали и бросили в застенки на улице Принца Альбрехта.

Никто еще не возвращался живым из подвалов гестапо. Адмирал Канарис мысленно помолился о душе этого несчастного человека, а также о том, чтобы у него хватило решимости проглотить капсулу с цианидом, прежде чем его начнут пытать.

— Как вы считаете... они заставили его говорить? — спросил лейтенант, не в силах скрыть своего беспокойства.

— Если бы заставили, мы бы с вами здесь не сидели, — ответил адмирал. — Вам так не кажется?

— Разумеется, адмирал, — ответил тот с некоторым облегчением.

Канарис взглянул на часы и снова повернулся к офицеру.

— Свободны, лейтенант, — сказал он.

— Есть.

Лейтенант подобрался и вытянулся по струнке.

— Ах да, лейтенант, — спохватился Канарис. — Думаю, нет необходимости напоминать, что вы не передавали мне этот конверт, не так ли?

Лейтенант ошеломленно поднял брови.

— Какой конверт?

— Вот это мне нравится, — удовлетворенно кивнул адмирал. — На этом все, Мюллер. Благодарю вас.

Офицер снова щелкнул каблуками и, развернувшись, широким шагом направился к выходу, провожаемый равнодушными взглядами обеих такс.

Снова оставшись один, адмирал взял в руки маленький конверт, открыл его дрожащей рукой, словно ожидая увидеть внутри смертный приговор, достал оттуда пожелтевший листок бумаги и заставил себя вновь прочитать написанное.

Три его лучших агента, внедренные в гестапо, уже погибли, пытаясь выяснить, что за загадочную секретную операцию разрабатывают фюрер и Гиммлер, оставив его за бортом. Несомненно, потому что не доверяют, несмотря на высокий пост. Или именно из-за этого.

Но это еще полбеды. Поначалу им двигало лишь профессиональное любопытство и уверенность в том, что его выживание на посту главы абвера зависит от полной осведомленности обо всех происходящих в Германии событиях, но потом он обнаружил обрывки информации, которые сами по себе выглядели вполне невинно, но если их сопоставить, приоткрывали безумный замысел, плод больного разума. Такую невероятную и кошмарную операцию, что и вообразить сложно, будто кто-то на такое способен.

Глаза адмирала внимательно изучили короткую записку.

Ледяная дрожь пробежала по спине Канариса; капля холодного пота стекла по шее, скользнув за воротник накрахмаленной белой сорочки.

— Апокалипсис, — прочитал он дрожащим голосом.

Крепко зажмурившись, адмирал Вильгельм Франц Канарис скомкал бумагу в руке.

— Да поможет нам Бог, — прошептал он.