Книга чародеяний

XVI.

– Огонь, – сказал он после долгой паузы. – Я знаю имя огня. И ещё одно.

– Всего два? – выпалил я, не подумав.

– Ну, а вы сколько знаете? – отпарировал он с мягкой насмешкой. – Да, всего два. Однако в наше время целых два имени – это очень много. [...]

Дал немного поколебался, потом улыбнулся. Он устремил пристальный взгляд на стоящую перед нами жаровню, зажмурился и указал на незажженную жаровню в другом углы комнаты.

– Огонь! – Это слово прозвучало как приказ, и над дальней жаровней взметнулся столб пламени.

– Огонь? – озадаченно переспросил я. – Просто «огонь», и все? Это и есть имя огня?

Элкса Дал улыбнулся и покачал головой.

– На самом деле я сказал не это. Просто какая-то часть вашего разума заменила его знакомым словом. [...] То, что вы вообще что-то услышали, наверное, хороший знак.

Патрик Ротфусс, «Хроника убийцы короля. Страхи мудреца».

***

Тем временем жизнь в Лионе текла своим чередом, пусть и претерпела некоторые изменения. Арман перебрался в город, забрав собаку и продав дом в Круа-Руссе, и теперь занимал почти такой же домик – маленький, небогатый, зато неприметный и с садиком. На оставшиеся с прошлой жизни и новоприобретённые сбережения Арман устроил свою жизнь чуточку лучше и теперь носил хорошие рубашки, новые крепкие сапоги и тёплый плащ, который спасал от осенней сырости. Шляпа, трость и даже щегольской платок на шею, заботливо врученный Милошем («не станешь носить – убью», сказал Милош), карманные часы, хорошие письменные принадлежности – вот что он приобрел ещё, но на этом остановился. Роскошь не прельщала Армана, и он вовсе не хотел разбазаривать деньги на всякую ерунду. Раньше кое-какие суммы копились втайне от Адель для самой Адель, на всякий случай… Что ж, теперь о сестре заботится другой, и, честно говоря, пока ему это удаётся гораздо лучше.

На службу Арман наниматься не стал. Недолгое время в обществе магов показало ему, что совмещать две жизни довольно сложно, поэтому для соседей и других любопытных горожан он сочинил новую легенду, позволив им додумать детали. Одни считали Армана угрюмым писателем-одиночкой, который целыми днями пишет свою мрачную повесть, другие – скрытным художником, третьи – молодым вдовцом, что сошёл с ума от горя. Шпионом его тоже называли, не без того.

Мельхиор не сразу простил хозяина, о нет. Конечно, Арман нравился ему больше, чем Адель – он не бился током и не оставлял подпалины на шерсти, гулял, кормил и играл. Тем не менее, Арман исчез вместе с сестрой, и довольно долго Мельхиор влачил тяжкое существование у чужих людей. Те пса побаивались, но из уважения к Арману Марсо – милейший же человек! – терпели. Это было не то, Мельхиор изголодался по искренней любви, но позволить себе сразу же броситься в объятья, отозваться на «хорошего мальчика» и сделать вид, будто ничего не произошло, – ни за что! У Мельхиора тоже была своя гордость, и поступиться ею он не мог.

Поэтому лохматое исчадие ада облизало Армана с ног до головы не в первый миг их встречи, а только во второй.

Несмотря на все приключения прошлых месяцев и, казалось бы, заново обретённое место в мире магов, Арман был одинок, как прежде. И даже больше. Сестра теперь жила в фамильном особняке Клозе, и, пускай они оба владели нужным ключом, всё было совсем не так. Отчасти поэтому его тянуло на людскую службу – компания, знакомства, приятели и неприятели… Но расследование, которое они с Бером вели, и другие мелкие поручения совета старейшин не оставляли Арману времени на простую работу в Лионе. Другие маги не ощущали того же, ведь у большинства из них, не считая старых отшельников, была семья. У некоторых, как у мадам дю Белле, семью заменяли слуги, у некоторых, как у соратников Берингара, однополчане. Вот Арман остался один… почти.

Из-за стены послышался надрывный лай. Мельхиор прыгал около входной двери и едва не подвывал от восторга.

– Иду! – крикнул Арман. Стук он разобрать успел, но дальнейшие звуки потонули в воплях Мельхиора. – Однажды ты вышибешь дверь, – укорил он пса и попытался отпихнуть, но Мельхиор не уступал. Страшная, как смертный грех, чёрная собака неведомой породы была чудовищно падка на ласку и прекрасно знала, что именно дверь отделяет её от желаемого. Арман тяжело вздохнул и приоткрыл дверь. – Он сейчас сойдёт с ума. Постарайся устоять на ногах…

– Ничего не обещаю, – звонко ответили с порога. Лотта никогда не боялась животных, а тех, что её любили, и подавно. – Давай, Арман, выпускай зверя!

Арман выпустил. Косматое облако выскочило наружу и набросилось на гостью, что не составляло особого труда – стоя на задних лапах, Мельхиор вполне мог положить передние на плечи Лотты. Удивительно, но сегодня никто из них не упал.

– Если бы я не знала, что ты о нём заботишься, нипочём бы не поверила, – упрекнула девушка, усердно наглаживая мускулистую собачью шею. На улице шёл дождь, поэтому плащ Лотты был усеян бусинами капель, а торчавшие из-под капюшона каштановые волосы растрепались и завились неряшливыми кольцами.

– Никогда не верь чужой собаке, – наставительно сказал Арман. – Я кормлю его трижды в день, но если бы он говорил, тебе бы сказал, что ни одного. Внутрь зайдёшь или я вас так оставлю?

– Погода замечательная, – не моргнув глазом, заметила гостья. В этот момент ливень усилился, будто им управляла далёкая Адель, а вдалеке послышались короткие, но увесистые раскаты грома. – Мне и здесь хорошо… Ай, Мельхиор!

Разумеется, кошмарное создание о четырёх ногах и одном хвосте до смерти боялось грома. Зычный лай сменился писклявым скулежом, и вот Мельхиор уже тащил Лотту в дом, ухватив за полу плаща.

– Мы забрызгаем тебе пол, – сообщила Лотта скорее довольно, чем виновато. Она сняла насквозь промокший плащ, а Мельхиор энергично затряс боками, оросив всё, до чего смог дотянуться в доме.

– Вы так похожи, – обрадовался Арман, вешая одежду на крючок. Под неё было впору ставить таз. – Располагайся, я скоро подойду…

Шарлотта Дюмон всегда являлась без предупреждения, но никогда не заставляла его немедленно бросать свои дела. Она прекрасно знала, где находится кухня и что в этом доме можно съесть, поэтому занялась и чайником, и собакой, пока Арман спешно заканчивал письмо в своём крохотном, но уютном кабинете. Огонёк извивался внутри лампы, стоявшей на краю стола, и казался частью абсурдно счастливого сна – на фоне окна, которое заливало всё сильней, пламя не меркло, а упрямо боролось за жизнь. Арман торопливо распрямил бумагу, вздумавшую свернуться, и докончил брошенный постскриптум:

«...я недавно видел твоего дедушку: он здоров, хотя сильно переживает из-за ситуации с арестом Юргена Клозе. Между нами было что-то вроде конфликта… Пишу тебе об этом сам, чтобы ты не испугалась, когда услышишь от него. Я считаю, что твой дедушка несправедлив к Берингару, остальное – не моё дело. Надеюсь, ты не очень расстроишься, Лау. Мы всё равно друзья!»

Обычные письма передавались с обычной почтой, поэтому никаких ритуалов с ключами и зеркалами не последовало. Срочности никакой, можно и подождать. Лаура Хольцер, как и предсказала себе сама, почти не общалась с другими членами группы: с Адель их разделяла непримиримая вражда, с Милошем – несостоявшийся роман, Берингара она попросту боялась, ну а Арман ладил со всеми. Лаура стала его подругой с того момента, как он разглядел славную, верную девушку за капризной и плаксивой ведьмой. Они болтали о самых разных вещах, и Арман чувствовал себя обязанным даже больше Лауры – она просвещала его о тонкостях жизни в мире магов, делилась всякими нюансами, которых он никогда не узнал бы сам.

Ценнее дружбы и переписки были только амулеты. В прошлом месяце Лаура прислала ему ловцы снов, которые сплела сама. Арман так и не понял, как она догадалась, что его мучают странные, болезненные кошмары – вот уж о чём, а об этом он точно никому не говорил! В конце концов он решил не ломать голову и не задавать мнительных вопросов. Благодарность была совершенно искренней, а амулеты помогали, так что Арман высыпался куда чаще, чем мог бы.

