Карьера

13

Такси мчалось по пустынной, вечерней Москве. Время было позднее — ни одного гаишника. Простор шоссе казался полупустым ипподромом — с тем же ревом, страстями, бешенством.

На поворотах визжали тормоза, и Кирилл крепко хватал дочь за руку.

Она пошла за ним беспрекословно… Евгения Корниловна и не вышла из своей комнаты.

Ему сейчас хотелось привезти дочь не домой, не в их квартиру, а куда-то в несуществующее, но его собственное, родное, только его, прибежище…

Кирилл Александрович осторожно посмотрел на сидящую рядом дочь. Она опустила голову, и был виден только ее покорный, наклоненный профиль.

— Почему ты пошла со мной? — осторожно спросил он.

Она подняла на него темнеющие глаза и, не ответив, снова опустила голову.

— Может быть… — он все-таки допытывался. — Может быть? Тебе там…

Галя положила ему на руку свою теплую, детскую ладонь и чуть сжала пальцы.

— Потом! — еле слышно произнесла она. — Это… все потом!

Он вдруг понял, что она жалеет его, беспокоится о нем…

«О нем!»

Кирилл откинулся на спинку. От скорости его голову мотало из стороны в сторону. Он сначала непроизвольно смотрел на темноватое шоссе, освещенное только редкими, полупогашенными фонарями… Потом, незаметно для себя, Корсаков включился в бешеное движение черных машин по блестящему от недавнего дождя, лакированному, то вспыхивающему от фонаря, то упадающему во тьму, летящему навстречу асфальту.

В какой-то момент его душа откликнулась, ожила в этой гонке. В этой вроде бы бессмысленной погоне… Машины мчались с какой-то неимоверной скоростью, пересекая друг другу путь. Словно в полете менялся то один, то другой вожак в стае. Кирилл уже чувствовал себя частью этой гонки… Этого переменчивого, устрашающего, дикого движения… Будто в ночи мчалась стая волков… Их резкие, летящие тени гнались, перегоняли, настигали… И отпадали в пустынной, асфальтовой степи!

Только сейчас Корсаков заметил, как напряженно-счастливо лицо их немолодого, угрюмого шофера. Как царствовала в этой гонке, в этой летящей жизни его суровая душа! Он знал сейчас, что и Галя непроизвольно напряглась… Еще не понимая, что с ней происходит!

С ревом перегруженного мотора, слева, их начала обходить старая «Волга»… Но шофер подался вперед, высунувшись из окна, что-то крикнул тому, опережавшему… И вдруг круто рванул руль, подсекая сворачивающую на поворот машину, проскочил между двумя впереди идущими и вылетел вперед, в одиночестве победителя, в простор свободы, даруемой лидеру…

— Тоже мне! — крякнул их шофер. — Пердун-доброволец! А?!

Шофер захохотал… и подмигнул им!

Для него сейчас уже не существовало ни девушки… Ни солидного пассажира… Сейчас с ним в машине были только его «кровники»… единомышленники… Одноплеменники!

«Как же он забыл? — думал Корсаков. — Ведь каждый раз, когда он возвращался из-за границы, его поражало именно это… Невидимое приглядевшемуся взгляду… Непроизвольное, ошарашивающее в первый момент, буйство… Неистовство любого обычного человека, кто попадался ему, Кириллу, на глаза.

Ведь с ним всегда бывал шок! Он просто не мог спокойно существовать какое-то время в этом перенапряженном поле нашей российской толпы… Среди бегущих пешеходов, сумятицы машин (хотя их гораздо меньше, чем в Европе!)… Каких-то нелепых, ненужных, страстных свистков гаишников… Звона трамваев, путаницы проводов, домов, лезущих друг на друга людей… Все это, в первые часы, казалось каким-то вселенским столпотворением! Каждый человек — словно вулкан! Словно комета! Комета, которая летит то в одну сторону… То резко поворачивается и летит в обратную — на тебя! А какие глаза! Лица! Какая устремленность походки! Припечатывание каждого шага! «Все сметет на своем пути!» А первое ощущение давки в троллейбусе?! Боже, какая энергия, какой темперамент! Какое биополе! Если каждого подключить в энергосеть — небольшая электростанция… А старухи?! Вцепившиеся в рукоятки кресел, в поручни, в оконные переплеты, узловатые, тяжелые, цепкие, напряженные пальцы… Разметавшиеся волосы… Распахнувшиеся платья, пыльники! Расставленные ноги! — «Боже, от таких старух — прикуривать можно!»

