Книга чародеяний

VIII.

« — Девчонки! Это что-то с чем-то! Это такое, что и не передать! Просто рассказать невозможно! Ну просто ух! Ну просто полный сундук!

Те, кто уже пережил когда-то Вальпургиев перелёт, согласно кивали головами, остальные старались впитать каждое слово точных и ясных инструкций Гингемы».

А. В. Жвалевский, И. Е. Мытько, «Порри Гаттер. 9 подвигов Сена Аесли».

« — Вальпургиев мальчишник объявляется открытым! — объявил он. — Три с половиной часа безудержного мужского веселья назло ведьм… то есть без всяких женских глупостей! Докажем, что мы, настоящие маги, легко обойдёмся и без женщин, и без пищи!

Двери столовой гулко захлопнулись. Веселье началось».

Оттуда же.

***

Когда Арман проснулся, он чувствовал себя хуже выжатого лимона: казалось, что кисловато-горькую шкурку, в которую он превратился, измельчили в труху и пустили по ветру. Лёгкость во всём теле вовсе не была приятной: напротив, она напоминала полуобморочное состояние, и Арман полежал ещё немного, боясь, что рухнет обратно при первой же попытке встать. Он не знал, сколько времени, и не имел понятия, где находится — высокая кровать с мягкими перинами, тремя подушками и настоящим балдахином, пусть и прожившим не меньше века, была непривычной и чужой.

События вчерашнего дня, а также ночи и раннего утра, одномоментно атаковали его память. Всего этого оказалось слишком много, и Арман, уже чувствуя себя получше, ещё какое-то время не вставал, словно придавленный к постели авторитетом бытия. Ноющая боль в груди и содранная с мелких ожогов кожа напоминала о событиях в Мецском соборе; синяки на руках и назойливая тяжесть в затылке и висках — о том, как они скакали несколько часов кряду, преследуемые невесть кем; пани Хелену он с теплотой вспомнил сам, как и собравшуюся у дома Росицких толпу… Конечно, вот где он находится. И вот почему всё кажется таким странным: рядом не было Адель. Арман привык всю жизнь просыпаться с ней рядом, у него никогда не было отдельной комнаты, а если б и была — вряд ли они нашли бы силы разлучиться. В путешествии сестра тоже находилась близко, иногда даже ближе, чем дома, а теперь… её нет, её забрали и увели куда-то, куда ей и суждено было попасть. Арман надеялся отыскать в себе радость, как вчера, но для радости он слишком устал: разочарованный в себе, он чувствовал только облегчение и вместе с тем — некоторый страх перед будущим. Слишком уж внезапным было счастье и слишком дорого оно им досталось.

Одна надежда — к тому времени, как Адель вернётся с шабаша, он примирится с обстоятельствами и наконец придёт в себя. После собора Арман до сих пор не мог если не простить сестру — зла он на неё не держал, — то хотя бы перестать жалеть себя. Чтобы как можно скорее избавиться от неприятных мыслей, Арман с трудом встал и побродил по комнате в поисках своих вещей, двери и чего-нибудь ещё… по правде говоря, он не знал, что ему нужно, и не имел понятия, чем себя занять. Настенные часы с кукушкой указывали, что день клонится к закату. Наверняка остальные уже на ногах.

— Мр-р-ряу! — возмутились откуда-то снизу, стоило Арману открыть дверь. Он опустил глаза и увидел кота, потревоженного тем, что в коридоре началось движение.

— Извини, — Арман улыбнулся и почесал кота за ухом. Тот издал короткое снисходительное мурлыканье, принимая извинения, и перебрался в комнату — на ту самую кровать, с которой только что поднялся грубый человек.

В большом и ярком доме ориентироваться было тяжело, и Арман побродил ещё какое-то время, пока не наткнулся на нужную лестницу. Так он наконец оказался на первом этаже, в коридоре у выхода. У раскрытой настежь двери, обрамлённой полками, вешалками и крючками, стояла девочка лет тринадцати: на ней было ещё детское, но вполне серьёзное платье, распущенные русые волосы с проблесками задорной рыжести свободно спадали на плечи. Она волновалась, заламывая маленькие тонкие пальцы. Арман вспомнил, что сейчас уже должен начаться сбор на ведьмину гору.

— Я думала, что не пойду, — доверительно сообщила девочка. Она разговаривала с Милошем, который стоял напротив, опустившись на одно колено, и деловито поправлял на ней поясок. Больше никого рядом не было, и Арман засомневался, стоит ли ему тут находиться; впрочем, он стоял на виду, и никто не прогонял. — Это случилось в самый последний момент, прямо перед тем, как мама собралась… и она сказала, что мне можно. Мне правда можно, Милош?

— Ну конечно, — с полным знанием дела ответил Милош. Сестра была чем-то на него похожа, а ещё неизбежно напоминала Арману Лауру — точно так же, как когда-то напоминала её Милошу. — Я знаю правила, никто и слова не скажет. Тем более, с нашей мамой… Ты хорошо себя чувствуешь?

— Да!

— Так за чем дело стало? — Милош поднялся и выглянул во двор, где, очевидно, дожидалась пани Росицкая. Арман догадался, что там же была и Адель, но он до сих пор не знал, что ей сказать, и малодушно остался в доме. У сестры впереди приключения куда более интересные, чем он… — Всё, беги, а то опоздаете.

— Милош, я боюсь, — девочка замотала головой, в нерешительности топчась вокруг порога. Милош вернулся в исходную позицию и крепко её обнял, пробормотал что-то непонятное и погладил по голове. — Ну ладно… я попробую…

— Не попробуешь, а обязательно сделаешь. Развлекайся так, чтобы бабушке было слышно, — напутствовал Милош, пока девочка не ушла. Обернувшись к Арману, он будничным тоном заметил: — Я сегодня такой утешитель женских сердец, с ума сойти можно. Ты выспался?

— Я проснулся, — пожал плечами Арман, — это всё, что могу сказать. Мы здесь одни?

— Ох, конечно, нет. Где-то Берингар беседует с моим папой, а ещё дома брат, а ещё тут неисчислимое количество котов — осторожно, кстати, не наступи ни на одного. Адель ушла, — добавил Милош, догадываясь, что его интересует. — За неё можешь не волноваться, в сочетании с мамой они непобедимы…

— И все твои сёстры ушли? — в памяти Армана осело какое-то невообразимое количество родственников Милоша, и он сильно сомневался, что сейчас были названы все.

— Та, которую ты видел, это Катка, она ушла на свой первый шабаш. А младшая, Хана, носится во дворе, и я должен проводить её к бабушке на эту ночь, — Милош потянулся за плащом. Он выглядел достаточно бодрым, хотя некоторая бледность и небритый подбородок выдавали если не усталость, то какую-никакую рассеянность. — Боюсь, ты не отвертишься от этого знакомства — Берингар всё равно не разрешил нам выходить поодиночке, а сам он явно никуда не собирается, бездельник.

— Ну, им наверняка есть, о чём поговорить с твоим отцом.

— Вот и я так думаю. Возьми вон тот плащ, я не помню, чей он, но твой мы отдали чистить.

Арман не стал возражать, он вообще не имел обыкновения спорить с хозяевами дома, которые играючи спасли несколько жизней и целую книгу. Восхитительный бардак в доме Росицких катастрофически не сочетался с их способностями, к этому ещё предстояло привыкнуть. Да и само жилище казалось расписным, будто игрушечное — Арману, привыкшему ютиться в ветхих хибарах и ещё помнившему подземные укрытия, всё это было чуждо и интересно. Увы, они уже уходили, и рассмотреть дом изнутри он пока не мог.

Хана оказалась на первый взгляд милой девочкой, на второй — несносной капризулей, на третий — смышлёным ребёнком, на четвёртый — ужасной болтуньей, на пятый… короче, Арман убедился, что самая маленькая Росицкая росла полнейшей копией Милоша. Сначала Хана испугалась его внешнего вида, но потом забыла об этом и весело держала за руки обоих молодых людей, которые конвоировали её до бабушки. Они втроём добрались до большого красивого моста и перешли его, здороваясь со статуями, потом весело покидали камешки в реку. Закатное солнце делало Прагу ещё красивее, заставляя черепичные крыши пылать своим приветливым пламенем. Какие-то люди здоровались с Милошем, и Милош здоровался в ответ; некоторые по инерции здоровались и с Арманом, и тот охотно отвечал, понятия не имея, с кем общается. Хана, болтавшаяся между ними, периодически звонко выкрикивала «здрасьте» и смеялась, а потом пыталась удрать, но её ловили за руки и снова заставляли идти посередине.

К тому моменту, как они добрались до самой старшей пани Росицкой из ныне живущих, у Армана была мозоль на руке, но он не жалел. Какая-то дурацкая печаль на сердце не давала ему покоя: когда человека, привыкшего к страданиям, резко окунают в чужую весёлую жизнь, он теряется и тянется обратно, даже если всегда об этом мечтал. Зависть была неуместна, и Арман мало-помалу приучал себя наслаждаться жизнью в счастливой семье, пусть и чужой. Они всего лишь прогулялись по городу, болтая о пустяках и никого не таясь, но в его жизни не было и такого…

— Пришли, — Милош тоже выдохнул с облегчением, забирая у младшей свою истерзанную руку. — Вот двор, вот дом, вот бабушка. Арман, ничего не спрашивай. Хана, идём…

— Привет, бабуля! — закричала Хана и побежала вперёд к крыльцу, песок под её ногами разлетался во все стороны. Арман вспомнил совет и не стал задавать глупых вопросов, хотя бабушки он нигде не видел, а вот защитную магию вокруг дома ощущал сполна. — А я к тебе в гости пришла!

— Трудно не заметить! — неожиданный рёв едва не сбил Армана с ног. Видимо, с лицом он не справился, потому что Милош самым издевательским образом рассмеялся. Зря. — МИЛОСЛАВ!!! — в три раза громче провозгласила невидимая бабушка. Догадка показалась Арману бредовой, в то же время он уже не сомневался, что бабушка — это дом. — ТЕБЯ НЕ БЫЛО ДВА МЕСЯЦА!

— А можно потише?! — заорал Милош. С ближайшего куста грохнулся воробей, вероятно, оглохший от семейной любви Росицких.

— А Корнеля — все четыре! — бушевала бабушка. — Ещё немного, и я лишу его наследства! Кто это с вами, Милослав?

— Это Арман, и я боюсь, что ты его убила своим голосом. Я рассказывал…

— Я помню, кто это. Приятно познакомиться, — сказала бабушка.

