Карьера

23

Он не помнил, когда в последний раз приезжал обедать домой…

— Ты что? Забыл что-нибудь? — испугалась баба Шура, открыв дверь. — То дома не ночуешь — по бабам таскаешься! То вламываешься, как Соловей-разбойник…

По столетней привычке хозяйки она уже повязывала фартук и двигалась в сторону кухни, хотя все еще не верила, что «Дмитриевич» приехал не на секунду, не по делам.

— Обед-то есть? — хмуро спросил Логинов.

— Поели уж все! Разбежались…

— Ну, так что? Нечего есть?! — вскипел Логинов.

Баба Шура уже гремела на кухне. Хлопала крышкой духовки, звенели тарелки.

Иван Дмитриевич не спеша разделся, аккуратно поставил ботинки под вешалкой. Раза два поправил шапку, которая вот-вот готова была свалиться с высокой, кованой полки.

«Да! Не вышел росточком… Иванушка!»

Снял пиджак, тоже оставил в прихожей… Прошел к себе в кабинет.

Комната была огромная, с эркером. Полупустая, холодная комната… Хотя были здесь и солидные шкафы с книгами. И место для старинного, вместительного кресла с подставкой для чтения.

«Где его жена выкопала? — Для инвалида, наверное, какого-нибудь!»

Все равно все было как-то случайно в его комнате!

…Пустой, с письменным прибором и старинным бюваром, стол для работы. Тяжелые, с лапами, кресла с подлокотниками. Когда был помоложе, а главное, похудее, любил Иван Дмитриевич забираться в это широкое, рабочее кресло с ногами.

Читать! Мечтать! Решаться! И иногда казалось, завтра все может пойти по-другому! — Иначе… Прекраснее!

Иногда читал какие-нибудь солидные научные записки…

Попадались полубезумные проекты! Вдруг бросившаяся в глаза на работе папка. Откроешь, и сверканет она смелой мыслью, полной неожиданностью, несогласием с раз и навсегда заведенным!

Позже, последние лет десять, таких бумаг попадалось все реже и реже.

— Что? Дела все переделал? — спросила баба Шура. — Или отставку уже дали?

Она уже смеялась.

— Отставку?.. Да! — нехотя ответил Иван Дмитриевич. — Только… Не мне!

— Куда уж — тебе?! Ты у нас — незаменимый… Я уж «Время» приготовилась смотреть. Небось, подписание-то долгое будет. Все на людях, думаю, тебя посмотрю. Если уж живого-то… Почти не вижу!

— Вот — приехал…

— Костюм — переоденешь?

— Можно.

— Что ты вялый какой-то… сегодня? Чего опять этот твой… Артист?

— Какой артист?

— Ну, Рейган твой… Чего отчебучил?! — Она делала ударение на последнем слоге фамилии американского президента.

— При чем тут… Рейган?! — отбросил ложку и встал из-за стола Логинов.

Баба Шура увидела на его глазах еле заметные слезы.

— Да… Господь с тобой?! — Испугалась старуха. — Ты что? Ваня?

Захлопотала, бросилась к нему… Остановилась! Сама за сердце схватилась.

— Пройдет! Все пройдет! Не бери к сердцу!

Она лепетала, идя следом за ним по коридору в кабинет.

Но сердцем чувствовала — не слышит он ее! И не надо! Не должно лезть ей, простой бабе, в такой момент в его дела.

Он лег на диван. Баба Шура прикрыла его пледом, испуганно и жалеючи глядя на него.

— Не меня! Надо жалеть… — вроде бы спокойно выговорил Иван Дмитриевич и закрыл глаза.

Баба Шура тихо, на цыпочках, вышла из кабинета.

— Нет… Тебя! — осторожно, из-за двери, проговорила она. Логинов не ответил.

— «Нет… Меня!» — тихо-тихо, про себя, повторил Иван Дмитриевич.

Может быть, первый раз за всю свою жизнь он пожалел, что это неправда! Что он… «Для всех! Для всего мира!» А ведь он был уже… Обычный, немолодой, в общем-то нездоровый человек! Каких миллионы?! Которые живут от года к году… От рождения детей до похорон родителей… От внуков и внучек до первых свадеб… Сначала — сыновей и дочерей! Потом (если судьба милостива!) дотянут и до свадеб третьего поколения!

У них тоже была «серебряная свадьба».

Нормальная… Повеселились, сказали нужные слова.

Олег Нахабин очень смешно танцевал лезгинку с кинжалами в зубах и пытался отплясывать на пальцах… «Как горцы!»

