Карьера

19

Воспитывал Логинова старший брат — Александр Дмитриевич. Был он в начале тридцатых главным бухгалтером «Лензолота».

Хромой, с палкой, с золотыми зубами, наголо бритый… Баб у него было раз в десять больше, чем у красавца Ваньки.

Ходил Александр Дмитриевич, сколько брат помнил, в «сталинке», в галифе.

Курил как паровоз, говорил сиплым басом и отплевывался сочной желто-черной гадостью. Периодически находили у него туберкулез, и ездил он лечиться на Дарасун.

Пьянствовал там месяц-другой. Заводил новую жену. А когда… и будущего ребенка. Обратно возвращался в Бодайбо, командовать многомиллионными делами и целой армией артелей из опасных, крепких, «характерных» старателей, которые почитали его за бога.

Пьяниц, «бичей», опустившихся попрошаек терпеть не мог и бил их сам своей тяжелой палкой. Отвечать ему в драке никто не смел.

По ночам Александр Дмитриевич храпел, стонал.

Часто вставал пить.

Сидел в кальсонах и матерился замысловато и тяжко.

Смотрел на спящего Ивана с недневной нежностью.

Думая, что брат спит, он обращался к нему с длинными, ворчливыми, горькими речами.

Поносил золото, людей. Великое «братство людское». Русское, бескрайнее…

Не верил ни в Бога, ни в Черта.

Ни в Советскую власть.

Верил… В какую-то особую Мужицкую Совесть!

Только «мужиков» среди пестрого, хваткого, лебезящего перед ним народа признавал мало.

А если и говорил про кого: «Это настоящий, паря… Это мужик!» — То, как правило, разуверялся быстро, злобно. Казалось, даже с удовлетворением.

Ивана старший брат учил жестоко, не брезгуя палкой.

Провел через рабфак, через Томский университет. Подсказал кому надо, что парень с такой головой должен быть при настоящем деле.

Взяли Логинова инструктором в молодежный отдел.

Когда появился Корсаков, то месяца через два нагрянула на хозяйство Александра Дмитриевича невиданная ревизия. С московскими старыми финансистами, с железными следователями, с латышами-чекистами. Сам Александр Кириллович вызывал старшего Логинова к себе раза два.

Открылось крупное — даже по сибирским масштабам! — хищение. Даже для бывалых «золотишников» дело было невиданное.

Брату грозил расстрел.

Разве что партизанство в гражданскую войну? Да орден Красного Знамени, который он надевал по праздникам, могли отвести смертный приговор?

Брат решительно отмел все подозрения от младшего! От Ивана!

«Брат ничего не знал! Ничего от его денег не имел… А кто имели, сам напишу. Поименно».

Список был длинный.

Народ сочувствовал братьям. Александра Дмитриевича все равно любили за широту, своеволие, за хриплый его бас.

А то, что баб своих одаривал — это дело мужское, кавалерское! «Ну, а сам в одной «сталинке» проходил десяток лет» — все видели.

А Иван-то, младший, беднее самого бедного студента жил.

Это тоже было известно всем.

Старшего Логинова не брали под арест — таков был приказ Корсакова. Две ночи и еще полдня сидели они вдвоем с Корсаковым. Над последними, полными показаниями «великого бухгалтера».

Когда Александр Дмитриевич вернулся в их, с братом, не слишком чистую комнату, не стал отвечать ни на какие вопросы.

Часа два сидел с поникшей головой…

— Мужик! — неожиданно тихо, даже печально — словно подведя черту своей жизни, — сказал он. — Иди к нему. Возьмет.

— Как это?! После всего?

— Слово дал.

Иван понял, что всю жизнь старший брат считал себя — единственной совестью… Единственным мерилом рода человеческого.

Правил краем, как хотел! Кого жалел — из переселенных, высланных, раскулаченных, — того поднимал! От кого толк видел, — то и «звезда во лбу»!

Кого презирал, но терпел. Отговорка — «всем есть надо»!

