Книга чародеяний

XVIII (I).

« – Ради всего святого, вы же волшебники! Вы умеете колдовать! Вы же, наверное, можете справиться с чем угодно!

– Видите ли, премьер-министр, все дело в том, что и наши противники тоже умеют колдовать».

Джоан Роулинг, «Гарри Поттер и Принц-полукровка».

***

– Гости, моя госпожа, – прошептала Эмма. Адель с трудом разобрала, что она говорит. Обычно молодую госпожу будила Ингрид, ворчливо внушая что-то про новый день; одновременно она протирала пыль, таскала воду, убирала воск, пыталась поменять постельное бельё, пока Адель ещё не встала с кровати… в общем, жизнь била ключом. А тут даже голову от подушки отрывать неохота. – Моя госпожа!.. Гости пришли…

– Скажи Берингару, – пробормотала Адель в подушку. Когда световой день сокращался, ей совершенно не хотелось вставать рано, это прежде, в прошлой жизни, Арман расталкивал её на фабрику… Фабрика! Было ведь когда-то. Воспоминания о сотнях трудящихся женщин без капли магии, что могла бы помочь им, не тронули Адель: сейчас её трогала только Эмма. За плечо. – Ну Эмма!

– Уже почти обед, моя госпожа, – Эмма боялась её в прямом смысле как огня, но не отступала – была слишком хорошо вышколена. – И они пришли к вам. Господин проводить велели…

Что-то с трудом скрипнуло в памяти, и Адель наконец продрала глаза. Никакие оправдания насчёт дня и ночи не сработали бы – за окном уже было достаточно светло для ноября.

– Неужели Ингрид не добудилась меня? – хмыкнула Адель, благосклонно принимая помощь Эммы. На самом деле её по-прежнему смущали и отталкивали служанки, но Бер сто раз объяснял – веди себя соответственно, ты госпожа. Эмма с готовностью поднесла одежду и гребень, готовясь бороться с хозяйкиными волосами.

– Не знаю, моя госпожа. Она, наверное, присматривает на кухне, всё-таки гости…

– Кто пришёл-то?

– Госпожа Юлиана Краус с дочерью, – охотно ответила Эмма. Она становилась болтлива, когда понимала, что Адель не настроена извергать пламя, биться током и плеваться ядом – то есть, о ужас, всё чаще и чаще.

Адель непонимающе нахмурилась. Юлиану она помнила как ведьму, безуспешно пытавшуюся помочь им с мамой много лет назад: на шабаше её дочь Барбара развеяла одно старое заблуждение, и Адель пришлось перестать их ненавидеть. Сама Барбара была подающим большие надежды мастером по зельям – она могла попасть в команду Берингара, но уступила место своей подруге Лауре. И что эти две особы забыли здесь с утра пораньше? Точнее, ближе к обеду…

Что ж, раз Берингар в курсе и одобряет, она спокойна. Довериться ему было так приятно и хорошо, что Адель какое-то время бездумно таращилась в окно – без изнурительного страха или гнева, как прежде, а так… без всякого смысла и почти весело. Верхушки деревьев почти совсем облысели, а первый снег ещё не выпал, так что любоваться особенно нечем. Когда Эмма неудачно вцепилась в её локон, Адель зашипела и пришла в себя. Ну и что, что о ней заботятся, это не повод таять и хлопать глазками, как безвольная кукла! Она отчитала Эмму за кривые руки, Эмма извинилась десять раз – обеим сразу полегчало.

Так что в гостиную Адель вышла, уже будучи собой. Юлиану она застигла в обществе книги: старшая ведьма рассеянно поздоровалась, не сразу оторвавшись от какой-то пьесы. Не успела Адель придумать, что сказать, как на пороге гостиной появились Барбара и Берингар – светловолосые, невозмутимые и рядом друг с другом абсолютно одинаковые. Она и прежде думала об их забавном сходстве, но в реальности это оказалось вовсе уморительно, пришлось прикусить губу.

– «Коварство и любовь»? – осведомилась Юлиана Краус, и её тонкие губы слегка дёрнулись, будто стараясь не улыбнуться. – Любопытные вещи у тебя на полке.

– У Шиллера много философских и исторических трудов, – ответил Берингар, совершенно игнорируя её насмешливый тон и намёки на любовную литературу. – Рекомендую ознакомиться. Здравствуй, Адель.

– Доброе утро, – ляпнула Адель и поймала его укоризненный взгляд.

– Утро? – переспросила Барбара, улыбаясь будто бы вполсилы, как её мать. Или Берингар. – Долго же ты спишь.

Лицо Берингара говорило: «я пытался тебе помочь, но увы». Вместо того чтобы разозлиться на всех присутствующих, Адель неловко рассмеялась – она всё ещё была сбита с толку происходящим. Юлиана первой обратила внимание на её замешательство, проследив взгляд, и тоже отозвалась неожиданно мелодичным смехом.

– Ой, не могу, – воскликнула она и, смутившись, чинно сложила руки на коленях. – Прошу прощения. Бер, уж ты-то мог бы ей сказать!

– Раньше в этом не было нужды. Собирался сказать сегодня утром, но возникли непредвиденные обстоятельства, отдалившие меня от цели, – серьёзно ответил Берингар и ловко, с большим опытом увернулся от летящей в него искры. Искра угодила в вазочку с водой, уже благодаря опыту самой Адель.

– Вы что, родственники? – обвиняющим тоном спросила Адель, как будто её обманули. – Почему мне никто не сказал?

– Незачем было, – пожала плечами Барбара. – Когда мы встречались раньше, тебя едва ли интересовало, кто из какой семьи. Я неправа?