«Куда я попал?» И через минуту — спасительная, поражающая мысль: «Да ты сам же — такой! Каждая клетка твоя откликается, напрягается, вздрагивает от этого родного вулкана людского! От этого давящего и стремящегося к какому-то вселенскому взрыву напряжения! Ты словно вернулся от пожилых, тихих, уставших людей в какую-нибудь… Колонию для малолетних преступников… Где все дыбом! Где все возможно! Где все — завтра! И сам вдруг понимаешь, что ты такой же! Разве что, в отличие от большинства, чистишь зубы… и подшиваешь белый воротничок?!

Но все равно ты — такой же… Такой же! Никакая Европа… Никто и ничто не изменит тебя… Потому что ты, как и все вокруг… живешь словно во времена Кромвеля… А над миром двадцатый век. Уже двадцать первый — на носу!

И страшно… и жутко… и сладко! И ничего не поделаешь! Твоя судьба! Твой народ! Твои святыни… Кровь твоя!

И не вырвешься — желай этого или маши на себя рукой! — ты — такой же! И не можешь быть другим! И в душе… в тайне своей — не хочешь быть другим… И не можешь!

Потом это ощущение забывалось, проходило. И ты подчас искренне не понимал тех или иных поступков людских… Да и себя не понимаешь! Как же так могут жить люди? И ты в том числе? А может быть, в тех первых, свежих… открывшихся тебе впечатлениях… И есть отгадка всего?»

Корсаков вздохнул.

Шофер почти с сожалением свернул с шоссе на их улицу.

Подкатил к дому, словно заканчивая забег…

Кирилл Александрович расплатился. Когда последний раз непроизвольно глянул в успокаивающееся лицо шофера, их глаза встретились. «А! Ведь хорошо было?» — хотел сказать ему немолодой, суровый мужик за рулем.

Когда они поднялись к себе, Корсаков пошел в ванную и принял почти холодный душ. Галя включила пылесос и его надрывный, тягучий звук лез в уши, в голову, проникал в подсознание.

— Прекрати! Выключи! — крикнул он ей из ванной.

На мгновение пылесос затих, потом она снова включила его.

«Говори — не говори!» — ругался про себя Кирилл, вытираясь жестким махровым полотенцем, которое перекрахмалили в прачечной.

«Ну, что ж! У каждого своя гонка!.. Как у этого шофера. И не надо даже пытаться понимать — зачем она ему?! Зачем было шоферу сегодня мчаться на дикой скорости… С обычными, никуда не торопящимися пассажирами? Запах воли… Почувствовал? Безнаказанность свою? Что-то ни одного гаишника даже не мелькнуло на всем пути!»

Кирилл Александрович иронизировал над самим собой, над всем светом… Но в душе-то он знал, что никуда ему не деться от еще прячущегося, еще подконтрольного, но уже леденящего душу и одновременно разжигающего его, внезапного азарта. Только, в отличие от нахабинского, его темперамент, его атака будет и подготовленной, и сто раз проверенной! Стрела не вылетит из лука, если не ясна цель… Если она скрыта в тумане. Как это у Гоголя — «струна в тумане?…» Хорошо… Ай, как хорошо!»

Именно этот далекий, летящий звон оживал сейчас в его душе.

Накинув халат, он бодрым шагом вышел из ванной. На ходу чмокнул Галю и почти бегом бросился в кабинет к телефону.

У Карманова подняли трубку сразу, словно у аппарата ждали его звонка.

— Ну, сколько можно… До тебя дозваниваться?! — рокотал в трубку Кирилл, хотя ни разу за эти дни не набирал этот номер. — Звоню, звоню, звоню…

— Ты что такой веселый? — услышал он настороженный голос Андриана. — Что-нибудь… переменилось?

— У меня что ни день — то перемены! — искренне рассмеялся над самим собой Корсаков. — Нужно переброситься…

— Давно пора, — согласился оставшийся невозмутимым Карманов.

— У меня? — полувопрос-полуутверждение.

— Подожди у телефона. Я соединюсь по местному… — в трубке было почти ничего не слышно, но то, что Карманов связывался с дядей, было ясно.