Но до сегодняшнего дня не знал Александр Дмитриевич Логинов человека, которого мог бы поставить над самим собой. Во всей житейской ладности.

— И откуда он эту… Нашу тонкость? Бухгалтерскую? Может знать?! — пожал плечами старший Логинов. — Ученый прямо! Все московские знаменитости — тьфу перед ним! А он как будто у самого Второва служил?! Кожей… Кожей надо влезть! Во все наши поры! Да в тайнички.

— А он… И служил! У Второва! — выпалил Иван.

— Как?! — громыхнул, не поверив своим ушам, Александр. — Да он же… Комиссар! Граф какой-то…

— У нас-то… Его анкету лучше знают! — простодушно улыбнулся Иван.

Александр вскочил… От ярости он готов был проломить башку своему дураку-брату.

— Да ты что же раньше… Не сказал? Что молчал?

И тут же сник, отбросил костыль. Ушел на свою несвежую кровать.

— Когда… Суд? — после паузы спросил Иван.

Брат не ответил.

— А что… Мне?

— Я же сказал! Возьмет он тебя к себе. Слово дал.

— Он же меня… Не знает!

— Узнает! Мы делами-то моими, поди, часа три занимались. А потом… Все… О России говорили. О людишках… О тебе — тоже!

— Ты ему сказал… Что на гражданской ногу потерял? И как атамана Семенова брал?

— Я ему говорил, — медленно, раздельно ответил старший Логинов. — Что есть… У меня брат… Что выросли мы, отца-матери не помня. Все, на что я в России надеюсь, это на таких, как ты… Уж если ты рядом со мной мизинца не запачкал! Рубля не попросил… А их через мои руки многие тыщи проходили… То, значит, есть… Еще! Есть Святая российская совесть… Чистота природная. Ангельская! «Вот возьми его! — говорю — и начни жизнь с такими! А я — не смог!»

.рат отвернулся к стене и лежал молча. Так тихо, что не было слышно даже его дыхания.

— Я же… Коммунист… — неуверенно ответил Иван. — Какая там «ангельская чистота»? Не те слова! Братуня! Мы… это… Должны… Искупить?!

— Бабы у меня… обстроены! — не поворачиваясь к нему, жестко, как бы подбивая итог жизни, продолжил Александр Дмитриевич. — Те, кого любил! А на других шалав… — Он выругался и плюнул через плечо.

Иван подошел к кровати. Хотел посмотреть брату в лицо, но тот был как каменный.

— К отцу-матери на могилу сходи. Передай — скоро буду, — еле слышно приказал старший. — Сюда не возвращайся. Переезжай в общежитие. Тебе там койка выделена. С завтрашнего дня.

— А что ты… Будешь делать?

— А я пить буду! Три дня!

Иван без сил, но зло ударил его по плечу, но тот словно и не заметил этого.

— Завтра к девяти выходи на службу. Прямо к Александру Кирилловичу. Он все знает.

— Да суд-то… Когда? — закричал Иван.

— Узнаешь! — запахнулся в шинель старший брат. — Иди! Я теперь спать буду. Мне три дня — не спать!

Это был уже приказ. Иван не мог ослушаться…

Он пошел было к двери.

— Вещи-то свои все… Собери? Ишь, разбросался. Книжки… Книжки особо! Перевяжи, чтоб не растерялись!

Он наверняка слышал, как Иван возился с немудреными своими вещами… Как складывал книжки в фанерный ящик, как перевязывал бечевкой.

Когда Иван подошел к двери, то задержался.

— Есть-то… Что будешь? Купить тебе чего…

— Подойди! Попрощаемся, — так же, не поворачивая головы, сказал старший брат.

Ванька упал на него, обнимал-литое, тяжелое, как будто каменное тело.

— Не реви! — тихо, сдержавшись, сказал Александр Дмитриевич. — Не баба! Не перед кем мне ответ держать! Нет над русским человеком Бога! Был! Да какой-то пряничный! Съедобный! Вот и съели его! А из нас самих… на сто человек — один порядочный и то с трудом найдется! А жить-то России надо! Выбираться надо! А как?

