3

Тимошин сидел за ресторанным столиком (в нише за складными деревянными перегородками!), как в президиуме.

— Только учти… У меня нет денег! — предупредил он, когда они обнялись, неловко ткнулись щеками, носами по новой, почти государственной моде. — Ирина считает, что они мне не нужны?!

Тимошин хохотнул, но Кирилл Александрович почувствовал, что ему все-таки неудобно из-за этого обстоятельства. Оно словно напоминало о прежнем, вечно безденежном, голодном Сереге. Поэтому он старался стать солиднее, говорил низким, с хрипотцой, голосом.

— Ну, у тебя и хватка! Вытащить меня — в ресторан?! — Тимошин закатил глаза, раскладывая закуску по тарелкам, угощая, чувствуя себя хозяином, принимавшим гостя. Из-за того, что платить за ужин надо было Кириллу, это показалось ему особенно смешным.

— У капиталистов научился? Молодец! — продолжал умеренно-благодушный Серега, поднимая рюмку. — За встречу! Чтоб все были здоровы… И чтобы войны не было, — скороговоркой произнес он тост, а когда выпили, закрыл глаза и смешно сморщился. Словно прислушивался, как водка проходила по пищеводу.

— Фу! Прелесть… — глуповато и по-детски улыбнулся он и, перегнувшись через стол, сильно и неловко хлопнул Кирилла по плечу.

— Ну? Где тебя еще ждет такая «вечеруха»? Со старым товарищем! С такими маслятами? В каком Лидо? В каком Лиссабоне?!

Он расстегнул воротник рубашки, ослабил галстук — темный к темному, не бросающемуся в глаза, костюму, и, одновременно погрузнев, внутренне ощутимо напрягся. «Мол, можно и к делу. Ну»!

Глядя на его тускло-синеватые глаза, цепкие, ленивые и отдаленные, Кирилл Александрович вспомнил мальчишку-таксиста. Ошибся этот нервно-озлобленный сопляк. Отец Тимошина был не сталинский туз, а обычный железнодорожный рабочий на Вологодчине. И приехал Серега в Москву с золотой медалью и по-волчьи жестким прикусом — здесь и моя часть, часть Москвы, науки, благ, власти. И поступил он в университет без малейшего блата, растолкав начинающих «стиляжить» детей генералов, внуков депутатов и академиков. На нем было так крупно написано — «человек из народа», что вся, еще того, сталинского времени, приемная комиссия воспринимала это как самый большой блат, как самое высшее указание.

— Звонил, звонил я… в твои кадры, — сразу беря быка за рога, заговорил Тимошин, с аппетитом, почти жадно закусывая. — Потеряли они твое дело… Ну, что смеешься? И на старуху бывает проруха! Говорят, раз в десять лет такое бывает. Но бывает!

Он развел руками и захохотал, благодушный и недоверчивый.

— Не беспокойся! Найдут, — коротко и жестко сказал он и отодвинул тарелку. Короткий, обидный блеск мелькнул в его взгляде, мол, не смотри мне в тарелку. «Я — другой… Другой! Сытый. И не вздумай напоминать мне о прежних местах в иерархии молодости. Если умный, поймешь…»

— А я и не беспокоюсь. Найдут, конечно! — Кирилл Александрович ел вяло, аккуратно, по привычке старательно пережевывая. Он почувствовал, что Тимошин слишком пристально наблюдает за всеми его действиями.

— Слова не сказал… А прямо в глаза бросается, как ты изменился.

Кирилл Александрович поднял на него взгляд…

— Смотри, сколько баб в зале! Да еще каких баб… А ты даже шеей не крутишь, — чуть смущенно, а от этого неприятно-откровенно усмехнулся Тимошин.

Корсаков оглянулся и через двери увидел в синевато-темном облаке дыма небольшой, плотно набитый зал… Одно, другое женское лицо… Чьи-то хорошо причесанные черные волосы и удивительные… глаза…

Они были привычно, издавна знакомые…

— Ну, вот… так-то лучше. Замер аж! Прямо — в стойку! — с облегчением засмеялся Тимошин.

— Соседка… — машинально ответил Кирилл. Удивился: «Неужели можно быть такой? Навсегда молодой?»