Тем временем буря подкралась ближе, и совсем над его домом раздался оглушительный взрыв – грохнуло так, что Мельхиор на кухне отчаянно завыл. Это он давно Адель не видел, подумал Арман и невольно ухмыльнулся. Сестрица в дурном настроении устраивала всем такой молот ведьм, что ураган мог долететь и до Парижа.

– Извини, что задержался, – вежливо сказал Арман, проходя на кухню. Шарлотта сидела за столом и раскладывала перед собой птичьи перья; рядом источала пар и аромат чашка свежего чая, а на фарфоровом блюдце лежало надкушенное печенье. Как и всегда, её волосы жили своей жизнью – часть безнадёжно спуталась, часть завилась, а часть лежала смирно, вогнувшись почему-то внутрь. За ухом тоже торчало перо.

– Ой, кто здесь? – Лотта весьма успешно изобразила испуг, а потом хитро уставилась на Армана. – Я уж думала, хозяин не придёт…

– Меня не было пять минут, – укорил Арман и обошёл собаку: Мельхиор бродил вокруг стола, ворча, фыркая и требуя еды.

– Пятнадцать. Готова поспорить, ты потратил это драгоценное время, чтобы меланхолично смотреть на дождь и вздыхать о какой-нибудь печали.

Она не спрашивала, а Арман не отвечал. Это было правдой.

– Что нового говорят птицы? – поинтересовался он, вытаскивая шмат сырого мяса для Мельхиора. Пёс набросился на еду с жадностью и с таким видом, словно его морили голодом, а не кормили пару часов назад.

– Они все намокли, я не могу ничего почувствовать, – пожала плечами Лотта и с досадой собрала перья в охапку, чтобы бережно обвязать их лентой и спрятать в мешок. Там, в сухости и тепле, хранилась её магия и связь с природой: Шарлотта понимала птиц. – Может, когда-нибудь я освою и этот трюк, но пока…

Она безнадёжно покачала головой.

– А если намочить какое-нибудь перо? – предложил Арман, садясь напротив. – Это не сработает?

– Нет, – поморщилась Лотта. – Я так делала однажды, только перо зря испортила. Почему-то моя магия не проходит через воду… если говорить о дожде! Если птица водоплавающая, ей-то хоть бы хны.

Она оставила на поверхности стола одно перо и хмуро уставилась на него, подперев голову руками.

– Галка, – объяснила Лотта. – Она попала в беду, третий день ищу… Вот даже до Лиона добралась, но в городе слишком много людей, лошадей и дурацких фабрик. Боюсь, уже не помогу ничем…

– Перед дождём она была жива?

– Да, – судя по голосу, Лотта уже ни на что не рассчитывала. – Ладно, всех не спасти. Лучше ты расскажи, как продвигается ваше расследование?

Лотта знала много – больше, чем стоило, но Арман ей доверял. В общих чертах про книгу чародеяний слышали все маги Европы, в том числе родители Шарлотты (строго говоря, колдовской дар был только у её матери, но семья считается по ведьме). Когда идея только зарождалась и созвали самую первую комиссию, госпожа Дюмон не разрешила дочери присутствовать на отборе: она не была готова пожертвовать единственным ребёнком. Поэтому из всех недавних сборищ Лотта побывала лишь на ежегодном шабаше, где, разумеется, видела Адель – издалека и снизу.

Они встретились случайно, в обход прочих знакомств Армана в колдовском сообществе. Дружба переросла во влюблённость, влюблённость – в отношения, и Лотта всё чаще оставалась у него на ночь. Правда, большую часть ночей они проводили за разговорами: Арман рассказывал о приключениях, связанных с книгой, а Лотта слушала. Ей очень нравилось, как Арман говорил о своих друзьях: они разом оживали и в его памяти, и в воображении Лотты. Страшных тайн Арман не выдавал, говоря ей лишь то, что знали все – ряда покушений и смерти писаря было не скрыть, да и то, что Юрген Клозе оказался под арестом, утаивать не имеет смысла.

– Как же так? – возмутилась Лотта в первый раз. – Он же отец вашего руководителя!

– Это может быть как оправданием, так и подозрением, – объяснил ей Арман. – Конечно, никто из нас в это не верит… Вот мы с Берингаром и пытаемся доказать, что Юрген ни при чём, и заодно найти настоящих виновников.

Ещё Шарлотте нравилось слушать об Адель – ей очень хотелось познакомиться с сильной ведьмой, наделавшей столько шума, но сделать это напрямую она боялась, и кто бы решился осуждать. Более того, Лотта подозревала, но не говорила вслух, что Адель Гёльди не обрадуется, увидев подружку своего брата. Разумеется, сама она уже была формально замужем, но дело не в глупой ревности, а в ненадуманной близости и чувстве собственничества: точно так же, как Арман незаметно для себя менял интонацию, рассказывая об отношениях сестры и Берингара, Адель наверняка попытается сделать хорошую мину при плохой игре. Только вот у неё вряд ли получится, в этом Лотта не сомневалась – она узнала достаточно много, чтобы составить убедительный портрет.

Рано или поздно они всё равно встретятся, и Лотта не хотела торопить события. В конце концов, самое страшное позади, а брату с сестрой нужно время, чтобы научиться жить отдельно друг от друга. Удивительно, что они вообще на такое пошли, хотя сообщество не оставляло иного выбора – либо Адель окажется под недвусмысленной защитой известной семьи, либо под замком. Романтично, думала Шарлотта, романтично до головокружения… Думала – и не завидовала: ей самой была ближе спокойная жизнь, не обременённая излишней драмой и дополнительными обязательствами. Пока у них с Арманом выходило именно так.

Сегодня Арман не рассказал ничего нового – дело не сдвинулось с мёртвой точки, письмом Лауры не поделишься, как и безумной теорией её деда. Он слишком много думал о том, что сказал Хольцер, и ничего хорошего в этом нет.

– Так уж и ничего нового? – с иронией переспросила гостья и подняла бровь, но Арман не понял, что к чему. – Здорово! Тогда удивлять тебя буду я.

Лотта выпрямилась, откашлялась и с преувеличенной торжественностью протянула ему руку:

– Арман Гёльди, будь моим спутником на осеннем балу.

Арман посмотрел на протянутую руку и ухмыльнулся.

– Видишь, какой я дурак, так и не знаю ваших традиций. Поцеловать? Пожать? Съесть? Ты просто показываешь мне ногти?

Шарлотта не ответила, задохнувшись от смеха, и пришлось подлить ей чаю.

– И ты даже не угадал, – выпалила она, немного успокоившись. – Надо вложить ладонь в ладонь, как делают в танце… Это значит, что ты согласен. Ну хоть то, что приглашение делает дама, тебя не удивляет?

– Конечно, нет. Меня не удивляет даже то, что твоё приглашение больше смахивает на приказ.

– Слава древнему духу!

– А какие ещё есть правила? – заинтересовался Арман, жадный до знаний в целом и до знаний колдовского мира – особенно. – Честно говоря, я про этот ваш бал и услышал-то случайно неделю назад. Надо подготовиться…

– Да уж, правила есть, в отличие от шабаша, – буркнула Лотта, недовольная этим обстоятельством. – Но их не так уж много, по ходу расскажу. Неужели Лаура не писала тебе про такое событие?

– Не писала… А ведь могла бы, – догадался Арман, и ему стало неловко. – Могла меня пригласить.

– Если ты рассказывал обо мне, то вряд ли, – возразила Лотта. – Судя по тому, что ты о ней говорил… Да, вот тебе ключевое отличие: шабаш – дело женское, а бал – мужское, хоть нам и дозволено выбирать себе кавалеров. И ещё на бал можно не ходить, а шабаш обязателен и его прогулы бывают чреваты, ну это ты и сам знаешь.

О, это он прекрасно знал. Адель едва не сошла с ума, лишённая возможности посещать шабаш и колдовать в полную силу, но теперь сестра в порядке… Будет в порядке, ведь такие повреждения не исцеляются сразу, так говорит пани Росицкая. Арман верил ей и доверял Берингару, и всё-таки беспокойство о сестре вошло у него в привычку, да что там – вросло под кожу, иначе он не мог.

– Уверена, твоя сестра будет там вместе с Берингаром, – Лотта подхватила его мысли. Арман был безгранично благодарен ей за то, что она почти не говорила «муж» или «супруг» – не привык он, и всё тут. – Наконец-то я их всех увижу! Как ни крути, не так уж нас, колдунов, мало осталось… я толком не видела большинство из тех, о ком ты говорил… И, конечно, будут чехи!

– Будут чехи, – смирно повторил Арман. – Какой же праздник без чехов… Неужели ты не видела даже пани Росицкую?