Андриан снова вернулся к разговору.

— Через пятнадцать минут за тобой заедут.

— Но…

— Времени для кейфования уже не осталось. Дядя ждет тебя.

— А ты?

— Я тоже буду.

Корсаков положил трубку.

«Так, — он перевел дыхание. — Выбор, кажется, сделан?! Куда он только приведет?»

За пятнадцать минут надо было одеться. Что-то сказать Гале… Обязательно сказать!

— Галя… — крикнул он в глубину квартиры. — Иди ко мне!

Она стояла за дверью.

— Ты слышала… Наш разговор?

— Нет… — она опустила глаза. — Не весь… Я же убиралась.

Корсаков встал. Повернулся к дочери.

— Галя… Я не знаю! Как с тобой говорить…

Он готов был сорваться, повысить голос, но неожиданно заметил, как поникла его дочь. Словно сами стены их ухоженной, просторной, какой-то самодовольной квартиры — именно самодовольной! — действовали на нее.

— Ну! Пойдем, пойдем ко мне… — он несмело взял ее за плечи. — Поговорим.

— Тебе же ехать надо?

— Да, ладно, ладно…

Он ввел ее в кабинет, увидел разбросанные свои вещи. Ему стало неудобно — он сейчас должен был одеваться при взрослой дочери.

— Я тебя только прошу… — заторопился Кирилл Александрович. — Ты дождись меня… Сегодня! Не ложись спать.

Галя отступила к двери, понимая, что разговора опять не будет.

— Мы обязательно… Мы должны поговорить!

— Почему ты не спрашиваешь… Где мать и Генка?

— Я не хочу! — невольно вырвалось у него. — Потом!

Надо было спешить… Он повернулся к дочери спиной, снял халат, начал одеваться, не глядя на Галю.

Когда он перекинул через плечи подтяжки, Кирилл почувствовал, что она сзади помогает ему пристегивать замочки.

Волна неожиданной нежности охватила его.

— Ничего, Га… Ничего! — сказал он негромко. — Все устроится. Мы с тобой… Еще во всем разберемся!

Галя прижалась щекой к его спине, и он кожей почувствовал, как горит ее лицо.

— Я всегда думала… — тихо сказала она. — Что ты такой сильный… Строгий.

— Строгий? — удивился Корсаков.

— Сильный? — повторила она.

Дочь настаивала на ответе. Он замер.

— Я? — тихо ответил Кирилл. — Я… Может быть, не сильный… Но я — счастливый.

Эти слова вырвались откуда-то из самой его сущности… Непроизвольно, не задумываясь! Кирилл повернулся к дочери и увидел, что ее глаза полны слез.

— Га-Га-Га… — он поцеловал эти слезы и почувствовал, что она вся дрожит, прижимаясь к нему. Не хочет, боится отпускать его.

— Ты… Все понимаешь?! — она дала волю слезам. — Ты все обдумал?

Кирилл Александрович усадил ее на тахту. Он не мог просто уйти сейчас.

Галя отвернулась, вытерла глаза. Секунду сидела, как окаменевшая.

— Да… — неопределенно произнесла она и посмотрела на отца. — Про других — ты все понимаешь.

— А про себя? — попытался улыбнуться Кирилл Александрович, но лицо дочери только помрачнело, постарело, осунулось. — Про себя — я ничего не понимаю? Да? Ты это хотела сказать?

Она кивнула. Дочь давала понять, что это особый, большой разговор.

«Господи, а ведь она похожа… Да, да, похожа на свою мать… Та же неожиданная сухость! Умение уйти от разговора…»

Ему захотелось сломать все это. «В конце концов, он поедет к Карманову завтра!»

«Время для кейфования прошло!» — тут же вспомнились ему слова Андриана…

— Твоя бабка… — начал он, еще не решив, что он хочет сказать, — ты ее помнишь?

— Помню, — еще отчужденно ответила Галя.

— Так вот… Твоя бабка… Моя мать. — Он не мог найти слова. — Она была — другой…

— Я знаю, — спокойно ответила дочь. — Но ведь… и время было другим?

— А ты, значит, подделываешься под время? — спросил Корсаков.

— Но ведь не прикажешь времени подделываться под нас? — она подняла на него серьезные глаза.