Она же была старше его… Конечно! Кирилл был еще совсем мальчишка, лет пятнадцати, а она уже тогда была яркая, молодая, независимая женщина. Иногда он видел ее с как-то по-особому спортивными, длинноногими, из другой, беззаботно-знаменитой, жизни парнями. То ли спортсменами, то ли мотогонщиками… А может, летчиками? Но старше, старше его! Самостоятельнее, сильнее! Независимее.

Она потом мелькала на Московском фестивале, пела по телевидению. Фамилия у нее была, кажется, армянской. Может быть, по мужу? Нет, скорее это была ее девичья фамилия.

Женщина тоже смотрела на него, очевидно, привлеченная его растерянно-живым взглядом.

Она была, судя по всему, неудавшаяся певица. Взрослое Кириллово знание подсказывало ему, что она несчастлива и в обычной жизни. Сейчас он уже видел, что она, конечно, и постарела, и хоть одета с прежней претензией, но, как раньше говорили, красота ей была не по средствам. Лысеющий, худой, гораздо моложе ее мужчина сидел вполоборота, почти затылком к Кириллу. Было почему-то ясно, что он неудачник, раздражен, слабохарактерен и капризен. Что она не то что любит, но привыкла к нему. За неимением лучшего тащит его судьбу и даже боится потерять…

«Что это я нафантазировал?» — смешавшийся Корсаков понял, что Сергей Венедиктович уже давно наблюдает за ним.

— О-о… — сложив смешно губки, протянул Тимошин. — Да ты еще… Ого-го-го!.. Может быть, там у тебя?.. По секс-вопросам… Неувязочки были? Может, поэтому твои дела и затерялись?

Кириллу были неприятны и его смех, и шутки, и то, что Тимошин понял, что сейчас с ним произошло.

— А что, собственно говоря… — задал он сам себе вопрос. И так же молча и безжалостно ответил: «Это же — первая твоя мальчишеская любовь! Любовь мальчика к взрослой женщине…»

— Я же с Мариной был там! Все эти годы.

— Нашел оправдание! Да при их порнопромышленности никакая жена не сможет остановить. Особенно тебя!

И снова, поковыряв в тарелке, Тимошин неожиданно уважительно и с чуть заметным удивлением закончил:

— Кроме Марины.

И, быстро отведя глаза, спросил:

— Как она? Постарела, конечно?

«Зачем ему так нужно знать, что Марина постарела?» — подумал Кирилл.

— Ну… нельзя же быть вечно такой… Русалкой? — защищался Серега. — Забыл? Что я был влюблен в нее?

— Не помню, — сухо, отрезая этот разговор, ответил Кирилл.

— Что не помнишь? Постарела ли твоя жена? — попытался снова свести все на шутку Тимошин.

Кирилл Александрович поднял на него глаза, и Сергей, вздохнув, почти с завистью сказал:

— А у тебя еще чертики в глазах бегают! — и добавил с каким-то давним уважением: — Порода!

— Говорят… Давить нас надо?! — то ли серьезно, то ли приглашая посмеяться, сказал Корсаков. — Я вот и спрашиваю себя… А стоим ли мы ненависти, зависти? О любви я уже не говорю.

Когда он поднял глаза, то увидел, что лицо Тимошина, оказывается, было ему незнакомо. В нем были неизвестные ему запасы жесткости, тяжко настороженной задумчивости.

Мгновение они смотрели друг на друга, узнавая заново.

— А кто же тебе… Такие мысли внушает? — спросил, наконец, Тимошин. — А я — не верил…

Кирилл Александрович не успел понять, кому и чему не верил Сергей Венедиктович.

— Ну, в диссиденты… Ты меня раньше времени не записывай! — услышал он свой уклончивый ответ.

— А я все думал, чего это Корсаков меня «на ковер» к себе тащит? — будто издалека приглядывался к нему Тимошин. — Отчет за все годы, что там был… Решил потребовать?

Хотя он произнес эти слова и гаерски, несерьезно, напоминая о дистанции, Корсакову все же показалось, что не так уж спокойно у Сереги на душе.

— Мои отчеты ты наверняка знаешь… — развел руками Кирилл, не отступая от едва наметившегося противоборства. — Вроде и я могу? А?

Сергей сидел нахохлившийся, мял губы, проигрывал в голове варианты.

— Нелегко, нелегко… — неожиданно, быстро, по делу проговорил Тимошин.

— Что… Нелегко? — даже подался Кирилл.