– Все видели пани Росицкую, – серьёзно сказала Лотта. – Как все видят солнце или особенно яркую звезду, но это ведь совсем другое.

Они болтали о предстоящем событии, пока за окном не стемнело; зажгли побольше свечей и продолжили говорить. Шарлотта посещала далеко не каждый бал: родители не могли являться вместе, ведь отец был человеком, а мама не шла ни с кем другим. Пару раз она сделала это ради Лотты, пригласив в качестве кавалера своего двоюродного брата-колдуна, чтобы дочка посмотрела, как это делается. Это было давно, до первого шабаша и самостоятельности ведьмы – потом Лотту берегли и не пускали, потом ей было не с кем, и лишь последний раз она подцепила какого-то лесного отшельника, варившего зелья, и чуть ли не силком притащила его с собой. Ей было весело и интересно, отшельнику – не очень, но он мужественно терпел. Не в последнюю очередь ради бесплатных напитков.

– Конечно, Пьер не пришёл в восторг от самого бала, зато потом мы переспали, – будничным тоном сообщила Лотта. Её не смущала ни тема, ни то, что нынешний любовник сидел напротив, а Арман сумел по достоинству оценить такую искренность – разумеется, когда привык. – Кстати об этом, давай сегодня просто полежим.

– Конечно, как тебе угодно, – согласился Арман. Он и сам уловил запах крови, но говорить об этом вслух было бы неприлично. – И ты ещё за птицами носилась.

– Где-то убыло, где-то прибыло, – хмыкнула Лотта и глотнула остывшего чая. – Мне несложно. Мы платим болью и кровью за своё могущество, с этим ничего не поделаешь. Конечно, мне до пани Росицкой или твоей сестры как до луны, но даже я в преддверии шабаша лучше ощущаю связь с природой… Арман, мы так и будем пить тёплую водичку?

– Тебе чай подогреть? – невинным голосом спросил он и получил знакомый тычок в колено.

– Молочка ещё предложи! Где бокалы?

Арман изящно опередил её и занялся вином, которое теперь тоже мог себе позволить. Не самое дорогое и далеко не лучшее, но всё же опережавшее ту разбавленную кислятину, которую они прежде пили с Адель по выходным.

Лотте нравилось пить: по-настоящему она смогла объяснить это лишь Арману, потому что дома никто не слушал. Когда голова ещё ясна, но тело уже расслабилось, появляется ощущение сродни полёту – любая ведьма знает, о чём говорит, ведь на шабаше кто угодно может угнать метлу или попросить у старших ведьм «немного покататься» (исход просьбы, удачный или неудачный, в основном зависит от количества выпитого старшей ведьмой). Для Лотты ощущение полёта значило гораздо больше: она становилась ближе к птицам, которых привыкла так хорошо понимать. Ей было ведомо, о чём они говорят, но отвечать им она не могла; она чувствовала их пути и помыслы, хоть и не могла целиком поставить себя на их место. Долгими вечерами они спорили с Арманом о том, кому из них доступно большее – оборотень способен повторить чей угодно голос или облик, не вникая в суть, птичница же Лотта ограничивалась пониманием, поиском, вчувствованием… но преобразиться полностью не могла.

– Ты подражаешь голосам и облику птиц, но не понимаешь их до конца, – говорила Лотта. Тогда она ещё не знала, что обращаться в человека иного возраста или пола – тяжкое испытание, не говоря уж о животном или птице. – Я понимаю их порою лучше, чем людей, но сама могу лишь… остаться собой.

Сейчас у них происходил похожий разговор. Так бывает, когда близкие по духу люди раз за разом повторяют одно и то же разными словами, не то ища поддержки, не то стремясь подчеркнуть значимость слов и мыслей для них обоих; ни одна сторона не чувствует ни скуки, ни одиночества, а с большой охотой поддерживает беседу.

– Быть собой – это счастье, – заверил её Арман. «Мне недоступное», закончил он про себя, не желая лишний раз беспокоить Лотту.

– Зато ты можешь выбирать, – она покачала головой, словно скрытые мысли читались с лёгкостью птичьего полёта. В конце концов, они успели неплохо изучить друг друга. – Ты можешь выбирать и возвращаться, а мы все обречены на себя, как узники в клетке, которых никто не выпустит.

– Нельзя быть уверенным, что ты сам – это плохо, – горячо возразил Арман. – Да, я всегда возвращаюсь, но куда? Когда ты зеркало, без человека напротив и говорить не о чем…

Он осёкся и сделал вид, что сосредоточенно пьёт. Хватит. Арман не доверял Лотте безгранично, лишь потому что не доверял так никому, включая сестру и самого себя; все пороги и границы, которые он сам для себя чертил, не имели ничего общего с доверием. Зачем другим людям, тем более близким, выслушивать о его страданиях? Тем более таких глупых… Жаловаться на магический дар! Да никому из предков такое бы в голову не пришло. Во время работы над книгой они встречали нескольких оборотней, и никто из них не выражал подобных взглядов, несмотря на некоторую неприязнь со стороны сообщества. Арман старался помнить о них, хоть имена из памяти уже стёрлись.

– Нет, – тихо, но решительно возразила Лотта. Она отлично знала, какие сомнения терзали Армана, если не знала – догадывалась, и догадки её были чудовищно близки. – Ты сам – это всё сразу, кто угодно. Что угодно… То, что ты можешь воплотить любую сущность… ну как тебе объяснить! Тебя это не уничтожает, понимаешь?

«Понимаю», подумал Арман. «Не уничтожает, потому что уничтожать там нечего». Обычно он не думал о себе в таком ключе, всё-таки самоуважением природа его не обделила, но не стоило давать себе волю и размышлять так много. Арман любил и ценил Лотту за то, что с ней можно рассуждать о чём угодно, но иногда они забирались в такие дебри, что обоим становилось неудобно… Сегодня настал его черёд.

Арман не позволил себе упасть в эту пучину слишком глубоко, поэтому неизящно перевёл тему:

– Мы все понимаем это по-своему, как по-своему видим мир. Вот скажи…

– Да? – встрепенулась Лотта. Она выпила достаточно, чтобы открыто и без стеснения смотреть ему в глаза, и медовый взгляд напротив растопил душу Армана и почти отвлёк его от мрачных мыслей, которые никто не звал.

– На какую птицу я похож?

Ведьма посмотрела на него с некоторым удивлением, а потом прыснула, склонившись над бокалом. Арман не знал, что именно её развеселило, но заразился немедленно. Зеркало… или живой человек. Нет, Лотта не позволяла кому-то подражать себе, значит, он всё-таки что-то может сам!

– Дай подумать, – отсмеявшись, сказала она и откинулась на резную спинку стула. Тусклый свет лампы падал на её волосы, скулы, кончик носа, подчёркивал задорно мерцающие глаза. Её глаза вообще были чудом по скромному мнению Армана Гёльди: меняли оттенок от дубового до солнечно-золотистого. Конечно, он знал, что цвет глаз человека зависит от многих факторов, и как оборотень он этим пользовался, но… Мысли разбегались во все стороны, когда он смотрел на Лотту – на такую Лотту.

– Филин, – наугад сказал Арман, и девушка снова засмеялась. – Или сыч. Или…

– Прекрати… какой ты сыч!

– Всего лишь вспоминаю, как меня называли прежде, – протянул Арман и покосился на бутыль вина. Наверное, им хватит. – Ну? Мне нужна помощь знатока.

– А следопыт твой в птицах не разбирается? – Лотта снова приподняла бровь.

– Не знаю. Не спрашивал, – честно ответил он. – Но у меня как-то нет желания вваливаться к ним в дом задавать такие вопросы.

– Ой, не смеши меня! Как представлю…

– Ты не представляешь самого худшего, – покачал головой Арман. – Если Адель покрутит пальцем у виска… Берингар-то в самом деле задумается… и отвечать будет долго и обстоятельно!

В этот раз хохотали оба, причём довольно долго. Разлука с сестрой не проходила бесследно, но сейчас Арман Гёльди более всего на свете желал знать, на какую птицу он похож.

– На грача, – заявила Лотта, перестав пристально его разглядывать. – Точно, ты вылитый грач. Чёрный и пушистый…

– Чёрный и пушистый?!

– Не перебивай! Между прочим, если бы ты иногда изволил смотреть на себя в зеркало, не удивлялся бы… Умный, – чуть подумав, добавила она. – И загадочный. И ещё…

Арман ждал чего-то невероятного. По всей видимости, зря.

– Клюв похож, – рассеянно заметила Шарлотта, сделав рукой неопределённый жест в сторону его лица. – Ну, как это у вас называется… нос.

Арман потерял дар речи.

