Книга чародеяний

Пролог

На столе лежала фотография. Пан Росицкий немного походил кругами, прежде чем взять её в руки: неразборчивое зернистое изображение словно посыпали солью, и крупинки въелись в тёмные пятна, которые в оригинале были стенами дома — так ему сказали. Брезгливо поморщившись, пан Росицкий поднёс снимок к лицу, посмотрел, не разгибая напряжённой шеи — он будто боялся, что в любой момент с картинки что-то выскочит. Не выскочило. Наконец он понюхал фотографию и, не обнаружив ничего предосудительного, вернул её на стол.

— Нет, — вздохнул пан Росицкий и горестно покачал головой. — Нет, нет… Да как так-то!

Это, конечно, выглядело отвратительно, но оно было. Люди научились фотографировать, ясно, как белый день. Ещё немного, и они смогут делать это в трёх, четырёх, шестнадцати цветах. Сколько веков уйдёт на то, чтобы фотокарточка ничем не отличалась от портрета? Веков! Хорошо, если веков! Пан Росицкий покачал головой ещё сокрушённее, чем прежде — он умел и лучше, но всё-таки степень отчаяния не настолько велика. Не может быть… Сначала они «фотографируют», потом научатся приводить снимки в движение, куда вашим портретам. И кому тогда будут нужны ритуалы по призыву духов умерших, если посмотреть на покойную прабабку можно, наведя на неё при жизни какой-нибудь жуткий аппарат!

Пан Росицкий быстро устыдился своих чувств. Конечно, изобретатели — молодцы, чего не сделаешь, если ты обделён природой. Фотография… Что ещё придумают эти безумные люди? Они уже поднимаются сами в воздух, плохонько, но поднимаются; выдумывают всевозможные приборы для надругательств над собственным телом, лишь бы не обращаться к проверенным веками знахарям. Не скажете же вы, что скоро люди изобретут и средство, чтобы немедленно, без шифров, точек и проводов, пообщаться друг с другом и получить ответ! Пан Росицкий вздохнул и постучал костяшкой пальца по раме настольного зеркала.

— Милош! Корнелик! Зовите сестёр обедать!

Зеркальная гладь покрылась рябью, словно камушек в воду бросили, и продемонстрировала чью-то макушку. Пан Росицкий вгляделся в курчавые волосы цвета спелого каштана и попытался определить, который это из его сыновей.

— Иду, пап, — пробормотала макушка. — Только на письмо отвечу.

— Он сказал позвать, а не прийти! — раздался вопль из коридора. — Для нас обеда не будет!

— Как не будет?! — к хору голодных потомков присоединились девочки. — Не будет обеда? Ма-а-а-а-а-ам!

— Я имел в виду… — начал оправдываться пан Росицкий. Его не слышали: в коридоре стоял жуткий визг, достойный ежемесячного собрания банши по поводу налогов на громкость. Милош хотел насолить старшему брату, а в итоге поднял голодный бунт. Дезинформация и лукавство, ничего лишнего.

— Я знаю, пап, — монотонно отозвался Корнель. Он единственный исправно пользовался системой зеркал, находя её удобной: меньше пересечений с родичами — больше здорового сна. — Я закончу письмо, выйду из кабинета и… Катка! Брысь отсюда!

— А-а-а! — зеркало зарябило вновь. Пан Росицкий подождал, но увидел только свою расстроенную физиономию.

На кухню ворвался Милош. Разочарованно вздохнув при виде пустого, как его желудок, стола, младший всё же обратил внимание на фотографию.

— Что это, пап?

— Новое изобретение человечества, — пояснил пан Росицкий, стараясь сделать так, чтобы его голос звучал хотя бы уважительно. — Как портрет, только не художником, а специальным аппаратом. Нам дали посмотреть, завтра же надо вернуть на место…

— Ясно, — протянул Милош, быстро теряя интерес к диковинке. — Не хочу никого обидеть, но даже Корнелик нарисует лучше.

Пан Росицкий был полностью солидарен. В эту минуту он не сомневался: Милош подаёт большие надежды.