Он посмотрел на брата с печальной злобой и слегка провел тяжелой, заскорузлой ладонью по его еще юному лицу.

— Как?! Не молчи! Ответь!

И только оттолкнул брата. Снова отвернулся к стене.

— Саша… Саня! — снова попытался растормошить брата Иван. Но тот только молчал и не двигался.

— Умнее, может, и будешь, — услышал Иван задумчивый, словно отдаленный, голос брата. — Сильнее будешь! Ловчее будешь…

Глухо звучали его слова.

— Только все это… Тебя же от себя самого отгораживать будет. Душа-то не от умных слов или учености! И уж не от ловкости приходит! Нет! От другого! Она! Даже у меня! У старого каторжника! А осталось… На донышке. Ее-то и береги!.. Она нам с тобой, братуха, от матери осталась! От простой ее души. Помни это!

Он некоторое время лежал молча. Только еле вздрагивали его плечи.

— Уходи! А я?! Что… я?!

Он сделал резкий, почти гневный жест — вон.

«Отгуляла Фирсовна — относила кофточки!» — услышал Иван последние слова старшего брата.

Когда он медленно спускался с крыльца, держа в одной руке новый фибровый чемоданчик со своими вещами, а в другой фанерный ящик с книгами, ему послышалось, как в доме кто-то очень громко хлопнул дверью.

Взлетели ласточки, сорвавшись с гнезд из-под покатой крыши.

Когда он вбежал обратно в комнату, Александр, казалось, спал тем же тяжелым, каменным сном, привалившись к стене. И он рывком развернул его тело и увидел в одной руке тяжелый «смит-вессон»… И темное, медленно расползающееся на сукне гимнастерки пятно.

Слева! Где сердце…

Многое забылось в долгой жизни Ивана Дмитриевича. Но тот разговор, тот день… Вспоминались в старости все чаще!

Только одно осталось на всю жизнь. Как зарубка, как табу — до крайности всегда был щепетилен Логинов с деньгами. И еще с наградами, с подозрительными премиями и вознаграждениями.

«Честный мужик», — уважительно говорили про него.

И именно сегодня, сидя за молчаливым столом, он особо чувствовал смысл тех, братовых слов! Тень тех денег, о которых предупреждал брат.

«Один порядочный человек на сотню! — Да и то… Если не поманить всурьёз…»

Да какие у меня-то деньги? Они у жены! У домработницы… Сам-то их в руках забыл, когда держал…

Он еще более плотно укутался в пальто — «не жар ли подступает?»

Дочка с зятем? Так он им даже «Жигули» запретил покупать. Сами как-то заработали… А как? Кстати?

Вот, насторожился и от этих проклятых «Жигулей»… Но сам-то чувствовал, что не там… Не в той стороне — опасность!

Дача — государственная? Машина — ведомственная? Умру — так моих сразу с дачи попросят. Жене — пенсию, в рамках положенного… Особых бриллиантов я что-то на ней не видел… Разве что в Ленинграде как-то купили. И то вдвоем. Расщедрился, сам не зная отчего… Красивые такие камушки на старинной платине.

Он вздохнул, с просвистом, будто сильно перекурился. И этот сиплый просвист снова, отдаленно, напомнил брата.

Есть! Есть у него камни. Только другие — в почках! Дают о себе знать… Но пока терпимо! А потом… в медицинском заключении… Газеты известят! Каких «драгоценностей» он был обладатель?! Да! Недолог уж тот день…

— Вернулся? — повернул к нему голову Корсаков.

— Брата-то моего… Помнишь? — спросил Иван Дмитриевич.

— Ночевать будешь? — резко поднялся старик.

— Сядь!

— Что?

— Сядьте! — хоть и поправился, но по-прежнему недобро сказал Логинов.

Корсаков смерил его взглядом и почти спокойно, по складам, ответил:

— Пока здесь я… Хозяин дома!