— Нет… Ты не понимаешь! — он покачал головой, поднимаясь с тахты. Он знал, что ему нельзя вот так просто уйти. Время — это и ты! И я! И нет абстрактного времени, которому мы должны поклоняться как идолу. Это старый разговор — или бороться, чтобы время стало лучше. Общество. Цивилизация. Весь мир. Или…

— Или совершенствовать себя? — подхватила она его слова. — И тогда общество станет лучше? Я знаю…

Кирилл почувствовал, что он не сказал ничего нового для дочери.

— Ну, уж никак не дело! Подстраиваться под общество — он злился теперь на самого себя. — Это так же глупо, как следовать любой моде. Бежать впереди любой моды! Впереди любого прогресса!

Она махнула рукой и встала. — «Не надо, папа».

Вот, так просто… Дочь ставила его на место.

— Только не говори… Что в жизни все гораздо сложнее! — опередила она его. — Я все это знаю.

— Что ты знаешь? — повысил голос Кирилл Александрович.

— Можно быть рабом системы. Можно быть рабом семьи. Но можно быть и рабом своих… Ну, скажем, убеждений. Раз и навсегда принятых для себя принципов. — Она попыталась улыбкой смягчить удар. — Но все-таки… Рабом! Чтобы не видеть… Что творится вокруг!

Раздался звонок в дверь.

На пороге стоял шофер, молодой румянощекий парень в синей дорогой нейлоновой куртке.

— Извините… Что опоздал!

Он сделал шаг в прихожую, с интересом взглянул на мрачную, растерянную Галю. Поздоровался. Глаза его быстро и с почти детским любопытством оглядывали квартиру.

— Я сейчас… — сказал Кирилл, уходя в кабинет за пиджаком.

— Не торопитесь, — с почти радостной предупредительностью крикнул ему вслед парнишка. — Обратно я вас вмиг домчу. Свою-то контору мне искать не надо!

Всю дорогу шофера не покидало приподнятое, бьющее через край, праздничное настроение.

— Хорошо живете! Классно! Как на картинке в журнале!

— Живем, — буркнул Корсаков.

— Я вчера ордер получил. На двухкомнатную. С тещей. Теперь везде смотрю, как люди живут… Теперь на вас курс буду держать! — улыбался парень и повторил с веселой завистью: — Классно!

— С флота? — спросил Кирилл Александрович.

— Ага, — согласился шофер, по-прежнему сияя. — Андриан Николаевич меня у комфлота увидел. «Как срочную закончишь, ко мне перебирайся», — говорит. Все — так и получилось… И квартира! И все один к одному!

Машина, лихо заложив вираж, встала, как вкопанная, перед высоким гранитным порталом.

— На проходной — вас встретят, — серьезно, строго предупредил Корсакова шофер. Он знал о Кирилле Александровиче гораздо больше, чем полагается знать шоферу.

— Где вы пропадаете?! — Манаков шел по своему просторному, строгому, пустынному кабинету навстречу Кириллу с протянутой для пожатия рукой. — Каждая минута, так сказать, дорога! А он, видите ли… Где-то шляется?

Он пожал руку Корсакову своей еще крепкой, мужицкой рукой. Кирилл Александрович заметил, что кожа на руке у него пергаментная, со старческой гречкой.

— Не понимаю! Так сказать, вас… Дорогой мой Кирилл Александрович! — Манаков повел Корсакова к своему столу, показал на кресло. Кивнул в сторону стоящего у окна молчаливого Карманова. — Вы же, так сказать… государственного ума человек!

Он помолчал. Сел в кресло за огромным столом. Хохотнул, уставился на Корсакова из-под тяжелых очков немигающими, выпуклыми, красивыми, как у филина, упрямыми глазами.

Снова хохотнул, покрутил головой. Снял трубку и сказал кому-то: «Как приедет Иван Дмитриевич… Ага? Хорошо!»

Он повернулся было к Карманову, который по-прежнему курил у окна, но тот явно не хотел присоединяться к разговору.

— Ну, ладно… — Манаков положил большие, мясистые руки на стол. Потрогал одну папку, другую. Он явно чего-то ждал…

Кирилл Александрович посмотрел на Карманова, но тот отвел глаза. Андриан, как обычно, был в дымчатых очках, и взгляд его был неуловим.

В поле зрения Кирилла попала довольно толстая папка. На верхнем углу была приклеена матерчатая полоса, на которой крупными, каллиграфическими буквами были выведены его фамилия и имя-отчество. Он, не осознавая почему похолодел. Перед Манаковым лежало его «Личное дело»!