Вскоре на пороге кухни появился хмурый и растрёпанный Корнель. Старшего оторвали от дипломатической переписки с парижской коммуной магов, и он не был намерен прощать это ни за какой обед. На левом плече Корнеля висела Катка, а за ногу цеплялась Хана; у ног страдальца громко мяукал кот, почему-то решивший, что сегодня кормилец — Корнель. Вдобавок ко всему, пенсне несчастного сына вот-вот грозило слететь с носа, а ведь говорила матушка — замени пружину!

— Обеда не будет! — с упоением верещала Катка. Милош сжалился, снял с Корнеля сестёр и увёл кота. — Мы умрём от голода!

— Умрём от голода! Ура! — подхватила Хана. Ликование младшей дочки только подтверждало, что она пока плохо понимала, о чём они говорят.

Пан Росицкий успел только вздохнуть — это то, что он успевал всегда, хорошо и вовремя. В самый трагический момент на кухню вошла супруга, толкая перед собой сервировочный столик на колёсиках. Ароматно запахло супом… Пани Росицкая, может, и не была великой поварихой, но в зельях она знала толк. Суп в доме ели все: несмышлёные дети и капризные взрослые, а также коты, у которых попросту не оставалось выбора. Неведомый ингредиент из тайных запасов пани, который неизменно клался в суп, явно повышал и вкусность, и полезность. У Милоша была теория, что мама добавляет что-то из состава приворотных зелий, но однозначного ответа он так и не получил.

Именно по этой причине время обеда в доме Росицких всегда было идиллическим. С удовольствием чавкали дети, зачерпывая ложкой ещё и ещё и брызгая на кота. Чинно трескали дети постарше, впрочем, тоже норовя капнуть друг другу на колени. Пан Росицкий убедился, что супруга занята нежным воспитанием отпрысков («Неправильно ложку держишь, Катка! Чтобы попасть в брата, нужно наклонить её вот так…»), и позволил себе крепко задуматься, прихлёбывая свою порцию супа. Их ведь не для того созвали, чтобы поделиться достижениями человечества, вовсе нет… Пан Росицкий вернулся с общечародейского собрания в смешанных чувствах. Услышанное ему одновременно нравилось и нет. Нравилось — потому что в кои-то веки старейшины и представители стран предложили хорошую идею не полвека спустя, а сразу после того, как обнаружилась проблема. Не нравилось — потому что… да мало ли, что может из этого выйти? Опасно.

Пан Росицкий задумчиво отправил ложку в рот и принялся рассматривать детей — исподтишка, как ему казалось. Девочки, очевидно, слишком малы — даже не доросли до шабаша, а вот сыновья… Корнель старше. С другой стороны, он уже занят, а Милош бездельничает. Но у Корнеля больше опыта, только он слишком правильный, а если придётся действовать не по шаблону? Нет, если бы была возможность — пан Росицкий вызвался бы сам, но ему не позволял возраст и некоторые трения в посольской среде. Конечно, непримиримых врагов у него не было, но он лицо слишком известное и не очень молодое, чтобы участвовать в подобных затеях. Трудное решение, очень трудное…

— Пап, — подал голос Милош. — Ты чего на нас так уставился?

— Папа ест ложку, — хихикнула Хана. — Вкусно?

Пан Росицкий смутился и отложил ложку. Он, конечно, всё это время просидел с нею во рту, неприкрыто разглядывая своих потомков, но в глубине души посол был сыщиком, вот ему и казалось, что его никто не видит. Во всяком случае, не видит с ложкой во рту.

— Милош или Корнелик? — ляпнул он прежде, чем подумал. И началось…

Каждый член семьи подумал о своём. Разумеется, никто не стал переспрашивать, что имел в виду отец. Милош указал на Корнеля, Корнель — на Милоша, Катка тоже на Милоша, потому что любила его больше, а пани Росицкая — на Корнеля, исключительно ради равновесия (и потому что была его очередь убираться в гостиной). Хана не растерялась и, задорно стуча ложкой по краю тарелки, поочерёдно выкрикивала имена обоих братьев: её не интересовали правила игры, ей просто было весело.

Когда гомон немного утих, первым одумался Корнель, подтверждая свои лучшие качества:

— «Милош или Корнелик» что?

— А какая тебе разница? — хмыкнул Милош, демонстрируя своё умение не зависеть от обстоятельств. — Слишком много вопросов задаёшь.

— Я, — нахохлился Корнель, — задаю правильные вопросы. А ты не задаёшь вообще никаких.