– Права, но…

Но теперь всё изменилось. Адель вспоминала разговор с Барбарой на шабаше: в основном они говорили о Юлиане и об Аделине Гёльди, о них с Арманом… и о том, что в случае дозволения старейшин брат с сестрой могли расти в доме Краус.

– Юлиана Краус – родная сестра моей матери, урождённой Вильгельмины Краус, – донёс до неё Берингар. – Мама одинаково ценила обе свои фамилии, поэтому разные люди знают её под разными именами. Соответственно, Барбара Краус приходится мне двоюродной сестрой.

А на вид как родная, ехидно подумала Адель и промолчала – её голову занимали совсем другие мысли. Как бы всё это могло сложиться? Вот они с Арманом, двое маленьких сирот в баварском доме Краус. Юлиана, Барбара, другие члены их семьи… в гости приезжают тётя Вилл, дядя Юрген и их сын… Адель обвела невидящим взором всех присутствующих. Чувство счастья, опоздавшего на много лет, исчезло так же быстро, как появилось – она понимала, что в иных обстоятельствах вряд ли смогла бы узнать Берингара так, как знает его сейчас. И он её – тоже. Почему-то при мысли о том, что они могли не полюбить друг друга, находясь ближе, чем ныне, пробрала дрожь.

– Прошу прощения. Я не предполагал, что этот факт удивит тебя до такой степени, – заметил Берингар. Судя по выражению, на миг мелькнувшем во взгляде, он думал о том же самом. Адель подавила желание повиснуть у него на шее прямо сейчас и заявила:

– Всё в порядке, просто немного удивилась. Но вы все хуже Милоша! Можно сразу обозначить, кто чей родственник и у кого какая фамилия, а не пугать потом людей.

Все трое помолчали, всерьёз обдумывая степень своей вины. Адель сдержала неприличный приступ хохота только из уважения, тем более что недавно упомянули родителей Берингара. О том же вспомнила и Юлиана:

– Пока есть минутка, могу ли я увидеться с Вилл? Прах находится в вашем доме.

– Не стоит, – сдержанно ответил Берингар. – Она всегда просит позвать отца, а его сейчас нет. Не думаю, что вам захочется обманывать сестру и тем более – говорить ей правду.

– Верно, – по лицу Юлианы пробежала тень, но спустя мгновение она взяла себя в руки и заговорила деловым тоном, обращаясь к Адель. – Я знаю, что тебя уже осматривали знахарки, но мне бы хотелось проверить кое-что ещё – заодно покажу Барбаре, как работают проявители.

– Какие проявители? – насторожилась Адель.

– Особый вид зелий, который позволяет выявить состояние души и тела. Сложная и тонкая наука, чаще всего к ней не прибегают, считая бесполезной, – видимо, вдаваться в пространные объяснения – это у них глубоко семейное. – К сожалению, нет единого состава, и для каждого недуга нужно варить отдельную сыворотку – не для исцеления, а только для диагностики.

– Как неудобно…

– Вынуждена согласиться. Но в некоторых случаях это и есть самый простой путь.

– Я знаю, что не беременна, – выпалила Адель, прежде чем кто-то что-то сказал. Ингрид уже успела дать госпоже кое-какие ценные советы, зачем ей ещё знахари? Юлиана и Барбара нахмурились, словно осуждая, что она заявляет такое при мужчине; первая добавила после паузы:

– Можно легко и быстро проверить все варианты. То есть, это не было легко и быстро, но у меня оказались необходимые ингредиенты. Полагаю, нам не стоит заниматься этим в гостиной?

– Занимайте любую комнату, которая вам подойдёт, – сказал Берингар. Если он и догадывался, о чём речь, то виду не подал, сама же Адель не понимала и страшилась того момента, когда поймёт. – Я буду в отцовском кабинете.

Они разошлись, и Адель убедилась в своей правоте: ей зелья-проявители не понравились. Если вспомнить о том, что среди колдунов и ведьм не имела особой популярности брезгливость или суеверный страх перед человеческим телом, её реакция может показаться странной, однако для Адель, как и для Армана, многие вещи казались диковатыми. Она спокойно использовала чужие телесные жидкости для ворожбы, хотя и нечасто, наблюдала за тем, как следопыт пробует землю, реку и траву на вкус (это вообще возмутило только Милоша, несколько далёкого от природы в чистом виде), и всё-таки есть разница между ведущей процесс ведьмой и подопытной крысой, чтобы не сказать жертвой!

В общем, необходимость мочиться в ритуальную чашу при Юлиане с Барбарой слегка выбила её из колеи.

– А как ты думала? – удивилась Юлиана, ставя широкую плоскую чашу ей под ноги и забирая у Барбары шкатулку с сосудами, наполненными чем-то прозрачным. – Задирай юбку, дорогая. Два раза по чуть-чуть.

– Я-а-а, – протянула Адель, отпрянув, – я… не хочу. В смысле…

– Не беда, – пожала плечами Юлиана. Этот жест у них с Барбарой был зеркально одинаковым. – Эмма! Принеси нам воды, госпожа хочет пить.

Смешная и капризная мысль пронеслась в голове Адель – не хочу и всё, но куда деваться! Все были настроены крайне серьёзно. Она и сама варила под присмотром пани Росицкой пару настоек, для которых требовалась кошачья моча, слюна собаки и подобные вещи, но самой!.. Ну уж нет. Адель усадили в кресло и велели пить, пить и пить. Рано или поздно, хмуро подумала она, Юлиана победит – по естественно неизбежным причинам.