— Мне тоже, — вежливо ответил Арман, глядя в окна. Что-то подсказывало ему, что окна заменяли всемогущей старушке глаза.

Хана скрылась в доме, не попрощавшись, и Арман успел разглядеть в дверном проёме чьи-то ноги. Скорее всего, бабушка-то была внутри и говорила вполне человеческим голосом, но по ей одной известным причинам предпочитала общаться домом. Сюда бы Берингара да писаря — вот что надо записать и рассказывать потомкам!

— Можно, я потом всё расскажу? — Милош, когда говорил, тоже обращался к окнам. — Я устал и хочу есть, а внутрь ты не пустишь…

— Не пущу, нужны мне тут мужчины, — хмыкнула бабушка. — Ты только скажи быстренько, отстали от вас эти бараны или нет.

Под баранами подразумевались преследователи. Милош объяснил, что бараны не отстали, и рассказал, как именно они мешали им жить. К сожалению Армана, бабушка Росицкая тоже не знала, что происходит и где источник зла, но она дала один очень ценный совет — не обращать внимания на козлов, давать сдачи тупым индюкам и не быть слепыми ослами. Изобилие фауны в нарисованном ею образе восхищало, а ещё пробуждало аппетит. Перед тем, как гости покинули двор, бабушка снова вооружилась своим громовым голосом и напомнила Милошу о том, как долго его не было, велев передать сей укор его брату, желательно с такой же силой и громкостью.

— Как я люблю свою семью, — бормотал Милош, когда они шли обратно. Периодически он тряс головой и безуспешно пытался привести в порядок ухо. — Нет, правда люблю, но иногда они совершенно невыносимы. Это у нас общая черта… Ну вот что станется, если я разок не зайду к бабушке? Да ничего!

— Что угодно может случиться, — возразил Арман.

— Ох, Арман, с этой бабушкой ничего не случится. Это она может с кем-нибудь случиться, и тогда…

— Что тогда?

— Влтава выйдет из берегов, — ухмыльнулся Милош. — Я понимаю, о чём ты, хотя и не могу себе представить. Один мой приятель тоже вырос сиротой, и ему всё время кажется, что у меня не дом, а рай на земле — прости, Господи, — не без сарказма воскликнул Милош. — Так вот, всё дело в том, что он заходит ко мне в гости пару раз в полгода, никак не чаще. Когда это неземное блаженство в виде живых и здравствующих родственников радует тебе душу каждый день, это ощущается совсем иначе…

Арман не мог с ним согласиться, хотя понимал, что на месте Милоша испытывал бы то же самое. Эта разница во взглядах никак не помешала им проговорить всю обратную дорогу, да она вообще не мешала — Милош в хорошем настроении был человеком лёгким и словоохотливым, за собой же Арман заметил, что в такой компании ему не приходится притворяться общительным, всё как-то выходит само собой. И впервые за долгое время за ними никто не гнался, и им не надо было ни за кем наблюдать… Вот что значил отпуск в понимании мадам дю Белле! Теперь Арман был ей за это благодарен.

Они вернулись, когда солнце уже село, оставив после себя приятную оранжеватую тень, улёгшуюся на город апельсиновой коркой. Арман приготовился к новым знакомствам и прошёл вслед за Милошем по коридору, оказавшись на кухне; там они никого не нашли, зато выпили чаю и съели по бутерброду. На втором этаже, после испытания в виде кошачьей лестницы, они вошли в кабинет пана Росицкого.

Берингар был здесь — выспавшийся, побритый и переодетый. Рубашка и жилет в чудовищный цветочек явно принадлежали не ему, зато были чистыми и без пятен крови. Берингар сидел в гостевом кресле, вытянув ноги, и увлечённо листал какую-то книгу. Пан Росицкий привстал из-за стола при виде вошедших: хрупкий мужчина с тонкими руками и мягким, тревожным лицом был не похож на своих потомков, хотя глаза, носы и волосы у них почти у всех оказались фамильные.

— Папа, это Арман, — сказал Милош. — Арман, это папа.

— Можно пан Михаил, — засуетился глава семейства, — а то ко мне любят обратиться по фамилии, а мы здесь все панове Росицкие. Очень, очень рад, садитесь… Милош, ты отвёл Хану?

— Да, и мы даже никого не убили по пути, — беспечно отозвался Милош, падая в кресло рядом с Берингаром. Судя по вздоху облегчения, который издал пан Росицкий, были прецеденты. — Мы вам тут не помешали?

— Нет, нет, вовсе нет. Мы с паном Берингаром обсуждали книгу, это такое невероятное явление, я просто потрясён! Жду не дождусь, когда смогу увидеть её вживую.

— Постойте, а где же она? — встрепенулся Арман. Он только сейчас понял, чего ещё не хватает в поле зрения. — Где книга и где…

— Господин писарь? Ты уже лёг, когда мы провожали его, — подал голос Берингар. Вот на ком никак не сказались ни усталость, ни отдых: такой же спокойный, как всегда. Только весь в цветочек. — Старейшины решили не только дать нам отдых от круглосуточного наблюдения за господином писарем, но и проверить кое-что с ним самим. Не переживай, книга сейчас в надёжных руках: эти люди сами её создавали…

— Тем лучше, — без особой уверенности кивнул Арман. Берингар пожал плечами, полностью разделяя его сомнения. — Всё-таки после того, как за нами гнались…

— Не будем об этом, прошу вас, — забеспокоился пан Росицкий. — Я понимаю, как это важно, но, пока мы здесь одни и без женщин, лучше как следует расслабиться и отдохнуть. Эльжбета оставила нам прекрасный ужин, думаю, никто не против, если мы продолжим более приятный разговор за столом?

Против этого никто не возражал, и даже деловой Берингар не выказывал никакого недовольства. Так что Арман затолкал вглубь сердца все свои опасения и с удовольствием отдал себя в руки гостеприимных хозяев, которые нравились ему чем дальше, тем больше.

***

Изобилие красок, пестрота огней, весёлый гомон со всех сторон и постоянные вспышки света — ничто не могло сравниться с неописуемой мощью, текучей и подвижной, оседающей капельками пота на коже. Она резонировала, как звуковая волна в пустом помещении, хотя вокруг не было ни единой стены — неслышное и невидимое эхо отражалось от людей, и она рикошетила, как неудачно пущенная пуля, задевая не тех, кого хотела, метя повсюду и никуда. Это было то, что Адель никогда не могла описать словами, хотя испытывала постоянно внутри самой себя — это была чистая магия, неоформленная, не поддающаяся контролю. Магия была, кто бы что ни говорил, и её оказалось слишком много.

По пути Адель боялась, что утратит контроль и сделает что-нибудь не то, но на горе Броккен поняла, насколько глупы её опасения. Ведьмы собирались самые разные, кого-то она была во сто крат сильней, кого-то — слабее настолько же, только это ни на что не влияло: от того, как много их здесь было, и от того, какая сегодня ночь, единичная магия почти ничего не значила. Она оставалась с каждой ведьмой, но была подавлена силами остальных, как если бы оказалась зажата в ряду одинаковых зубчатых колёс и не могла делать больше, чем ей положено. Другими словами, Адель по-прежнему была сильна, но мощь окружавших её ведьм подавляла её сущность.

Это пугало, и Адель старалась держаться поближе к пани Росицкой. То, что их пустили, ещё ничего не значит… Формально допуск решал всё, но если она не сможет раскрыться? Все эти слова, непонятные обтекаемые термины, которые можно трактовать по желанию в зависимости от контекста, означали что-то конкретное, и Адель даже не знала, что. Какое-то ритуальное действо, одно из многих в эту ночь… Поможет ли оно ей сейчас? Этого никто обещать не мог.

— За мной, девочки, за мной, — командовала пани Росицкая. Одной рукой она держала дочь, другой — Адель; та сначала пыталась вырваться, потом решила, что это невежливо и небезопасно. Потеряться в такой толпе ей не хотелось, ну а что до манер — пани Эльжбета явно привыкла и не к такому, и ей все проблемы и заскоки Адель казались незначительными мелочами. Это не оскорбляло, потому что обижаться на ведьму такого ранга, которая к тому же спасает тебе жизнь, слишком даже для дикой и не очень-то воспитанной девушки.

А ранг у пани Эльжбеты был, и ещё какой. Не существовало единой иерархии, кроме тех, какие выдумали чародеи, чтобы держаться вместе, но все эти старейшины, послы и прочая ерунда — они ничего не значили, когда за дело брались ведьмы. Тут-то сразу видно, кто плох, а кто хорош! Пани Эльжбета была лучшей. Так казалось Адель, которая не знала всего: на самом деле, лучших набралось бы около десятка, просто не все здесь присутствовали. Когда пани Росицкая поднималась по склону (она выбрала обычный пеший путь, чтобы как положено провести своих спутниц), перед ней расступались. Когда пани Росицкая поднялась, смолкли все разговоры, а потом напоенный кострами и травами воздух разорвался от радостных криков. Когда пани Росицкая вынула шпильки, несколько незнакомых ведьмочек подлетели к ней, чтобы поймать волну огненно-рыжих волос.

Предстояло ещё какое-то переодевание, и Адель, оставив свою провожатую с множеством помощниц, решилась сделать полшага в сторону и осмотреться. Ей было страшно оттого, что она чувствовала себя подавленной и скованной по рукам и ногам, и ещё ей было страшно, потому что когда-то её отсюда выгнали. Простейший человеческий страх, от которого она все эти годы отворачивалась, пряча его за ненавистью. Ненависть тоже была, но испуг одерживал верх, стоило Адель снова ощутить, насколько она здесь одинока. Бесконечная вереница танцующих девушек в венках из ядовитых трав кружилась около главного входа, встречая новоприбывших. Тропу охраняли покорные ведьмам козлы, чьи рога были увиты плющом и цветными лентами. Костры, бесчисленное множество костров тут и там, они все трещали, через них прыгали, на них жарили мясо, сушили мокрую одежду и ворожили — знакомая фигура выступила из пламени, и Адель удивлённо подалась вперёд, думая, что у неё нет знакомых. Оказалось, есть! Она напрочь забыла имя своей соперницы из замка Лавут-Полиньяк, но Марина Ферри ничего не забыла. Подмигнув Адель, она обнажила зубы в ослепительной улыбке и снова куда-то пропала.

— Откуда музыка? — пробормотала Адель, не в силах больше молчать. Когда она говорила, пусть и сама с собой, было не так страшно. Если бы Арман был тут! Но ему, конечно, нельзя: хотя брат мог обернуться девушкой, на ведьминой горе такой обман раскусили бы в один момент.