Поймав его взгляд, Анатолий Петрович Манаков положил раскрытую пятерню на папку с матерчатой биркой вверху.

— Смотри! Какой глазастый! — усмехнулся Анатолий Петрович. — Сразу быка за рога… Так сказать? Ничего от него… Не спрячешь!

Он метнул в Кирилла Александровича свой дерзкий, молодой взгляд, но сдержался.

— Пора! Так сказать… Кончать с неясностями! Дорогой мой Кирилл Александрович! — Манаков выпрямился за столом. Его руки сжались в кулаки и плотно припечатались к зеленому сукну стола.

— Вы что хотите? Чтобы мы сегодня вечером нашим гостям брякнули — у вас…

— В Карсьене… — так же тихо и так же бесстрастно подсказал Карманов.

— Чтобы мы им брякнули… Что у вас в Карсьене! Атомное оружие готовится? А мы все… Так сказать! Прохлопали?! Договор о нераспространении подписываем? Обязательства на себя берем? — Его голос гремел по кабинету непроизвольно, словно независимо от своего хозяина. — Что мы, значит… Ушами здесь хлопаем? Мы вот с ним? А ты тут нашелся…

Он ткнул бледным, жестким пальцем в сторону Корсакова.

— Нашелся! «Радетель»! Открыл нам глаза… Я тебе такое тут устрою! За дезертирство! Хочешь партию… «Самого»? Вокруг пальца? Обвести?! Выслужиться! Руководитель страны — «слепой»! И мы — все! А он, значит — тоже! Один ты — зрячий?!

Манаков встал. Коротким, неожиданно сильным жестом отбросил тяжелое кресло и встал. Грохнул кулаком по столу.

— Ты мне не только партийный билет здесь выложишь! Я тебя… Туда, куда «Макар телят не гонял»!

Корсаков смотрел на него и, как ни странно, не чувствовал ни страха, ни гнева, ни растерянности.

Перед ним «громыхал» очень хитрый и что-то скрывающий от него человек.

Кирилл Александрович непроизвольно отметил, что у него на шее не выбриты жесткие, курчавящиеся, седые волосы… Что руки заросли такими же колючими полуседыми кустами… Что покраснели тяжелые, черные бородавки около носа на тяжелом одутловатом лице. Что Манаков Анатолий Петрович — очень больной человек!

Кирилл перевел взгляд на Карманова, но тот снова отвел глаза. Было ясно, что его роль была впереди.

— Я… арестован? — спокойно спросил Корсаков, поднимаясь с кресла.

Манаков опешил — не столько от вопроса, сколько от корсаковского спокойствия.

Он два раза шумно перевел дыхание… Потом снова, словно ослепнув, беспомощно посмотрел на племянника. Андриан сделал шаг к столу.

— Не говори глупостей, Кирилл. — Карманов положил руку на плечо Кирилла Александровича и настойчивым, сильным движением усадил его обратно в кресло. — Просто… Анатолий Петрович хотел выяснить… Твою позицию. Сегодняшнее отношение… к твоим же словам?!

Он кивнул на копию телеграммы.

— А разве я… Когда-нибудь менял ее? — поднял на него глаза Корсаков.

— Тем лучше, — словно не замечая его иронии, продолжал Карманов. — Если и не собираешься менять…

Он коротко посмотрел на Манакова, и тот, хоть и сидел, опустив голову, почувствовал его взгляд и кивнул несколько раз головой. Кивнул отрывисто, раздраженно, торопя события.

— Тогда пройди в другую комнату. И обстоятельно. Доказательно. Конкретно! С указанием источников… Опиши все, что тебе известно — по станции в Карсьене. «По заводу обогащения урана оружейной чистоты».

Карманов обошел столик и сел напротив Кирилла. Сосредоточенным, вроде бы даже ленивым движением снял очки, Кирилл снова, после долгих лет, увидел его маленькие синевато-стальные, как хорошее лезвие, глаза.

— А если… Я не буду? — прямо в эти глаза спросил Корсаков.

Карманов не отвел взгляда, только чуть улыбнулся.

— Я рад… Что Анатолий Петрович не ошибся в тебе! — губы Карманова сложились в ироническую улыбку. — Я говорил ему, что ты не испугаешься.