Пока ждали, развлекали Адель семейной историей. Семейство Краус в самом деле проживало в Баварском королевстве, причём так давно, что кто-то из предков Юлианы застал Оттона Светлейшего. В тамошних землях, богатых на кристально чистые озёра и высокие горные пики, связь ведьм с природой была крепка, и раз за разом рождались новые одарённые колдуньи. Конечно, как и любая колдовская семья, они переживали тёмные времена из-за гонений, но тут помогли бесконечные распри между германскими правителями – кое-кто из них предпочитал избавляться от соперников при помощи хорошего яда или даже порчи, причём так, чтобы люди не могли ничего доказать. Чтобы выжить, прабабки Краус занимались и таким: Юлиана говорила об этом без смущения, но Адель всё равно не осуждала. У неё на языке вертелся саркастичный вопрос: не связаны ли блестящие способности Барбары к зельям с традициями местного пивоварения? К сожалению или к счастью, спросить не довелось.

Предки же Юргена Клозе были родом из Мюнхена – столицы, педантично уточнила Юлиана. Не желая казаться необразованной дурой, Адель небрежно ввернула:

– Ну да, родной город Милиха, – чем заслужила уважение своих собеседниц. Дело в том, что в доме Клозе висел оригинал одной из его картин, а биографию художника Адель одним дождливым вечером выслушала от Берингара – и вот, пригодилось!

Юлиана продолжила рассказ, явно собираясь вбить в голову Адель всё их семейное древо. Последние поколения Клозе, разумеется, в Мюнхене не жили, но частенько приезжали погостить и поддерживали отношения с другими колдовскими семьями. Так Юрген, молодой офицер в отпуске, познакомился с красавицей Вильгельминой.

Адель напрасно ждала романтической истории – Юлиана попросту замолчала и уставилась в окно. Может, ей было больно вспоминать о сестре, а может, она не сочла момент достаточно подходящим (вполне справедливо, подумала Адель). А может, ничего особенного в их знакомстве не было, хотя время и смерть придают любой истории особый ореол. Так или иначе, больше Юлиана ничего не сказала, выдержала паузу и без лишних предисловий перешла к делу.

Она вылила в чашу содержимое первого сосуда: густое и с матовой, ничего не отражающей поверхностью.

– И что они выявляют? – буркнула Адель, приседая над чашей и чувствуя себя невообразимо глупо – как на шабаше, когда её одну ошарашил вид беззаботных голых женщин. Юлиана и Барбара оставались непробиваемыми. – Выглядят одинаково.

– Конечно, в чистом виде проявитель и не должен ничего показывать. Первый даст понять, не беременна ли ты в самом деле – не смотри на меня так, я слышала, что ты сказала. А второй продемонстрирует саму вероятность беременности, – сделав едва заметную паузу, Юлиана вздохнула и объяснила: – Понимаешь, с нами, женщинами, случается всякое. Насколько я помню, твоё детство нельзя назвать счастливым как для тела, так и для духа. Может статься так…

Она не договорила и плотно сжала губы. Адель постаралась скрыть свои истинные чувства и напряжённо застыла над чашей, изо всех сил торопя и себя, и время, лишь бы это нелепое действо поскорее кончилось. Она до сих пор не привыкла к тому, что ночной горшок выносит служанка, вовсе того не стесняясь – у Адель с Арманом отродясь не было слуг. А тут новоявленные родственницы. Неужели её не могут оставить одну хотя бы на пять минут?!

Первый раз прозрачная жидкость окрасилась в приятный янтарный цвет. К своему удивлению, Адель совершенно не почувствовала запаха.

– Сейчас ты не беременна, – подтвердила Юлиана и, ловко подхватив чашу, отправилась её опорожнять. Адель не выдержала и зажмурилась, до чего всё это казалось ей неправильным; для неё магия состояла в управлении природой, дамы же Краус подчинили человеческое тело со всеми его выделениями и не видели в этом ничего предосудительного.

Барбара быстро наклонилась к ней и шепнула:

– Не думай. Никто не смотрит на это так, как ты.

И выпрямилась, когда вернулась мать. Адель испытала слабое чувство благодарности, хотя её сбивало с толку отношение Барбары – из соперницы она превратилась то ли в дальнюю родственницу, то ли в подругу… Нет, исключено. Вряд ли она сможет одинаково хорошо относиться к Адель и Лауре.

– И повторим, – велела Юлиана, наполняя чашу до краёв второй прозрачной жидкостью.

Адель повторила, постаравшись по совету Барбары вообще ни о чём не думать. Потом она глянула вниз и сама едва не вскрикнула: на этот раз проявитель окрасился в чёрный с беловато-лиловыми нитями проблесков. Это казалось таким неестественным, что Адель невольно подумала – вот как, должно быть, выглядит для обычных людей то, чем они занимаются… Кому взорвать здание – раз плюнуть, а кто варит зелья странных цветов.

Она обернулась к другим ведьмам, ожидая объяснений. Те молчали. Барбара не изменилась в лице, только чуть-чуть свела брови, а на лбу Юлианы проявились новые морщины.

– Адель, – скорбным голосом сказала она. – Присядь в кресло.

Сердце отчаянно забилось в предвкушении хороших новостей. Адель понимала, что её поведение далеко от нормы, но ничего не могла с собой поделать – раз проявитель работает только по одному запросу, жуткая чёрная жижа никак не могла пророчить ей смертельную болезнь. Сдерживаться было трудно, но Адель старалась вести себя прилично ради Берингара: всё-таки её взяли в хорошо воспитанную семью… как когда-то мечтал брат, а значит, это и ради Армана тоже.