– Не обижайся, – её смех показался виноватым. – Честное слово! Не люблю такие вопросы… не хотела тебя задеть. Меня матушка тоже однажды спросила, на какую птицу она похожа, а я, маленькая дурочка, так и сказала ей прямо – на курицу… Ну и крику было, Арман! Ты не представляешь! Она, наверное, до сих пор в обиде… А я сказала то, что вижу, без дурацких образов, которые люди сами додумывают птицам. Может, курица в нашем представлении не очень умна, но она славно заботится о потомстве, а окрас пёрышек – точь-в-точь волосы моей матушки… Ей, конечно, не понравилось быть наседкой… но и курица в случае опасности знаешь как заклевать может? То-то же.

– А отец твой на кого похож? – не вытерпел Арман, выдержав мало-мальски приличную паузу. Лотта немного помолчала и ответила:

– Да тоже на грача… – и улыбнулась, открыто глядя ему в глаза.

Они допили вино, съели что-то, что попалось под руку, и отправились в комнату в полутьме. Ливень перешёл в занудный дождь, став фоном для мыслей, слов, шагов и смеха; Мельхиор давно спал, сопел под столом в кабинете Армана, где для него был постелен специальный коврик. Арман и Лотта добрались до спальни и с весёлой неловкостью пьяных людей позволили друг другу переодеться по отдельности – здесь была и ширма, и женская сорочка, которую Шарлотта без зазрения совести (а точнее, с заделом на будущее) оставила в шкафу в первый же свой визит. Говоря по совести, они дольше витийствовали, чем переодевались, и отпускали остроумные шутки о возможной близости.

Комната выстыла, пришлось согреваться собственным теплом. Арман отогнал от себя мысли о том, как сейчас была желанна его гостья – он привык держать слово, а уж держать себя в руках выучился с раннего детства.

– Чёрный и пушистый, – пробормотал он, глядя в тёмный потолок. – Ну-ну.

– Не понравилось, что ли? – пробормотала Лотта. Её голова лежала у Армана на плече, уставшее за день тело было тёплым. – А я правду говорю.

Пожалуй, она права. Волосы Армана, отросшие почти до плеч, казались ещё темнее на контрасте с бледной кожей, одежду он тоже предпочитал чёрную, как и перчатки, и трость… Себя со стороны Арман не видел, но вынужден был согласиться – в конце концов, бывало хуже. Милош вообще сравнивал его лицо с могильной плитой.

– А нос тебе чем не угодил? – шёпотом осведомился Арман, чуть повернув голову. Светлые волосы Лотты пощекотали его подбородок.

– Что? А, нос… Да я все носы клювами называю. Не беспокойся.

Что тоже недалеко от правды: с самого детства держа связь с птицами, Лотта не делала особой разницы между ними и людьми. У птиц в её представлении вырастали руки, а у людей – перья.

Со стороны окна послышался слабый стук, совсем не похожий на дробь дождевых капель. Арман успел напрячься и вспомнить, где он теперь хранил оружие, а Лотта тут же подняла голову от подушки и соскочила с постели – сна ни в одном глазу.

– Воробушек, – донёсся до Армана её нежный голос. Скрипнули ставни, в комнату ворвался путаный ком ветра и дождя, потом всё снова стихло. Когда Лотта присела на край кровати, в её руках трепыхалась пташка: это в самом деле был воробей, мокрый, словно его искупали, и очень слабый. Он не боялся человеческих рук, а точнее, рук ведьмы; более того, он чувствовал в ней поддержку. – Ты лежи, я схожу покормлю его чем-нибудь… пусть обсохнет, а потом полетит.

– Мельхиор, – предупредил Арман, чувствуя, что сам безнадёжно проваливается в сон. Глаза уже слипались, и Лотту он видел через сонное марево. – Следи, чтоб не сожрал…

Девушка что-то ответила, но он уже не слышал. Комната и всё, что было за её пределами, погрузилась в глубокую осязаемую черноту.

И в этой черноте Армана не ждало ничего хорошего.

Нельзя сказать, что преследовавшие его кошмары напоминали злой сон, который на них с ребятами наслали в колдовской деревне Кёттевиц: тогда каждый увидел то, чего боялся больше всего, и Арману пришлось признать, как сильно он на самом деле переживал за книгу. Было в этом что-то не то, но спросить-то не у кого, а самому ломать голову о столь неприятную загадку не хотелось. Нет, такого ужаса Арман больше не испытывал никогда, но некоторые ощущения повторялись изо сна в сон. У большей части снов не водилось даже сюжета – страх, отторжение, отчаяние и тупая боль в груди. Иногда он видел мёртвого писаря, тела на дороге из Брно и расширенные в испуге глаза ясновидицы Эльзы. Иногда ему снился замок – такой, в каком они собирались со старейшинами и послами, принимая на себя миссию по созданию книги и расставаясь с нею. Пожалуй, дело в том, что Арман видел не так уж много замков и само здание запало ему в душу, но в облюбованной колдунами крепости не было и десятой доли того леденящего ужаса, которым дышал каждый камень в этих стенах.

Образ пугающего замка преследовал его и сегодня. Во сне Арман не был одинок: небольшие группы и солидные толпы встречались то тут, то там, пока он ходил по лестницам и коридорам, выбирался на балкон, выглядывал из башенных окон. Лиц оборотень не различал, и это коробило его, привыкшего обращать внимание на малейшие черты. Одни пятна. Арман бродил по замку бесконечно долго и искал выход; выхода не было; тогда в дело вступал страх, только и ждущий своего часа, и Арман срывался на бег – глупо и бессмысленно, но, наверное, так чувствует себя угодившее в ловушку животное. Загнанный зверь… Бежать уже некуда, а он всё пытается. Как будто его судьба не в руках охотника.

Вот оно! Сама идея человека с ружьём, пришедшего по его душу, подтолкнула Армана в нужном направлении. Он перестал бестолково носиться, перевёл дух и сделал несколько шагов по коридору. Красноватая дубовая дверь с симметричным узором, кабинет… там, внутри, кто-то ждёт… Не охотник ли?

– Арман! Проснись…

Он был рад и благодарен, что его пытаются разбудить, хотя изгнать из сердца досаду не удалось. Армана тянуло не к самой опасности, а к разгадке, хотя… и загадку-то толком никто не озвучил. Вряд ли его кошмары в самом деле связаны с реальностью, для этого они слишком бессвязны.

– Арман Гёльди, – его позвали снова. Арман открыл глаза. Над ним нависала женщина, чьё лицо укрывала тёмная ткань – виднелись одни лишь глаза. Матушка Эльза! Даже здесь, вдали от Дрездена, она прятала лицо.

– Это вы, – прохрипел Арман и сел в постели. Лотта куда-то исчезла, иногда она уходила… За окном по-прежнему лил дождь. Птичница могла оставить любовника, но не воробья на кухне! – Где Шарлотта?

– Она далеко, – глаза матушки Эльзы притягивали взгляд, больше ничего Арман не видел. Он не смог бы даже сказать, во что она одета, кроме вуали, хотя ясновидица зажгла несколько сальных свечей. – Как и ты. Всё так, как должно быть, Арман Гёльди. Не сопротивляйся течению.

Арман не знал, был ли он борцом против системы или покорным исполнителем – просто не думал об этом, скорее всего, что-то посередине. Фаталистическое требование не сопротивляться течению вызвало его гнев по другим причинам. Он бы, может, и рад сопротивляться, но чему? У течения не было видимого направления, не было лица… Почему-то Арман не сомневался, что у охотника за дверью лицо есть.

– Куда я плыву? – хмуро спросил он. Матушка Эльза качнула головой, не отводя глаз. От её взгляда делалось дурно, хотя, может, дело в выпитом вине.

– Туда же, куда и все. Нет другой реки. Нам кажется, будто мы способны противиться ей, но это не так.

Её речи, пассивные и возносящие судьбу в абсолют, по большей части повторяли то, что группа Берингара слышала в Дрездене. Сейчас Армана беспокоило вовсе не это. Он почти решился задать новый вопрос, раз уж пророчица сама пришла к нему, но Эльза знакомым жестом прижала руки к груди и воскликнула:

– Бедный мальчик!

В ушах зазвенело. Арман проснулся – снова. Лотты всё так же не было рядом, и это по-прежнему не помогало понять, где он находится. Арман нечасто блуждал между сном и явью, он крепко держался ногами за землю и, хотелось верить, не поддавался гипнозу слепо… То, что творилось сейчас, было лишь затянувшимся кошмаром, и с каждым ложным пробуждением открывались всё новые слои.

В углу кто-то пошевелился, явно не Мельхиор. Арман знал, что сейчас увидит господина писаря, ведь именно так всё начиналось в проклятой деревне.