— Все — нелегко! — Видишь… даже место для тебя найти — и то нелегко.

— А я вроде не просил? — насторожился Корсаков.

— Не ерунди! — не обидно махнул на него рукой Сергей. — Не будь у тебя серье-е-езных сложностей, ты бы мне просто так не позвонил!

Он подался вперед.

— Марина… так решила?

Кирилл Александрович неопределенно пожал плечами.

— Дети-то уже взрослые? У тебя же дочь невеста? Слышал я! Слышал…

Кирилл понял, что Сергей слышал больше, чем то, что Галя повзрослела.

— А я думал… Ты меня — к себе в отдел? Хотя бы предложишь… — с гусарской лихостью, неожиданной даже для самого себя, сказал Корсаков.

Тимошин замер. Лицо его стало по-детски конфузливо-радостным.

— Ну! Ты даешь! — искренно, во всю мочь, почти естественно засмеялся Серега.

У Кирилла Александровича защемило в груди от жалости к этому тяжелому, чуть нелепому, умному человеку. Он понял, что Серега Тимошин давно несчастлив. Беспокойно, одиноко несчастлив. И если бы Кирилл спросил себя, как он это понял, то, наверно, душа подсказала бы ему: «Сергей разучился смеяться!» Давно не делал этого… И сейчас, нужный, защитный, спасительный смех был для него нелегкой, нерадостной работой.

— Кончай! Прекрати… — строго и жалея его приказал Кирилл. — Раньше для тебя в этом не было бы ничего смешного.

— Ты эти разговорчики не слушай, — наклонился к нему Тимошин. — Русскому человеку только дай затаить зло. Ох, сколько их… В этом зале хотя бы… Вон стоит, смотри! Ждет. Поклонюсь ли я ему?

Кирилл Александрович понял, что эти слова относились к соседу его знакомой, его «феи детства».

Там… Кирилл видел такие лица множество раз, но ему казалось, что у нас их нет. Почти — нет! Нет такого класса или прослойки, или чего там еще — угодников, альфонсов, не обязательно постельных, но и политических, карьерных… Он знал даже их рукопожатия, потные холодные руки. Да, даже липкие!

— Кто это? — Кирилл не смог побороть кольнувшего его интереса.

— Пи-ишет… — протянул Серега. — Мы как-то с ним в опере случайно рядом сидели. Так он из меня душу вынул… Ох, и паршивец!

Корсакову показалось, что в интонации Тимошина прозвучало презрительное, но восхищение.

— Жигач! Фамилия такая…

Он сказал это так, будто эта была не фамилия, а подвид насекомого.

— Ну, поклонись же ты, в конце концов? — вдруг разозлился Кирилл и встал. — Я сейчас… на минутку.

Он, не оглядываясь, быстро прошел в фойе. На стенде вешали новые афиши. Имена певцов были ему малознакомые.

Ему захотелось позвонить домой, хотя само по себе это было нелепо. Длинные гудки в пустой, темной квартире…

Когда он вернулся из туалета и причесывался перед большим зеркалом, оттягивая возвращение в зал, ему показалось, что знакомый женский силуэт проплыл в глубине зеркала.

Кирилл безотчетно напрягся.

— Извините…

Он оглянулся. Она стояла перед ним, и вблизи оказалось, что у нее не яркие, а темные, темные с желтыми стрелами, что ли, глаза. «Рысьи», — невольно подумал Кирилл.

— Спасибо вам… — начала она чуть хрипловатым голосом с едва уловимым южным выговором. Кирилл осторожно поклонился, как бы приглашая объяснить, за что она благодарна.

— Что вы вышли… Севе надо с ним поговорить, — быстрее и тише продолжила она. — Лина меня зовут.

— Кирилл, — он снова чуть наклонил голову.

— Мы с вами вместе не выступали?.. — она потерялась уже в середине вопроса.

— Я не артист.

Кирилл давал понять, что он знает, кто она такая, и это чуть приободрило ее.

— Да, Москва в общем-то небольшой город. Оказывается, что все друг друга знают.

У нее была очень домашняя, именно по-восточному домашняя, скрытая улыбка.

— Им очень надо было поговорить!

— Мне не спешить? — спросил он.

— Меня Лина зовут, — чуть настойчивее повторила она.

— Вы уверены, что Тимошин сможет что-нибудь сделать для вашего…

— Друга, — подсказала она, на мгновение отведя глаза.