– Боюсь, у тебя не получится родить, – тихо произнесла Юлиана. Как и любая правильная женщина и мать, она была искренне расстроена, и что-то вроде признательности шевельнулось внутри Адель. – С большой вероятностью это будет мёртвый ребёнок, или ты сама… Мне жаль.

– Постой, мама, – вмешалась Барбара. – Неужели мы ничего не можем сделать? Я слышала, как какая-то знахарка из Висбадена вдохнула жизнь в младенца, которого считали безнадёжным. Хорошо, что семья обратилась к ней, а не к священнику…

Адель страшно разозлилась на неё. Конечно, Барбаре было невдомёк, что она не хочет никаких детей, но можно было не проявлять эту добрую волю и не давать советы!

– Не выйдет, – медленно возразила Юлиана, изучая содержимое чаши. Она принюхалась и взяла немного на палец, но, к большому облегчению Адель, лизать не стала. – Нет, не выйдет. Дело не только в том, что она недоедала в детстве, уж с этим-то наша сестра умеет бороться. Были и другие внутренние повреждения… магического характера. Я говорю о том, что тебе не дозволяли посещать шабаш, Адель. Мне правда жаль, – она извинялась в том числе за своё бездействие в прошлом. – Иногда, когда колдовство сталкивается с последствиями другого колдовства, битва бывает тяжела. Я бы не рискнула влиять на твоё чрево при помощи магии, даже если бы знала, что это поможет.

Терпение лопнуло, и Адель спрятала лицо в ладонях. Она улыбалась. Счастьем тут и не пахло – напоминание о собственном нездоровье, сочувствующие лица напротив, да и Берингар расстроится, по-настоящему расстроится… И всё-таки Адель ощущала себя свободной от какого-то недуга, свободной от обязательств, которые страшили её и с которыми она совершенно точно не справилась бы даже при поддержке любимого человека. Дети, а что дети? В магическом мире полно беспризорников, таких же, какими были они с Арманом! В голове Адель яркой искрой вспыхнула идея, которую одобрили бы и брат, и Берингар – не взять ли в будущем под своё крыло каких-нибудь сирот?

Чтобы не обмануться: ею двигало вовсе не сочувствие и не внезапно проснувшаяся любовь к детям. То, что натолкнуло Адель на подобную мысль, было похоже на мстительное злорадство – их с братом когда-то бросили на произвол судьбы, а теперь, возможно, представится случай показать, КАК следовало на самом деле с ними поступить. Пусть будет стыдно всем, и старейшинам, и Юлиане, и другим ведьмам, которые только изображали жалость! Пусть они поймут, что должны были сделать, вместо того чтобы бросать правнуков Гёльди на произвол судьбы!

Адель отняла руки от лица, пребывая в состоянии благоговейного изумления. Ей было и радостно, и страшно от собственной задумки, и совсем немного – грустно.

– Хочешь побыть одна? – спросила Юлиана, глядя на неё с участием и болью. Это зрелище будто отвесило Адель хорошую пощёчину – с таким выражением лица Юлиана очень походила на свою призрачную сестру, скорбящую по всем живым не хуже, чем они по ней. – Если тебе будет проще, я скажу Беру сама.

– Нет-нет, не стоит, – быстро отозвалась Адель и тут же пожалела об этом. Как было бы славно свалить самую тяжёлую часть разговора на Юлиану! Славно и трусливо… Трусости, которая облегчает жизнь, она не презирала, когда дело касалось столь тонких вопросов. Но почему-то беседа через тётю отдавала фальшью, а Берингар воспитал в ней честность. – Гм… спасибо, что помогли мне это выяснить.

Они покивали, снова замолчали. Адель впала в отчаяние – как вежливо от них отвязаться?! Не посылать же просто за дверь? Брата бы сюда, он умеет… Но не успела она снова сказать чего-то неподобающего, как в дверь постучали. Берингар вошёл, не дожидаясь разрешения.

– В чём дело? – спросила Юлиана, неторопливо поворачиваясь к нему. – Мы почти закончили. Ты волновался?

– Подождите здесь, – велел Берингар. Разумеется, он не волновался, просто держал наготове пистолет. – Адель, иди со мной.

– Дай ей отдохнуть! – возмутилась Юлиана. Адель уже подскочила и, оправив юбки, деловито направилась к выходу: приказной тон Берингара напоминал их путешествия, не оставлял иного выбора и в принципе был её любимым, как ни стыдно это признавать.

– Не могу сказать, что меня сильно утомил процесс, – съязвила она, не удержавшись. – А что случи…

Берингар захлопнул дверь и повёл её по коридору.

– Бер?

– Когда ты в последний раз видела Ингрид? – отрывисто спросил он.

Из головы Адель мигом вылетели все события последнего получаса: слова Берингара, а также рыдающая в углу гостиной Эмма, ничего хорошего не предвещали.

– Вечером, перед сном, – напряжённо ответила она, стараясь поспевать за быстрым шагом. Боковое зрение выхватывало мелькающие пейзажи, портреты предков и гобелены со сценами охоты и войны. Они вышли на лестницу и спустились на этаж к слугам, где тоже царил переполох. – Она приносила мне тёплое молоко, потом пожелала спокойных снов и ушла к себе… вроде бы… Я не заметила ничего необычного, если ты об этом.

– У себя она и осталась, – хмуро заметил Берингар и шагнул на порог небольшой комнаты, в которой Адель никогда не была. На кровати, занимавшей половину тесного пространства, лежала Ингрид. Можно было потешить себя глупой надеждой, что она спит или больна, но какой в том смысл? Адель сразу увидела, что глаза служанки широко раскрыты и смотрят в потолок, руки раскинуты…

– Как жаль…

Эти слова показались ей совсем пустыми, не выражающими ничего. А ведь в самом деле жаль – Ингрид сделала так много даже для Адель, чего уж говорить о семье Клозе. Она застала покойную госпожу Вильгельмину, а теперь находилась за той же самой чертой.