— Значит? Все это… — Кирилл Александрович кивнул в сторону молчавшего Манакова.

— Слушай! Корсаков, — он, незаметно для себя, барабанил пальцами по столу. — Мне нужно доказать… Что вся эта поездка Логинова… И не только его… — он поднял голос, но «Самого» так и не назвал. — Это — безответственные акции! Блеф! Проигрыш! Что нас водят за нос! А почему? Потому, что не слушают нас… Людей, кровью, всей жизнью… Доказавших… Мир — это не лебезенье перед капитализмом… Мир — это сила нашего государства! Пропаганда социализма — это наши успехи! Лучший пропагандист — это уровень нашей жизни! Или мы докажем, на примере своей страны, что наш путь — путь идеальный… Или будем валиться им в руки. В буржуазность… В ренегаты! А они… Всегда будут вести с нами двойную игру. Как с этой твоей… Ну, в Карсьене?

Он испытующе-цепко смотрел на Корсакова… Потом снова заставил себя отдалиться, успокоиться.

— Люди приходят и уходят. А партия… остается, — уже тихо добавил Анатолий Петрович. — Я бы не открывался тебе… Если бы ты… Не был — ты! Андриан головой за тебя поручился… Цени это!

Корсаков сидел молча.

— Дело не во мне, — чуть наклонился к нему Карманов. — Дело в тебе! Кирилл…

Корсаков по-прежнему молчал.

— Ты думаешь… Это просто закулисная возня?! Нет! — неожиданно спокойно и сильно сказал Андриан. — Я могу нравиться или не нравиться тебе! Но ты — это ты! Я абсолютно! Верю твоей телеграмме… И не только я.

Он взглянул на Манакова. Тот кивнул головой.

— Есть еще люди… Но они войдут в дело с определенного момента! — Он усмехнулся. — А теперь… Ну, скажем, кое-кто перестал верить фактам… Скажем прямее — перестали их видеть! Они видят только то, что им удобно. Выгодно! Спокойно! Пусть даже это опасно для государства… Для всей нашей политики! Государство не может нормально развиваться, двигаться, если на его глазах повязка! Но эти люди… Отбрасывают все! Они докладывают наверх только то, что Сам хочет слышать! Каждый шаг объявляется историческим успехом. Каждая речь! Каждое слово… Улыбка… Фотография… Все — шаги истории! Эпохи! А на поверку?! Не просто извращение фактов… Не просто показуха…

Карманов не мог больше сидеть в кресле. Он словно ввинтился в воздух… Сделав несколько шагов по кабинету, закурил…

— На поверку? — Преступление! — раздельно и тихо проговорил Карманов. — Иногда кажется… Что каждый час! Каждая минута этих людей у власти — преступление. Каждая минута!

— Тихо, тихо… — подал голос Манаков. Но это был не страх за сказанные в его кабинете слова. Это было недовольство, скрытая угроза.

— Твой друг Нахабин… — начал было и осекся Карманов. — Ты… Знаешь? Про него и про твою дочь?

— Знаю, — тихо сказал Корсаков.

— Это — все одно! Потому, что все дозволено! И если покопать глубже… Куда ведут эти нахабинские связи?

Корсаков поднял взгляд и увидел передернутое гневом лицо Андриана.

— Нам нужно… твое письмо! Я говорю откровенно. Или они вынуждены будут уйти?

— Или? — так же спокойно спросил Корсаков.

— Или… Мы — погибнем! — спокойно ответил Карманов. — Если не сегодня… То в самое ближайшее будущее! Все идет к этому.

Корсаков откинулся на спинку кресла и надолго замолчал.

— Письмо… На имя Логинова? — неожиданно спросил он.

— Нет. Самому! — тут же ответил Манаков. — И только через мои руки!

Корсаков невольно повернулся к нему.

Манаков прочел в глазах Корсакова колебание и незаметным, быстрым движением бросил перед Кириллом две фотокарточки.

Корсаков невольно потянулся к ним. Дыхание перехватило… Он узнал эти лица. Он видел их где-то… Совсем недавно! «Один — в аэрофлотской куртке… И второй — с лицом падшего ангела…»

— Это… — он не мог выговорить. — Они… Кто? Ваши?

Манаков также спокойно, молча, покачал головой. — «Нет»!

