Карьера

18

Единственное, о чем мечтал сейчас Генка, завернувшись в теплое, старое одеяло, все еще дрожа, — это чтобы о нем забыли! Все! Все!

А пуще всего мечтал Генка, чтобы никогда в жизни он не увидел тех, двоих… Парня из Аэрофлота и второго, желтолицего, кудрявенького. То ли мальчишку, то ли старика?

Ведь наверняка парень из их компании чуть было не выбросил его из тамбура южного экспресса. Именно в том месте, где поезд сворачивал на большой скорости к жутко глубоким меловым карьерам.

Генка сумел увидеть нож в руках того рыжего, спортивного вида парня, успел каким-то первобытным, не рассчитанным ударом ботинка выбить нож из рук «рыжика»… Но сам покачнулся и вылетел на полной скорости из поезда.

Верная смерть была бы ему, если бы он, как-то по-мальчишески собрав свои длинные руки и ноги, тяжело, больно ударившись о летящую, каменную землю, бешено раскручиваясь, не полетел бы вниз, в карьер.

Он сумел ухватиться обеими руками за крепкий куст! Всеми десятью пальцами! Поймал левой ногой какой-то уступ…

Поезд в этот момент скрывался за поворотом, и Генка не был уверен, что «рыжик» (а может, он был там не один?) не спрыгнул, чтобы добить его…

Едва придя в себя, Генка бросился бежать по пыльной еле заметной тропинке. Пригибаясь и одновременно понимая, что его длинная фигура (Черт! Почти два метра!) все равно видна издалека… Зная, что ему наверняка не спастись, он все равно бежал, бежал, пока не кончились силы.

Когда он отдышался, огляделся и начал осматривать себя… «Да! Своим видом он мог только пугать людей!»

Все, кроме джинсов, было рваное, грязное. Сам он был весь в быстро наливающихся синевой кровоподтеках, ссадинах…

Сильно болела голова. Саднила кровоточащая от содранной кожи правая рука.

Он с трудом добрел до светлого, бьющего из зелени ручейка. Выстирал остатки рубашки. Посмотрел на отцовскую замшевую куртку, которая была располосована в трех местах.

Именно испорченная вконец замшевая куртка больше всего вывела из себя Генку.

«Ну как? Как? Я все объясню отцу?!»

Он еще раз инстинктивно опасливо огляделся…

Стоял мирный, жаркий, спокойный полдень.

Желтели бесконечные, расползшиеся по невысоким холмам хлеба. Вдалеке синел лес… И сама жизнь, земля еле заметно дышала в солнечном, туманном мареве…

Генка неожиданно и глубоко заснул.

Спал ребенок, с худыми, но уже наливающимися силой плечами… С тонкими городскими, белыми руками.

Лицо его уткнулось в землю, в траву, как в мягкую, домашнюю подушку… Он тихо посапывал и только изредка глубоко вздыхал во сне.

Губы его от пришедшего покоя раскрылись, и могло показаться, что он специально вытянул их, чтобы выпить что-то — то ли сам воздух — покойный, дневной, чуть влажный… То ли дотянуться до чуть брызжущего ручейка, который переливался и звенел в полуметре от его разбросавшейся сонной фигуры.

…На базаре в Белгороде он, продав джинсы, купил кое-какую одежонку. Местными поездами добрался до Тулы. Оттуда ехал уже без билета…

То там, то здесь еще мерещились ему лица «ангела»… Или еще кого-то… Из «их» компании!

Лицо его потемнело от загара, от нечастого мытья. Когда тульский поезд проходил, не останавливаясь, мимо станции, где жил дед, у него мелькнула мысль — выпрыгнуть на ходу. Но поезд шел со скоростью почти восемьдесят километров в час, и Генка испугался.

На вокзале в Москве он увидел (или ему показалось!), что за ним идет какой-то мужик.

Идет неотступно.

Генка побоялся идти прямо домой. Тем более что ключей у него не было…

Он позвонил раз, другой по телефону. Дома молчали.

Конечно, у него были приятели… Знакомые его и отца, но в таком виде? Разве мог он кому-нибудь показаться?!

Когда он уже твердо решил ехать к деду и направился из маленького скверика (напротив вокзала, где утром, днем и даже вечером, пользуясь московской жарой, кое-как обживался приезжий народ), он почувствовал, как сзади его кто-то окликнул по имени.