— Вон там играют, — ответил тоненький голосок снизу, от плеча. Адель запоздало вспомнила, что она всё-таки не одна: Катаржина, старшая дочь пани Эльжбеты, похожая одновременно на Милоша и на Лауру, стояла рядом. Ей было страшно, но больше интересно: Катка теребила распущенные волосы и заглядывалась на окружающих, не решаясь, впрочем, подойти. Пока маму переодевали во что-то более подобающее, она прицепилась к Адель. — Видишь?

Адель не видела, но зачем-то кивнула. Она испытывала к девочке смешанные чувства: зависть из-за полной семьи и спокойного прохода на гору, недоверие из-за сходства с Лаурой, неловкость из-за неумения общаться с детьми (и, откровенно говоря, с людьми в целом) и невольное уважение вкупе с благодарностью, разделившееся поровну на всю семью. Катаржина явно была проще, поэтому она подняла голову и наивно спросила:

— А почему ты с нами? Как так вышло, что у тебя это первый раз?

В вопросе девочки не было ни злобы, ни лукавства, она действительно не знала и хотела знать. Открытый, ждущий взгляд всколыхнул в Адель застарелое раздражение, но она сдержалась. Что отвечать? В двух словах и не расскажешь такое.

— Ой, прости, — неожиданно добавила Катка. — У тебя поздно начались, да? Извини, я не подумала…

— Нет-нет, я здорова, — Адель наконец смогла разлепить губы и никого не проклясть при этом. — Так вышло не по моей вине. Я однажды уже приходила на гору, но они меня выгнали.

— За что? — искренне удивилась сестричка Милоша. — Ты ведь такая же, как мы.

Такая же, как они… И верно, и неверно одновременно. Адель замялась, оглянувшись через плечо на пани Росицкую: её причёсывали, и это было надолго. Кажется, она сказала что-то вроде — «подождите, я скоро», да им в любом случае некуда податься… Придётся ждать.

— Это долгая история.

— Но мне интересно, и я люблю истории, — сказала Катаржина. — Никто не рассказывает лучше моего брата, но мне всё равно интересно!

Адель, имевшая привычку слушать Милоша вполуха, была вынуждена согласиться. Наверное, на родном языке и дома его и вовсе невозможно остановить.

— Моя прабабушка была сильной ведьмой, — заговорила Адель, подспудно надеясь, что пани Эльжбета освободится скоро и ей не придётся говорить долго. — Может, ты слышала про Анну Гёльди. Её несправедливо казнили, и из-за этого…

— Ты говоришь с конца, — заметила Катка. Адель не удержалась от нервного смешка: милая девочка цеплялась к словам и сути в точности как её вредный братец, будь он сотню раз неладен.

— Ну, хорошо, — по неизвестной ей причине Адель не разозлилась. — Анна родилась и жила в Швейцарии. В детстве ей было нелегко, пришлось очень рано работать, чтобы зарабатывать себе на жизнь, — она говорила нескладно и без особой охоты, но слово за слово не раз слышанная история обретала живость. — В основном она прислуживала в более богатых семьях. Не все женщины могут не бояться быть ведьмой, как твоя мама… Анна была очень способной, но ей хотелось обычной жизни, не хотелось жить в бегах и бояться суда, и тогда она отказывалась от всякой связи с другими магами, потому что сильно любила человека.

— И у них были дети?

— Да, мы с братом — их потомки. Прадедушку звали Мельхиор, — губы Адель тронула улыбка: она вспомнила о собаке. — К сожалению, они никак не могли быть вместе из-за разницы в статусе, но хотя бы тот ребёнок уцелел… Анне пришлось покинуть дом Мельхиора, где она работала, и дальше всё стало ещё хуже.

— Она сделала что-то плохое?

— Нет, — с усилием ответила Адель. Пальцы против воли сжались в кулаки от этого вопроса. — Она ничего такого не делала. Когда она пришла работать в новую семью, к ней стал приставать хозяин… В смысле, отец семьи, ты поняла меня. Наверное, Анна всё ещё любила Мельхиора и отвергла этого человека, а он не стерпел этого. Он её подставил…

Адель упустила ту часть, которую рассказывали сплетницы: о том, что Якоб Чуди изнасиловал Анну, о том, что Якоб Чуди подговаривал дочерей; о том, что Якоб Чуди был добрейшим человеком с незапятнанной репутацией, а испортила всё его служанка. Всего этого она не знала наверняка, а история и без того выходила путанной донельзя.

— В общем, в один день дочери хозяина почувствовали себя плохо, и в этом обвинили Анну, которую уже подозревали в ведьмовстве.

— Как именно? — деловито осведомилась Катка, и Адель вспомнила, что говорит с наследственной ведьмой.

— В их завтраке нашли раскрошенные иглы. То ли они были отравлены, то ли ободрали девочкам горло, в этом никто сейчас не сходится. Иглы, конечно, наводили на мысли о ведьме… но это была не она.

Катаржина осторожно заметила, что этого никто не знает наверняка. Адель согласилась, думая о другом: в её голове одна за другой вспыхивали картины всего, что было с Анной потом. Вот уж где свидетелей хватало с лихвой! Унизительные и изначально несправедливые судебные процессы, пытки на дыбе, вырванное признание в сговоре с Дьяволом… Того, что она созналась в ведьмовстве, было недостаточно: до тех пор, пока не упомянут главный враг господень, люди не могли успокоиться, и это говорило о том, что для них магия в первую и единственную очередь является препоной для Бога, и уж потом, при случае, магией.

Дочери Чуди не умерли, что также не стало смягчающим обстоятельством для Анны. Адель рассказала и о том, что на момент отравления иглами Анна уже не работала в доме — настолько сильно её хотели обвинить, что вспомнили о порче, которая насылается издалека. Катка оказалась внимательной слушательницей и перебивала лишь тогда, когда ей было, что сказать, но от этого не становилось проще. Какая вообще разница, кто прав, а кто виноват? Судебный процесс вокруг Анны взбудоражил умы, которые только начали затихать, и крайне невовремя. Ей никак не могли простить этой тревоги, злилась Адель, а на девчонок, тем более выживших, всем было плевать с самого начала, не говоря уж о Мельхиоре и о настоящем магическом потенциале Анны.

Непростой разговор оборвался, когда вернулась пани Росицкая. На фоне ярких огней и собственных переживаний Адель не сразу поняла, что с ней не так: матушка Милоша была теперь не в платье, в котором поднималась на гору. Завёрнутая в роскошную ткань, похожую на лисью шкуру, она была словно… Проклятое пламя, на пани Эльжбете не было ничего, кроме собственных распущенных волос!

— Ну, девчонки, — старшая ведьма подмигнула и улыбнулась. — Теперь ваша очередь.

***

Ужинать решили в столовой. У Армана никогда в жизни не было столовой, но он не чувствовал себя ни беглым нищим, ни деревенским увальнем — просто повторял за всеми. В доме Росицких не было особенных правил: тарелки можно ставить так, как заблагорассудится, если неудобно вилкой — мясо есть руками, пить вино из кружек для компота, а компот — из бокалов для вина. Столовая, всего лишь комната со стульями и столом, была совмещена с гостиной, так что совсем рядом были и настенные картины, и книжные шкафы, и загадочные секретеры, и ещё много мягких кресел. Коты неотступно преследовали людей, просясь то на руки, то просто покушать, а самые независимые из них, напротив, гордо уходили в другую комнату, едва завидев на пороге человека.

— Как вы кормите всех этих зверей? — заинтересовался Берингар, помогавший носить тарелки.

— Обычно они сами едят, что захотят, — пожал плечами пан Росицкий. Он возился с заманчивого вида бутылками и готовил маленькие разноцветные бокальчики на отдельном столе. — Многие охотятся на улице, а к нам заходят разве что молока попить или погреться в холодную погоду. Не знаю уж, почему они нас так любят…

— Это отчасти объясняет, почему в людском мировоззрении коты и кошки крепко ассоциируются с колдовством. Скорее всего, ваш дом как средоточие мощнейшей магии во всей Праге является для них своего рода магнитом, — отдохнувший Берингар говорил много и как по писаному, и Арман сообразил, что довольно давно этого не слышал. С другой стороны, витиевато и многословно распоряжаться во время погони — это по меньшей мере неуместно. — Правда, вы упоминали, что бабушка ещё сильнее, и я удивлён, что все коты не собрались у неё.

— А у бабули какая-то реакция на кошачью шерсть, — сказал Милош и рассмеялся: — Однажды бабушка чихнула, ну и… все коты разлетелись… Арман с ней уже знаком, он может себе это представить.

— Так говоришь, как будто сам всё видел. Тебя там не было, — послышалось с порога. Обернувшись, Арман увидел последнего члена семьи Росицких, которого ещё не встречал: старший брат Милоша походил на отца и внешностью, хоть и казался более плотным, и скромным характером, оставившим на лице отпечаток вежливой сдержанности. — Добрый вечер… Если вы не возражаете, я бы присоединился.

— Вы у себя дома, — напомнил Берингар. — Всё так, как должно быть. Позвольте представиться…

И получасовых торжественных представлений всей команды, включая себя самого, Арман тоже давно не слышал. Корнель поначалу немного стеснялся, видимо, наслушавшись чего-то не того о боевых напарниках своего брата или просто обалдев от Берингара, но Милош отвлёк его разборками по поводу бабушкиного дома. Младший брат утверждал, что бабушка чихнула так, что вся Прага стояла на ушах. Старший возражал, что всё было не так уж страшно и чих не вышел за пределы двора, что до ушей — Милош запомнил это, потому что в тот же самый день матушка драла ему уши за какую-то провинность. Со скоростью человека бессовестного и беспринципного, Милош тут же переменил тему разговора.

Через какое-то время все беззаботно ели и болтали за столом. Пани Росицкая постаралась, чтобы гости не остались голодными и в то же время оценили все прелести чешско-австрийской кухни: мясо тонуло во вкуснейшем соусе, печёная рыба приятно отдавала тмином, несколько видов сырных и картофельных блюд соблазняли своим запахом и внешним видом. Что-то из них называлось милым заковыристым словцом «кнедлик», но Арман прослушал, что именно. С таким снаряжением можно было беседовать до глубокой ночи, чем они и занялись с полной самозабвенностью.