Он как бы навис над гостем.

— А брата вашего… Я помню. Прекраснейшим образом! И вам до него… Милейший Иван Дмитриевич!.. Как мне — до Петра Первого!

— В каком же это… Смысле? — принял вызов Логинов. — Что он вор? И растратчик был? А я…

— Он был… Характер! А вы… Как — голыш! Знаете, что это такое? Камень, который вода да время превратили… Во что-то округлое, удобное и незаметное… О тебя — даже поцарапаться нельзя!

— Не будем… В таком тоне! — вдруг спокойно, что-то решив про себя, ответил Логинов.

— Не будем? — старик даже растерялся.

— Посидите с нами… Пожалуйста! Мы тут… ждем кое-кого…

Послышался шум подъехавшей машины. В сенях стукнули двери. Чей-то бодрый, мужской голос шутил. Счастливо смеялась молодая женщина…

Февронья Савватеевна, как всегда, была уже около двери, когда она распахнулась. В столовую влетела сияющая, декольтированная, в вечернем платье Галя.

— Ты откуда? Деточка? — несмело раскрыл дед ей руки для объятия.

— Из Большого! А потом там был маленький прием для иностранцев. А они такие смешные! Я им говорю, давайте по-вашему… Я же немножко училась? А они все по-русски… И так смешно! Так смешно…

— Многоуважаемый Александр Кириллович… — «с места в карьер» начал Нахабин.

— «Многоуважаемый шкаф»… — проворчал старик, усаживаемый Галей в кресло.

— Тогда дорогой Александр Кириллович! — Нахабин быстро наполнил бокал шампанского.

Февронья Савватеевна смотрела на него во все глаза, любуясь им и молодея, тоже молодея.

— Да! «Дорогой»! Цель нашего с Галей столь позднего приезда весьма простительна! Так же, как простительна сама молодость! Хотя бы… Ее? А?

— Это ты-то сама молодость? — ворчал старик, но у Гали было сейчас только одно желание — чего-то еще более праздничного, длящегося, бесконечного.

— Благословите нас! На колени! Галина! — вдруг крикнул Нахабин.

Он так артистично, так легко, по-молодому встал на колени перед Корсаковым, что Александр Кириллович только растерянно озирался вокруг. Рядом с ним, опустив голову, целовала, ласкала его руки внучка.

Корсаков увидел, что Февронья с совершенно серьезным лицом несет ему икону.

— Ты что? Ты что? С ума сошла! — старик чуть не рассмеялся.

— А что?! — хохотал Логинов, тоже чему-то неестественно радуясь. — Не историей же партии? Их благословлять?!

— Ты сам-то… Крещеный?! — приказывала Александру Кирилловичу Февронья. — Значит, имеешь право!

— Но почему именно я? У них отец есть, мать!

— Они согласны! — тянулся к нему раскрасневшийся и действительно помолодевший Нахабин. — Ведь правда, Галочка?

— Согласны! — кивала головой Галя, счастливая Галя.

— Благословлять? Вот так? В домашней куртке?

Февронья уже стягивала с него его теплый полухалат. Под ним на Александре Кирилловиче был старомодный, но прекрасного покроя черный костюм.

Они заставили его даже встать!

Лакированные (или казавшиеся такими) английские, узконосые туфли, свежее раскрасневшееся лицо — все украшало, молодило старика.

— Благослови! Дедушка! Но так… Чтобы было, как раньше! Чтобы хорошо. Красиво было! — просила Галя.

— Странно как-то все это… Скоропалительно! — продолжал улыбаться растерянный старик, подбирая в уме особые, праздничные слова.

Он неожиданно глубоко вздохнул, и лицо его просветлело.

— Будьте людьми! И тогда у вас…

Он хотел сказать еще что-то возвышенное, мудрое, но в это время в столовую с грохотом распахнулась дверь. И ворвался нечесаный, вымазавшийся в чердачной пыли Генка. Лицо его было красно. Руки дрожали…

— Дед! Ему? Гальку? Ни за что! Нет!