Равнодушная к судьбе людей, не особенно ей близких, Адель пыталась понять, что чувствует теперь. Ингрид понравилась ей сразу и ни разу не сказала ничего такого, что бы оттолкнуло или обидело. На первый взгляд резковатая, но добрая в душе, полная энергии и неиссякаемого стремления сделать жизнь своих господ проще и лучше… Такой была Ингрид. Именно что «была».

– Прикрой дверь, – сказал Берингар и сам склонился над Ингрид. – Не хочу, чтобы нас слышали. Ингрид умерла во сне.

– Она же была здорова!

– Одно другому не мешает, – сухо поправил он. – Есть случаи, когда здоровые люди умирают во сне. Есть случаи, когда здоровые люди умирают от страха.

– Ты хочешь сказать… – Адель подошла и тоже поглядела в лицо мёртвой служанки. На нём отражался непритворный ужас. – Её что-то напугало, и она умерла ночью? Или это непременно был кошмарный сон? Неужели от такого можно скончаться?

– К сожалению, скончаться можно от чего угодно, – в устах другого человека это мог быть неуместный сарказм, Берингар Клозе констатировал факт. – Мне не нравится кое-что ещё.

– Магические следы? – догадалась Адель. – Порча на расстоянии? Как та, что она лечила у тебя.

– Нет, не как та. Это трудно объяснить человеку без должной подготовки, – он немного помолчал, подбирая слова. – Есть следы на коже и следы на одежде, о них я тебе уже говорил. Существуют более сложные виды проникновения и вмешательства, при которых следы остаются глубоко внутри.

– Писарь… – начала было Адель и запнулась. Наверное, не время об этом говорить.

– Да, над ним ворожили именно так, – коротко ответил Берингар. – Сейчас важно другое: Ингрид умерла ночью, вероятно, во сне, и она была очень напугана. При этом следы магического воздействия я обнаружил на её подушке.

– На подушке?

– Когда Эмма привела меня сюда, подушка ещё была влажной от пота, а пот выделяется кожей. Ещё одно коварное свойство подобных следов – они выветриваются, как только покидают тело, будь то кровь, пот, слёзы, моча… Память крови сильнее, но крови здесь нет. Я успел определить только их присутствие, но не суть.

– Всегда так происходит? – Адель пыталась уложить в голове сложную чужую магию.

– Нет, что и составляет третью сложность – колдовал кто-то весьма ловкий в своём деле. Летальный исход при малой дозе чар… Я могу сравнить это только с пулями Милоша, а тебе известно, что он очень хороший колдун.

– Получается, когда на ком-то применяют гипноз, это оставляет магический след внутри?

– Иногда и снаружи, если мастер пользуется вспомогательными средствами. Ты рассказывала, что Генрих пользуется ладаном, а один запах вбирает в себя другой. В любом случае, после смерти большинства глубинных следов не добыть, – Берингар помолчал, глядя на Ингрид, а потом сам вернулся к больной теме: – Поэтому над писарем надо было работать, пока он не умер. Над ним и работали, только не мы.

Адель задумалась о своих снах. Ей недавно снился кошмар, но он был нелепый и похожий на обычное сновидение, когда видишь то, чего боишься наяву. В деревне этого урода Никласа на Армана, Милоша и Лауру наслали злой сон, но они справились при помощи амулетов, разбудили друг друга и остались невредимы. Какая-то неоформленная мысль не давала ей покоя, однако гораздо больше тревожили насущные проблемы – в доме Клозе, в их доме, в её доме умер человек. Ничего хорошего это не сулило.

Адель дождалась, пока Берингар объяснит ситуацию тёте и Барбаре, пока Юлиана спустится на этаж слуг для повторного осмотра тела (не исключён и яд), пока они останутся одни. И задала главный вопрос:

– Если Ингрид действительно убили, кто это сделал и зачем?

***

В то же утро, пока Адель Гёльди ещё спала, Арман получил письмо.

Исписанный приятным разборчивым почерком лист бумаги лежал в плотном конверте, запечатанном сургучом. Наверное, изображение на печати что-то означало, но всех тонкостей колдовского быта Арман так и не постиг. Он прочитал короткое приглашение несколько раз, ища подвох, и не обнаружил ничего предосудительного. Можно было отказаться или проигнорировать условия, но это невежливо, и он начал собираться, стараясь разобраться в своих ожиданиях и чувствах.

После бала Арман спал спокойно, как будто пережитые потрясения вытолкнули из головы все прежние кошмары. Да и потрясений-то – кот наплакал, стыдно! Он так и не понял, почему короткий невнятный разговор с матушкой Эльзой вызвал такое же давящее чувство, как осязаемые сны, превращение в мёртвого писаря и тревога за книгу, не понял и списал на духоту, тем более что замок Портамна в самом деле принял слишком много колдунов и ведьм за раз. Лотта спасала каких-то горных птиц и не навещала его, амулеты Лауры висели над изголовьем, Арман собирался в гости к Милошу и к сестре, но всё же он ничего не забыл и не ждал добра со всех сторон.

На десятое перечитывание письмо оставалось таким же безобидным.

Арман понимал, что ему следует с кем-то посоветоваться, однако адресант вежливо просил беседы наедине по вполне понятным причинам. Кроме Берингара, Арман мог бы спросить совета у Милоша, но тот ясно дал понять, что вмешиваться не хочет. Вот его родственники-дипломаты могли бы подсказать, а с чем? Идти или не идти? Конечно, идти, а на ход разговора они никак повлиять не смогут. Приходилось рассчитывать на себя.