— И где вы были потом? — заинтересовался Корнель, выслушав во всех подробностях впечатления от дома мадам дю Белле. Как оказалось, иногда они работали вместе, и Корнелю было страшно интересно, какова госпожа посол в домашней обстановке. Точно такова же, грустно подытожил он по результатам разговора.

— В Брно, если я не ошибаюсь, — с усилием выговорил Берингар. Милош не выдержал и прыснул, нечаянно пролив соус мимо картошки:

— Нормальное название! Это ты ещё Йиндржихув-Градец не слыхал!

— Куда? — вежливо ужаснулся Арман. В это время Берингару очевидно надоели славянские издевательства, и он, нанизав себе на вилку ещё мяса, будничным тоном начал сыпать названиями на немецком. Арман чистым случаем знал, что он перечисляет города и природные объекты, но всё равно хмыкнул. Корнель поперхнулся, пан Росицкий восхитился, Милош скорчил страшную рожу и закатил глаза.

— …а также Баден-Вюртемберг, — закончил Берингар. — Что-то мне подсказывает, что ты бы это не выговорил с первого раза, Милош.

— Вот за что я не терплю немцев, — Милош угрожающе закачался на стуле. — Вот за это самое…

— Не ссорьтесь, — взмолился пан Росицкий. Он прекрасно знал, на каких поворотах заносит младшего сына.

— Мы не ссоримся, — невозмутимо ответил Берингар. — Мы ищем мировую справедливость, если она хоть где-нибудь есть. Арман, поделись перцем, пожалуйста.

После перца и ещё нескольких политических стычек перешли к стычкам магическим, а заодно к новым напиткам. Настойка на основе забродившего сливового сока была бережно изъята из секретера и водружена на стол. Арман давно не пил хорошего алкоголя, поэтому сливовица пришлась ему по вкусу. Наслаждаясь напитком, лёгким туманом в голове и приятной безответственностью, вызванной отсутствием книги, писаря и Адель, он откинулся на спинку стула и лениво прислушивался к разговорам остальных. Корнель носил посуду обратно, предварительно заверив гостей, что они тут на правах отдыхающих и помогать не обязаны, пан Росицкий тоже ходил туда-сюда, но в поисках десерта — пани Эльжбета не сказала, уходя, где она припрятала сладкое. Арман понял, что они втроём впервые остались друг с другом, не связанные рабочими обстоятельствами, но, кажется, ни Милош, ни Бер не придавали этому особого значения — они разговаривали так же, как и всегда, с одной лишь разницей: все уже были пьяны.

— Где-то там ша-абаш, — зевнул и потянулся Милош, разглядывая муху, бьющуюся в абажур. — Наверное, мама уже кого-то сожгла. Ну, знаете, они иногда прыгают через костёр… всякое случается… С Адель ничего не случится, ей костёр нипочём, я за Катку переживаю. Это моя сестра, Бер, если ты её не видел.

— Первый шабаш?

— Ага. Уверен, эта девочка семью не опозорит!

— Всегда было интересно, как они понимают, что пора, — задумчиво сказал Берингар. Он тоже смотрел на муху, потом, почувствовав на себе странные взгляды, опустил голову. — Готов признать, что я чего-то не знаю.

— Ты правда не знаешь? — уточнил Арман, не зная, плакать или смеяться. С одной стороны, Берингар казался ему непогрешимым и бессмертным источником вечного знания, для которого не существовало ничего, о чём бы он не знал. С другой, в памяти всплыли детали их первых разговоров. — Ты ведь… ты рос без женщин?

— Можно сказать и так, — ответил Берингар, не вдаваясь в подробности. — Я провёл не так много времени с матерью, а родных сестёр у меня нет.

Арман закусил губу и потянул время, тыкая ложечкой пудинг. Милош сделал вид, что подавился, потом долго осуждающе кашлял, потом уставился на Армана. Берингар терпеливо ждал, заинтригованный своим невежеством.

— А кому был адресован вопрос? — невинно переспросил Милош.

— Полагаю, вы оба знаете больше моего.

— Не спихивай на нас ответственность ещё и за это! — возмутился Милош и обхватил голову руками. Он был пьян. — Ох, ну почему… нет, в этом, конечно, нет ничего страшного…

— Нет, — согласился Арман, которому тоже было неловко. — Другое дело… проклятое пламя, почему тебе сообщаем об этом мы?!

— Я мог бы дождаться любой из знакомых нам всем женщин, но у меня есть настойчивое предчувствие, что задавать такие вопросы в лоб не стоит, — совершенно правильно угадал Берингар. — Особенно после шабаша.

— Особенно после шабаша, — повторил Милош. — Ага. Ну, слушай… с какой бы стороны подступиться… Арман, помоги мне.

С горем пополам, сделав десяток лишних лирических отступлений, они подошли к вопросу женского здоровья. Добравшись до ежемесячных кровотечений, Арман понял, что по какой-то идиотской причине язык завязывается в узел, и вряд ли виноват алкоголь. Он жил с сестрой с самого детства и знал об этом больше, чем многие знакомые мужчины: помогал ей нарезать кусочки ткани и делал работу по дому, когда Адель лежала на постели и шипела сквозь зубы, и ничто из этого не было для него ни тайным, ни постыдным. Почему-то рассказывать об этом другому мужчине оказалось не так-то просто, словно он выдавал чужие тайны.

— Вот так, — пробормотал Милош, которому сливовица тоже не придала ни храбрости, ни красноречия. — У меня тут этих женщин… я знаю, о чём говорю… У Катки первая кровь пошла сегодня утром, ну вот она и поехала.

Надо отдать ему должное, Берингар выслушал их сбивчивые объяснения внимательно и тихо, с неким уважением, не задавая лишних вопросов. Для него это был всего лишь очередной «объективный факт», и Арман понял, что они с Милошем — полные дураки: даже возьмись они объяснять что-то в самом деле неприличное, Берингар вряд ли стал бы реагировать иначе.

— Женское тело удивительно и полно секретов, — торжественно заключил Бер. — Спасибо, вы позволили мне заполнить непростительный пробел в образовании, впрочем, узнать всё это мне было неоткуда… Значит, первый приход кровей является допуском на ведьмину гору?

— Да, — кивнул Арман. — Поэтому девушки попадают туда приблизительно в одном возрасте. Адель не повезло, и она… ну, это уже все слышали…

— А если женщина склонна к перепадам настроения, то это вообще конец света, — бормотал Милош, видимо, подавленный шквалом воспоминаний. — Лучше на глаза не попадаться. Это я про ведьм говорю, такое бывает… лучше не знать… Хотя не-ведьмы немногим лучше, но они хотя бы не нашлют на тебя порчу за то, что криво посмотрел. И за то, что не закрыл окно. И за то, что…

— Об этом я не знал, — признался Арман. — Адель в любой день месяца может разнести половину улицы, поэтому разницы никакой.

По иронии судьбы, вскоре после этого Адель Гёльди взорвала скалу.

***

Когда-то Адель казалось, что она уже перенесла всевозможные лишения и унижения. Разумеется, это было не так. Сейчас Адель лишили одежды, что до унижений — она одна чувствовала себя странно: Катка немного стеснялась своего тела, маленького и угловатого, но повторяла всё за мамой, и ей становилось проще. Адель же совершенно не считала нормальным то, что происходило, но… за каким-то из костров не была одета вообще ни одна женщина. Все они щеголяли своими телами — в меру худыми и худощавыми, стройными и гибкими, плотными и совсем уж заплывшими от жира. Самые разные тела окружали Адель со всех сторон, они блестели, пахли, отталкивали и манили. Кому-то повезло — многие ведьмы прикрывали грудь распущенными волосами, а кто-то, как пани Эльжбета, мог шествовать как в платье, лишь освободив гриву. Но как раз такие предпочитали ничего не стесняться: на глазах девочек и ещё двадцати-тридцати незнакомых женщин пани Эльжбета остановилась, выгнув спину, подняла руки кверху и небрежно собрала свои огненные волосы в простую причёску. Тяжёлые и непослушные, они бы упали, если б воздух не был таким густым от количества разнородных магических сил.

Адель была уверена, что не доживёт до утра, потому что умрёт от стыда. Ей было нечего стесняться — она считалась стройной, хотя и чересчур худой из-за недоедания и бледной из-за образа жизни, но то в мире людей, а здесь-то как? Несмотря на то, что все кругом были абсолютно нагими, Адель никак не могла найти в себе силы раскрепоститься. Её стрижка была слишком короткой и едва доставала до плеч, а волосы на лобке абсолютно не придавали уверенности, скорей наоборот. У кого-то они были, у кого-то — нет… Взгляд Адель против воли метался от одной ведьмы к другой, и, хотелось ей того или нет, задерживался на тех местах, которые обычно принято прикрывать. Многие широко расставляли ноги, стоя и беседуя с приятельницами. Ведьмы откровенно наслаждались своей наготой, и ни телосложение, ни цвет кожи, ни шрамы, ни растяжки, ни волосы, ничто не могло им помешать.

— Иди сюда, пойдём, пойдём! — рядом смеялась Катка и то и дело хватала Адель за руку. — Смотри, они через костёр прыгают! Мне страшно!

«Мне страшно» прозвучало с таким восторгом, что верилось с трудом. Потеряв из виду пани Росицкую, Адель решила держаться рядом с её дочерью, поэтому остановилась у огня. Катка встала в очередь и бесстрашно приближалась к пламени. Иногда она по привычке пыталась одёрнуть рукава или поправить юбку, но, обнаруживая, что одежды нет, быстро забывала об этом. Адель так не могла — она заставляла себя стоять прямо, держаться ровно, но всё равно инстинктивно пыталась сгорбиться, закрыться, защититься от пустоты, которая светилась и привлекала внимание.

В этот раз мало кому было дело до Гёльди — возможно, потому что она уже прошла. Ту, которую не хотят видеть совсем, не пустили бы: значит, она как минимум не изгой и может стоять тут и ни с кем не разговаривать.

— Адель!

Или нет.

Первым порывом Адель было закрыться руками, но от этого она себя удерживала, держа руки со скрещенными пальцами за спиной. Увидев знакомое лицо, Адель не справилась и перевела руки вперёд, надеясь, что её небрежный жест не сочтут попыткой прикрыть промежность. Барбару Краус, шедшую навстречу, явно ничего не смущало: она передвигалась уверенно и спокойно, качая крепкими бёдрами. Косы Барбары, перекинутые на грудь, немного прикрывали её сверху. Адель усилием воли заставила себя не смотреть вниз — ей казалось, что она таращится на всех, как одержимая, будто никогда не видела голых женщин. Видела, но… не в таких же количествах и не в таком месте! Обычно мы видим лишь голову, лицо и кисти рук; теперь именно эти части казались лишними, перегруженными на фоне не защищённых одеждой тел.