Он ошибся – из темноты, припадая на одну ногу, вышел Юрген Клозе.

Арман удивился лишь поначалу: в последнее время он слишком часто думал о Юргене, чтобы тот не всплыл в его памяти. Шрам, хромота, хлыст и неизменная форма, всё было при нём… всё, кроме огонька жизни, ведь свою супругу он в самом деле любил. Верить в то, что наплёл Хольцер, не хотелось до дрожи, и всё-таки оттолкнуть его теорию не удалось. Арман не застал Вильгельмину Клозе, поэтому не мог судить об их любви. Зато он отлично знал, на что пошёл Берингар ради Адель Гёльди.

Юрген остановился возле кровати, задумчиво глядя в окно поверх Армана.

– Это так, – пробормотал он вполголоса, обращаясь к собственным мыслям. – Правильней быть не может. Надеюсь, никто не осмелится сказать, будто мой сын не выполнил свой долг…

– Мне бы кто сказал, о какой правильности вы все говорите, – вздохнул Арман. Почему-то он решил, что Юрген его не слышит, однако старший офицер опустил голову и выгнул шею как-то по-птичьи. Его холодные глаза хищно блеснули в полутьме, а лицо оставалось бесстрастным, будто вылепленным из воска и совершенно неподвижным, лишённым даже намёка на движенье.

– Всё вы понимаете, молодой человек, – заверил он. Когда Юрген говорил с сыном, его голос теплел, но в этой комнате не было Берингара. – Всё вы понимаете.

После его слов перед глазами Армана потемнело окончательно, желудок скрутился в узел, а кровать словно подняли к потолку, чтобы вытряхнуть его в лёд и ужас. Когда Арман проснулся в третий раз, он уже ничему не верил – даже тому, что рядом сидела встревоженная Лотта.

– Я звала тебя, ты с кем-то разговаривал, – быстро объяснила она, прежде чем Арман успел что-либо сказать или спросить. – Ты нездоров? Ты хоть проснулся?

Увы, более неудачный вопрос сочинить было трудно. Арман выдавил кривую улыбку, скорее по привычке, чем от необходимости, и неопределённо мотнул головой. Вряд ли Лотта обрадуется, если он начнёт сходить с ума… но если и она обратится частью кошмара, будет совсем худо. Смог бы он доверить такое Адель? А Лауре?

Не отвечая ни себе, ни Лотте, Арман выбрался из постели и опустил ноги на холодный пол. Амулет оказался на своём месте, в шкатулке, вот и стоило прежде повесить его в изголовье. Арман нахмурился и с некоторым усилием вспомнил, почему плетёный ловец из лент, бусин и засохших ягод оказался убран.

– Ты не возражаешь, если это повисит здесь?

– Конечно, нет, – в голосе Шарлотты послышалась обида. – С чего бы…

Арман не стал разбираться, просто повесил на крючок плетёное кольцо размером с ладонь. Ему не хотелось ни разговаривать, ни думать, хотелось только одного – чтобы явь, если она и впрямь была явью, перестала колоться и давить на голову. Тепло под одеялом казалось столь же мучительным, как наружный холод, а избавиться от внутренней дрожи не удавалось, хоть ты расслабляйся, хоть напрягай все мышцы.

Он уже не чувствовал страха, только бесконечную усталость от того, что ещё не началось.

– Я могу тебе чем-нибудь помочь?

Голос Лотты едва перекрывал шум дождя. Арман некоторое время смотрел в темноту перед собой, не моргая, и сейчас он сам как никогда походил на восковую фигуру, на маску мертвеца, подобную тем, которых боялся в детстве. Затем он сделал над собой усилие, перевернулся на спину и накрыл своей ладонью руку Лотты.

– Ты уже помогаешь, – сказал он с теплотой. Это была ложь, потому что Арман сам не знал, какая помощь ему нужна и от чего. Это была ложь, и Лотта её заметила, но не отодвинулась – только вздохнула и закрыла глаза.

Впрочем, она была не из тех, кто долго молчит.

– Мог повесить сразу, если тебе надо, – недовольно ворчали в плечо Армана. Не улыбнуться от такого было просто невозможно. – Вряд ли твоя подружка Лаура дёргает перья для амулетов. – Арман не ответил. – Или дёргает?

– Без понятия. Здесь их точно нет…

– Живое перо сильнее мёртвого. Мне нечего возразить, – зевнула Лотта. В своём мешочке ведьма носила лишь те перья, которые уже выпали, а для большинства магических ритуалов «мёртвое» не годилось: что волосы, что ногти, что цветы, что ягоды, всё должно быть свежим, «живым», чтобы работать в полную силу. Но в магии тут и там из правил вылезали исключения, и спорам на эту тему пришлось посвятить отдельный параграф книги – два богемских зельевара никак не могли договориться между собой, сгодится ли засушенный болиголов для качественного яда. Опыт, видите ли, не совпал. Берингар велел их разнять, когда спорщики всерьёз вознамерились ставить эксперименты на гостях.

Память о том случае заставила Армана улыбнуться ещё раз, и он постарался выкинуть из головы тройной кошмар, дурные предчувствия и собственное недоверие. Что до Лотты, врождённая связь с птицами также позволяла обойти правила: ей мёртвое перо сообщало ровно столько, сколько нужно.

– Где воробей? – вдруг спросил он, вспомнив о маленькой птичке.

– Тут, – невнятно пробормотала ведьма. – Осторожней.

Утешало лишь то, что птаха не в одной комнате с Мельхиором. Арман осторожно повернул голову, боясь нечаянно раздавить кого-то не того: воробушек дремал на их подушке, греясь в волосах Лотты. Такое в своей постели Арман видел впервые, поэтому воздержался от лишних комментариев и постарался как можно скорее заснуть. Не хватало ещё, чтобы в одеяле гнездо свили, подумал он и решительно закрыл глаза.

***

Сегодня Милош удрал от родственников дважды. От родителей, сестёр, котов и брата он ушёл, сказав, что направляется к Эве. От Эвы и её родителей он ушёл, сообщив, что всё было очень мило, но отец с матушкой ждут его к чаю. Только от пани бабушки Милош не ушёл, потому что никому на свете не дано уйти от пани бабушки, пока она этого не разрешит – так что во дворе её дома, знаменитого на всю Прагу, он задержался на добрую четверть часа.

Он по-прежнему любил их всех, только со дня свадьбы количество родни удвоилось, и каждый требовал непомерного внимания к себе. Как всё-таки славно у них сложилось с Эвой! Сорвиголовы без какого-либо понятия об ответственности меньше всего хотели оказаться связанными браком с кем-то, на них не похожим, и это был единственный осознанный и ответственный договор между ними – остальное решало настроение и страсть. О, Эва была бы образцовой ведьмой! Как-то так он и вляпался, то есть, конечно, влюбился. Зато взаимно.

Но от общественных устоев никуда не деться, так что молодожёны честно подыскивали себе новый дом. Эва могла жить и в доме Росицких, против этого никто не возражал, однако Милошу не хотелось класть все яйца в одну корзину, особенно если эта корзина находится в руках его матери и сестричек. Мысль о том, что взрослый мужчина должен жить под своей крышей, сажать сыновей, растить дом или как там правильно, Милоша не угнетала – он вообще не воспринимал это всерьёз благодаря крепким семейным узам и сильной ведьминской крови. В конце концов, если кто-то брякнет, что из него не вышло взрослого мужчины, всегда можно расчехлить пистолет. Да и Эве было всё равно, они не собирались денно и нощно торчать друг напротив друга, и всё-таки жильё необходимо – по крайней мере, сплетники отвяжутся и не дадут лишнего повода стрелять.

– И куда ты меня увезёшь? – с горящими глазами допрашивала Эва, когда они наконец-то остались одни в череде утомительных празднеств. – Ну скажи… нет, не говори, я сама угадаю… В страшный зачарованный лес! Нет? В специальную деревню для колдунов… нет? Милошек, а меня не сожгут как жену колдуна?

– Не сожгут, – успел сказать Милош. Вообще-то они были несколько заняты, но язычок у Эвы был не короче, чем его собственный, и препятствий никаких не наблюдал.

– Прелесть какая, – восхитилась жена колдуна и прильнула к нему с новой силой. – М-м-м, и всё-таки куда?

– Куда хочешь, – торжественно ответил Милош, обращаясь к её ключицам. – В любую точку мира.

Если бы Эва была ведьмой, его б сейчас ударило молнией. В любом случае ощущения вышли не из приятных, Милош зашипел и отодвинулся.

– Мог бы придумать что-то более оригинальное!