— Для вашего друга?

— Если захочет, — Лина подняла лицо, и Кирилл вдруг снова поразился его красоте. Ему показалось, что она умеет, когда ей это нужно, казаться и моложе, и счастливее.

— Ему нужна поддержка. Разрешение… Именно сейчас! Очень нужна.

Она говорила эти, неожиданные для него, постороннего, искренние слова с открытостью и правотой человека, который обращается к другому человеку, такому же доброму, умному, сострадательному.

— Я могу чем-нибудь помочь?

Кирилл снова чуть поклонился, как бы принимая ее тон.

— Боялась попросить вас. Не знаю, на что я надеюсь… — Она снова потупилась, и Корсаков понял, что она гораздо умнее и жестче, и не слишком скрывает это.

— Так что же я должен сделать?

— Я могла бы пригласить вас? Вместе с вашим другом?.. — Она распахнула на него свои, уже кажущиеся только желтыми, глаза, и строгое лицо ее порозовело, прояснилось.

— Не понимаю? — смешался Кирилл Александрович.

— Очень просто. После ресторана заехать ко мне… к нам? «Добить вечер»? — она тихо засмеялась. — Мы же еще не старики?!

— Думаю… это невозможно.

Он взял себя в руки.

— Почему? — быстрее, чем нужно, спросила она.

— Надо знать Тимошина. — Чтобы смягчить отказ, он улыбнулся. — И его жену.

— Жаль… жа-а-аль… — протянула она и, как показалось Корсакову, тут же потеряла к нему всякий интерес. — Ну, извините, — поклонилась она и ушла, словно растворилась в полутьме, все осталось непонятным, даже тревожным.

Считать ли этот разговор знакомством? Почему она обращалась к нему, словно заранее зная, что не нарвется на грубость, отказ, дешевые заигрывания?

Кирилл снова повернулся к зеркалу и невольно провел пальцами по ощутимо-жесткой, к вечеру, щетине. Нет, никак нельзя было бы узнать в этом немолодом, замкнутом, неспокойном лице мальчишку-подростка в вечно драных штанах, в курточке, перешитой из отцовского кителя.

Он стоял вытянувшийся, одинокий, как оловянный солдатик. Компания очень пьяных и очень молодых парней шла прямо на него. Корсаков сделал шаг в сторону, но все равно один из них, рыженький, пухлый, как надувной шар, толстяк толкнул его в плечо.

— Ого… как каменный! — удивленно проговорил толстяк, и его насторожившиеся друзья поняли, что с этим грустным, подобранным мужиком лучше не связываться.

В узком коридоре, ведущем в ресторан, он неожиданно столкнулся лицом к лицу с Андрианом Кармановым. Тот стоял на дороге — крепкий, четырехугольный, с чуть брезгливым выражением узких губ, стриженой головой, которая, как и раньше, придавала ему сходство с заключенным.

— Здороваться надо, — кивнул ему на ходу Кирилл, но Карманов, по обычности, не обратил внимания. И по-прежнему довольно беззастенчиво рассматривал его.

— Ну? Чего уставился? — грубо спросил Кирилл Александрович. — Давно не видел?

— Давно, — усмехнувшись, согласился Андриан.

Они стояли в коридоре, присматриваясь друг к другу. Старые — не враги, не недоброжелатели. А что-то более сложное…

— Не успел приехать, а уже с сильными мира сего? И обязательно надо было привезти Тимошина сюда? Показать, что ты по-прежнему «рядом»? — продолжал ухмыляться Андриан.

— А ты все так же ревнив к моим успехам? — сорвался Кирилл.

— Каким успехам? Где они?

— Ну, а у тебя-то что? — уже не в шутку рассердился Корсаков.

— У меня все, как нужно. — Андриан отвел глаза, и лицо его снова приобрело то фальшиво-значительное выражение, которое так безотказно производило впечатление на людей. «Просто какой-то приблатненный Мефистофель», — с бессильной яростью подумал Кирилл.

— Ты… все там же? — зачем-то спросил он.

— Я много где! — Карманов посмотрел ему прямо в глаза, и Кириллу стало неприятно, что этот человек так хорошо знает его. Пусть знания эти больше чем двадцатилетней давности, но это не утешало.

— Зря ты приперся сюда с ним. Он — пустое место. Пузырь!