— Привет, — глупейшим тоном сказала Адель. Будь она в себе, она бы ни за что не поздоровалась первой. — Давно не виделись.

— Я рада, что ты здесь, — спокойно сказала Барбара. Она стояла близко, но на почтительном расстоянии, и это немного успокоило Адель. — Как продвигаются дела?

— Неплохо, — Адель недоумевала, почему об этом спрашивают её. Ведь, кажется, Барбара — подруга Лауры… — Даже хорошо. Наверное… Непросто, это точно. Разве ты не знаешь?

— Мы пока не виделись с Лау, если ты об этом. Я ищу её здесь, — объяснила Барбара, вежливо игнорируя сомнительное красноречие собеседницы и то, как её бросает то в жар, то в холод. — С кем ты пришла, если это не тайна?

— Не тайна. Пани Росицкая… — Адель вспомнила о Катаржине и обернулась через плечо. Дочка пани Эльжбеты как раз летела над огнём, то ли радостно, то ли испуганно вереща.

— Это хорошая рекомендация. Лучше и не придумаешь, — Барбара улыбнулась. Адель совершенно не знала, что ей сказать. — Возможно, мы больше не пересечёмся, я бы хотела тебе кое-что передать.

— Передать? От кого?

— От моей матери. Вряд ли ты её помнишь…

Адель помнила. Юлиана Краус — та самая ведьма, которая давным-давно приходила к маме и слушала её просьбы о посещении горы.

— Мама хотела передать тебе, что сделала всё, что могла, — спокойно рассказала Барбара. Она была похожа на Берингара: такая же светлая, невозмутимая и абсолютно бесчувственная, особенно когда бралась за дело. Донести сообщение до Адель Гёльди явно было делом. — Ей кажется, что ты можешь не знать всего и поминать её недобрым словом… В общем, мама говорит, что пыталась достучаться до старейшин и после смерти твоих родителей предлагала забрать вас с братом домой. Ей не позволили, и это не оправдание, но исход событий.

— Мы могли расти вместе? — растерялась Адель. Будь она в силах — разозлилась бы, но это всё ещё представлялось невозможным. — Но почему не разрешили? Ведь колдуны…

— Должны держаться вместе, это так. Но ты ведь знаешь, что старшее поколение точит зуб на Анну Гёльди, — пожала плечами Барбара. — Чем ближе к охоте на ведьм, тем сильнее у них пунктик насчёт безопасности таинств. Всё наше сообщество — таинство, и, даже если твоя родственница не виновата или вина не целиком лежит на ней, таинство едва не нарушилось в тот раз.

— Можно подумать, только с ней такое случалось!

— Вовсе нет, — мягко возразила Барбара. — Но обида перекидывается на потомков, обида и страх. Они больше боятся, чем ненавидят, понимаешь? Боятся пыток и судов, боятся, что на потомках Гёльди лежит проклятие. У других ведьм не было уцелевших детей, или те сами отказывались от своего наследия. Вы умудрились всё это сохранить… Если честно, я восхищаюсь вашей с братом силой воли. И ваших родителей, и их родителей.

Адель не нашлась с ответом: восхищение — последнее, что она привыкла слышать применительно к своей фамилии. Барбара говорила правду, не оправдывая старейшин и судей и не обвиняя ни Анну, ни Адель.

— Это всё, что ты хотела сказать?

Прозвучало резковато, но иначе Адель не умела. Барбара ничуть не смутилась:

— Пожалуй, что да. Мама не просила прощения или что-то в этом роде, она только хотела передать.

— И давно?..

— В замке случай был неподходящий, а передавать это через Лауру было бы нечестно.

Адель нервно усмехнулась: она прекрасно знала, что через какое-то время Барбара найдёт Лауру, и внучка Хольцера определённо потратит не меньше часа, жалуясь на свою напарницу. Что тогда скажет Барбара, не пожалеет ли она о том, что была так добра с Гёльди? Хотя она знала с самого начала, что между ними пробежала кошка… Барбара не из тех, кто забывает чужие ссоры, если б она была в обиде — нашла бы способ не выполнять просьбу матери.

— Знаю, ты думаешь, что это ничего не изменит, — Барбара задумчиво глядела в огонь. В отличие от многих, она не кокетничала, не волновалась и не накручивала на пальцы пряди волос, просто стояла квадратной статуей и говорила, когда то было необходимо. — Может, и не изменит… В любом случае, сказанное должно быть сказано, а сделанное — сделано. В итоге ты всё равно оказалась здесь, пусть и без помощи моей мамы.

— Спасибо, — на всякий случай ответила Адель. Она не чувствовала ничего, похожего на благодарность, но всё-таки больше не держала зла на Юлиану Краус: ей ли не знать, каковы на вкус бесплодные попытки. Барбара кивнула и отошла, и больше они не виделись.

Адель перевела своё внимание на Катаржину, пляшущую вокруг костра, и пыталась думать. То, что она услышала, никак не укладывалось в голове. Ладно, попытки Юлианы помочь маленькой ведьме, на горе она очевидно ни на что не могла повлиять… в тот раз вообще собрались самые неприятные особы, а пани Эльжбета никогда не заведовала допуском… Потрясало другое. Барбара восхищалась тем, что Адель и Арман не отказались от своей магии и продолжали что-то делать, болтаясь на грани двух миров, не принятые ни в одном из них. Разве это достойно уважения? Им-то всегда казалось, что они едва сводят концы с концами, и речь не столько о деньгах, сколько о жизни. Изгои-одиночки, неприкаянные дети на границе… Оказалось, со стороны это вызывает уважение, а не приступы отчаяния и паники.

Адель не знала, что именно имела в виду Барбара, и невольно подменяла понятия: ей не приходило в голову, что собеседница говорила об упрямстве, о той внутренней силе, которая позволила им жить и выживать в ожидании момента радости, который мог и не наступить вовсе. В голове всё спуталось, и тут её снова схватили за плечо.

Такое уже было — Адель по ошибке принимали за другую ведьму и быстро отпускали. Теперь ладонь не спешила никуда деться, а потом и вовсе надавила на плечо, заставляя повернуться.

— Ну, как ты?

С большим трудом Адель всё же вспомнила имя Марины: от этого отвлекали высокие груди и соблазнительные изгибы тела итальянки, а также волны вьющихся волос, которые щекотали кожу — в отличие от Барбары, она подошла слишком уж близко. Всё это заставило Адель ощутить неуютную дрожь: возможно, будь она мужчиной, она бы почувствовала кое-что иное, но так её с головой захлестнуло желание отойти как можно дальше.

— Неплохо, а почему ты спрашиваешь? — Адель уже не знала, чего от неё ждут, и задавала первые пришедшие на ум вопросы. Марина расхохоталась, запрокинув голову:

— Неплохо! Я надеялась, ты будешь больше благодарна, подруга моя!

С каких пор они стали подругами, Адель уточнять не стала. Марина явно намекала на то, что в прошлом уступила ей своё место, поэтому Адель сказала:

— Лучше, чем я ожидала. Гм… спасибо за то, что уступила. Вряд ли бы я попала сюда в другом случае.

— Вряд ли, — возмущённо фыркнула Марина, демонстрируя свою манеру повторять чужие фразы скептическим тоном. Адель с удивлением услышала в этом себя. — Не «вряд ли», а именно так ты и попала! Я сразу почувствовала, что тебе это не помешает… А книга — такой шанс.

— Ты жалеешь? — вырвалось у Адель.

— Конечно, — Марина не скрывала ничего, и она до сих пор была чудовищно близко. — Я тоже хотела развлечься, но есть те, кому это нужнее. Ясно же, что у тебя не было иных шансов познакомиться с ведьмами. Хоть какая-то старая карга должна была наплевать на то, что там делала или не делала твоя бабка!

Не бабка, а прабабка, и не старая карга, а пани Росицкая. Всё это Адель оставила при себе, понимая, что на месте Марины она бы проигнорировала и не такие мелочи. Удивительно, однако, получается: никто им никогда не помогал, но все всё знали и понимали! Марина с первого взгляда раскусила, что Адель надо на гору, хотя та и сама не ожидала такого исхода, Барбара и её мать и вовсе преисполнены нереализованной благодати… Адель размышляла с незнакомым ей доселе равнодушием. На фоне чужих эмоций её злость казалась такой маленькой, такой… надоевшей, что испытывать её не оставалось никаких сил.

— Вижу, тебя начинает отпускать, — сказала Марина прямо ей в ухо и снова засмеялась. — Пора развлечься! Ты же не девственница?

— Что-что? — Адель действительно не расслышала, она смотрела на Катаржину. Младшая Росицкая уже успела завести несколько подруг и в присмотре явно не нуждалась, где бы ни носило её мать.

— Не девственница, спрашиваю?

— Н-нет, — Адель с вызовом подняла голову, словно это что-то решало. Она и подумать не могла, что неприхотливый француз, с которым она с пьяных глаз разделила постель, окажется так к месту… Для него это была прихоть хмельного мужчины, для неё — робкая надежда на отношения и брак. Такая же, впрочем, глупая надежда, как хранимый в шкатулке дома любовный камень. Адель с усмешкой вспомнила о том, как пыталась разжечь в себе пламя любви к плохо знакомым мужчинам, чтобы выйти замуж и освободить от себя Армана… Какая же дурость! И она ещё считала это благородным поступком. Точнее, так считал бы брат. Если б знал…

— Хорошо, — Марина бесцеремонно схватила её за руку и повела за собой.

Они перепрыгивали через кусты, пили из чужих кружек что-то обжигающе хмельное, ели ягоды и жевали травинки, обходили козлов, спотыкались о котлы. Звёздное небо было скрыто за густым облаком, которое поднималось от ведьминских напитков. Звучащее тут и там пение, разномастное и абсолютно незнакомое, лишало Адель чувства направления, и она не смогла бы самостоятельно вернуться в ту точку горы, где оставила Росицких.

— Хочешь полетать? — Марина обернулась через плечо, и в её чёрных глазах сверкнули звёзды. — Или ты больше по пламени? Я вот да.

— Я помню… Я тоже больше люблю огонь, — призналась Адель. — Хотя в последнее время…

— Вот и отлично, — Марина остановилась и, скептически оглядев Адель, подошла к ней вплотную. Адель невольно отпрянула, когда их соски соприкоснулись: это было совершенно не то чувство, которое она хотела бы испытать. — Прекрати зажиматься, — велела Марина. В других обстоятельствах Адель ударила бы её за приказной тон, но что-то мешало ей. — Хочешь, чтобы я помогла тебе?