– Эвочка, любовь моя, я же не пошутил.

– Да так уж не пошутил!

– Да вот так, – разозлился Милош. Заводились они с одинаковой скоростью. – Если бы ты хоть раз дала мне договорить, то поверила бы! – Эва недоверчиво фыркнула, и пришлось ему доказывать слово делом. – Ну, смотри. Нет, сначала оденься, потом смотри…

Они натянули рубашку и штаны соответственно и подошли к двери. Милош вытащил из кармана первый попавшийся ключ и злобно вставил его в замочную скважину. По ту сторону оказался папин кабинет: к счастью, самого пана Михаила там не оказалось, он сидел в гостиной с детьми и женой.

– Как… – обалдела Эва. Милош почувствовал невероятную гордость за магический мир и тут же перестал на неё злиться.

– Оригинально, – нежно ответил он и получил пинок под зад. – Я тебя тоже. Что, обратно?

Они вернулись в эвину спальню – Милош предусмотрительно не стал закрывать дверь, потому как в этот дом у него ключа не было. Правильного ключа, зачарованного. Восхищённая Эва попросила ещё, и они постояли на пороге кладовки дома Росицких, комнаты Милоша, комнаты Корнеля… Последний ключ в связке он как бы не заметил: попросту не помнил, куда ведёт именно эта штучка. И хорошо, что не стал рисковать, иначе бы полуголые Милош и Эва предстали бы чудным осенним вечером в коридоре замка Лавут-Полиньяк.

– Поняла? – сказал он, закончив показательное представление. – Никаких переездов, никакой мороки… Мы так в гости друг к другу ходим.

– Но дом-то всё равно придётся покупать, оформлять, – возразила Эва.

– Ну-у, – уклончиво ответил Милош. Хороший маг способен отвести глаза небольшому городу, а он уж точно был не из плохих. Да и не только глаза, а все части тела, которые хотя бы в теории мешали заселиться. – Разберёмся. Ты, главное, место выбери.

Эва обвила его руками и принялась мечтать вслух. Мысленно они объездили половину мира, выбирая между промышленными городами и тихими деревушками, высокими берегами рек и подножиями гор, холодом севера и жаром юга. В конце концов Эва покачала головой и тихо спросила:

– Любовь моя, ты ведь не обидишься, если я захочу остаться в Праге? Здесь мой дом, мои друзья…

– И столько непобитых полицейских, – подхватил Милош, расплываясь в улыбке. – Я знал, что ты так скажешь. Прага так Прага! На каком берегу?

В общем, дело за малым – оставалось найти дом. Так что сегодня Милош ловко увильнул от обеих семей сразу и отправился искать им с Эвой новенькое гнёздышко, ну или старенькое, главное, помочь жильцам безболезненно убраться. Он весь вечер шатался по любимой Праге, довольно скоро потеряв из виду цель и заглядывая в каждый симпатичный переулок, поболтал со статуями на мосту, побросал камешки в реку, пропустил пару кружек под деревянной вывеской и в конце концов наткнулся на знакомую улицу.

Бабушкин дом так и манил. Понимая, что его заметили ещё на прошлом повороте, Милош поправил шляпу, перевязал платок, прочистил горло и вскоре прошёл во двор.

– Здравствуй, ба…

– МИЛОСЛАВ!!! – гаркнула бабушка. По своим меркам, она говорила спокойно. По меркам всего остального района… ну, крыша кое-где провалилась, это факт. Дом бешено захлопал ставнями, стремясь поспеть за речью хозяйки. – Славная у тебя жена! Надеюсь, и ты её порадуешь, а вместе вы нарожаете мне много чудненьких правнучат!

– А?.. – беспомощно переспросил Милош, оглохший на одно ухо. – Прости…

– Прощаю, – не снизила голоса бабушка. – Такие дела за один день не делаются. Славная жена, говорю! Ты что, не слушаешь?!

– Да слушаю я тебя! – проорал Милош в ответ. Входная дверь захлопала, стремительно открываясь и закрываясь – это означало одобрительный смех. Впрочем, при других обстоятельствах сходный жест означал гневные вопли, зевоту или приглашение войти. – Рад, что вы сошлись. Я опасался, что ты расстроишься, что она не ведь…

– Чего?! – проревела бабушка. С ближайшего дерева посыпались поздние яблоки. – Не слышу! Не мямли!

– Я! Опасался! Что! Ты! Расстроишься! Что…

– Что, что! Франц Иосиф в пальто! Милостью божией, император Римский, тьфу на него, – Эльжбета-старшая побила все свои рекорды, и Милош пошатнулся, сражённый одновременно силой звука и бабушкиным политическим юмором. – Разобрала я, не глухая! Нет, девочка хорошая, – продолжила она потише. – Без царя в голове, ветер один, в зад влетает – из ноздри вылетает, никаких тормозов. Всё как я люблю. А что не ведьма, так тебя одного на всё семейство хватит.

– Правда? – переспросил польщённый Милош.

– Правда, – снисходительно ответила бабушка. – Ты же у меня умница. Олух, конечно, первостатейный, но колдовать умеешь.

– Так сразу и олух… А я уж было подумал, что ты меня в гости пригласишь, – кинул он пробный камешек. Дом настороженно заскрипел, и Милошу стало смешно: он знал, что бабушка не очень-то жалует гостей мужского пола. Поэтому они с Корнеликом в детстве проводили время у тёток, если родителям надо было куда-то отлучиться, а сёстры с пелёнок приучены к визитам к Эльжбете-старшей… Завидно, между прочим!

– А тебе это на кой?

Её подозрительность рассмешила Милоша ещё больше, и он на всякий случай закусил губу. Немного подумав, бабушка снова распахнула ставни:

– Ладно, Милослав, заходи, только не сегодня. У меня малость не прибрано.

Согласилась! С первого раза! Вот так чудеса, надо пользоваться. Воображение живо подсказало Милошу, что там внутри обглоданные кости бывших любовников или чего похуже, и он счёл за лучшее промолчать. Заручившись приглашением, он выслушал очередную порцию наставлений для себя, Эвы, Корнеля и младших девочек, а потом с чистой совестью покинул двор.

Как он добрался до собственного дома, из памяти выпало – в конце концов, после посещения пани бабушки многих нешуточно контузило. Милош остановился у порога, потряс головой, вытряхнул половину мыслей и заметил матушкину метлу. Неужели пани Росицкая так вот оставила её на виду – и без всякой задумки? Быть того не может! Домой всё ещё не тянуло, и он подумал…

– Даже не думай, – послышался мамин голос. Милош поднял голову: пани Эльжбета осуждающе глядела на него из окна. Вытряхнутые мысли постепенно возвращались на свои законные места. – Тебе не понравится, оч-чень не понравится.

– Ты права, – признал он. – Всё-таки это нечестно, что у вас есть такой вот… дополнительный транспорт.

– А куда ты собрался? – удивилась мама. – Вы что, с Эвой поссорились?

– Вовсе нет, – враньё сложилось с правдой, получилось вполне удачно, и Милош объяснил: – Я ищу для нас дом, вот и подумал, было бы неплохо попадать в другие города без ключа. А то, знаешь, каждый раз вылезать из кладовки у какого-нибудь кренделя – приключение то ещё.

– Ну конечно. Всё лучшее в нашем мире придумано ведьмами, – хмыкнула пани Эльжбета, подобрала волосы и лихо соскочила прямо во двор. Восхищённый Милош затаил дыхание – вдруг его всё-таки покатают на метле, как в далёком детстве? Но его не покатали. – Так куда тебе надо? – небрежно осведомилась матушка.

– В Лион, пожалуйста.

То, что произошло дальше, не лезло ни в какие рамки добрых семейных отношений: пани Эльжбета зловеще расхохоталась, подняла руку с изящными тонкими пальцами и дала сыну щелбан. Милош было решил, что она дурачится, но в следующий миг его отбросило… достаточно далеко, чтобы он не помнил половины пути. Голова раскалывалась, ноги не держали, дыхание спёрло, одно хорошо – шляпу не потерял. О таком способе перемещаться Милош пока не слышал и, честно говоря, был бы счастлив не слышать никогда, но делать нечего – вот он, ошарашенный и помятый, валяется в кустах славного города Лиона на какой-то крутой горе.

Милош искренне любил свою семью и надеялся, что они так же любят его. Но иногда выражение любви подозрительно напоминало попытку убийства.

– Êtes-vous bien? – озабоченно спросил какой-то умник, заглядывая в кусты.

– Спасибо, не надо, – мрачно отозвался Милош. Ему было плохо, и общаться с этим потомком Наполеона не возникало ни малейшего желания.