— Геночка! Папенькин сынок! Ты что… Хиппуешь? — перед ним стояли двое…

«Ангел»! И еще какой-то незнакомый тип… В аккуратном, почти форменном, но без погон, плаще.

«В начищенных ботинках»! Это Генка зачем-то отметил.

— Ну? Пойдем? — тихо, так чтобы слышали только они трое, сказал «Ангел». — Обсудим… кое-что!

Генка хотел было дать «деру», но ноги не послушались его…

«Плащ» взял его за локоть, и как ни пытался сопротивляться Генка, тот был явно сильнее его.

— Может… Маленькая прогулочка? До товарной станции? — нехорошо, но спокойно улыбаясь, спросил «Плащ».

— Нн-нет! — передернулся — как от испуга! — «Ангел».

Генка хотел было крикнуть, позвать милиционера, людей… Но только хрип еле прошелестел в его горле.

— А зря! — покачал головой «Плащ». — Один раз — «сбёг»? Ведь сбёг! А? «Ангел» мой?!

«Ангел» отвернулся и покраснел.

— Или, может, отпустить парня? А с тобой — пройтись до товарной? Хорошие маршруты есть… Самарканд! Или Нарьян-Мар! На худой конец — Благовещенск!

Сипло засмеявшись, «Плащ» возвел глаза к небу. «Ангела» снова передернуло…

— Что… я? Я — не он! — тихо, но страдальчески, требовательно зашипел «Ангел».

— Да ты… Не вертухайся! Следят же… — печально сказал «Плащ», по-прежнему мертвой хваткой держа Генку.

Тот представил себя сейчас со стороны… Грязный, с путаными волосами… В каких-то немыслимых, коротких брюках! В старой, солдатской куртке — на голое тело…

Да кто заступится за него? За такого?

Раньше он сам бы обошел — за три версты! — такую компанию! И себя — сегодняшнего! Такого…

Мало ли бродяг, темных личностей, алкоголиков, людей дна ютится около вокзалов?!

Это дело милиции, а не порядочных людей!

Да и милиция и то, казалось, брезговала ими.

— Чего домой-то… Не идешь? — вдруг спросил «Ангел». — А то пригласил бы «товарищей»?!

Он подмигнул «Плащу». Тот не среагировал.

— Ключей н-нет, — еле слышно ответил Генка.

— Дела какие! — протянул «Ангел». — Ты не думай — мы люди порядочные… Чужого нам не нужно!

При слове «порядочные» Генку передернуло.

— Заглянем только в домашний бар… Припас, наверное, папаня. Наклеечки разные… А? Он у тебя… Пьющий?

— Кончай! Бузить… — строго сказал «Плащ», и «Ангел» снова сжался. — Дело надо — доделать!

Генку свело, как от холода.

— А может он… Забыл? — почти просительно вступился «Ангел».

— Вернее будет, когда навсегда… Забудет, — в рифму, тихо почти про себя сказал «Плащ».

Генка понимал, что это все как-то нереально… Улица… Близкие вокзалы… Толпа… Трамваи… Перепутья проводов! А реальна только его близкая смерть! И полное бессилие воспротивиться, оторваться! Отодвинуть ее приближение…

— Да, я ничего… Не видел! — пролепетал Генка. Он почувствовал обиду бессилия… И еще — непрошеные слезы на глазах.

— А в туалет? Не хочешь? — что-то решив, то ли спросил, то ли приказал «Плащ». В следующее мгновение он уже волок Генку к аккуратненькому, одноэтажному зданию из светлого кирпича.

Генка резко попытался вырвать руку, но у него снова ничего не получилось.

— Крикнешь! Пришью, — тихо и властно сказал «Плащ». Сквозь легкую ткань куртки Генка почувствовал острие ножа.

— Там нельзя… — лепетал «Ангел».

— Можно, — «Плащ» упрямо, неумолимо тащил Генку к туалету. — Мальчик… Какать хочет? Закроется в кабинке… Народу там мало! Старуха за окошком не в счет.

— Я не хочу… Какать…

— Захочешь! — прервал его «Плащ». — Захотел сотню — в долларах? Теперь… И «какать» — захочешь!

Генка, неожиданно для них обоих, всем телом резко рванулся вперед… Инстинктивно ударил каблуком в коленку «Плаща». Тот взвыл! Схватился за нее, но не упал. Мальчишка сделал два длинных, нелепых прыжка и, что-то неистовое закричав, бросился бежать по платформе.

Тут же засвистел милицейский свисток.