— Нет! — выкрикнула Адель, догадываясь, в чём заключается такая помощь.

— Тогда давай сама, — ухмыльнулась Марина и, протянув руку к ближайшему кусту, небрежно вытащила оттуда метлу. На похожей летала пани Росицкая. — Как будешь готова, полетаем немножко.

Во всяком случае, теперь Адель понимала, почему к ней так относятся: Марина была абсолютно пьяна. Она не качалась и смотрела прямо перед собой, но перегар и шальное поведение говорили сами за себя — в замке итальянка не казалась сдержанной, но по сравнению с собой нынешней та Марина была робкой пастушкой. Оглядевшись украдкой, Адель поняла, что здесь все такие, и лишь она одна никак не может раскрепоститься. Странное дело: она всю жизнь делала вещи, считавшиеся грубыми и неприличными, но в компании, где всё это считается общепринятым, оказалась серой мышью. В одиночестве нельзя быть героем, рассеянно думала Адель, беря в руки древко метлы. Не с кем сравнивать и некого спасать. Так когда-то сказал Арман, но он смеялся над собой… А она что? Дикая кошка дика до той поры, пока ей не покажут настоящую львицу! Сразу станет домашней…

Адель вздрогнула, когда прикоснулась к метле. Определённо, зачарованная вещь… Марина принесла выпить что-то ещё, она выпила. Живой огонь обжёг глотку и стремительно спустился к низу живота. Отстранённо испугавшись, что это какое-то мочегонное зелье, Адель быстро поняла, что напрочь спутала ощущения собственного организма. Тревожный, волнительный жар игриво щекотал её между ног, а чувство, охватившее её неимоверной дрожью, было более похоже на сладкую истому. Неожиданно сильное возбуждение заставило сердце Адель колотиться в разы сильнее. Она никогда не испытывала подобного с мужчинами, а сейчас ей казалось, что неконтролируемое желание плоти заставит её выкинуть что-то необычное.

Стараясь сдерживать этот телесный каприз, от власти которого у неё дрожали и подкашивались ноги, Адель подглядела, что делает Марина. Видимо, на метлу садились не так, как в седло, не было никакого «женского» способа — Марина просто оседлала древко, как будто это было что-то более удобное и привычное. Чувствуя себя глупо в поисках подходящего сравнения, Адель провела ладонью по древку на предмет заноз и не обнаружила ни одной; не было и грязи, и вообще местечко казалось крайне удобным, но почему именно сейчас?!

— Давай! — подначивала Марина, вертясь перед ней на метле. Она уже оторвалась от земли: Адель не знала, как это сделать, но это беспокоило её меньше всего — в конце концов, магия для неё всегда была зовом инстинкта, а не разума. — Понимаю, так надо! Давай-давай…

Надо — значит, надо, отстранённо подумала Адель и заставила себя сесть на метлу. Едва она устроилась, тело прошила приятнейшая дрожь, а в лицо бросилась краска. Адель не была уверена, что низкий сладострастный стон сорвался не с её губ, потому что звуки в голове немного шалили, то приглушённые стуком крови, то усиленные втройне.

Она взмыла в воздух неосознанно и тут же оказалась выше Марины. В голову Адель бросились воспоминания, которые она запрятала от себя, боясь признавать весь сотворённый ею ужас: сцена в соборе, боль в глазах брата, выбитое стекло, яркие разноцветные кусочки витража… После этого была отчаянная гонка по ветру в попытке убежать от самой себя, острые шпили крепостных стен и одиночных башен, колющие пятки верхушки деревьев, незваный дождь, невыразимая усталость и поле, на которое она рухнула. Вялые ранние цветы, грязь и кучи навоза чуть поодаль… Тогда она перестала лететь и перестала запоминать: всё потеряло смысл, когда Адель коснулась земли.

Но теперь она снова была там, наверху, и могла управлять своим полётом. Если в тот раз всё вышло спонтанно, теперь у Адель была метла, крепко зажатая между ног. Она перестала чувствовать себя неловко и рассмеялась, обхватив свой транспорт покрепче бёдрами. В лицо бил ветер, снизу доносилось пение и поднимались запахи костра. Ещё несколько ведьм носились рядом, играя в догонялки.

— Эй, эй! Ты, тёмненькая, давай с нами!

— Иди сюда, девчуля, вóдой будешь!

— А на что играете? — крикнула Адель.

— На всё! — ответили ей.

— Мало!..

Она покинула смеющихся ведьм и полностью отдалась полёту. В прошлый раз Адель летела, не отдавая себе в том отчёта, и это было похоже на страшный сон, теперь же настало время реальности. Так же, как в сновидениях, где мы несёмся по воздуху и то можем, то не можем управлять своим движением, неслась и Адель: она то поднималась пугающе высоко, то падала слишком низко, в последний момент с замирающим сердцем делая петлю. Она задевала верхушки деревьев и снова царапала голые пятки, а голова кружилась, подсказывая, что надо бы сбавить обороты. Внизу виднелись склоны горы Броккен, вершина и пологие выступы, в которых тоже нашли приют частички празднества. Более всех бесновались стихийные ведьмы, которым по сердцу высокие костры и непослушные ветры. Пение, как теперь поняла Адель, доносилось от чаровниц, способных одним своим голосом заколдовать человека. Тут и там торчали котлы, где ведьмы, пьяно хохоча, на спор варили зелья, за действие которых им по человеческим меркам светила дыба. Где-то тихонько молились духам травницы, а кто-то в самом деле рожал. Последнее зрелище моментально отрезвило Адель, словно её резко окунули в ледяную воду, и она поспешила вернуться туда, откуда взлетела.

Чего только не было на горе Броккен в эту ночь! Не первый и не последний шабаш в году, этот притягивал всех и буквально сводил с ума. Что было раньше — ведьмы или праздник? Как они поняли, что нужно собираться в этот день? Было ли решение плевком в душу церковникам или случайным совпадением даты? Ответов на эти вопросы Адель не знала, и она сомневалась, что кто-нибудь ей расскажет. Она видела разнузданные и пошлые сцены, которым для соответствия какому-нибудь «Молоту ведьм» не хватало только демонов с чертями; она видела безудержное веселье и пляски тех, кого ниже этой горы считали воплощением чистого зла; она видела женщин, мирно сидящих в стороне со своими благовониями и приносящих козла в жертву матери-природе, чтобы в этом году был хороший урожай. На Броккен слетелись ведьмы с самыми разными наклонностями, и в эту ночь все они были едины.

То, что их объединяло, и было первозданной магией, той скрытой силой, которую можно обнаружить подкожным чутьём, той, которая приносит столько радости и столько боли. Плетение амулетов и заговоры на урожай, любовные зелья и оборотничество, полёты на метле и чары на удачу в бою, всё было и оставалось неделимой магией, общей и в то же время разной: как снежинки, которых, как водится, не бывает одинаковых в снегопаде. Адель думала об этом, зависнув на метле над очередным весёлым костром у рощицы и рассеянно сбивая еловые иголки пальцами ног. Как ни странно, в этот момент она вспоминала о книге. Если однажды всего этого не будет… Если всего, что она познала сегодня, не станет, она поймёт каждую ведьму, которая начнёт рвать на себе волосы — проклятое пламя, да она уже их поняла! Для многих магия была не только средством выживания и рабочим инструментом, не только наследственным даром или проклятием, магия была образом жизни, который раньше был недоступен Адель Гёльди. Вряд ли записанные истории повлияют на желание собираться на горе, но если умрёт то связующее звено, иссякнет источник, на который они все слетались, не будет ничего.

Адель переполнили эмоции, но на этот раз она не придала им значения.

— Посторонись! — прокричал женский голос. Совсем близко, ей даже заложило ухо. Адель послушно увела метлу в бок, всё ещё не понимая принцип управления. Если честно, она никогда не понимала, как творит то, что творит, но события вокруг книги и педантичное отношение к своему делу некоторых колдунов почти заставили её пересмотреть свои принципы.

— В сторону, в сторону! Горит!

Адель метнулась в другую сторону, не понимая, что происходит. Ведьмы всё ещё смеялись и веселились, что не мешало им панически орать. Одна такая подняла тревогу, затем остановилась у костра, чтобы отхлебнуть из кувшина, смачно рыгнула и снова принялась задорно кричать:

— Опасность, опасность! Ха-ха-ха, я люблю опасность!..

Если бы Адель разглядела, что это была Марина, она бы точно рухнула с метлы — к счастью, итальянка стояла слишком далеко внизу, чтобы её узнать. Адель никак не могла понять, что горит, и решила посмотреть вокруг себя — чем хвалёный чёрт не шутит, как говорили на Круа-Руссе.

— Ой, сейчас взорвётся! — взвизгнули внизу. — Здорово!

— Мы все умрём! — звонко рассмеялась Катаржина, вспоминая присказку своей сестры.

— Далеко пойдёшь, — восхитилась пани Росицкая и взъерошила дочке волосы, попутно отбирая у неё нетронутую чашку с чем-то излишне крепким. — И не только ты.

Этого диалога Адель не слышала, зависнув высоко вверху. Она оказалась над одной из скалистых точек горной цепи и, кажется, наконец поняла, почему её пятки дымятся, куда бы она ни полетела. Настало время гореть. Адель отняла ладони от метлы и раскинула их в стороны, балансируя в воздухе ровно на одном лишь упрямстве. От кончиков пальцев протянулись язычки пламени… Всё это время горела она сама. Адель не заметила, как это произошло, и запоздало удивилась — обычно она чувствовала, когда теряет контроль, хоть ничего не могла с этим поделать, теперь не обнаружила ни намёка! Но как же легко дался ей этот огонь. Она прямо сейчас никого не ненавидела и всё равно могла управлять им, не позволяя перекинуться вниз, на деревья, на других людей.

Когда Адель поняла, что случилось, в её горле застрял счастливый возглас, которому перекрыли дорогу слёзы.