— Корнелик, ты дурак или у тебя беда со слухом? Я же сейчас спросил: какая тебе разница? А сейчас — видишь, уже три вопроса!

— Вопросы нельзя видеть, — пошёл в контратаку старший, — только слышать или задавать.

Милош пулей вылетел из комнаты и вернулся с листом бумаги, на котором размашисто набросал все озвученные вопросы, сопроводив сей перечень карикатурным Корнеликом. За столом воцарилась неловкая тишина.

Пан Росицкий смотрел и думал. Конечно, логичнее отправить старшего, он лучше справится. С другой стороны, один такой логичный будет точно, да и куда девать Милоша? Если тот прознает, что брату перепало что-то интересное, а ему — нет, вой поднимется такой, что Влтава выйдет из берегов. Но это ведь неправильно — решать «от противного»! Нужно как следует подумать.

— Нужно как следует подумать, — озвучил отцовскую мысль Корнель. На карикатуру он подчёркнуто не смотрел, но уши горели показательно. — Видимо, отец говорит о чём-то серьёзном. Ты, Милош…

— Чего тут думать? — легкомысленно перебил Милош. — Мне вот кажется, что он о чём-то срочном, и пока ты, Корнелик, будешь думать… Влтава пересохнет.

— Влтава пересохнет! — взвизгнула Катка, восхищённая фантазией любимого брата. — О нет!

— О нет! — возликовала Хана. — Мы умрём от голода!

— Тихо! — улыбнулась мама. Наконец-то на кухне запахло серьёзным разговором.

Как любая другая воспитанная ведьма, пани Росицкая вела себя прилично почти все дни в году: образцовая супруга, хорошая мать и просто милая женщина, она поддерживала отношения с соседями, одевала-умывала детей и покупала соль, в общем, всё, что должно было быть сделано в доме, делалось в срок. Никакие колдовские занятия не могли поколебать прекрасный образ пани Росицкой: кого бы она ни заговаривала, на кого бы ни насылала порчу и какое бы страшное зелье ни мешала, всё делалось с вежливой, почти кроткой улыбкой и безупречными манерами. Тем не менее, любой, в чьём роду есть ведьма, не мог обмануться её поведением.

Дети уже успели повидать матушку перед шабашем и даже хуже — после шабаша наутро. Поэтому все отлично знали, что, когда говорит мама, надо как следует замолчать. Хана прекратила баловаться с ложкой, Катка — качаться на стуле, Милош кашлянул в кулак и выпрямил спину, пан Росицкий тоже приосанился и сложил руки на коленях. Растерялся только Корнель: он и так вёл себя правильно, оттого и не знал теперь, как ещё улучшить своё положение. Пани Росицкая оглядела семейство и с достоинством улыбнулась снова.

— Так о чём ты? — уточнила она, глядя на супруга. За вопросом не последовало ни громов, ни молний, ни мёртвой руки, высунувшейся помахать из супа, и пан Росицкий почувствовал себя свободнее.

Он рассказал. Это оказалось легко, потому что повестку дня пан Росицкий слушал очень внимательно и задавал вопросы вышестоящему; в то же время это оказалось трудно, потому что он не мог ни солгать, ни даже приукрасить под ласковым взором жены, и говорил в том числе и об опасностях. Под конец исповеди затея стала казаться ему не провальной, но весьма и весьма сомнительной, а ведь ещё днём он аплодировал вместе с большинством, безоговорочно веря в успех… Пан Росицкий был хорошим чародеем (лучше всего ему в молодости удавалось заговаривать пули) и сносным, немного рассеянным, но всё равно любящим отцом. Никто не назвал бы его человеком суровым и безжалостным, именно поэтому его сердце сжималось, когда он говорил о риске.

Все умолкли снова, на этот раз тишина не была идиллически-беспечной. Пани Росицкая размышляла, чуть поджав губы. Сама бы она безоговорочно бросилась в такую авантюру, да её бы приняли с распростёртыми объятиями, будь она лет на двадцать помоложе, но на кого оставить дом? Да и годы уже не те: зелья молодят лишь внешний вид. Пани стоила всех сплетен о себе в Вальпургиеву ночь, а та, как известно, бывает раз в году.

Пан Росицкий засмотрелся на Катку. Она ещё не могла понять всего, но понимала уже многое, тем более что отец от беспокойства выражался однозначно. Девочка старательно поджала губу, стремясь подражать маме, и с опаской следила за братьями — что же они скажут. Братья молчали, не глядя друг на друга.