Лина и двое мужчин старались оттеснить его обратно в кухню, но он сопротивлялся им с неожиданной силой.

Нахабин, неожиданно увидев здесь Лину, переменился, подобрался. Глаза его стали цепкими и недобрыми.

— Дед! Ты кого? Благословляешь? — продолжал вопить все громче Генка. — Ты? Что-нибудь… Знаешь? Про него?!

Он со всей силой рванулся из державших его рук и бросился к Александру Кирилловичу.

— Я дома! Наконец! Что вы меня держите?! Это мой дед! А вы все? Кто?

Он схватил Гальку за волосы, стащил с нее какую-то шелковую шляпку.

Нахабин перехватил его руку, но Генка был не слабее его. Галькины волосы мотались от одного к другому. Она визжала от боли.

Старик, секунду назад еще ничего не понимавший, вдруг остановился живым, но тяжелым взглядом на лице Нахабина.

— Руки!!! Отпустите моего внука…

Галя, зареванная, раскосматившаяся, покачнулась. Потом неожиданно изо всех сил дала пощечину брату. Тот даже не обратил на это внимания.

— Хорошую бы трепку… Задал тебе отец! — как можно спокойнее, стараясь еще улыбаться, сказал Генке Нахабин.

— Отец? — снова взвился Генка. — Отец! Значит?! А где он? Кстати…

— В командировке, кажется…

Александр Кириллович посмотрел на Логинова. Тот, поморщившись, потянулся за стаканом минеральной воды.

— И ты… Здесь? — в неожиданно наступившей тишине послышался свистящий голос Нахабина… Лина подала стакан Логинову. Тот смотрел на нее, близоруко приглядываясь.

— Что это… — начал было Логинов совершенно бесстрастным голосом, но остановился, вспомнив что-то такое, что не стоило говорить вслух, — все значит!

— Вы же сами просили меня… Нас! Приехать! — делово, даже недовольно ответил Олег Павлович.

— Ну? Приехали… — бесстрастно констатировал Логинов.

Он повернулся к Генке, тот смотрел на него прямо, исподлобья.

— Успокойся! Твой отец — в ответственной командировке. Будет дня через три-четыре… — И неожиданно раздраженно добавил: — И действительно! Задаст тебе хорошую трепку…

— Давно пора! — зло крикнула Галя. Обнимая Нахабина, она прижалась к нему.

Логинов хотел еще что-то сказать, но промолчал.

— Завтра — в десять? — спросил он Олега Павловича. И, не ждя ответа, добавил загадочно: — Не обязательно… Не обязательно!

Февронья Савватеевна пыталась восстановить стол, что-то прибрать…

— Не старайся, — сказал Корсаков. — Благословения — не будет!

Он повернулся к еще не пришедшему в себя Генке.

— Где мать-то… Твоя?

— У нас! — ответил за мальчишку Нахабин. — Дома.

Корсаков повернулся к внучке.

— Ах! У тебя уже… И дом есть? Свой? Или его?

— Наш, — тихо ответила Галя.

— И ты мать свою… Там приютила? — продолжал старый Корсаков. — Заболела она, что ли? В уходе нуждается? Когда матери болеют… Свадьбы отменяются! Да, и отец бог знает где!

Он посмотрел на Логинова, который по-прежнему внимательно приглядывался к Генке, отчего тот невольно начал косить глазами.

— Ну! Что не смотришь нам прямо в лицо? — вместо Логинова спросил старик. — Праздник испортил! Сестру — до истерики довел! Взрослые люди из-за тебя… Полночи не спят! Говори уж что знаешь! Чем тебе этот… — он кивнул на Нахабина. — «Добрый молодец»! Не по душе?

— Он сам… Знает!

Нахабин расхохотался. Искренно! Во всю мощь профессионального умения…

— А ты не гогочи! У меня в доме! — недобро и очень спокойно сказал ему Корсаков. — Да, кстати! Собирайтесь-ка, да двигайте отсюда! Февронья Савватеевна! Распорядитесь, чтобы им место в машине нашли…

Нахабин замер…

Коротко глянул на Галю. Потом на Логинова.