Это был контроль. Горячие ладони, жар на кончиках пальцев, нервная дрожь в горле, вибрация на кончике языка — всё это поддавалось ей и терпеливо ждало приказа. Наконец-то Адель могла видеть, что делает, ясно и отчётливо, едва ли не впервые в жизни она творила столь сильное колдовство, не причиняя никому вреда. Ведьмы на горе Броккен и сама гора как средоточие магических сил послужили и забором, и рычагом одновременно — сначала они сдержали её, придавив до нужного состояния и успокоив, а затем отпустили, но теперь она отправлялась не в свободный полёт — ясное сознание крепко держало в реальности. Желанная и казавшаяся невозможной способность управлять собой подарила Адель второе дыхание; она опустила голову, рассматривая себя.

Теперь её не интересовало тело, точнее, не интересовал его внешний вид. Слева в груди ослепительно ярко светилось сердце, и Адель позволила ему запылать. Ей стало очень горячо и очень хорошо, а где-то за её спиной раздался оглушительный грохот, и на голую спину посыпались камешки, осколки и комья земли. Одна из отвесных скал Гарца невдалеке от Броккена взорвалась.

На пару минут все ведьмы смолкли, наблюдая за этой картиной: кто задумчиво, кто с испугом, кто с восхищением. Поскольку посетительницы горы уже прознали, что отвергнутая наследница Гёльди где-то здесь, у них не возникало вопроса «кто» — по правде говоря, вопросов вообще не было, только восклицания оценочного характера от уважительных до бранных.

— Моя девочка, — гордо сказала пани Эльжбета, нарушив паузу в чужих комментариях. Стоявшие поблизости ведьмы посмотрели на неё. — Ну, не совсем моя, — в оправдание добавила пани, — но это же неважно, верно?

***

Вернулись остальные, предложили перейти в гостиную. Только теперь Арман в полной мере прочувствовал настоящий домашний уют. Возможно, виной тому было опьянение, помноженное на усталость, но он словно растворился в этом доме, в этой комнате в тёплых тонах с хаотично-разноцветными шторами, огромным количеством волшебной ерунды на настенных полках и узорами на стенах в виде птиц и цветов. Низкое окно с широким подоконником было открыто, и в комнату пробирался ночной ветер, становясь невольным участником разговора. Над камином, решётка которого откровенно нуждалась в чистке, висели крупные красивые часы — они висели молча, но всё равно напоминали о Стефане и его мастерской.

— Мама сломала мои часы, — Милош подумал о том же самом, проследив за взглядом Армана. Он стоял напротив камина, покачиваясь на пятках вперёд-назад, периодически прикладывался к бокалу и изрекал очередную глупость, которая всем нравилась. — Ты представляешь?

— Отчего бы нет, — ничуть не удивился пан Росицкий. Он занял большое красивое кресло, коричневое с бежеватыми разводами, и потирал переносицу, уставшую от пенсне. — Я же рассказывал, какой она была в молодости. Часы — это даже мелко…

— А как вы познакомились? — заинтересовался Арман. Милош и Корнель хором протянули «у-у-у», пан Росицкий немного покраснел, но недовольным отнюдь не выглядел.

— Это было давно, — лицо главы дома стало мечтательным. — Мы с друзьями шли по улице в одну сторону, Эльжбета с подругами — в другую. Я то ли толкнул её по нечаянности, то ли наступил на ногу, неловкий человек… Когда я пришёл в себя с переломом трёх рёбер, она была рядом.

Все расхохотались, хотя сыновья очевидно слышали эту историю не в первый раз. Арман улыбнулся вместе со всеми, стараясь игнорировать боль в груди, немедленно пришедшую на зов. Он не знал, когда сможет полностью избавиться от застарелой горечи — то ему казалось, что счастье момента перевешивает всё, то он понимал, что на контрасте со своим домом и своей семьёй становилось только хуже. Все были так милы друг с другом и при этом совершенно не лицемерили. Пан Росицкий, которому определённое количество сливовицы позволило преодолеть и стеснение, и природную неловкость, много и красиво рассказывал о своих посольских делах; Корнель, тоже привыкший к гостям, сидел с ногами в углу дивана и больше слушал, чем говорил, но как-то умудрялся уделять равное внимание всем, кто находился в комнате. Как бы Милош ни жаловался на своих родичей, он сейчас выглядел так, словно пребывал в полной гармонии с собой и миром, во всяком случае — от истинно ведьминской сварливости не осталось и следа, и никто ни разу ни с кем не поссорился.

— Постарайся расслабиться и не думать ни о чём, что выходит за рамки этой комнаты, — голос Берингара вырвал Армана из задумчивого оцепенения. Отец и сыновья были заняты тем, что вспоминали имя двоюродного прадедушки и никак не могли вспомнить. Арман тряхнул головой и посмотрел на Берингара: тот выглядел как обычно, не считая вполне естественного для ситуации румянца на щеках. — Что?

— Ничего… я так и делаю, — ответил Арман и зачем-то объяснил: — Мне здесь очень нравится, но это так странно. И хорошо, и странно одновременно… Я никогда не проводил время таким образом, и мне кажется, что что-нибудь вот-вот случится. Не знаю, потолок рухнет.

— Я тебя понимаю, — спокойно сказал Берингар. — Смею предположить, это пройдёт. Хотел бы уверить тебя, что этой ночью ничего не случится, но за такую хрупкую вещь, как потолок этого дома, я поручиться не в состоянии.

Арман не справился с этой жизнью и выпил ещё большой глоток сливовицы. Только что Берингар сначала признался, что понимает его душевные терзания, а потом ещё и пошутил. Ни то, ни другое совершенно не было на него похоже, но Берингар не был и тем человеком, которого алкоголь заставляет вывернуть сердце наизнанку — к тому, что сердце там всё-таки есть, Арман уже начинал привыкать, хотя он скорее чувствовал, чем знал наверняка.

— Давайте свяжемся с тётей Анкой и спросим! — настаивал Милош. — Почему это нет? Почему? Вы хотите страдать? Арман, скажи им…

— Согласен с Милошем, — откликнулся Арман. — А с чем я согласился?

— Тётя Анка на шабаше, дурацкая твоя голова, — негодовал Корнель. — А больше никто не вспомнит это имя!

— У вас нигде не записано? — полюбопытствовал Берингар. Эта идея понравилась пану Росицкому, и он дошёл было до бюро, потом махнул рукой и схватился за зеркало:

— Не найду своих записок… Сынове, тётя Анка, может, и на шабаше, но у неё есть племянник. Наверняка он сейчас дома…

Арман и Берингар стали свидетелями совершенно очаровательной сцены — разговора семейства Росицких с помощью зачарованного зеркала. Такие зеркала, связанные парными заклинаниями, стояли не только у них в доме, но и у некоторых родственников, что избавляло от необходимости видеть друг друга воочию и ругаться с почтой. Армана немного смутило зеркало: мрачное, тусклое, зловещего вида, оно больше годилось для серьёзной магии. Сам он смотрелся в такие, когда был занят превращениями…

— Вы серьёзно? — произошло редкое акустическое явление: голос Берингара дрогнул. — Вы используете зеркала для призыва мёртвых, чтобы поругаться с дядюшкой?

Росицкие посмотрели на него.

— С тётушкой, — поправил Корнель. Больше его ничто не смутило. — Да, а что?

— Удобно же. Мы и дома так говорим, — оправдался пан Росицкий виноватым тоном. Берингар перевёл взгляд на Милоша, как на последнюю надежду разумности.

— Разницы-то, — радостно добил его Милош и наклонился к зеркалу. — Э, а вот и тётя! Она всё-таки дома!.. Тётушка, почему вы не…

Тётушка начала браниться прежде, чем он закончил, и в комнате стало очень громко. Арман покачал головой и покосился на Берингара — тот задумчиво наблюдал за семейной сценой, подпирая кулаком тяжёлую голову, и никак не давал понять, что именно его возмутило. Арман был уверен: дело в том, что зеркало используется не по назначению. Как ни крути, Берингар обожает правила.

Милые чехи разругались вдрызг, но напрочь забыли, из-за чего начался спор. Пан Росицкий посмотрел на часы, зевнул, словно стрелки нагоняли на него дополнительную сонливость, и оставил молодёжь развлекаться — у него не было завтра работы, у него была завтра встреча с отдыхающей супругой. Корнель отправился во двор выпустить орущих котов и заодно подышать свежим воздухом, и Арман потянулся было за ним, но не смог встать: комната не покачнулась, а вот ноги повели себя предательски. Он упал обратно на подушки.

— Вот что бывает, когда долго пьёшь, не вставая, — назидательным тоном сказал Милош откуда-то из тумана. — Поэтому я не садился, дети мои.

— Не припоминаю никаких родственных связей между нами, — заметил Берингар. Он и не пытался встать, так что определить степень опьянения представлялось невозможным.

— Родственных и нет, только если я чего-то не знаю о своих предках. Это моя теория, — заявил Милош, усаживаясь с горящими глазами напротив них. Зрение Армана уже прояснилось, и он увидел, как оба приятеля заботливо подпирают его подушками, чтобы не упал. — Давайте-ка её проверим.

— Что для этого нужно?

— Даты рождения всех наших.

— Будешь гадать по звёздам? — Берингар запрокинул голову, чтобы посмотреть на небо. Над ним оказался потолок. Следопыт нахмурился, недовольный этим обстоятельством, и, по всей видимости, никак не мог понять, как небо допустило такую оплошность, спрятавшись от него.

— Нет, буду проверять теорию, — бестолково ответил Милош, покачнувшись вперёд. Следуя его же собственному правилу, сел он абсолютно напрасно. — Ну?

И он оказался прав. Арман кое в чём убедился, а кое-что и узнал, и теперь они все трое переваривали новые сведения вперемешку со сливовым бренди. Самым старшим во всей группе оказался Милош, ему наступала на пятки Адель. Затем шли Арман и Лаура, а Берингар замыкал цепочку — он был самым младшим.

— Ладно, — пожал плечами Арман. У него полученные данные полностью совпадали с ожиданиями, разве что Лаура оказалась немного старше. — И что теперь?

— Да как так-то, — вздохнул Милош, пиная ногой подушку. — Ну вот как?

Он смотрел на Берингара, и тот с готовностью ответил:

— Как-то так.

Полностью удовлетворённый ответом, Милош оставил его в покое.

В голове немного прояснилось от свежего сквозняка, и Арман решил, что сейчас самый подходящий момент для откровений. Милош, несмотря на свою феерическую болтливость, в основном сообщал о себе всякую ерунду и упускал самое главное — невесту, например, а о Берингаре они вообще ничего не знали, кроме того, что наблюдали собственными глазами. Арман совершенно не учёл, что сам он никогда не расположен к искренности и только делает вид, но спьяну ему и это показалось незначительным — казалось, будто он сам — у всех на ладони, а у него на ладонях никого нет. На всякий случай Арман посмотрел на свои руки, хотя это ему не сильно помогло.