— Мы умрём от голода? — робко спросила Хана. Этот вопрос вывел всех из оцепенения, и младшей на тарелку положили сразу несколько ломтей хлеба.

— Конечно, я пойму, если вы откажетесь, — спохватился пан Росицкий. Его длинные пальцы нервно мяли салфетку, расшитую кошачьими мордами. — Старейшины только приступили к делу, так что есть время подумать… год, может, два… Не буду врать, меня по голове не погладят — как-никак, фамилия небезызвестная, от нас многого ждут, да и чародеев осталось так мало. Но, конечно, если вы не хотите, тогда конечно…

На третьем «конечно» он всё-таки прервался, глядя на сыновей с затаённой мольбой. Пан Росицкий боялся не за своё место в посольстве магов: он в самом деле не хотел причинять детям хоть какой-то вред. Боялся он показаться эгоистичным, как, впрочем, и слабым, и боялся лишать детей положенной им свободы. Да и какие уж дети — оба давно молодые мужчины, которых незачем опекать.

— Чего молчишь? — буркнул Корнель, скосив глаза на брата. Милош не стал отшучиваться:

— Ты старший, говори первым.

— Что ж, я… — Корнель поёрзал на стуле и, придя внутри себя к какому-то решению, с нарочитой небрежностью произнёс: — У меня много дел при посольстве. Думаю, тебе это дело придётся по душе.

Пан Росицкий с тревогой и интересом наблюдал за ними: сцена, разыгрывавшаяся за обеденным столом, была так важна для семейной истории. Старший брат только что доказал, что умеет уступать младшему — если б он жадно схватился за предложение, забыв свои старые амбиции ради того, чтобы обойти Милоша, его стоило бы осадить или отчитать.

— Я готов, — без тени улыбки откликнулся Милош, — если Корнелик не пойдёт. Про запас буду.

От младшего пан Росицкий такого не ожидал, поэтому приятно удивился. Милош не только сдержал свой бесшабашный порыв пойти наперерез Корнелю, он в самом деле был готов уступить. А вот уступать друг другу до бесконечности они не могли, кто-то должен был поставить точку.

— Иди, — кивнул Корнель, с наигранным рвением принимаясь за десерт. — А то так и просидишь всю жизнь в Праге.

Милош тоже кивнул, налил себе чаю и откинулся на спинку стула, рассеянно разглядывая потолок. На лице младшего сына блуждала улыбочка, убедившая пана Росицкого в том, что он в самом деле хотел развлечься и, возможно, перетянул бы канат на свою сторону, вздумай Корнель упрямствовать. Каков шельмец! Не повезёт команде. Или повезёт, как посмотреть…

— Напоминаю тебе, что это может быть сопряжено с великой опасностью, — встрепенулся пан Росицкий. Теперь он мог сосредоточить всё своё отцовское беспокойство на одном сыне. — И не может быть, а даже сопряжено! Однозначно! Факт! Не будь легкомыслен, не верь всему, что видишь и слышишь. И тому, что чувствуешь, тоже не верь — сам знаешь, как колдует твоя матушка. И ещё, Милош, не забывай, что…

— Не забывай заговаривать пули перед сном, — вмешалась пани Росицкая. — За ночь они лучше тебя услышат.

— А если нападут ночью? — припугнул пан Росицкий и сам испугался.

— Значит, в морду дам, — невозмутимо ответил Милош и отпил чаю. Таким ответом он безмерно расстроил отца и порадовал мать, но на кухню пришёл очередной кот, безымянный крапчатый — просить еды и общества, и о важной миссии все как-то позабыли. У каждого осталось в голове нужное настроение, эдакий осадок, зависящий от результатов разговора, и все переживали его по-своему, не говоря об этом вслух. Только Хана иногда шокировала пражских соседей новыми словосочетаниями: «запряжено в опасности», «Милош, Милош, не забывай, Милош!» и «книга чародеяний».

Фотографию, немного заляпанную супом, пан Росицкий бережно вернул на место на следующий день. Никто ничего не заметил.

***

Между прологом и событиями основной части прошло от полугода до трёх лет. Точных сведений нет: маги, по причинам личного характера, немного рассеянные существа.