Тот отвел глаза. Галя опустилась на кресло и вытирала платочком, — который тут же стал грязным! — слезы с подведенных ресниц.

— Иван Дмитриевич! Может… — начал было Нахабин.

Логинов поднял на него глаза.

— Поверьте! — заторопился Нахабин. — Это даже комично! Хорошо, пусть моя личность не вызывает восторга… У этого не слишком воспитанного мальчика… Что дальше? Что-то меняется? Как я понял из ваших слов? И при чем тут… Наши переговоры? А теперь меня выпроваживают… В Москву? Все это… Согласитесь! Я должен как-то понять?

Логинов нашел глазами Лину, и та тут же снова подала ему фужер минеральной воды.

— Печень… барахлит, — коротко ответил Логинов.

Корсаков начал медленно подниматься из-за стола.

— У меня… Молодой человек… — обратился он к Нахабину. — Складывается мнение, что вы… Не берете меня в расчет?!

Нахабин посмотрел на него с нескрываемым раздражением.

— Как «хозяина дома»? Это еще простительно… Но если вы всерьез… В полном здравии… Считаете, что мимо меня и моей семьи, которую вы каким-то образом ввели в круг своих… — Корсаков еле сдерживался. — Непонятных мне дел, вы можете пройти? Не посчитавшись с моим… — Теперь он поднял голос. — Моим мнением, то…

— Не стоит! Александр Кириллович… — негромко, но внятно произнес Логинов.

— То вы, молодой человек! Мягко говоря… Забываетесь! — Старик уже гремел. Лицо его было красно, тяжело. — И я дам вам это почувствовать! Сегодня же… Нет! Я не буду никого будить ночью, как того боится Иван Дмитриевич. Ночью люди должны спать! Кроме таких стариков, как мы вот с ним, — он показал на Логинова. — А вот завтра… Завтра — утром!

Он повернулся к Ивану Дмитриевичу.

— Если он… ваш прямой руководитель! Слишком бережет вас!.. Или еще хуже! Так сказать, на поводу у вас…

— Ты что?! — поморщился Логинов. — Говори! Да не заговаривайся…

— Так вот… — настойчиво продолжал Корсаков. — На поводу у вас!

Логинов быстро и зло посмотрел на него, но не решился прервать его.

— Завтра! Я буду в Москве! И буду разговаривать о вас… Дорогой мой… Неудавшийся зять!

— Дед! Ну, что ты! — взметнулась, вскрикнула Галя. — Деда…

— Мои дети и внуки останутся здесь! И за эту ночь… Я все сам выясню у них… — Он ударил кулаком по столу. — Все! Я буду знать больше, чем вы даже хотите… чтобы я знал!

— Лина! — крикнул было Нахабин.

— Я сказал… Не кричать в моем доме! — грохнул по столу кулаком старый Корсаков.

Он обвел всех глазами.

Задержался на Логинове, который сидел, опустив голову.

Сделал широкий и достаточно определенный жест рукой — мол, все свободны.

— Машину? Завтра? За вами прислать? — еще раз попытался сгаерничать Нахабин после неловкой паузы.

— Будет! — спокойно, даже примирительно ответил старик. — Все будет, дорогой мой мальчик. И машина тоже будет!

Пройдя к двери, он сам распахнул ее перед Нахабиным.

— Прошу! Спокойной ночи…

Все потянулись из столовой.

Галя, Февронья Савватеевна и Лина бестолково мельтешились на кухне. Нахабин обернулся к Лине. Прочел по ее губам имя Жигача. И вдруг взорвался:

— Все! Отъездился!.. Не выездной!

Хотя он и сказал это шепотом, Генка от этих слов пулей взлетел по лестнице на свой чердак.

Логинов по-прежнему сидел один посреди разгромленного стола.

— А тебе… что? Особое приглашение? — недобро спросил старый Корсаков.