Андриан говорил спокойно, со знанием дела, «делясь информацией», которую он сам ценил и знал, что оценит Корсаков. Он делал шаг к Кириллу, и тот понимал это. Хотя сейчас все в нем восставало против малейшей подачки Карманова.

— Не строй из себя Пальмерстона!

Кирилл хотел было уйти, но Андриан взял его за локоть.

— Уж скорее какого-нибудь Волынского или Горчакова! — И все-таки — позвони! — посоветовал Андриан, неожиданно доверительно. — Не забудь, что Тимошин обязан всем Нахабину. Остальное — понял? Кстати, он только что был здесь. Остальное — понял?

Кирилла снова поразили его узкие, очень близорукие глаза. Само их беззащитное выражение, которое Карманов обычно прятал за темными франтоватыми очками.

— Многое можешь выиграть! — отстраняясь и снова надевая приблатненную ухмылку, значительно сказал Карманов. — И все потерять — тоже можешь. Позвонишь!

Он сказал это так убежденно, что Корсакову стало даже чуть холодно.

Когда он вернулся к своему столику, то, еще подходя, увидел, как приятель Лины при виде его поспешно встал.

— Извини. Задержался, — Кирилл сел и попытался собраться с мыслями.

— Щенок поганый! — вдруг выругался Тимошин. — Такому бы… только в желтую прессу!

Он резко отодвинул принесенный кофе, так, что он расплескался на скатерть.

— Шантажировать меня вздумал! — объяснил Тимошин, но тут же замолчал, засопел, дернул раз-другой шеей, словно ему был тесен воротник. — Это все кармановские штучки. Ты видел его здесь? Он вслед за тобой вышел…

Глаза Сергея Венедиктовича смотрели уже зло, придирчиво, подслеповато.

«Выпили они, что ли?» — подумал Кирилл Александрович.

— Видел его? — повторил вопрос Тимошин. — Только не ври.

— А как его дядя? — не отвечая, сам спросил Кирилл. — Юбилей у него вроде скоро?

— Я тебя спрашиваю! — поднял голос Сергей. Казалось, еще минута и он схватит Кирилла за грудки.

— Тише! Успокойся. — Корсаков медленно положил салфетку на стол. Отвернувшись, он смотрел теперь, не видя, в зал. Как будто и не было стольких лет заграницы, чужих стен, лиц, калейдоскопа городов, напряжения, усталости, чужих языков, ни разу не покидающего его ожидания возвращения, нового возраста, приближающейся старости. Здесь, казалось, все оставалось по-прежнему.

Ему стало отчетливо ясно, что ничего из разговора с Тимошиным не выйдет! Что дела его по-настоящему плохи и надо готовиться к самому худшему. Может быть, и найдется где-то для него место, но никто сам предлагать его не будет. Его, это место, надо будет искать, выпрашивать… А может быть, просто пойти в какой-нибудь институт или техникум на кафедру иностранных языков и положить свои бумаги. Тут уж кстати будет и его степень, что он получил между делом, по умному настоянию Марины. Работы было немного, лишь классифицировать свои повседневные дела, придать им некую наукообразность и только огромное количество писанины, оформления, ссылок, перепечаток… Глядишь, сейчас степень и станет палочкой-выручалочкой. Но он знал и другое… Если его вышибли, «выбросили из тележки», то инерция этого падения будет так велика, что об этом узнают в любом институте, куда он забредет. Откажут под каким-нибудь благовидным предлогом. А может быть, и без оного, зная, что он не будет стучать по столу и качать права. Да, техникум, техникум… Это максимально! И то скорее всего где-нибудь в Подмосковье. Какой-нибудь… вроде кооперативного, например в Удельной. Да, да, там первый раз после возвращения отдыхал его отец. Тогда маленький, сгорбившийся, тихий… А может быть, он тогда просто еще не привык к отцу, не знал его. Он был для Кирилла все-таки чужим… странным. Ведь когда отца забрали, а это случилось в середине войны, Кирилл был совсем ребенок. Он помнил только его кожаное хрустящее пальто, блеск зубов, большие белые, сильные пальцы… Какой-то вагон, солнечный перрон за окнами… Возвращение из эвакуации или отъезд? Этого он не помнил!

