Карьера

25

Кириллу не хотелось перебирать в памяти все, что случилось после его поездки в Европу, после похорон отца.

Скорый и неправый суд над ним…

Нет, конечно… Никакого, формального, суда не было! Его просто снова обвинили в старой дезинформации. Не помогли ни отчаянные телеграммы посла. Ни бурное заступничество Манакова. Дальше Нахабина не дали Манакову раскрутить подлинных главарей. Заступников. Главных виновников… А Логинов, как понял Кирилл, не решился поддержать старого «друга-недруга». Раскрыли Нахабина? И «спасибо»!!! А дальше — «Высочайший запрет»! Это понимали многие…

На покойного Нахабина списали все грехи… А на Кирилле — отыгрались.

«Сомкнулись воды»?!

Вся его поездка… Здесь в Москве показалась некоторым ребячьей запальчивостью… Сложноскомбинированные планы Манакова и его племянника тоже были сданы в Архив.

Как, впрочем, в архив сдали и его самого, Кирилла Александровича Корсакова…

Вопрос, как говорится, «был снят»!

Логинов не принял его, и только через помощника передал, что ему, Корсакову, пора заняться научной работой… Историко-архивное управление — самое подходящее место…

В конце года произошли естественные, но важные изменения — умер «Сам», глава государства. Проводились собрания в учреждениях, в коллективах. Провели его и в их архивном управлении. Установка оставалась прежней — «безопасность, безопасность и безопасность…».

Кирилл Александрович не выступал, хотя ему и предложили. Он занялся материалами Кучук-Камбарджийского мира…

Почему? Он и сам бы не смог ответить…

Постепенно и этот, чуть возникший интерес к старым тайнам дипломатии угас в нем. Последние полгода он привык сидеть за своим удобным столом у окна, разложив одни и те же бумаги. Незаметно для себя, отчужденно, внутренне затихнув, изучая широкую Садовую улицу.

Его почти никогда не звали к телефону. Только в те траурные декабрьские дни позвонила счастливая Марина — Галя родила внука. Конечно, его назвали в честь деда Александром.

Поздравил и Тимошин.

— Ты… Не закисай! Еще все — впереди! — бодрясь, буркнул Тимошин.

А Кирилл вроде бы и не закисал?

Он занялся йогой. Судьба его свела с группой таких же энтузиастов из смежного академического института, там они и занимались.

Пусть будет эта придуманная кем-то внутренняя сосредоточенность на собственном организме… На уровнях покоя… Отъединения души от тела. Но все-таки эти занятия привели его к тому, что он действительно вроде бы успокоился, отошел от тех проблем, которые мучили его еще недавно.

А следствием этого возникло сначала пусть внешнее, нарочитое, а позже — окрепшее равнодушие к тому, что будет в дальнейшем с его жизнью…

«Поживет, поживет! Да, и умрет… В один прекрасный час!

Растворится в этом мире, откуда и пришел. Как песчинка в пустыне… Как один из миллиардов… До него… И после него!»

Вспоминалась старая мудрость Иоанна Златоуста: «Не время проходит, это мы проходим…»

Долгое время саднившая душу обида на самого себя, досада стали отступать…

Сама жизнь, будто море во время отлива, отодвинулась от него.

Одновременно отодвинув мысли о Марине, о детях, об их будущем…

Как-то утром они проснулись с Мариной на даче, в старой деревянной, скрипучей постели. Кирилл, еще не открывая глаз, сказал: «Машину придется продать! Пока ее Генка совсем не разбил… Дачу придется пока тянуть. А тебе, мадам… Придется укладываться в бюджет — чуть поменьше! Этак рублей на триста!»

Он, стараясь не встретиться с ней глазами, быстро встал. Накинул спортивный костюм и через пару минут мелькнул за окнами в швейцарской вязаной шапочке.

Вот так просто складывалась их новая жизнь…

Ничего особенного, конечно, не произошло. Продали, действительно, машину. Залатали так или иначе дачу. Отдали какие-то, неожиданно всплывшие, долги.

Кирилл стал отдавать жене полностью свою зарплату — сто рублей первого числа каждого месяца и восемьдесят семь — семнадцатого. Тоже каждого месяца…

Марина положила, конечно, пять тысяч на срочный вклад… «На всякий случай!»

