Карьера

21

Кирилл Александрович, ближе к полночи, не торопясь шел по узкой улочке вблизи порта.

Дома здесь были старые, двухэтажные, потемневшие от времени и близкой копоти теплоходов в порту.

Где-то играла танцевальная музыка…

Было пустынно и глухо. Но жизнь в глубине домов, во дворах, в закоулках не замирала…

Кто-то вдруг перебежал дорогу и скрылся в доме напротив.

Выдвинувшаяся из-за угла фигура наклонилась к нему и зажгла сигарету.

Но, очевидно, на этот раз нужен был не он… И фигура скрылась.

Во всем чувствовалась близость порта.

Не только в окриках буксиров… В коротком, металлически-гулком лязгании сцепляемых вагонов… В бормотании кранов, шлепающем движении ленивой, густой прибрежной волны… Но в первую очередь в самой оживленности замершей жизни. Еле звучащей глухоте окраины.

В самой таинственности ранней, чужой ночи…

Узкая, низкая комната была в подвале и напоминала прихожую бескрайней, как катакомбы, квартиры.

— Ваа-ай! — И дальше непонятно и длинно заговорила старая, восточная женщина. Она стояла около широкого, круглого, неправдоподобно-огромного стола… На столе была навалена еда и какая-то одежда и свертки… Даже стоял раскрытый чемодан!

На аккуратной, снежно-белой подстилке лежала свежайшая зелень и хлеб. Большая бутылка вина была наполовину выпита. Тут же, на столе, валялись, вразброс, смятые, грязные, здешние деньги.

Старуха широким, привычным жестом пригласила Корсакова к столу.

Что-то снова спросила. Но он не понял. Тогда старуха вздохнула, крикнула — «Айзик!». Но ее не услышали. Она побрела в другую комнату, откуда было слышно негромкое, ворчливое, стариковское веселье…

В той комнате что-то искали! Передвигали мебель, слышалось стариковское кряхтенье…

И еще чей-то знакомый женский плач. Плач молодой женщины.

Наконец, дверь открылась и на пороге появился очень небритый, в седой щетине, старик.

На этом старом, толстом человеке все было странно! Костюм — и все остальное — по меньшей мере от Кардена! А еще обилие золота, драгоценностей!

Шелк галстука… (и какого!)

Бриллиант в заколке!

Плюс к этому булавка!

Кружевной платок! Отличное шевро английских башмаков… Чуть не разрывающихся на подагрических узловатых ногах!

Маникюр! На черных-то ногтях!

На мгновение Корсакову показалось, что перед ним… обыкновенный ряженый!

— Ну?! Как я? «Убрался»?! — с почти детской радостью спросил старик и двинулся к столу на некрепких ногах.

— Что? Молчишь? Не нравится?

Они сидели друг против друга за огромным столом. Корсаков только тут заметил синеву и свежесть его совсем еще не стариковских глаз.

— Пятьсот долларов! — Старик выставил тяжелую ногу в английском башмаке.

— Триста долларов! Тысячу пятьсот!

Он с уважением называл цену каждой вещи, явно приобретенной им только что, днем, утром… Вчера!

Потом, чуть тише, начал называть стоимость перстней!

— Семьдесят пять! Сто шестьдесят… Тысяч!

Попытался перекинуться через стол и радостно показал на перстень с изумрудом.

— Полмиллиона! Целое состояние.

Корсаков молчал. Плач женщины за стеной не прекращался.

— Здесь я только оценивал эти камешки! А привез я их — с собой! Все! До единого…

Старик откинулся на спинку колченогого стула и рассмеялся в лицо Корсакова.

— Это же для вас… Так… Мелочь?

— Кто говорит? — насторожился старик.

— Люди…

— Какие люди?

— Ваша дочь! Например…

Кирилл сказал это просто так, не отдавая себе отчета… Но тут же, по резкому повороту Айзика… По вдруг узнанному, плачущему голосу, Кирилл понял, что Лина здесь.

— Да! Знаю! Ты — большой человек! И с большими людьми… Дело имеешь! — задумчиво, горько, недобро начал старик.

В его ушах стоял плач. Кирилл понял это.

— Что случилось? — осторожно спросил он.

— Мужа ее… Убили на границе. Неудачный переход… — обыденно, как своему, ответил Айзик.

Старик заговорил тускло, отжито, с большими паузами…

— Этот камешек? Он попался мне еще в войну.

Он вздохнул и долго молчал.

— А этот — в пятьдесят девятом. — И эти камушки — самые скучные. Мелочь. Главное — не со мной! Что-то пришлось отдать, чтобы оказаться… Здесь! Отдал, отдал… — Сам догадываешься… Знаешь кому! Вашим же — хранителям устоев и границ!

Глаза его сейчас напоминали Кириллу взгляд мудрой, много раз битой… Но еще живой и ничего не забывшей собаки!

— Ты подумай о другом! — Сколько лет я был у вас перед самыми глазами?! Под вашим ногтем? Вы сотню раз могли раздавить меня!