А когда отец воскрес, то какое-то чувство злого протеста ожило у семнадцатилетнего Кирилла. Отец появился на пороге их комнаты — седой, сгорбленный, смиренный, отводящий глаза. В синем китайском, топорщившемся плаще, как ему показалось, надетом на нижнюю рубаху… Отец был словно виноват во всех бедствиях, боли, нищете, позоре его, Кирилла, болезни матери… И тем более невероятной и даже кощунственной показалась ему, Кириллу, женская сладкая слабость матери при виде этого старого, казенно-опрятного, закрытого для сыновьих и любых глаз человека, которого нужно было теперь называть отцом. И когда Кирилл попытался протестовать, убегал из дома на те часы, на которые отец приезжал к ним из Петушков (его тогда еще не реабилитировали), то мать только молчала. Он чувствовал, как ей было это больно, но был бессилен что-нибудь с собой поделать.

— А отец как? — словно угадал его мысли Тимошин. — По-прежнему с Логиновым дружит?

— Не знаю… — не придав значения вопросу, машинально ответил Кирилл Александрович. Но, посмотрев на Сергея, понял, что сделал ошибку: Логинов, отец — эта часть жизни Корсакова — интересовали Тимошина сильнее старого однокашничества, даже сильнее давешней его влюбленности в Марину.

— Тебе что-нибудь нужно? От Логинова? — спросил Кирилл. — Могу узнать…

И усмехнулся.

— Походатайствовать?

— От помощи Ивана Дмитриевича никто не откажется, — задумчиво сказал Сергей. — И ты… В первую очередь.

И еще тише добавил: — Надеюсь.

Корсаков, не глядя на него, не ожидая дальнейшего, понял, что только ради этих слов тот пришел на встречу с ним, сюда, в ресторан, поправ какие-то новые, обязательные для него, Тимошина, правила. Пришел, чтобы дать понять, что дело Корсакова столь сложно, что сам он не в силах ему помочь. Остается обращаться на самый высокий уровень, к которому принадлежал Логинов.

Корсаков откинулся на спинку кресла, не спеша закурил. Прямо посмотрел в глаза Сергею и спросил:

— Я могу надеяться… На твою откровенность?

— Если не трогать государственных секретов…

Кирилл не дал ему перевести разговор в шутку и продолжил с неожиданным для себя напором:

— Можешь ты мне объяснить — что произошло? Двенадцать лет я проработал за границей. Семь из них — беспрерывно. Один из тысячи советских чиновников. Работал, как полагается. Как я понимаю, неплохо. Ты знаешь — международная организация не самое легкое место, и наши позиции надо отстаивать солидно, научно, иногда жестко. Вроде бы все у меня для этого было. Доверие правительства, мой профессиональный уровень. Меня принимали во всех нужных кабинетах. Хвалили, повышали зарплату. Исправно получал путевки в те санатории, которые мне полагались. Почти со всеми главами ведомств я был в одних делегациях, сидел за одним столом. И не только на конференциях, симпозиумах, генеральных директоратах. А и у себя дома. С кем пил водку… С кем обсуждал перспективную политику… А для кого и покупал какую-нибудь экипировку для дочкиной свадьбы. Что еще? Мне сорок четыре года, кажется, я относительно здоров. Знаю три языка. На крайность, могу быть синхронным переводчиком… Член партии, двое детей…

Он на мгновение остановился. Потушил сигарету.

— Скажи, почему я вдруг оказался не нужен? Ни одного выговора! Ни одной претензии… Ни одного предупреждения. Вчера я был нужен всем! Считал себя значительным, приличным работником. А сегодня? Кто я такой? Я — что, наемник, что ли? Меня можно выбросить, как сношенную пару перчаток…

— Успокойся… — начал было Сергей Венедиктович, но Кирилл перебил его.

— А я и так совершенно спокоен. Я просто не понимаю. А это разные вещи…

Почти детская обида перехватила горло. Он отвернулся.

— Я не в том смысле… — осторожно, наконец, решившись, начал Тимошин.

— Мгм… Все — Не в том смысле! — обидевшись уже на самого себя, буркнул Корсаков. Закашлявшись, достал платок, всем своим видом давая понять, что считает разговор законченным.

— Напрасно ты встаешь в позу, — все-таки продолжил Тимошин. — Это ни к чему… На кого тебе обижаться?.. Корсак! Мы уже не в школе! — почти попросил его Серега. — Даже не в университете… Мы оба знаем, что ты редкий, по-своему уникальный работник! Профессионал, характер. «Нераспространение… Ограничение вооружений… Европейская безопасность…» Это твоя, твоя епархия. Твой конек! Ведь тебе некому было даже послать диссертацию — не нашлось оппонента на твоем уровне! Ты же у нас умница. Рабочая лошадь… Голова!