— Не мы… Вам угрожаем, — тихо пояснил Карманов. — Они! По нашим данным…

— Ну! Говори! — вырвалось у Кирилла.

— В общем, — положив ему ладонь на плечо, ответил Андриан. — Сложным путем… Но они связаны с Нахабиным. Не впрямую, конечно! Но связаны… Где сейчас твой сын?

Корсаков почувствовал себя в какой-то гигантской, все опутавшей сети.

— Не знаю! — И вдруг выкрикнул: — Это вы! Вы должны знать!

— Мы сейчас… Тоже не знаем, — спокойно ответил Андриан. — Но меры принимаются…

— Так что? Кирилл Александрович?! — услышал Корсаков рядом настойчивый, даже нетерпеливый голос Манакова. — Не можешь поверить, что все так переплелось? Не веришь, до чего мы дожили? — Он чуть скривил губы. И сразу, властно… — Вы должны выполнить… Выполнить свой долг. Коммуниста.

— Не надо… — перебил его племянник. — Кирилл Александрович умный человек. И профессионал. Он все прекрасно понимает.

В этих успокаивающих, вроде бы защищающих его, словах Андриана Корсаков снова почувствовал угрозу.

— А где… Доказательства? — начал Кирилл Александрович и неожиданно для себя сказал: — Пока здесь не будет Генки…

Манаков поднял руку, останавливая хотевшего что-то сказать Андриана.

— У меня нет сейчас возможности… Привести сюда твоего сына! — Его голос был угрюм и правдив. — Ты должен! Мне! Поверить! Мы все сделаем, чтобы обезопасить его.

Он снова остановил порывающегося что-то сказать Карманова.

— Больше этого! У меня нет абсолютной уверенности… Что я могу тебе… — он поднял голос и ткнул в Кирилла пальцем. — Тебе! Гарантировать безопасность! На эти дни…

Корсаков понимал, что с ним говорили откровенно.

— А единственное доказательство? Что твоя судьба сейчас имеет какое-то значение для государства? Это… — Манаков посмотрел Кириллу Александровичу прямо в глаза. — Что даже… Твой отец не смог! И не сможет тебя защитить… Ни тебя! Ни сына твоего…

Он снова, неожиданно энергичным движением, перекинулся через стол.

— Тебе… Этого мало? — Он снова отпал в кресло и, на мгновение задумавшись, продолжил: — Я тебе… Больше скажу. Логинов сейчас должен вернуться от Александра Кирилловича.

— А зачем он там? — не понимал Кирилл. — Что-нибудь с отцом?

Корсаков начал подниматься с кресла, но почувствовал, что Карманов положил ему руку на плечо.

— Иван Дмитриевич… Слишком связан с вашей семьей… — неторопливо, стараясь сказать только самое главное, начал Андриан. — Ты… Наверно, знаешь, что…

— Что… я знаю? — повысил голос Кирилл, почему-то неприятно задетый этой темой. — О чем ты?

Он увидел, как Андриан быстро переглянулся с Анатолием Петровичем.

— Он хочет убедить твоего отца! Что ты… — снова взял инициативу в свои руки Манаков. — В общем, у них… Вернее, у Логинова! Есть доказательства, что ты…

— Что? Я?!

— Что ты… Превысил меру осторожности! И передоверил государственные тайны… Некоему американцу… По фамилии Тернер Бенджамен! — сухо, жестко, рубя фразу, отчеканил Манаков. — Понимаешь? Что я… Смягчаю формулировку?

На Корсакова смотрели тяжелые, недоверчивые, умные глаза Большого Политика, который не верит ни словам, ни доказательствам. Ни обвинениям, ни оправданиям. Он верит только себе, своему чутью, интуиции опытного и прирожденного политика.

— Вы хотите сказать? Что я… — независимо от своих мыслей, независимо даже от самого обвинения, почти маргинально начал Кирилл Александрович. — Что я — «двойник»? «Двойной агент»?

— Да, — услышал он рядом с собой очень спокойный голос Карманова. — Этому тоже есть доказательства. Отчет о ваших разговорах в Остии. И в самом Риме…

— Разговоров? Наших… С Беном? — машинально, не вдумываясь в произнесенные им слова, а что-то настойчиво вспоминая и не в силах вспомнить, повторял Кирилл Александрович. — Может быть! Может быть…

— Вы же от него? Получили данные… О Карсьене?!