— Александр Кириллович… — Тихо начал тот. — Ты понимаешь… Чем это все грозит? Что ты… хочешь затевать?

— Для меня? Чем «грозит»? — Корсаков сделал паузу. — Все тем же — смертью.

— А для меня?

Логинов поднял на старика глаза. Они были больны, доверчивы и просили пощады.

Корсаков отвернулся.

Потом сделал шаг, другой к двери. Так же доверительно, тихо сказал: «А я, может… Умру сегодня! В постели?»

Логинов опустил голову.

— Уходи, уезжай! — повысил голос старик.

Логинов подошел к нему, осторожно обнял его. На секунду ткнулся в седую щетину.

— Какой-никакой, а я ведь… Корсаков! Хоть и старый, древний! Но мужик. Глава дома… Имени.

Он сделал жест рукой, показывая то ли на комнату, то ли имея в виду что-то гораздо большее, чем его дом… И тихо добавил:

— Здесь есть еще кое-что мое… И немало! Моего.

— Я тебя спрашиваю! — повысил голос дед.

— Не кричи!.. — испугался Генка. Огляделся. — Как это дед добрался по лестнице до его чердака?

— Чего не стрижешься? — уже тише спросил Александр Кириллович. — Вроде бы… Грива нынче не модна?

— Не на что, — огрызнулся Генка. — Подкинь «тенчик» — постригусь! Даже одеколоном освежусь. Рядом с нами в гостинице аж французский завели!

— Тише! Забыл, что дед еще не глухой?! — Старик усаживался глубже в плетеное кресло рядом с Генкиной раскладушкой. — Что? Ушел из грузчиков?

— Откуда?..

— Ты же в Аэрофлоте… Грузчиком был оформлен… На заграничных линиях. Даже — с допуском!

Генка побледнел.

— Кто? Сказал?

— «По своим каналам!» — старый Корсаков попытался не потерять шутливый тон. — Небось на кого-нибудь из отцовских приятелей вышел. Выканючил: «Дядя Миша… Тетя Маша…» Говори, кто помог тогда туда устроиться?

— У тебя же… «свои каналы?» — попытался еще сопротивляться Генка. — У меня «свои»!

— Ну! — стал недобрым дед. — Говори!

— Они сами меня нашли. Сказали… Ну, что я стану самостоятельным… Ну, и бабки, конечно, были нужны!

Старик сидел, упорно глядя перед собой.

Он не видел внука, а только пытался понять — когда же все это было? Не больше месяца-двух назад! А Кирилл и его жена ничего не знали?

Не знали, что Генка, их сын, значит, уже тогда… Попался «им» на удочку? «Обработан»?

Конечно, парень здоровый. Работа — легкая… Международный аэропорт… Всякие там «Кэмелы», «джинсы», «блекфауэры».

Но главное — доступ к вещам… Прошедшим таможню?!

Идеальная биография Генки… Кирилла! Его, Корсакова, имя как прикрытие!

Но чем Кирилл был им так опасен?! Не только же телеграммой, о которой говорил Иван!

Да! Так опасен, что они готовы даже разделаться и с ним. И с Генкой!

— А почему тогда, когда… Вы еще уезжали на юг? За тобой уже охотились те двое?

Генка молчал.

— Почему они хотели… Расправиться с тобой?

Генка поднял лицо — оно было покрыто красными пятнами. Бесслезные глаза горели страхом.

Старик встряхнул внука, и тот, наконец, заговорил:

— Когда грузили контейнер одного отъезжавшего… Он какой-то наш… Но не русский. Контейнер ударился и развалился. А там было…

— Что? Что там было?!

— Ну, всякое… Золотые вещи! Антиквариат… То, что не было в таможенной записке…

— А кто кроме тебя… Это видел?

— Я! И те… двое! В бункере. Там больше ни души не было! Они-то знали, кажется… Что там — не то! Хотя это шло… Ну, в общем, контейнер этот шел не через таможню! А по их каким-то каналам!