Он вздохнул, покачал головой.

— Но самое смешное… Что вы не видели меня! Маленького! Мелкого! Глупого! Жалкого, потного человечка! Вы решали — Оо-о! — Какие задачи! А на меня? У вас никогда не было времени! У вас не хватало его… Даже друг на друга! Не только на меня!

Он налил себе немного вина. Понюхал и, поморщившись, отставил.

— А я жил… Я собирал бусинка к бусинке… Все, что вы не видели! Нет! Вы же не видите живых, земных людей! Вы — выше! Или… ниже! А я ровно — на уровне человека! Он мне, я — ему! Нет! Последние десять лет мне не надо было брать… Ничего! Я имел со своего магазинчика свои семь тысяч… И спал спокойно! Я двадцать лет имел канал сюда. И двадцать лет — отсюда!

Он резко обернулся и вдруг крикнул туда, за приоткрытую дверь…

— Ты когда-нибудь… Перестанешь выть?

И тут же с живой резвостью, с неожиданной победоносной злостью спросил Кирилла:

— Ну! И где же вся ваша мощь? Где ваши глаза? Может быть… Они как раз… У меня?! А?!

Кирилл не ответил.

— Что ты знаешь про мою землю? — не поднимая глаз, вдруг коротко спросил Пираев.

— Говорят, скупаете!.. Притом — в интересных местах!

Старик дернулся, но сдержался.

— Я не знаю местного рынка! Мне советуют! У меня хороший агент по недвижимости.

— Не оправдывайтесь. Я ведь не возражаю.

— Все законно.

— Я уже сказал.

— Что? У меня — плохой агент? — серьезно, зло, запальчиво настаивал старик.

— Нет у вас никакого агента. И денег таких нет! — резко, чуть в сторону, бросил Кирилл. — Вы — подставное лицо. Только знаете ли вы об этом? Или нет?! Вот в чем вопрос?

Повисло молчание. Старик закряхтел.

— А если… Знаю?

— Тогда стоит предположить… Что ваши деньги — не от камушков, — Корсаков посмотрел ему прямо в глаза. — И не от магазинчиков!

— И тогда у вас будет со мной… Другой разговор? — тихо, но серьезно спросил Айзик.

— Естественно! Весь круг ваших связей… Пойдет по другой статье… Даже по другому ведомству! Вам… Понятно?

Старик отвернулся, словно разглядывал что-то на стене подвала.

— Но… Ты здесь. А твой сын… Там?

Старик каким-то стылым взглядом смотрел на Кирилла Александровича.

— Я же вам сказал… — как можно спокойнее ответил Корсаков. — Что я — никто! А сын действительно… Там! А не здесь! Не в подвале.

— Ты надеешься?.. На них? На своих? — настаивал он. — На кого? На Нахабина?

— Я все сказал, — как можно спокойнее ответил Корсаков.

— Опять — героизм?

— Служба.

— Нет! Это не служба! Служение… — Старик поморщился. — Жаль!

— Кого?

— Тебя! — И добавил: — И мальчика твоего. Тоже жаль! Мальчика. Сына!

Корсаков пожал плечами, но старик продолжал.

— Неужели ты до сих пор не понял… Что ты такой же чужой! Как и я? И там! И здесь! И для них! И для меня…

Он отвернулся, двинул губами.

— Ты защищаешь… идеи? А «они» — защищают свои удобства! Деньги. Положение… Все ваши — я не знаю других! И поэтому — я ближе им, чем ты! Поэтому я — здесь! А ты… Не знаешь, как и когда вернешься! Обратно! И что они… Там! С тобой сделают! А? Ты поднял какую-то микроскопическую бучу — и вот! Тебя — нет!.. Нигде! Кроме моего подвала…

Он рассмеялся.

— Ты даже семьи своей… Прокормить не можешь! Сына не можешь защитить! А через полгода — год… У тебя не будет десятки, чтобы задницу прикрыть! Ты за правду? Да? Я тоже — за нее! Так — слушай! Когда докладывают наверх — помнят, что любая правда ранит! А старые люди, как ваш Великий… Любят покой! Старые люди любят… Чтобы их называли — «миротворцами»! И тогда очень просто получается, что ты — двурушник! «Двойной агент»! «В то время, когда Сам… Прикладывает столько сил! Чтобы обеспечить мир!.. Такой-то и такой-то!.. Заявляет, что они плюют на все… Его! Личные! Попытки!

Старик задохнулся. Потом недобро рассмеялся.

— И правильно делают! Что вооружаются… Я бы тоже вооружался! До зубов! Потому что тоже вас… Боюсь!

— Жигач? Он — был ваша связь? — неожиданно спросил Корсаков.

По испугу старого человека понял, что это было так.

— Что ты… Орешь? — развернулся к двери старик.

Он выпил залпом почти полный бокал темно-красного, как кровь, вина.

— Полдня воет! — он пожал плечами. — Севку ее пристрелили на границе.