Кто-то в форме бросился ему наперерез. Генке показалось, что вот оно — спасение… Жизнь!

Но все равно чувство жгучей опасности не позволяло ему остановиться…

Он только увидел с другой стороны платформы на площади прибывший автобус. Он в два прыжка оказался около него.

Генка было уже занес ногу, чтобы вскочить в него, как почувствовал, как кто-то двинул его сзади… И он ударился грудью о закрывающуюся дверь.

Потеряв сознание, Генка рухнул навзничь.

…Когда он открыл глаза, над ним стояло несколько человек.

— Ну, проходите! Проходите! — нехотя, но требовательно говорил милиционер с брезгливым лицом.

Он наклонился к Генке, повернул его голову — в одну сторону, в другую…

— «Скорую» надо? — раздалось в небольшой толпе. Особенно волновалась пухленькая, немолодая женщина в жакете до колен.

— Сотрясение мозга! Точно! — послышался другой, ленивый, безучастный голос.

— Документы? — спросил Генку милиционер.

Тот попытался, лежа, пошарить по карманам.

«Документы его далеко на юге! В материнской сумке…»

— Нет? Значит, документов? — как само собой разумеющееся, сказал милиционер. Он был серьезен, молод, недоброжелателен.

— Мы его — знаем! — услышал Генка голос «Плаща». — Он здесь… недалеко живет!

Милиционер распрямился, аккуратно и не торопясь отряхнул руки.

Без доверия посмотрел на «Плаща»…

— А ваши? — Он выбросил вперед руку, как будто принял вызов. — Документы!

Генка увидел, как «Плащ» и «Ангел» быстро переглянулись.

— Ваши? — уже хмурясь, настаивал милиционер.

— Это они! Они! Его куда-то волочили! — снова оживилась баба в необъятном жакете. — Ох, нехорошее… Что-то с ним хотели сделать?

Милиционер только чуть повел глазами, и она замолчала. Отодвинулась в задний ряд небольшой толпы.

— А что? — спорил «Плащ», краснея и даже с вызовом поглядывая на милиционера. — Почему это мы? Должны предъявлять документы? Они у нас… Есть! Уж вы-то не беспокойтесь!

— Вы куда? — вдруг крикнул милиционер и ловко, цепко схватил «Ангела».

— Я? Я никуда… Я здесь! По нужде…

Генка начал медленно подниматься. Какой-то старик, жилистый и еще крепкий, помог, поддержал его.

— Всем стоять на месте! — оживился молодой милиционер. — Так… Значит! Ни у кого… Документов — нет?!

«Плащ» вдруг быстро показал милиционеру какую-то книжечку и хотел было тут же спрятать ее, но милиционер, зардевшись от недоверия и внутреннего сопротивления, задержал ее в руке. «Плащ» тоже не отдавал.

Так они и стояли оба, красные, вцепившись в темно-красную книжечку, завернутую в целлофан.

— Ох! И схлопочешь… Ты! — с угрозой протянул «Плащ».

Генка заметил, что «Ангела» вблизи уже не было…

— Прошу не угрожать! При исполнении… — взлетел до мальчишеского фальцета голос милиционера. — А фамилию вашу и должность… В протокол должен занести!

— А что? Собственно говоря… Случилось? — обезоруживающе улыбнулся «Плащ». — Парень бежал… От вашего свистка? Я помог его задержать! Я его — не знаю! Отвечать за него — не хочу! Сами и выясняйте…

— А где же ваш… «Товарищ»? — быстро оглянулся милиционер.

— Эх, ты! Тютя! — с откровенным презрением сказал «Плащ» и с независимым видом пошел прочь от него. Генка знал, что далеко он все равно не уйдет. Будет где-то рядом…

— Пошел отсюда! — вдруг рявкнул Генке растерявшийся, уже злящийся на самого себя милиционер. — Тоже! Всякая шваль… В Москву! Лезет!

Генка с высоты своего роста видел, как те, двое, прикрывшись редкими, пыльными кустами, чуть отдалялись по скверу, но где-то они все равно будут поджидать его.

— Не пойду! Никуда!

— В отделение… Захотел?

— А может… И захотел!

— Только нет у меня… Времени! С тобой мараться! — Наступал на него милиционер. И вдруг нашел выход. — А, ну… дыхни!