Даже не оглядываясь на Карманова, Кирилл почувствовал, что голос Андриана холоднел, отдалялся и одновременно становился нетерпеливее.

— От него, — кивнул головой Корсаков, по-прежнему стараясь в первую очередь разобраться в том, бывшем… Не отдаться этому полуразговору-полувопросу. — Профессор Бен Тернер, видный член демократической партии. Доверенное лицо нескольких крупных партийных деятелей… Некоторые из них могут в недалеком будущем реально претендовать стать президентом.

Кирилл сейчас даже удивлялся гладкости и спокойствию собственного ответа. Конечно, это была профессиональная выдержка, навык, но сейчас это спасало его. Ему нужно… Он обязан… Во что бы то ни стало вспомнить! Вспомнить, когда он первый раз…

В Остии? Или где? Или, может быть, на приеме? В посольстве? Но он где-то видел ее тогда в Риме?.. Да, да… Он точно видел! И даже обратил внимание на ее спутника. И на что-то еще!

«Я была там на гастролях». — Линина фраза — позавчера? — в Домжуре…

— Мне нужна ясность! — резко сказал Корсаков. В кабинете стало тихо. — Первое! Это ваши люди засекли наши разговоры? Второе! — Он уже повышал голос. — Если ваши… Где эти пленки? Без них не будет ни объяснений… Ни докладной!

В кабинете на мгновение — но оно было достаточным! — повисло молчание. Корсаков все понял.

— Он? Повез их… К отцу?

Сознание Кирилла оцепенело… Он понимал, что еще секунда… И он потеряет сознание! Но он не мог! Не должен… Обязан был не позволить себе…

— Зачем? — тихо, непроизвольно, спросил Корсаков. — Только… Зачем же… Отца-то?

«Но ведь не только отца?» — понял Кирилл Александрович.

— Это… Не по-человечески! — услышал Кирилл свой собственный, глухой голос.

Он не понимал, как он оказался у двери.

— Я еду… туда!

Он быстро взялся за ручку тяжелой двери. Почувствовал, что она не открывается, а когда хотел дернуть изо всех сил второй раз, рядом с ним уже стоял непроницаемый, собранный, недобрый Карманов.

— Мы — не договорили! Самих пленок, как таковых, нет! Хотя бы по нашим данным.

Он взял Корсакова за плечо, и они стояли несколько мгновений на месте. Андриан не мог сдвинуть Кирилла. А он не хотел возвращаться.

— Да пойми ты! Дурак! — вдруг услышал Корсаков снова громом раскатившийся по кабинету властный голос Манакова. — Единственное… чем ты можешь оправдаться — это своим письмом. На имя Самого! Только там… На том уровне! Еще можно тебя спасти! Хотя бы привлечь к тебе внимание. Атаковать! А не оправдываться…

Анатолий Петрович махнул рукой: «Ну, сколько вас, «салаг», можно учить?!»

Он движением пальца, почти брезгливо, подозвал Корсакова. И тот неожиданно-послушно вернулся к столу.

— На тебя… сфабриковано… «Дело»! Завтра — никто за него гроша ломаного не даст! Только тебя уже здесь — не будет! А сегодня… Оно прекрасно сработает! На пользу того же Нахабина! А ты что?! К папеньке? Слезы лить? Оправдываться?

Манаков резко поднялся.

— В штыки надо! — Он отвернулся. Потом снова коротко посмотрел на Корсакова и добавил чуть тише: — А старик твой… Привет ему передавай!

«При чем тут привет? Какой привет?» — мелькнуло в голове Кирилла.

— Пора работать! — услышал он за своей спиной кармановский голос. — Так будет… Всем лучше!

Андриан подошел к незаметной в стене двери и распахнул ее. Корсаков посмотрел на него… Потом на Манакова.

— А что? Тот выход закрыт? — неожиданно тихим, усталым голосом спросил Кирилл Александрович, кивая на центральную дверь кабинета.

— В некотором роде, — без юмора ответил Карманов.

Корсаков несколько мгновений стоял посреди кабинета, собираясь с мыслями. Потом кивнул головой, словно решился на что-то. Повернувшись к Манакову… Потом к Андриану, сказал — отчетливо и спокойно:

— Ну, что ж! Когда-нибудь… Но вы все! Ответите мне за это!