Стремясь отдохнуть от родичей, одиночества он вовсе не искал, так и пришла в голову светлая мысль навестить Армана. Правда, потом в ту же голову пришёл матушкин щелбан, и какое-то время Милош отчаянно ненавидел все свои затеи, ведьминские штучки и Гёльди в придачу, но вскоре успокоился. Его выбросило на вершине, откуда открывался славный вид на город: чёрная, коричневая и рыженькая черепица разной формы, неизбежные кресты, крыши плоские и крыши, стоящие торчком, наставительно воздетые к небу пальцы кирпичных труб – из одних вился дымок, из других только осуждение. Размяв ноги и кое-как отряхнувшись от мусора, Милош целеустремлённо направился вниз – он не имел понятия, где сейчас живёт Арман, и не обладал чудесным нюхом Берингара, поэтому полагался исключительно на удачу. Узкие улочки, зажатые между высокими домами, извивались, гнулись и выворачивались наизнанку, и чем темнее становилось, тем труднее было найти дорогу. Фонари коптили небо, но что от них толку, если непонятно, куда идти?

В конце концов Милош наугад свернул туда, где рассыпались небольшие одноэтажные домики, и пошёл мимо них. Он любил часами бродить по родному городу, поэтому усталости не чувствовал, только набухающую на лбу шишку… В конце концов, домашний ключ можно сунуть в любую скважину, лишь бы дверь была… Где-то во дворе возились дети, где-то уставшие рабочие запивали тяжёлый день, где-то дородная женщина с ребёнком через плечо развешивала мокрое бельё – ребёнок светил на весь Лион голым задом и орал. Люди жили своей жизнью, и Милош за этой жизнью бессовестно подглядывал – впрочем, в самых что ни на есть бескорыстных целях. От одного дома он и вовсе шарахнулся: во дворе обнаружилась огромная страшенная собака без привязи, которая сочла своим долгом шумно его облаять.

– Ну и пожалуйста, – буркнул Милош, отмахнулся тростью и… никуда не пошёл. – Ах да, – вздохнул он и толкнул калитку. – Как же я сразу не догадался?

Мельхиор аж присел от испуга: обычно он всё-таки отпугивал незнакомцев своим внешним видом, и что делать с этим человеком дальше, решительно не знал. В этом он очень походил на своего хозяина. Чёрный пёс озадаченно поглядел на Милоша: незваный гость, пахнущий странным сочетанием пороха и корицы, неуверенно, но упрямо пробирался через сад. Мельхиор предпринял ещё одну попытку прогнать его и выбежал наперерез, при этом лапы у него задрожали от страха.

Милош уставился на собаку сверху вниз. Он этих животных вообще не понимал и предпочёл бы препираться с бродячей кошкой, но выбора особо не давали.

– Мне только спросить, – вывернулся Милош. Мельхиор не понял его намерений, поэтому просто проводил до двери.

Предупредительный лай всё-таки сделал своё дело, и долго ждать не пришлось – изнутри что-то заскрипело сразу после стука.

– Это кто? – поинтересовался знакомый голос. Милош, вспомнив бабушку, рявкнул в ответ:

– Берингар в пальто! Открывай…

Когда Арман наконец открыл, его душил смех. Милош с облегчением спрятал пистолет в карман, а хозяин опустил готовую к бою трость, и они засмеялись снова – Мельхиор окончательно перестал понимать, что происходит, жалобно заскулил и протиснулся в дом.

– Ну ты и сыч, – Милош проявил себя, как самый воспитанный в мире гость. – Сколько предосторожностей, можно подумать, к тебе никто не ходит…

– Не сыч, а грач, – поправил Арман, провожая его внутрь. – Ходит, но Мельхиор реагирует иначе… Как ты вообще сюда попал и что случилось?

– Какой такой грач? – переспросил Милош и тут же продолжил: – Что случилось? То, что я к тебе попал, вот что случилось… А как я это сделал… Выпивка найдётся? Чего смотришь?

Арман молча указал на его лоб. Судя по всему, там проявилось что-то страшное, и Милош не стал спрашивать о зеркале – зеркало у оборотня точно было, чего нельзя сказать о его собственном желании созерцать свою разукрашенную морду. Оставалось лишь надеяться, что матушке было стыдно хотя бы пять минут. Хотя бы две.

Боевую рану лечили каким-то хорошеньким французским вином. Пока Арман курсировал по дому, собирая то чистые бокалы, то тряпки для примочек, и гонял лезущего под ноги пса, Милош с интересом осматривался. Конечно, жилище разительно отличалось от дома Росицких, но, если верить чужим рассказам, предыдущее пристанище Гёльди было не более чем ветхой хибарой на краю пригорода. Однако тесное пространство, приглушённый свет и собака перекочевали вслед за Арманом в Лион. Друг обзавёлся стенами (Адель жаловалась, что в доме была только одна ширма), приличной выпивкой, садом побольше и даже своим кабинетом. Зеркало висело на стене над умывальником, что со стороны выглядело вполне обычно. Наверняка Арман поддерживает отношения с не-магами, очень уж на него это похоже.

Прежде домик кому-то принадлежал: слишком уж старой выглядела мебель, а комнаты – обжитыми, да и вещей многовато для одного Армана. На стенах кое-где остались пятна от снятых портретов, стол на кухне давал понять, что тут и готовили, и ели немало. Столовой нет, оно и ясно, не богатеи жили… Милош продолжал рассматривать кухонную утварь, когда в комнату протиснулся Мельхиор.

– Чего тебе? – нервно спросил Милош. Пёс поджал хвост и отступил на два шага: он тоже не почувствовал духовной близости.

– Странно это, – заметил Арман, перешагивая через свою собаку. – Подвинься, Мельхиор… Когда к нам на Круа-Руссе заявился Берингар, Мельхиор его всего обслюнявил сразу же.

– Ну и вкусы у твоего пса. Не хочу обидеть Берингара, но чтобы с первой встречи?!

– Вот и я удивился, – хмыкнул Арман и поставил на стол коробочку со льдом. – Приложи, может, спадёт немного…

Милош молча ужаснулся. Пани Эльжбета, как всегда, слегка перестаралась.

Они проболтали без всякой неловкости пару часов кряду. Милош рассказал о том, как они с Эвой подбирали дом, и пожаловался на переменчивое настроение Катаржины – сестричка росла, и оставаться с ней наедине было опасно даже для любимого брата. Бедный Корнель! Ему доставалось пуще прежнего… Арман посочувствовал Милошу, восхитился Эвой, упрекнул Катку и передал привет Корнелю, то есть сделал всё, что от него как от друга требовалось. А потом стал рассказывать о том, что нового им с Берингаром удалось выяснить. Милоша немного позабавил его праведный гнев.

– Не понимаю, чего ты ещё ждал, – заметил он, балуясь с бокалом. Мельхиор наблюдал с пола и не решался подойти ближе. – Сейчас начнётся… Все эти старики тычут друг в друга пальцем, как нашкодившие дети, и я не исключаю, что кое-кто из них испачкал штаны. И не раз. Они придумали интересную игру, но не обговорили заранее, как из неё выйти. Я б на вашем месте никакой помощи не ждал.

Честно говоря, он во многом повторял нелестные комментарии папы и Корнеля: собственного презрения к старшим колдунам у Милоша было не так много, но в последнее время он всё сильнее убеждался, что родичи правы. Так что он верил в то, что говорил, хоть и позаимствовал основную мысль у других.

– Ты сегодня подозрительно мудр, – сказал Арман. Милош попробовал обидеться, но у него ничего не вышло.

– Вообще-то со мной бывает, – скромно заметил он. – Но крайне редко. Я же понимаю, что Берингару надо оправдать отца, а тебя просто совесть гложет.

– А тебе всё равно?

– Нет, не всё равно. Если передо мной поставят какого-то конкретного гада или несколько гадов, я их убью, – будничным тоном произнёс Милош. Судя по лицу Армана, он был впечатлён. – Но в поисках от меня толку мало. Не говоря уж о том, что я не хочу шастать по домам старых и мудрых и просить их что-то рассказать… фи.

– Я ждал от них большей ответственности, что ли, – Арман вернулся к началу. – Не забывай, я не знал, как у вас всё устроено. Оказалось, никак.

– Привыкнуть надо, – согласился Милош. Он тоже мог бы многое рассказать о жизни современных колдунов – как ни крути, представитель одной из сильнейших фамилий! Мог, но не хотел. Во-первых, ему было лень, а во-вторых, Арман явно рисковал заработать головную боль от передоза информации. Впрочем, это он сделал уже давно, и Милош не хотел его добивать.

