XXIV.

«Добрый народ ничего не знал о пленённом рыцаре, считая его погибшим, но рыцарь освободился сам. Он не стал мстить королю – дождался, пока тот сойдёт с ума, ослеплённый славой и богатством, и умрёт, никем не любимый. Тогда рыцарь вышел на свет и рассказал доброму народу, как король добывал свои сокровища… Себе он не оставил ничего и короны тоже не принял».

Из кукольного спектакля пани Хелены.

***

«Здравствуйте, друг мой!

Полагаю, после того, что произошло этой ночью, вы не захотите со мной разговаривать. Вполне закономерно и ничуть меня не задевает: вы молоды, впечатлительны, весьма привязаны к своим друзьям и, что бы вы там ни думали, к своей жизни. Поэтому я вкратце изложу в письме ответы на вопросы, которые у вас наверняка возникли: как вы отлично понимаете, не покаянно, а для того, чтобы вы продолжали понимать логику моих действий и не допускали оговорок.

Надеюсь, сюрприз удался. Вы ведь наверняка не подумали о себе, это так вам свойственно. Не буду разглагольствовать о том, какой эффект это действо должно было произвести на вас – сами знаете, а вот другие участники игры... Видите ли, я не зря предложил вам выбор между новыми письмами (разумеется, фальшивыми) и более поспешными действиями: в то же время, когда мы с вами стали потихоньку подбираться к цели, моим доверенным людям удалось выяснить, куда же девается ваш приятель господин Клозе холодными зимними ночами, ежели не под бочок к своей жене. Оказалось, он искал вас, и пусть он пока был один и никак не мог проверить все подходящие лечебницы в короткий срок, мне это не понравилось. В то, что его сомнения на эту тему никак не связаны с нашим предприятием, верилось с трудом: в обратном случае он бы дождался окончания дебатов, такой уж дотошный юноша. Нет, он определённо что-то вынюхивал, причём невовремя. Лично мне хватило его каверзного вопроса на немецком: молодой человек весьма точен в том, что говорит и делает, и не допустил бы такой оплошности если не в силу великого ума, чего я в нём по-прежнему не наблюдаю, то благодаря отменной выучке и воспитанию. Итог: что бы он ни подозревал, это касалось вас, а рано или поздно ваше продолжительное молчание заметили бы и другие.

Проще всего было сделать так, чтобы никто больше вас не искал – особенно на случай, если дискуссии вновь затянутся. Либо убрать подозрения, либо убрать вас. Первый вариант отпал – лгать дальше вы отказались, так что за вас это сделал я.

…но, конечно, я не доверяю вам полностью, как и вы мне. Согласитесь, это справедливо. Поэтому стимул для вас был одновременно гарантией для меня, а заодно решал ряд других проблем; я говорю о вашей «смерти», разумеется.

Итак, возвращаясь к основному вопросу: убийство или обман следопыта я не рассматривал. Первое – потому что он слишком важная фигура в нынешнем обществе старших магов (кто бы мог подумать!), второе – потому что нюхач он действительно неплохой, а на качественную подмену тела у меня не было ни времени, ни ресурсов. Короче говоря, себе дороже. Вы можете спросить, как я решился на авантюру с лечебницей; не могу сказать, что я люблю риск, но, как вы должны помнить, я его уважаю, и такой подход мне представляется более разумным. Ещё вы должны помнить, что я не склонен во всём доверять магии и решать при её помощи все вопросы. Таким образом, в дело вступила тонкая наука человеческих душ.

Конечно, многим новость покажется ненадёжной, учитывая все последние обстоятельства и перипетии колдовского сообщества. Очевидно, что для проверки, сиречь опознания, отправят следопыта. Вполне естественно, что это будет ваш друг. Главная опасность заключалась в том, что я ошибся и молодой Клозе не связал ваше отсутствие с «моими» промахами, но он связал – и тут я вынужден признать, что всё-таки заблуждался на его счёт, хотя сии открытия пока не искупают его прежней недальновидности. (Для меня это, конечно, хорошо. А для вас – не очень. Стараюсь быть объективным!) Итак, в конце концов он заподозрил, что я – это вы, пропавший оборотень, и отыграл свою партию согласно моим лучшим ожиданиям: не стал принимать самостоятельных решений, а предпочёл посоветоваться с вами. Полагаю, не застань он вас в общей комнате, подкараулил бы возле спальни. Готфрид не разглядел, как именно вы переговорили, ставлю на тайные условные знаки, в любом случае контакт произошёл и вы сделали то, что могли и должны были сделать – подтвердили свою смерть.