В последний момент купила себе отличное бельгийское пальто с модной тогда ламой — и на зиму и на позднюю осень.

Еще что-то из обуви — ребятам…

Не могла отказать себе во всякой мелочи из парфюмерии — тогда только что стали появляться французские пробные партии.

И… Затихла! Словно впала в какое-то оцепенение…

Только один раз, дней через двадцать после их невеселого решения, Марина вспомнила сравнительно давний разговор с одним из ее «авторов» на телевидении. У него был и сын, и какие-то бесконечные жены, внуки… А он приходил в их коридоры, что-то писал подтекстовывал. Его не звали, он всегда был под рукой…

Они как-то разговорились за чашкой плохого кофе в подвальном, полутемном кафе.

«Я, Мариночка, теперь все больше философствую… И понимаю, какой же я всю жизнь был — дурак! Делал совсем не то, что хотел. Работал, что-то писал, считал, выгадывал. А вот сейчас, после второго инфаркта, думаю… Зачем же я — тогда молодой человек! — на все это шел? Ради куска хлеба? Так и так — он у меня не был жирным. И вот теперь дожил! Я?! Смерть где-то рядом бродит. А вся жизнь кажется такой короткой, неустойчивой… Без каких-то основных ценностей!»

Марина была тогда в разгаре какого-то платонического романа и почему-то беспричинно улыбалась. Даже не смеялась, а именно вот так… С улыбкой подсмеивалась над стариком. Он не обижался. Смотрел на нее, смотрел вокруг, словно озирался…

— Вон идет… — он назвал фамилию известного режиссера. — Ему все завидуют, а мне его… Почему-то жалко! — продолжал старик, оглядывая весь этот, ставший для него неприютным, мир своими большими выцветшими глазами.

— Ведь сколько лет он мучился! Зависел от каких-то случайностей… Чьих-то капризов… И вот! Вроде бы победил?! А сколько ему сил это стоило? Да и не рад он вообще… Клянусь вам! Просто марку держит — в чужих глазах.

Старик закурил «Беломор» и, пряча горящую папиросу под столиком (курить в кафе запрещалось!), еле слышно сказал:

— Знаете… Моя жена умерла при родах. Давно, еще до войны. Удивительный был человек! Остался сын. Мой сын… Очень неудачный человек! Слабый, бесхарактерный…

— Вот, я и думаю… — Старик спросил самого себя: — А стоило ли Верочке умирать? Ну… Из-за него?! Из-за того, чтобы он жил… Так, как он живет?!

И сам себе ответил: «Нет!»

Отвернулся. И еще раз добавил:

— Нет и нет… Все эти жертвы — они ни к чему! Биология… Она, с серьезной точки зрения, туповата и случайна! Гибнет прекрасный человек… Чтобы родилось что-то бесцветное, безмускульное… Гибнут совершенные цивилизации — ради хаоса! Бессмертный ум становится удобрением для какой-нибудь… повилики?! Что вы перестали смеяться?

Марина действительно уже не смеялась. Рядом был другой мир — со своими сложностями, переживаниями, ценностями.

«И все эти откровения в полутемном, неуютном — с громыханием жестяных подносов, с запахом казенной, холодной пищи — кафе?!»

Целый вечер у нее было дурное, раздраженное настроение.

Потом Марина избегала этого старика, хотя улыбалась ему при встречах особо приветливо.

В конце концов она перестала его вообще замечать — он исчез. То ли умер, то ли совсем ушел в свои «философствования»…

Но сейчас она вспомнила тот разговор… Того неряшливого, очень неглупого, странного старика… И невольно побоялась задать себе тот же вопрос: «А стоила ли вся ее, когда-то молодая жизнь… Все ее старания… Труды, усилия… Восторги, терпение?! Того, что сейчас окружает ее? Стоило ли рожать детей? Мучиться проблемами мужа? Искать его близости, понимания?

И вообще… Так долго терпеть все это? Ради того, чтобы иметь приличный дом, приличную семью?..

Заработки?.. Эту дачу, которая теперь упала на ее руки?!»

И сама себе ответила: «Нет»!