Генка со злостью, разинув рот, дыхнул что было мочи…

Гнев молодого милиционера был какой-то неопределенный, но Генка готов был ругаться и ругаться с ним до бесконечности. Пока не исчезнут, не уйдут совсем те, «двое»…

Но он же знал! Что они — не уйдут!

— Геночка! Что с тобой? Почему… Ты в таком виде?! — услышал он вдруг чей-то женский голос.

К нему через толпу торопливо пробиралась высокая, смуглая, очень красивая женщина.

— Ты что? Тетю Лину не узнаешь? — она бросилась к нему на шею и поцеловала его. Генка почувствовал, что она сама дрожит… Но все равно сейчас она — была его спасение!

Милиционер, мгновение назад смотревший на него зло, раздраженно, теперь, кажется, тоже радовался появлению этой вполне интеллигентной, столичной и даже вроде значительной дамы…

— Это… Мой племянник! — объясняла она милиционеру. — Родители на юге! Вот он немножко и распустился… Знаете, молодежь?! Играют… Во всяких там… «хиппи»!.. «панков»!

Милиционер успокаивался все явственнее и уже готов был с высоты своего двадцатипятилетия простить и даже понять папенькина сынка.

— Ничего! — обратилась Лина к мальчику. — Сейчас мы поедем на дачу! К дедушке! Там сегодня все свои… Дедушка тебя ждет… Февронья Савватеевна уже пироги, наверно, испекла… И гости будут!

Генка, у которого закружилась голова от неожиданной предательской слабости, в последний раз посмотрел на тех, двух, за кустами…

«Плащ» внимательно вглядывался в Лину. Вдруг лицо его стало растерянно-серьезным! Он, что-то быстро сказав «Ангелу», решительно пошел прочь.

Генка понял, что он… Спасен! Но в тот же момент ему почему-то подумалось, что эта эффектная, пахнущая французскими духами, откуда-то даже знакомая ему женщина тоже видела тех двоих…

«Значит, — подумал он. — Она… с ними? Или только знает… Их?! Нет! Он уже ничего не мог понять… Ничего!

Милиционер козырнул. Лина, царственно улыбнувшись ему и всей толпе и одной своей улыбкой потушив весь этот маленький уличный инцидент, взяла под руку качающегося Генку. Они двинулись к ее «Жигулям».

— Куда… Мы поедем? — спросил он, когда она распахнула перед ним дверцу. Генка снова был настороже.

Лина быстро посмотрела на него.

— Я же сказала… К Александру Кирилловичу! На дачу… — Лина положила мягкую свою ладонь на его плечо, чуть задержала пальцы на худом его затылке.

— Не бойся, Геночка… — сказала она устало. Они уже сидели внутри машины. — Накинь ремень. В какой-то степени… Я ведь действительно… Почти твоя тетя!

Ее разворот перед идущим навстречу трамваем был так безукоризнен, что Генка, краем сознания, понял, что она так же, как и он, стремится убежать, исчезнуть с этого невеселого места…

Она хорошо вела машину, главное — смело.

Генка улыбнулся.

— Вы «их»… Знаете? — впрямую, как сообщницу, спросил он.

— Знаю! — невесело усмехнулась Лина.

На мгновение она залюбовалась мальчишкой. Даже и в таком виде он был хорош, этот «корсаковский отпрыск».

— Вы… С ними? — с той же наивной, обескураживающей легкостью снова спросил Генка.

— Как видишь… — не сразу ответила Лина. — Я — с тобой!

— И мы действительно… Едем к деду?

— Действительно!

— А как же… я? Во всем этом? А от дома у меня ключа нет!

— Что-нибудь придумаем, — смотря прямо перед собой, задумчиво проговорила Лина.

— Может… Я еще раз позвоню? Может, отец, наконец, дома?

— Его нет… в стране.

— Почему? В командировке? — с мальчишеским уважением спросил Генка.

— Да! Еще… в какой!

— Значит… Все — в порядке? — еще раз переспросил Генка.

— А! Порядок! — вдруг бросив руль, лихо всплеснула руками Лина. — Как это скучно! Когда — порядок! Везде — порядок! Во всем — порядок!

Она нажала на акселератор, и «Жигули», вылетев на осевую, начали считать одну за другой машины, оставшиеся позади…

— Ну! Вы даете… — почти кричал — от шума ветра — Генка.

Взгляд Генки упал на его одежду, и он снова помрачнел. А ведь… Дед может просто выгнать его! В таком виде?!

— Пустое! Сейчас заедем… В «Березку». Купим тебе кое-что… Для дачи. Переодеться?