Логинов перевернулся — закололо, защемило сердце.

«Золотой» свадьбы — тоже уже недолго ждать… Шесть лет.

«Шесть лет? Нет! Долго… Очень долго!»

Почему-то ему казалось, что все эти люди… Ну, в своей массе. Вот они-то как раз и живут счастливо! Нормально! Хорошо!

А я? Я?! Иван Дмитриевич Логинов?!

Радость? — Знал! Победу? — Тоже!

И хорошее удовлетворение от сломленного, поверженного врага? Недруга! Авантюриста!

Все, кажется, — знал… За семьдесят-то лет!

Почему же не было мира у него? С самим собой? С душой своей? — Мира?!

«Может быть, потому, что он… Не грешил? Не воровал? Жаден не был?»

Властолюбив? Жесток? — Может быть!

Но только так же, как сегодня… Когда — нет выхода! Только — по делу!

Может быть, он, как и другие люди, по той или иной причине, лишен уже возможности любить?! И он вынужден был искать другой? Может быть, «вершинный»… Не согревающий душу… Выход?!

Он потянулся к тому месту, где у него обычно лежали сигареты. (Как ни странно — они были на месте!)

Наверняка Шура все-таки держит их для него, несмотря на все запреты врачей!

А имеет ли право?.. Человек менять жизнь других?

Любовь ли… Руководит им? Или прикинувшееся любовью перевернутое честолюбие?

Почему последние месяцы… Все эти дни, даже ночи… Он все чаще и чаще думал… Спорил! Пусть мысленно, пусть наяву!

Нет, не со «стариком»…

А с Александром Кирилловичем Корсаковым! И почему ему все время кажется… Что тот что-то скрывает от него! Самое важное! Главное! Тайное…

А может, истинный, настоящий масштаб шага, движения России начинается раньше Революции семнадцатого года? И принесет плоды позже? Гораздо… Позже нас?!

Он почувствовал, что еще щеки, глаза влажны.

Иван Дмитриевич вдруг вспомнил… Это было — не самое памятное и горестное! — за его некороткую мужскую жизнь!

Но как найти другое слово? Когда в мае… Какого-то давно прошедшего года… Вдруг увидел старуху в коляске, забытую под ливнем? Под градом? Среди спешащей, послевоенной толпы…

Старуху среди сплошной стихии…

Когда она, уже не сопротивляясь, опустила голову с белыми, слабыми волосами…

Иван стоял, увидев это, может быть, только мгновение!

«Как страшно было бы в мире… Если бы исчезла такая малость, как открытые, живые, человеческие глаза?!»

Он помнил, что на руках поднял ее вместе с коляской… И потащил куда-то по деревянной лестнице… На второй этаж захламленного старинного деревянного особнячка.

Как же она… Нет, не благодарила его! А только смотрела на него своими светлыми, освященными глазами. А благодарил — почему-то? — он! А она принимала… Его благодарность. И знала — за что!

За то, что он понял!

Понял… Тогда!

Чуть скрипнула дверь в кабинет… Иван Дмитриевич невольно резко сел на диване.

— К вам… Пришли…

На пороге стояла Галя Корсакова.

— Простите, — чуть заикаясь, начала она. — Иван Дмитриевич! Только вы его знаете! Вы его спасете! Он ни в чем не виноват! Я готова поклясться!

И добавила тише. Виноватее своей виной…

— Это все — от широты его! От характера бешеного! Уж таких людей… Больше на свете и нет!

Он смотрел на эту девочку… В ее святых глазах он видел глаза той… Той старухи! Из-под бешеного, послевоенного ливня…

«Одни — к одним! Ничего… Не изменилось!»

— Да! — сказал хмуро Иван Дмитриевич. — Таких людей…

По его лицу, по голосу — охрипшему, грудному — девочка… Все поняла!

Она закричала… Вдруг. Коротко!

— Баба Шура! Помоги!

Он мог бы и не говорить этого. Старуха, обхватив Галю, уже вела ее куда-то в глубь квартиры. Что-то шепча, причитая, уговаривая… И проливая над ней горькие-горькие, бабьи слезы.

Легкие для старухи…

И невозможные… Для этого полуребенка-полуженщины.

…Которая через несколько месяцев станет матерью.

Ничего не изменилось?! Да?! Кроме него, самого Логинова!

Что же с ним-то самим такое случилось?! Окаменел?

Стерлась душа?..

Или еще что?! Большее… Непоправимое?!

Кто ответит?! Кто?! Только он сам…

А если сам… Не можешь?

Тогда что же впереди? Что?!! Если ты еще человек…