– Мельхиор!

Чёрный пёс, тяжело дыша, ввалился в кабинет. В коридоре он стыдливо припрятал убитую на обед птицу.

– С ума сошёл? Не вздумай так делать при Шарлотте, – отчитал Арман и потрепал его по загривку. – Остаёшься за старшего. Не ешь штору, не пей чернила.

Мельхиор издал звук, который хозяин ошибочно толковал как согласие, и застенчиво посмотрел на штору. В следующую минуту его выпихнули из кабинета и закрыли дверь – Арман решил не полагаться на одни слова и, в общем-то, был прав.

Он оделся как можно приличнее, почистил шляпу, захватил трость и достал ключ, что лежал в конверте в отдельном бархатном мешочке. Арман не имел понятия, нужно ли ему вернуть мешочек или можно оставить себе, поэтому на всякий случай положил в карман. Предчувствия спали, и это настораживало: затишье перед бурей, передышка в бешеной гонке не на жизнь, а на смерть, вдох между плачем и криком.

Открыв дверь, он вышел не в Лион, а на площадь в центре Берлина. Арман оглянулся снова, и на этот раз за его спиной оказалось здание Королевской оперы – вот почему в спину доносились звуки музыки. Снаружи площадь царапал слабый солнечный луч, единственный, которому удалось пробиться через хмурое ноябрьское небо. Слева от Армана был Собор Святой Ядвиги, чей купол величаво пузырился над колоннами и арками, а справа – университет, не так давно занявший место пустующего дворца.

Арман вышел на широкую улицу, следуя подробным указаниям из письма, и отправился искать нужный дом. В шумном городе, среди толпы, повозок и экипажей, людей и лошадей, под пяткой у высоких зданий он чувствовал себя не хуже, а то и лучше, чем сидя дома в одиночестве. Но чем дальше продвигался Арман, тем сильнее росло его беспокойство – может, он всё-таки идёт прямиком в ловушку? Мало ли, каким обходительным человеком кажется Роберт Хартманн, они ведь ищут того, кто всех обманул. У Армана были причины выполнить его просьбу: господин посол от Пруссии честно признался в письме, что не хочет видеть Берингара из-за небольшой ссоры, которая у них случилась в последний раз. Из-за смерти Густава, посольского сына. Он подумал и решил, что может поделиться кое-какой информацией с Арманом – конечно, Арман волен распоряжаться ею по своему усмотрению, но говорить Хартманн будет только с ним.

Им не удалось пообщаться раньше, писал Хартманн, потому что его здоровье ухудшилось. И это враньём не казалось: в тот раз он выглядел неважно, на балу не присутствовал вовсе. То, что всё складывалось вполне правдиво, вовсе не делало Армана дураком, хотя и возводить напраслину на очередного посла он не хотел. Сознание оборотня привычно раздвоилось, и одна его часть оставалась вежливой и спокойной, готовой довериться мудрому собеседнику, другая же – настороженной, готовой в любой момент пойти в атаку или защищаться.

У нужного дома он увидел невыразительного мужчину средних лет с брошью-кошкой и последовал за ним. По крайней мере, это не напоминало сцену ареста Юргена: с Арманом говорили очень вежливо, и он запомнил это, как и то, что порой вежливость ничего не значит. Из-за того что в нём крепко держались сразу две вероятных правды, в голове образовалась пустота – не приятная и не легкомысленная, скорее похожая на набранный перед прыжком воздух, на паузу между двумя музыкальными партиями.

– Прошу за мной, господин Гёльди… вас ждут.

– Благодарю вас.

Всё это слегка напоминало визит к мадам дю Белле. Арман усмехнулся и поднялся по лестнице, устланной ковром. Перила поддерживали искусно вырезанные львы, со стен смотрели орлы, будто напоминая, где он находится. Коридор второго этажа поворачивал направо, и из окон открывался вид на реку, а через неё – на остров Шпреинзель.

– Не знаю, насколько вы знакомы с нашими порядками, – зашёл издалека домоправитель, – надеюсь, вас не обижает то, что пришлось немного пройти по улице. Дело в том, что ключ в посольский дом дают не так уж часто.

Арман удержался от смеха: немного пройти по улице – явно не беда. Что до ключей, Берингару было легче их добывать, хотя иногда они и вдвоём долго бродили по улицам в поисках нужного дома и стучали в дверь, с приглашением или без.

В коридоре Арман ненадолго задержался перед дверью посольского кабинета. Его снова накрыло ощущение болезненного страха, плотного, как ком в горле, и он сглотнул. Дверь, та была совсем другой – из светлого дерева, и вместо причудливого узора на ней выделялись только два прямоугольных углубления справа и слева. Не как во сне. Это обстоятельство ободрило Армана, вернуло ему решительное расположение духа, и он постучал.

– Проходите, пожалуйста, – донеслось изнутри. Арман вошёл и улыбнулся, встретив такую же приветливую улыбку: Хартманн сидел за столом и, судя по всему, ждал его. – Простите, что я не встаю навстречу – здоровье, сами понимаете…

– Понимаю. Не беспокойтесь, господин посол.

Арман закрыл дверь и сел в предложенное кресло напротив. Он изо всех сил искал в себе признаки недавней тревоги, но не находил их. Это настораживало не меньше, и он продолжал контролировать свой разум: если одно, то одно, если другое – то другое. Главное, случайно ничем не оскорбить посла, иначе тот совсем ничего не расскажет.