– А Бер весь в отца. «Слишком честен и ждёт от других того же», – процитировал оборотень и почесал за ухом Мельхиора. – Нам явно чего-то не хватает. Кстати про отца… Хольцер несёт чушь, будто Юрген стоит за этим делом, потому что ищет способ вернуть к жизни свою жену.

Милош выслушал подробности, а потом пожал плечами:

– В общем, не лишено смысла…

– Ты правда так думаешь? – тихо переспросил Арман, глядя ему в глаза.

– Нет, – протянул Милош, сощурился, потом повторил с большей решимостью: – Нет, не думаю. У любого Клозе был десяток случаев, чтобы убить нас всех и покончить с этим малой кровью. Военные – ребята прямые, не то что всякие подпольные интриганы. Не делай такие глаза! Это не потому, что я не люблю немцев!

В энный раз обсасывать тему книги, писаря и убийств не хотелось, поэтому Милош попытался выяснить побольше про подружку Армана. Фамилию Дюмон он, как оказалось, слышал, но почему-то был убеждён, что в семье подрастают сыновья. Арман послушно переключился на любовные дела – он знал, что его отвлекают намеренно, и был за это благодарен, – поэтому следующие полчаса Милош слушал о том, какая Лотта замечательная. Он сделал про себя вывод, что эта ведьмочка отлично подходит Арману: в меру похожая на обоих Гёльди, она будто уравновешивала всё, чего могло недоставать покинутому брату. И любовь у них была честная, хорошая, как если б они перескочили десять лет совместной жизни и сразу стали такими, какими были сейчас.

Вообще-то Милош всерьёз опасался, что Арман со своим упрямством и некоторой наивностью вляпается в отношения с какой-нибудь бешеной ведьмой и сгинет в них навеки, потеряв разум (такое с ведьмиными любовниками случалось нередко). Теперь он был спокоен, осталось лишь самому поглядеть на знаменитую Лотту. Вот и хорошо! В глубине души Милош был готов вступить в драку с безымянной колдуньей, чтобы защитить друга от всяких пакостей магического мира, и обрадовался, что эти меры уже не нужны.

– Точно. Вспомнил, – что-то привело Армана к новой мысли, и он не замедлил её озвучить. – Как сделать зачарованный ключ? Я к тебе могу попасть, а ты ко мне – нет.

– Какая заботливая мысль, – оценил Милош и поморщился. Лоб уже не болел, но обидно-то было. – Честно говоря, я давно таким не занимался, но тут особого ума не надо.

И они уселись за ворожбу.

Благодаря ведьминской крови Милоша и сметливости Армана управились быстрее, чем могли бы. Нужно было раздобыть ненужный ключ абсолютно любой формы, вскипятить на заговорённом огне кое-какие жидкости (включая масло, которым смазывают дверные замки, и воду, в которой хозяин дома предварительно омыл руки – символ приглашения в любое время дня и ночи). После этого ключ несколько раз охладили и согрели, вследствие чего он утратил свой изначальный вид и выглядел и работал так, как нужно колдуну: в данном случае, открывал любую дверь в прихожую Армана.

– Это оказалось проще, чем я думал, – заметил Арман, вертя в руках готовое изделие. Милош фыркнул.

– Проще! Потому что не ты огонь заговаривал.

– Не говори мне, что это сложнее, чем заговаривать воду.

– Сложнее, – тут же заявил Милош. – Просто вспомни свою сестрицу и представь, что ты пытаешься уговорить её что-то сделать. Представил? То-то же.

– Да ладно, для тебя-то это раз плюнуть, – хитро сказал Арман с самым невинным видом. От такой грубой лести Милош едва не упал со стула, хотя ему было приятно. Он ограничился малой местью – назвал Армана коварной бубланиной и отказался объяснять, что это такое.

Они едва успели проверить ключ на ближайших дверях, когда во дворе кто-то появился – Мельхиор погавкал и отправился к порогу. Похоже, свои. Милош обрадовался, что сейчас и познакомится с подружкой Армана, но не тут-то было: на крыльце стояла мама, вежливо улыбаясь и держа в руке метлу. Ветер растрепал её огненно-рыжие волосы, зато лицо от полёта помолодело лет на двадцать – Милош при всём желании не мог на неё злиться.

– Пани Эльжбета, – охнул Арман, оттаскивая от двери обманутого пса: видимо, для нелюдимого Мельхиора сегодня было слишком много гостей. – Проходите, пожалуйста.

– Здравствуйте, мальчики, – пани Росицкая шагнула внутрь, прислонив метлу к стене, и, не тратя время на лишние разговоры, взяла лицо сына в горячие ладони. Милош знал, чем кончается проявление семейной нежности, и взвыл не хуже Мельхиора, но в этот раз он ошибся – мама нежно коснулась губами его лба, и следов щелбана как не бывало. Зная, что капризному Милошу этого будет мало, она сделала что-то ещё, и по всему телу разлилось приятное умиротворяющее тепло. – Так-то лучше. Прости меня, Милошек: я не знала, что так получится. Зато ты погостил у Армана!

– А чего ты ждала? – недоверчиво спросил Милош.

– Я думала, ты ойкнешь и сядешь в кусты, – призналась мама.

Ну что ж, в кусты-то он в самом деле сел. Только не в Праге, а в Лионе.

– Арман, подойди, – велела пани Росицкая. Арман проявил невиданную мудрость и даже не попытался возразить, молча подставив ей лоб; Милош краем глаза заметил, что он улыбается, и покачал головой. Только сирота мог так радоваться внезапному появлению Эльжбеты-младшей…

– Что ты с ним делаешь? – полюбопытствовал Милош.

– То же самое, мне понравилось. Вы изготовили ключ? Какие молодцы! Арман, тебе не нужно зарядить талисман, пока я здесь?

Матушка уселась ворожить над новой тросточкой Армана. Наверное, раньше этим занималась Адель – иногда магия вещиц, которые колдуны носили с собой, нуждалась в обновлении. Мало кто мог ответить на вопрос, какова вероятность, что без талисманов будет совсем худо, и Милош считал, что это скорее дань традиции. Сам-то он был достаточно ведьмой, чтобы обойтись без помощи, и всё равно не брезговал ею, а без часов чувствовал себя неуютно. Однажды он отдал их Арману в надежде, что обмен талисманами как-то поможет, но, кажется, чуда не произошло. Жаль! Получился почти братский обряд.

Они с мамой едва не затащили Армана в гости прямо сейчас, но тот заартачился и отказался оставлять собаку на ночь: Мельхиор и без того натерпелся в отсутствие обоих хозяев, а к котам его не пригласишь.

– Ничего, всё равно мы скоро встретимся, – подмигнула пани Росицкая, лихо усаживаясь на метлу. Милош был готов и переночевать, и вернуться с помощью ключа, но мама! На метле! – Нет, Милошек, даже не думай.

– Ну пожалуйста. Один раз!

– Если я сделаю это, ты вспомнишь свою любимую семейную историю и украсишь её новым враньём, – категорически отказалась пани Росицкая. – Давай-ка, ключ в замок – и спать, приду – проверю. Спокойной ночи, Арман.

Матушка взмыла в воздух слишком быстро и тут же пропала из виду, оседлав попутный ветер – им осталось лишь задирать головы, глядя ей вслед.

– Вот так-то, – пробормотал Милош и потянулся за своим пальто, которое бросил где-то в коридоре. – Хорошо посидели. Если не придёшь с ответным визитом, я натравлю на тебя свою сестру.

– И я был рад тебя видеть, – в том же тоне откликнулся Арман, выгребая его шляпу из-под завалов, которые они устроили в поисках масла. Прежде чем уйти, Милош добавил то, что давно вертелось у него на языке:

– Ты слишком много думаешь, особенно о том, что лучше вообще не трогать. И Бер такой же. Мне кажется, если б вы перестали сами себя путать, то давно бы уткнулись носом в голую правду.

– Я бы предпочёл, чтобы при первой встрече правда была одетой, – отшутился Арман, но глаза его тревожно замерцали. – Ты на что-то намекаешь или просто так?

– Конечно, просто так. Ты что, первый день меня знаешь? – с этими словами Милош стиснул его в объятиях. Взгляд упал на Мельхиора – пёс сидел за спиной Армана и в ужасе таращил глаза на чешские нежности. Не рассмеяться было невозможно. – Да, собаку свою не бери… Коты-то переживут, а в Мельхиоре я не уверен.

И он угадал. Едва страшный чёрный пёс остался наедине с хозяином, то испытал невероятное облегчение – Милоша и его матушки, как в своё время Адель, было слишком много, они шумели, даже когда молчали, и могли в любой момент ударить током. Мельхиору гораздо больше нравилась Лотта. Жаль, что он не мог сказать об этом вслух.