Любопытно, что Клозе в тот момент тоже рисковал, хотя что он терял? Если бы на вашем месте оказался настоящий я, я бы просто не ответил. Вообще-то мне безумно интересно, что именно он сейчас думает и сколько влияния по этому вопросу имеют старейшины, но, к сожалению, никто не может знать всего. Главное, что он вам доверяет, можно сказать, через ваше согласие он доверяет мне. Удобно.

Не буду отнимать ваше время сторонними рассуждениями, у вас его должно быть немного. Я уверен в успехе, а у вас нет выбора. Дерзайте, но не переигрывайте: будьте как ваш ответственный друг и делайте ровно то, что от вас просят.

Если всё решится сегодня, я буду ждать вас дома, в Берлине, с тем самым предметом, из-за которого мы познакомились столь тесно. Подойдёт любой предлог, чтобы ненадолго покинуть замок (самый очевидный – переместить вещь в надёжный тайник дома), если вам навяжут сопровождение – не отказывайтесь и не бойтесь, мы всё уладим. После этого мы с вами поменяемся местами, и вы сможете отдохнуть как следует: Эдвард подготовит вам комнату и устроит всё лучшим образом.

Подпись я счёл излишней.

В ваших же интересах сжечь это письмо после прочтения».

Арман сложил письмо и убрал во внутренний карман. Сжигать он его точно не собирался, но лучше спрятать от посторонних глаз… Гонец уже убежал: вряд ли он догадывался, что принёс, кому и от кого.

Слов для того, чтобы точнейшим образом обозначить отправителя, у Армана не находилось. Хартманн одновременно убрал самого Армана и излишнее любопытство вокруг его персоны, положился на случай и доказал чужими устами, что оборотень в самом деле мёртв, а мёртвый оборотень всегда надёжнее живого. При этом он действительно побудил его ускориться, тем самым заручился гарантией успеха и вдобавок убедился – и очень вовремя, – что Берингар копал в нужном направлении и почти докопался до истины. Впрочем, всей правды следопыт не знает, он может только подыгрывать Арману – то есть, как и рассудил Хартманн, Берингар тоже выполняет волю господина посла… косвенно, но неизбежно. Говорят, можно убить одним выстрелом двух зайцев. Хартманн прикончил целое стадо.

Поскольку Арман уже не первый час находился в облике посла, особых эмоций он не испытывал, не до них. А может, он вообще разучился чувствовать после вчерашней ночи, но всё шло на пользу, потому что он наконец-то начал соображать – так чётко и ясно, как хотел. Во-первых, в логике господина посла обнаружились изъяны: он по-прежнему отказывался признавать, что кто-то может пойти против него, и слишком сильно полагался на свои знания и опыт. Арман явно был не в лучшей форме и всё равно почувствовал, что на этом можно сыграть, была бы смелость… Посол, конечно, отменно разбирался в людях, но немалую часть его ума и везения составлял страх, страх этих самых людей перед ним самим. Разумеется, он выходил победителем даже из таких ситуаций на грани абсурда и ненадёжных случайностей – он никого не боялся и почти никому не доверял. Во-вторых, Хартманн невольно дал ему подсказку, как можно переломить ход событий и склонить чашу весов в свою сторону. Он сам бы сейчас спросил: «почему бы и нет»?

То, что Арман продолжал мыслить, как Хартманн, волновало лишь малую его часть на самом краю сознания. Он собирался применить те же средства, что и посол использовал против него, и не испытывал никаких угрызений совести. А терять Арману нечего, ведь он всё равно что мёртв – мнимая смерть освободила его от излишнего страха перед врагом, он был готов рисковать так же, как Хартманн. Который сам подарил ему эту свободу.