Не успел Генка удивиться, как машина свернула на набережную к валютному магазину.

Через десять минут они уже выходили оттуда. Генка был одет во все новое, «штатское»… Вещи на нем еще не потеряли складок от только что снятых упаковок.

— Ну, и рост! На тебя… Только в Австралии покупать! — смеялась Лина.

— Вы — иностранка? — осторожно спросил Генка, помня, как она расплачивалась в «валютке», из толстого бумажника, не нашими купюрами.

— Ну, да! Иностранка! С Лялиного переулка!

Они мчались теперь по знакомому загородному шоссе. Начинало быстро темнеть.

Генка видел, что лицо Липы было одновременно — и усталым, и собранным.

— Тетя Лина…

— Зови меня просто Лина. Я не так стара! — резко сказала она.

— Лина! Скажите… Они говорили?

— Кто, они!

— Ну, те! Двое…

— Да?..

— Что-то они говорили… Про «товарную» станцию? Какие-то маршруты? Самарканд. Благовещенск. И смеялись так… Нехорошо?!

Лина помолчала.

— Не надо…

— А все-таки…

— Не надо!

Генка замолчал.

Ветер рвался в открытое окно.

Так хотелось жить! Просто жить! Не хотелось думать о том, что было только что… А ведь что-то было! Почти рядом! Как же он… Должен быть ей благодарен?!

Он невольно потянулся к ней и осторожно поцеловал, вытянув пунцовые губы. Ткнулся то ли в ухо, то ли в висок.

Лина только вздохнула и почему-то достала платок. Некоторое время она не могла им воспользоваться… Она упорно, даже с какой-то злостью, обгоняла идущий на большой скорости автобус. Наконец, вырвалась вперед…

Крикнула что-то усатому, моряцкого вида, шоферу. Мотнула головой, словно что-то смахивая с ресниц. Вытерла платком глаза.

— А все-таки? — еле слышно попросил Генка.

— Очень просто! — не сразу и тихо начала Лина. Она говорила без выражения, устало и делово. — Берется «провинившийся». Такой вот паренек… Вроде тебя! Пеленают его в рулончик. Неважно чего — газетной бумаги, кожи, главное, чтобы не развернулся, не мог кричать! Пусть даже дышит, только кляп в рот… Бросают в пустой товарный вагон. Ставят пломбу. Прицепляют его к какому-нибудь поезду дальнего следования. Самарканд? Или Благовещенск? И катит этот товарняк… С мальчишкой — по всей стране. Мимо Волги и Урала, мимо рек и озер… Перекантовывают его по разным путям — на каждой сортировочной станции. Катит он через всю Россию… Катит и катит…

— И никто… Не знает?

— А откуда же? Пломбы все на месте… Вагонов-то — миллионы миллионов! Приходит, наконец, вагончик на станцию следования… «С подарочком». Глядишь, месяц еще там простоит! Вскроют, наконец! А там…

— А там?! — попытался выговорить Генка…

— А там… Мумия!

Лина еле успела свернуть к обочине, Генка вылетел из машины. Его начало бешено рвать.

Его шатало… Рвало и снова рвало… Снова и снова! Выворачивало и выворачивало… Как будто он был бездонный…

Лина подошла сзади. Обняла его, поддержала его обмякшее тело. Вытерла чистым, надушенным платком. Лицо, губы, лоб…

— Поедем?! — не сразу попросила она.

— Поедем… — тоже не сразу согласился мальчик.

Она сняла с себя кофту и накинула ему на плечи. Его перестало колотить…

Она повела его к машине, усадила в кресло, обошла машину и медленно, осторожно двинулась с места…

Когда она, наконец, набралась смелости и повернулась к Генке, он спал. Белый как мел… Лицо его было детским, спокойным… Только тень на ресницах, на висках, да резко обозначившиеся углы губ чуть-чуть напоминали ей не живое лицо подростка, а посмертную маску…

Она остановила машину, выключила фары.

Положила голову на руль и долго, безутешно и беззвучно плакала. «Билет до Рима, виза, все документы — в сумке. Завтра, в 9.45, Шереметьево!»

Ребенок не проснулся.

Неужели завтра? Днем? Она будет свободна?! А Севка? Севка… Севка! Ведь только он может доставить оставшееся! Самое ценное!

Мимо затихших, без огней, «Жигулей» промчался — с короткой сиреной — кортеж длинных, тяжелых машин на огромной скорости.