Хартманн действительно изменился с того дня, когда Арман впервые увидел его на комиссии – осунулся и побледнел, его заострённые черты немного поплыли, как это случается в возрасте, но всё равно сохраняли отчётливое сходство с лисьей мордой. Монокль он носил на цепочке, прибегая к нему в случае необходимости, в другое время растерянно щурился и всеми этими деталями весьма напоминал своего старого приятеля пана Росицкого. Арман не позволил себе успокоиться на этом, и всё же подловить Хартманна на притворстве в первые минуты разговора он не сумел – о погоде да о природе, об острове за окном, о королевском музейном проекте и, наконец, о предстоящем собрании магического сообщества.

– Я помню, что обещал вам рассказать кое-что про книгу чародеяний, – говорил посол, – и я сдержу слово, но мне кажется, вам будет любопытно узнать и о грядущей встрече. Наверное, мой добрый друг пан Михаил уже упоминал о ней?

Арман сдержал улыбку – пан Михаил первым делом рассказал всё ему и Берингару. Не то чтобы он упоминал, уж скорее осознанно и со всей ответственностью разболтал.

– Да, я знаю совсем немного. Кажется, меня и некоторых моих друзей могут пригласить в качестве охраны, если я правильно понял пана Росицкого.

– Совершенно верно, – кивнул Хартманн и коротко откашлялся: по-настоящему, судя по крови, которую Арман успел увидеть на краешке платка. По крайней мере, он ни разу не солгал по поводу своей болезни. – Прошу прощения. Мне известно немного больше, разве что место они пока не выбрали – с годами это становится всё труднее, вы понимаете. Будут все наши дипломаты… и только наши, полагаю, хотя порой это неразумно. Конечно, вы уже обращали внимание на то, что обособленность магов от людей и наоборот – мнимость? Мы зависим друг от друга, особенно в политике и на войне, я уж не говорю о мелочах.

– Мне говорили, что военные колдуны живут в обоих мирах, – Арман процитировал Берингара. – Прежде я считал, что должность посла как-то связана с этим, но, видимо, ошибался.

– Почему же? У кого связана, у кого нет. В основном наше посольство – заимствованный термин – всего лишь способ связи друг с другом, чтобы договориться о том или ином событии, предупредить об опасности и так далее. Поэтому я не верю в так называемую обособленность колдунов: мы вынуждены считаться с национальными и территориальными противоречиями, в конце концов, все мы вольно или невольно представляем какое-то государство, – он немного помолчал. – Граница между нами и ими, конечно, есть. Но она пролегает не там, где многие ищут. Не только там.

Арман кивнул, соглашаясь. То, что говорил Хартманн, было интересно и правдиво и немало отвлекало от главной задачи – не упустить момент, когда станет ясно, в каком положении сам Арман, пленника или гостя. Получается, размышлял он, посольское представительство действительно касается в первую очередь других магов, а не магов среди людей, хотя не исключён и второй вариант. Кто-то продолжает пользоваться их услугами по мелочам и не только, так делали даже – и особенно – в пору жесточайших преследований, а нынче остаются как минимум колдовские корпуса – без посредника им никуда.

– Так вот, на собрании будут многие послы, почтенные старейшины… Сейчас ведутся споры, приглашать ли сильнейших ведьм. Как думаете, почему?

– Может быть опасно возле мощного артефакта? – предположил Арман и удостоился двойного кивка. – С другой стороны, охрана предполагает наличие силы, разве нет?

– Парадокс, – живо отозвался Хартманн. Несмотря на болезнь, у него была довольно подвижная мимика, привлекательная по меркам оборотня. – Увы, на данный момент нерешаемый. Поэтому в охране будут в основном военные колдуны, как состоящие на службе, так и вольные… я имею в виду молодого пана Росицкого. Вы, друг мой, гость во всех смыслах исключительный, могу поздравить!

– Спасибо, – поблагодарил Арман, не в полной мере представляя, с чем его поздравляют. – Но неужели после ареста Юргена Клозе не ослабло доверие к военным магам? Или это очередной парадокс?

– Совершенно верно, совершенно верно. Нам попросту некуда деваться. Итак, охрана будет следить не только за самим артефактом в процессе решения его судьбы, но и за гостями собрания: обеспечивать их безопасность, присматривать за подозрительными личностями, обязательно сопровождать всех нас на территории встречи. Магическое сообщество из последних сил стремится избежать диверсии – не уверен, уместно ли это так называть, но смысл вы уловили.

– И всё это основано на доверии? – упавшим голосом спросил Арман. Затея ему не понравилась.

– На недоверии, я бы сказал, – горько усмехнулся Хартманн. – Но суть примерно такова. Остаётся только довериться друг другу, пока всё это не кончится.

– Каков, по вашему мнению, будет финал?

– Должна решиться судьба книги чародеяний, – медленно проговорил Хартманн, задумчиво глядя куда-то сквозь плечо Армана. Его длинные пальцы складывались в разные фигуры будто сами собой, нисколько не отвечая мыслям хозяина. – Что она, в конце концов, такое, где и как она будет храниться до предначертанного конца магии, кому и как её передадут потом. Такие вот моменты… Этот вопрос будет озвучен в начале собрания, и мы с вами услышим всё в точности.

Арман представил, что вступительную речь доверят Берингару. Если он не будет говорить до самого конца магии, есть шанс понять, что происходит.