Он уже стучал по столу, как бы вбивая в Кирилла все эти истины. И сейчас они действительно казались Сергею Венедиктовичу истинами.

— Ты один стоишь пары отделов!

— Ну? — коротко и окончательно успокоившись, сказал Кирилл. — Ну, и что из этого.

— А то… — Тимошин как бы дошел до какой-то вершины, до какой-то двери, которую распахнуть не имел права, не решался… Не знал, лучше или хуже для Кирилла будет распахнуть ее, чтобы он увидел, что там, за ней.

— Кому я перебежал дорогу? — быстро спросил Кирилл и, не давая Тимошину увильнуть, смешаться, добавил: — Ты мне кто, наконец? Враг? Старый приятель? Ну, разберись… В себе-то разберись!

— Честно? — вдруг прямо спросил Сергей, не отводя глаз.

— А как же еще?!

— Я не знаю… Кто я тебе! — твердо сказал Тимошин. Отвернулся. — Я врать — не хочу!

— И на том… Спасибо.

Кириллу вдруг стало так скучно, так противно, что он пожалел, что не уехал на юг и не валялся сейчас, сию минуту, на пляже. С Мариной, с детьми…

Он встал, положил деньги и, не оглядываясь на Тимошина, пошел к выходу. Уже в вестибюле он понял, что Сергей Венедиктович идет за ним. «Обиделся, но не показывает вида», — подумал Кирилл, но сейчас ему это было в общем-то все равно.

Они молча оделись, вышли на улицу.

В небольшом садике, пригибая деревья, буйствовал дождь с ветром, от порывов которого резко раскачивался фонарь. Его неверный свет бился в дрожащем, мокром воздухе. Неожиданная свежесть после жаркой духоты ресторана была пронзительной.

— Ты домой? — обернулся он к Тимошину.

— А куда же еще? — буркнул все более мрачнеющий Сергей Венедиктович. — Ну, вот теперь изжога замучает…

— Поезжай в Карловы Вары!

— И поеду! — зло ответил Тимошин.

— Ну, и поезжай!

— Ну, и поеду!

Как две кошки, только что фыркавшие друг на друга, они в один момент вдруг оба сразу рассмеялись.

— Ох, и идиоты все-таки… Все мы! — Тимошин неожиданно сильно хлопнул Кирилла по плечу. — Да если бы за моей спиной был такой отец, я бы не обращался к какому-то жалкому Тимошину?!

— Да пошел ты! — отпихнул его Кирилл и выбежал на улицу. Ему стало легко, кажется, даже мускулы помолодели, налились силой. Нет, он все же моложе, здоровее и вообще… Счастливее Сереги! Несмотря ни на что…

Никаких такси, конечно, не было… На углу стояли две пары в плащах, под зонтиками, и тоже, безусловно, пытались поймать машину.

— Подождем? Может, кто выйдет из знакомых… — крикнул он жавшемуся под деревом Сергею.

— Тогда чего же под дождь вышли?

— Нечего было свою машину отпускать!

— А ты, что же… Не на своей приехал?

Проехало такси с зеленым огоньком, но не остановилось.

— Гордость московских таксистов неописуема! — уже откровенно злился Серега. — Может, я вернусь? Вызову дежурную?

И Тут одна из десятка машин, стоявших у тротуара, медленно, но как-то неумолимо двинулась и замерла около них.

— Садитесь, — распахнулась дверь «Жигулей».

Тимошин даже отпрянул.

Наклонившись, Кирилл узнал сидящую за рулем Лину.

— Ну? Что ж вы испугались? — подтрунивая над его оторопелостью, сказала она. — Я же говорила? Надо добить вечер…

Оглянувшись, Корсаков увидел, как Жигач уже подсаживает Сергея на заднее сидение.

— А что? Это идея! — согласился Кирилл и, плюхнувшись рядом с Линой, неожиданно спросил: — А выпить у вас дома найдется?

Когда он повернулся к ней со своей свободной, шалой, злой улыбкой, ему показалось, что она давно его узнала. Она должна была его узнать!

Загрузка...