Было уже за полдень, поздний завтрак казался обедом, а церемонию снова перенесли на ранний вечер, так что времени у гостей замка осталось навалом. Арман проспал несколько часов в чужом облике, что не пошло на пользу здоровью, но прибавило шансов на победу: он больше не хотел рисковать и становиться собой, не дай древний дух, дар снова воспротивится. Всё тело ломило, голова раскалывалась, разболелась и нога, и сердце, и ещё что-то, он уже не различал, продолжал существовать на одном упрямстве и необходимости доиграть партию. Доиграть партию, довести дело до конца, взять себя в руки… Когда он последний раз выражался своими словами? Кто такой он? А так ли это важно? Главное, что теперь у него есть план.

«Покойный Арман Гёльди», услужливо напомнил чей-то шепоток. Сплетничали сегодня по всему замку. Арман улыбнулся посольскими губами и пошёл дальше, через шаг опираясь на трость. Он был невероятно рад сопровождению сержанта Баума – это не отвлекало, не давило на совесть и позволяло поразмыслить о главном.

– …бедного молодого человека, – доносилось из одного угла, пока Арман хромал по коридору. – Безумно жаль. Такой молодой был…

– …и замечательно, – ворчали из другого. – Всегда терпеть не мог этих оборотней. Никогда не знаешь, вдруг они сейчас прямо рядом с тобой!

– Согласен, согласен. Проклятые обманщики. Самая бесчестная магия, какая только есть…

Из открытой двери на повороте Арман услышал ещё несколько мнений:

– А если его всё-таки убили? Сначала писарь, потом Гёльди…

– Это если не считать Густава Хартманна, – говорящий понизил голос, но Арман всё равно признал Джеймса Дерби. Он ненадолго остановился невдалеке от порога, сержант Баум ничего не спрашивал. – Вы говорите только о тех, кто возился с книгой дольше прочих, а как же сын Роберта и его команда, сёстры Вильхельм, если я не ошибаюсь? Они и вовсе мимо проходили!

– Безумие какое-то.

– И вовсе нет. Уже вторая смерть превращает безумие в закономерность, а мы имеем дело с числом побольше…

Многие из говорящих были чудовищно близки к истине. Арман усмехнулся ещё раз и пошёл дальше. Та часть его сердца, что отвечала за переживания, отмерла, он преисполнился решимости покончить со всем сегодня, со всем – и с задачей Хартманна, и с ним самим. Долгожданная злость, всё меньше и меньше похожая на отчаяние, придавала ясности мышлению. Некоторых она ослепляла, однако Арман был другого сорта, и он никого не потерял. Разве что себя…

Итак, книга. Думая о ней, о её сути и устройстве, Арман отвлёкся от команды и господина писаря и перебрал в памяти все сопутствующие атрибуты: обложку, оплетённую защитными ремнями и цепями, чернильницу и перо, уникальные по своим магическим свойствам, всякие мелочи, которыми пользовался только писарь. И полномочную печать. В большей части путешествия она не фигурировала, так как по клятве принадлежала Берингару, а тот честно берёг её как зеницу ока, но один раз… Когда Арман наконец сообразил, едва не разбил лоб от досады, потому что разгадка и в самом деле лежала на поверхности. Вспомнил-то он раньше, он часто вспоминал кошмарный сон и предшествующие ему события, но явь не давала времени как следует задуматься над очевидным – попробуй тут займи голову своими делами, когда нужно притворяться каждую секунду… собственное имя забудешь. Печатью же звалась настоящая восковая печать, прилагавшаяся к книге как независимый, но необходимый предмет: в начале светло-бежевая, а под конец потемневшая от крови, она всегда находилась возле артефакта, скреплённая сзади двумя лентами. В начале они обходились без неё, под конец она стала единственным, что открывало группе доступ к книге, необходимый для записи историй. С тех пор как писаря убили, доступ усложнился, а чары окрепли, и Берингару как уполномоченному владельцу печати приходилось окроплять её своей кровью.

В деревне Кёттевиц, перед тем как потерять сознание и основательно их всех напугать, Берингар успел передать печать Арману. Сам Арман ни в чём не клялся, но, став владельцем печати, мог делать всё то же, что и Бер, поскольку тот допускал свою смерть и не позволил бы миссии оборваться таким образом. Больше, чем они двое, на книгу влиял только господин писарь. Ныне покойный.

– Господин посол! – заявил сержант Баум ровно в два часа пополудни. – Моё дежурство окончено, и я вынужден вас оставить!