Беседовать с Хартманном было увлекательно: он рассуждал без пижонства, свойственного старшим магам, и с живостью мысли, которая выдавала некую тягу к переменам. Арман украдкой осматривал помещение. Богато, но без лишней роскоши; к широкому подоконнику прислонена трость; на стенах – портреты Фридриха Вильгельма и его предшественников. В дальнем углу он обнаружил и семейный портрет, на котором самого Хартманна окружали его жена и сын, оба теперь покойные. Письменные принадлежности, сами письма, дубовый стол, восточный ковёр и разные безделушки из путешествий, книжные полки, прусский флаг… Арман понял, что всё равно ничего о нём не знает.

– Ну, что ж… – рассеянно сказал Хартманн и снова сфокусировался на лице собеседника. – О книге, полагаю. Я вам очень благодарен за то, что вы пришли один. Мне бы не хотелось отчитываться перед молодым Клозе…

– Мне жаль, что его слова задели вас, господин посол, – откликнулся Арман. Он чувствовал себя собакой, готовой к прыжку, только не понимал, в какую сторону прыгать. Охотничье ружьё, куда оно смотрит? В чьих оно руках? – Я могу понять вас обоих, но мне в самом деле жаль.

– Настоящий оборотень, – улыбнулся Хартманн. Всё своё внимание Арман сосредоточил на его улыбке, но ничего опасного в ней не обнаружил – так же улыбался пан Росицкий, когда его радовал кто-то из детей. – Что ж, признаю, что я и сам среагировал резковато… ведь они с Густавом действительно были дружны… Но что было, то прошло.

– Я забыл выразить вам свои соболезнования, господин посол.

– Да-да, – пробормотал тот. – Не будем… не будем об этом. Вы на удивление нелюбопытны.

Арман знал, что с ним такое: боязнь человека, подобравшегося к разгадке совсем близко. Ему отчаянно захотелось оглянуться на дверь, чтобы убедиться – изнутри она тоже не из красного дуба…

– Так получилось, что мне известна задумка недоброжелателей, – сказал Хартманн и улыбнулся виновато, немного скованно, будто жалел об этом знании. Арман напрягся, надеясь, что на его лице это мало отразилось. – Вы ведь были правы в самом очевидном… в том, где надо искать. Определённый круг старших магов опекал господина писаря, накладывал первичные чары на наш артефакт, в общем, во главе затеи стояли вполне конкретные люди. Мы, молодой человек, именно мы – Юрген, Эрнест, Вивиан и ваш покорный слуга. Поэтому многие старейшины легко приняли арест Юргена, поэтому все здравомыслящие люди не подозревают Михаила Росицкого… не говоря уж о том, что его жена наводит страх не хуже вашей сестры.

Хартманн сделал паузу, чтобы откашляться – он выглядел раздосадованным, оттого что пришлось прерваться, а Арман был рад передышке. Итак, они с Берингаром хотя бы правильно прицелились, но к чему клонит Хартманн? Юрген Клозе виноват? А может, строптивая Вивиан дю Белле или капризный Хольцер, который сочинил бредовую легенду для своей защиты? То, как собеседник выделил пана Росицкого, Арману совсем не понравилось. На мгновение он представил, как наносит удар из-за угла добрый и почти родной человек, а кому-то и родной… Мысль была жуткой. Сходство между отцом Милоша и непонятным человеком напротив напугало сильнее прежнего.

– Так вот, – повторил Хартманн, отпив немного воды. – Вы, я полагаю, пытались определить, кто из нас больше всех отвечал за господина писаря, и раз за разом заходили в тупик, ведь ответственность поделена поровну между нами всеми. Кто угодно мог оказаться рядом там-то и тогда-то… В общем, друг мой, так оно и было: мы все накладывали на него свои чары, все обрели с ним некую связь.

– Дело в том, что кто-то из вас убил его, – мягко сказал Арман. Он невольно скопировал тон собеседника, а тот почему-то обрадовался. – Ведь это произошло задолго до нашей финальной встречи. Господин Арманьяк (мне бы хотелось называть его настоящим именем) был управляемой мёртвой куклой, когда я обращался в него в Дрездене. Избавление от чар высвободило его смерть, которая только дожидалась своего часа.

– Никто из нас не управляет мертвецами, – так же мягко отозвался Хартманн. – Такой дар даже у нас, магов, не в чести. Но как это вы красиво сказали! Избавление от чар высвободило смерть… Совершенно верно, так оно и было. Смерть сама по себе, чары сами по себе.

Он помолчал, будто наслаждаясь понравившейся фразой.

– Да, так и было. Кто-то из нас убил его, а другие, знаете ли… молчали. Кое-кто заметил, кое-кто – нет, кто-то боялся, кто-то выжидал. Большинство предпочло устраниться от проблемы, ведь писарь выполнял свою работу, и, более того, после смерти он стал совершенно безопасен – такая вот гарантия ещё до финала ваших приключений. Неужели вы думали, что его оставят в живых после завершения работы?

– Мы полагали, что он всё равно умрёт от напряжения, столько чар вы на него наложили, – сухо сказал Арман. В нём всколыхнулась запоздалая злость из-за того, что они сделали с Арманьяком.

Хартманн изучающе поглядел на него, склонив голову к плечу резко, по-птичьи. Пронзительный взгляд из такого положения до боли напомнил Арману сразу несколько сцен, которые он до этого не связывал между собой – сон в деревне Кёттевиц, недавний сон про Юргена, бред в карете, когда он сидел напротив писаря.

– Вы ведь не доверяете мне, молодой человек?

– Нет, – честно ответил Арман. Перемена на лице напротив отозвалась в его сердце щелчком захлопнувшейся ловушки: от учтивости и доброты в глазах Роберта Хартманна не осталось и следа.

– Ну наконец-то, – холодно сказал он и расцепил пальцы. – Я уж испугался, что ошибся в вас.