— Ты соврал, — догадался он и посмотрел на Милоша. Круглые глаза округлились ещё больше:

— Когда и о чём?

— Лауре, — невпопад ответил Арман. — Ответил так, чтобы она не обиделась. Я про твою невесту…

— Да как же вы меня достали, — беззлобно отозвался Милош и вкратце пересказал ситуацию Берингару. — А если головой подумать?

Арман подумать не успел: за него ответил Берингар. Он не удивился, а в самом деле принялся рассуждать:

— Я действительно не припомню разговоров о твоём семейном положении, но, когда ты рассказывал о Праге, упоминались разные имена. Исходя из того, что мы познакомились со всей твоей семьёй, а вашу бабушку также зовут пани Эльжбетой, можно сделать вывод, что Эва…

— Наконец-то, — воскликнул Милош. — Да, Эва! Ну и что в этом сложного?

— Ты не говорил, что вы встречаетесь! — не согласился Арман. — Я тоже вспомнил это имя, но я думал…

— Что ты думал?

— Что это твоя сестра, их ведь так много…

По мнению Армана, две сестры — это запредельно много, и его можно понять.

Милош, в свою очередь, совершил обычную ошибку человека, которому свойственна определённая степень себялюбия, не мешающая, впрочем, любить и окружающих. Он был абсолютно уверен, будто все новые приятели в курсе его личной жизни и Эва не нуждается в представлении, как не нуждались брат, отец и пани бабушка. Поэтому Милош беспрестанно сыпал именами без пояснений, подспудно ожидая, что все его понимают и так. Он ошибался.

Вернулся Корнель, и с него потребовали подтверждения. Корнель добросовестно подтвердил: он знал Эву лично, а также не имел ни малейшего желания выгораживать брата. Арман не стал повторять расспросы по поводу магических способностей незнакомой девушки, и Берингар тоже ничего не спросил — то ли придерживался мнения, что это личное, то ли просто не хотел вдаваться в подробности. Кончилось всё тем, что растроганный их интересом Милош притащил портрет невесты, который хранился где-то у него в комнате. Эва оказалась очень похожа на своего возлюбленного и всю его семью: рыжевато-русая, круглолицая, светлоглазая, с решительным открытым взглядом.

— Я вас обязательно познакомлю, — Милош уже забыл, что обиделся на весь свет, и с пылкостью схватился за новую идею. Чем дальше его узнаёшь, подумал Арман, тем больше убеждаешься, что «на треть ведьма» — это не шутка. — Когда всё это кончится, а то опасно. Или нет… или да… Вы придёте на мою свадьбу?

— Все придут на твою свадьбу, — заверил его Корнель. От него не укрылось, что младший брат напился, и в его голосе прорезался заботливый тон, который применялся только по особым случаям — когда Милош не в себе и не может дать сдачи.

— Все? — недоверчиво переспросил Милош.

— Все, — повторил Корнель и слегка надавил ему ладонью на лоб. Милош издал какой-то звук, средний между мурлыканьем и скрипом несмазанной двери, и растёкся в кресле. — Скажите, что придёте, пожалуйста, а то он не успокоится.

— Обещаю, что приду, — Берингар отнёсся к вопросу со всей серьёзностью. Кажется, он был готов поклясться на крови.

— И я, — начал было Арман, но его перебили:

— Обязательно, я запомнил… Арман, а ты будешь этим… как его… который якобы прогоняет духов.

— Другом жениха, — подсказал Корнель. — Прогонять никого не обязательно, я полагаю, иначе придётся выставить за двери половину нашей родни. Особенно тётю Анку…

Арман промолчал, только позже догадавшись, что это могло быть невежливо. Его выбило из колеи, что Милош вот так вот, с полпинка, предложил ему такую важную роль. Конечно, они все изрядно выпили, но всё равно было неожиданно и приятно. В довершение всего Берингар предложил последний тост, не без труда привстал с дивана и заявил:

— За любовь, дружбу и семейные узы!

— Да будет так, — искренне поддержал Корнель. Одной рукой, с бокалом, он поддерживал сказанное, другой — Милоша, который порывался встать. Арман не стал рисковать и поднял бокал, не вставая с дивана. Было хорошо, тепло и весело, и не вставал он с него до самого рассвета.

***

Непрошеное утро тыкало Армана в лицо через неплотно задёрнутые занавески. Он поморщился, безуспешно прогоняя солнце с сомкнутых век, затем перевернулся и открыл глаза. Перед глазами оказался чудесный набор: подушка, бутылка и кошачья задница. Приподнявшись на локте, Арман почувствовал себя так же, как вчера — легко до тошноты, но при этом состояние было далеко от слова «плохо». Казалось, он нисколько не весил, но и голова при этом звенела от пустоты.

Пустота была приятной, и Арман позволил себе понежиться на солнышке, прежде чем начать думать. На соседнем диване посапывал Милош, уткнувшись лицом в подушку, больше никого не было, не считая котов. Арман прислушался: с кухни доносился негромкий голос пана Михаила, который, видимо, беседовал с кем-то при помощи зеркала. Берингар и Корнель наверняка ещё спали наверху, как нормальные люди, которые сподобились дойти до спальни.

Он напрочь забыл о фоне событий, и только звонкий девичий смех, раздавшийся с улицы, напомнил о сестре. Арману стало совестно, что он забыл про Адель, хотя она сама вряд ли была занята этой ночью тем, что думала о брате. И всё-таки память встряхнулась и заставила его шевелиться. Скатившись с дивана, Арман бережно поднял кота и положил на место, потёр глаза, снял с воротника клок кошачьей шерсти и встал — ему это даже удалось.

— Э-эй! — голос с улицы никуда не делся. Кажется, кричали совсем близко, рядом со двором дома Росицких. — А мы вернулись, между прочим! Па-а-а-апа!!!

Это же Катаржина! Догадавшись, что ведьмы вернулись, Арман поспешил было к двери, потом совершенно оправданно испугался и затормозил: он столько наслушался о шабаше и о том, как он влияет на некоторых женщин, что совершенно не хотел сталкиваться с последствиями один. Поэтому он, недолго думая, на правах друга попытался растолкать Милоша.

— Доброе утро, — вполголоса сказал Арман. — Они вернулись.

— Значит, злое, — судя по всему, Милош не был расположен к разговорам. Во всяком случае, голос его звучал слабо и неубедительно. — И что с того?

— Надо встретить… Тебе в любом случае не дадут здесь выспаться, — сменил тактику Арман. — Иди хотя бы наверх.

— Арман, — от собственного имени до него донеслось только «рмн». — Ты славный малый, и я тебя очень люблю.

— Так? — насторожился Арман.

— Ещё одно слово мне в ухо, и я убью тебя и не пожалею, — тем же тоном закончил Милош, не отрывая лица от подушки. Арман не стал спрашивать, как связаны между собой эти его мысли, не удержался от улыбки и тихо вышел.

Интересно, как чувствуют себя остальные. Арман почему-то держался на ногах, хотя ему казалось, что он будет выглядеть хуже всех… Уже в коридоре он мельком глянул в зеркало: лицо такое же бледное, как всегда, и неизбывные тени под глазами, но непритворная улыбка и шалый взгляд ему даже понравились. Толкнув дверь, он вышел во двор и столкнулся с паном Росицким, Корнелем и Берингаром, которые уже были здесь и готовились встречать ведьм.

— Как там брат? — забеспокоился Корнель, увидев Армана. Сам он выглядел неплохо. — Кажется, он вчера много выпил.

— Сказал, что любит меня и что убьёт меня, — честно ответил Арман. К его удивлению, на лице Корнеля проступило нескрываемое облегчение:

— Ах, ну тогда всё в порядке.

Пан Росицкий пожелал всем доброго утра и сделал шаг вперёд, чтобы первым поприветствовать жену. Берингар кивнул Арману — он выглядел как обычно, только слегка морщился, когда кто-то громко скрипел калиткой. Скоро Арману стало не до них, потому что он наконец перевёл глаза на женщин. Пани Росицкая шла впереди, перекинув через плечо свою метлу: её волосы, собранные в высокий пучок на голове, растрепались и ловили блики утреннего солнца, превращая их в сгустки натурального огня. Обычно она не возвращалась на следующее же утро после ведьминой ночи, но сегодня нужно было привести младшую дочь и Адель. Катка шла рядом вприпрыжку, то убегая вперёд, то отставая от матери на полшага.

Скользнув по ним взглядом, Арман посмотрел на Адель. Он абсолютно не знал, чего ждать, поэтому был готов ко всему. Сестра в порванном платье и с растрёпанными волосами шла не быстро и не медленно, словно стёрла ноги, но больше ничего с ней не приключилось. Она смотрела по сторонам, как в первый раз, словно впервые за долгое время увидела мир. Арман ждал, с напряжением и беспокойством, что произойдёт, когда… Адель посмотрела прямо перед собой и увидела встречающих, глаза её остановились на брате и расширились, после чего она сорвалась с места и ринулась вперёд.

Обычно при виде такой Адель все, кто её знал, стремились спрятаться, и даже Арману следовало бы сделать два шага назад, но он не пошевелился — то ли надеясь на что-то, то ли просто не в силах отходить. На самом деле, он был поражён тем, что увидел: Адель бежала ему навстречу и улыбалась, она улыбалась! Проклятое пламя, он столько лет не видел её улыбки — настоящей, не саркастичной, не вымученной, живой. Адель подбежала совсем близко и, не останавливаясь, бросилась на шею остолбеневшему брату.

— Арман! — она обнимала его и смеялась, заливисто, как ребёнок. — Арман… ты не представляешь…

Он в самом деле не представлял. Через какое-то время Арман пришёл в себя и, не веря в реальность происходящего, поднял руку и погладил сестру по спине. Она снова засмеялась, словно от щекотки, и обхватила его ещё крепче, сжимая в объятиях, будто пыталась за один раз выдать всю свою любовь. Так они и стояли, не замечая, что происходит вокруг: Адель непрестанно что-то говорила, прерываясь на смех, прижималась к брату изо всех сил, гладила его по спине и цеплялась за плечи, покачивалась вместе с ним из стороны в сторону, а Арман оставался практически неподвижным. Он держал сестру крепко, боясь отпустить, но также боясь посмотреть ей в глаза. Если бы кто-нибудь заглянул ему в лицо в этот момент, то увидел бы растерянность, недоверие и едва дышащее робкое счастье.