Александр Кириллович молчал, опустив глаза.

«Хватит ли у него сил?»

Молчал и Генка.

— Что ты сделал… Тогда? — наконец, тихо спросил дед.

— Убежал! Просто убежал… Домой! — Генка поднял глаза на деда, надеясь на его одобрение. — Мы же собирались уезжать на юг? С мамой… Но эти… так — «Мелкие собаки».

— И ты тоже… «Мелкая собака»?! — не выдержал, сорвался на крик старый Корсаков. — Как ты мог связаться… С такими людьми?! Ты брал какие-нибудь деньги? Вещи! Сигареты?

— Зарплату… я брал! — тоже крикнул Генка. — За то, что на горбу ящики таскал!

— Тебе, что? Не хватало?

— Значит — не хватало! Много… у матери допросишься?!

— Мог бы у меня… Попросить!

Генка только махнул рукой и отвернулся. Старик слышал, что он тихо плачет.

— Чего теперь говорить! — услышал он только еле разборчивые слова внука.

— Не надо… Гена! — старик осторожно положил руку на его голое плечо. — Этим не поможешь. Не решишь!

Когда Галя утром, часам к девяти, вышла в кухню, ее уже ждал одетый в драповое пальто, с тростью в руках Александр Кириллович. Он сидел у стола, сосредоточенный, хмурый.

— Как «почивали»? — без интереса спросил он.

— Спасибо, — ответила внучка, еще чувствуя утренний озноб после вчерашнего.

— Завтракай. Не торопись. Я подожду.

Февронья Савватеевна уже ставила перед ней кофе, оладьи, сметану, рыбу…

Галя подняла на деда глаза.

— Можно я закурю? — неожиданно спросила внучка.

— Натощак? — удивился старик. И тут же, улыбнувшись, лихим, кавалергардским жестом щелкнул перед ней старинным серебряным портсигаром. На крышке сиял портрет дамы в голубом на чуть потускневшей эмали.

— И я с «вами»? Если разрешите, конечно.

Февронья Савватеевна, не находя слов от возмущения, всплеснула руками.

— Вам? Курить?

— Ничего, мадам! Курил! Почти пятьдесят пять лет! И как видите — здоров и бодр!

Галя видела, что дед ищет ее поддержки! Ее уверенности?! Она осторожно прижалась губами к его руке.

— Дед! А почему ты всегда был такой… Закрытый?

Он молчал.

— Ну, гордый… Отодвигающий от себя?

Галя произнесла эти слова шепотом и сама удивилась этому. Но она знала, что именно этого разговора — шепотом, дыхание в дыхание — хотелось деду сейчас.

Хотелось ему, очень старому, одной ногой стоящему в могиле… И ей самой!

— Нет! Не гордый… — приняв ее интонацию, тихо начал старик. — А! Слова такого — не помню. Не одинокий! Может быть… Ушедший в себя? А?

— Не делящийся — ни с кем… Ничем! — пыталась подсказать Галя.

— Другое! — покачал головой старик. — Пойми… Когда у человека есть одна задача… Трудная, большая. На всю жизнь… У него нет времени. Даже простого желания нет… Делиться, общаться. Спорить!

— А у тебя… Есть такая задача? — тихо спросила она.

— Есть! Была… — задумчиво ответил Александр Кириллович.

— И ты — решил ее?

Он пристальным, долгим, немигающим взглядом посмотрел на нее. Потом ответил решительно:

— Да! Кажется — да…

Гале показалось, что она не умом, а каким-то женским, даже уже материнским чувством поняла, в чем была она… Эта большая на всю его долгую жизнь — задача.

— Как ты живешь? — неожиданно нежно спросил Александр Кириллович.

Галя не смогла ответить.

— Где? Здесь?

— Нет! У твоего мужа? У него! — Александр Кириллович поднялся.

— Потом! Расскажу как-нибудь…

Галя налила себе стакан чая. Села за кухонный стол. Закрыла лицо руками. Ей вдруг так захотелось побыть одной!