Арман рассеянно кивнул, занятый своими мыслями. Старейшины по умолчанию владеют какими-то древними секретами, старшие маги вроде Хартманна и дю Белле – по чуть-чуть, но насколько сильна их личная связь с артефактом? Не глубокие познания в колдовстве, не следы наложенных чар, не гипноз, не заговоры и привороты, а именно связь, которую невозможно разорвать? Он никогда не размышлял о своей крови, а ведь кровь – довольно сильный элемент. В том сне, где дурман наместника Никласа вошёл в резонанс с вмешательством Хартманна, «господин писарь» сделал именно это – открыл книгу с помощью печати и крови Армана. Наяву ничего не произошло, но это и неважно: с того момента сам Хартманн предполагал, что это может сработать. Не был уверен до конца, поскольку зависел и от ненадёжности сновидений, и от решений совета старейшин, и от переменчивого характера книги, которая могла через полгода потребовать совсем других жертв. И всё равно сделал ставку.

Арману он говорил о предчувствии, но допускал и другие оговорки: «вам всё по плечу», «мне известно кое-что другое…» Вряд ли Хартманн именно недоговаривал, он и сам не знал наверняка. Кровь – дополнительный залог, а не первостепенное условие, иначе бы старейшины не заставили их выбирать, но она уже несколько раз помогла Арману. И может помочь ещё раз.

Пришло время самому поставить всё на кон. Ложная весть о смерти сорвала маски с них обоих и обнажила не злого гения и его бедную жертву, а двух злых гениев. Арман даже не ужаснулся своей задумке: ему было нечем, как будто сама способность чувствовать впала в вечный сон.

Книга действительно изменилась: напитавшись таким количеством чар и воспоминаний множества магов, она становилась и опаснее, и сильнее, и как будто умнее. Догадайся Арман о печати раньше, он бы ни за что не поверил, что справится, ведь оборотень находится в чужом теле, чужой коже, плоти… а кровь всё-таки внутри, и он совсем не умел изменять её, как не умел изменять свою память, душу и разум. Даже пресловутая аура менялась не до конца, создавая третий лик, неведомую доселе сущность – что-то в ней всегда оставалось прежним, что-то внутреннее и не поддающееся оборотничеству. Сейчас он не сомневался, что книгу чародеяний это не обманет, в конце концов, она позволила ему подойти так близко в самый первый день. А если они с Хартманном ошибаются, что ж, придётся потерпеть и забрать её любой ценой: выбора у Армана в самом деле не осталось.

– Господин посол, – а это сержант Нейман. – Позвольте, я побуду с вами ближайшие десять минут. Дело в том, что теперь ваша персона…

Арман благосклонно кивнул, позволяя ему позаботиться о своей персоне. Важной такой персоне, хоть ты тресни… В самом ли деле у него нет выбора? Так он привык думать, и привычка – опаснейший из человеческих пороков – делала его, как и всех прочих, безвольной марионеткой в руках посла. Хартманн написал: «не переигрывайте… делайте ровно то, что от вас просят». Он сам учил смотреть на вещи шире, придираться к словам. Если добыть книгу Арман решил любой ценой, то почему бы ему не вмешаться в чужие планы иначе?

– Погода сегодня славная, не так ли, сержант?

– Очень славная, – согласился Нейман. – Подходящая для вашей удачи, господин посол.

Удача им всем пригодится. Последние новости об артефакте встревожили его не на шутку и открыли глаза на то, что стоило заметить раньше; из-за страха за сестру Арман потратил слишком много времени на отношения с Хартманном, а про остальных забыл. Берингар был молодцом, но по сравнению с Милошем и всей его родословной оставался не самым сильным колдуном, зато являл собой образец абсолютной выдержки и хладнокровия. И что с ними стало? Они оба не справились с безумием, вызванным книгой – и сила, и разум оказались бессильны перед мощью артефакта. Так где теперь гарантия, что найдётся хотя бы один маг, способный справиться с этим? Отдать книгу пани Росицкой или Юргену Клозе – такая же плохая затея, как отдать её Хартманну, это Арман осознал сполна. И это заставило его передумать.

– Я уже вижу вашу стражу, теперь я могу вас оставить.

– Благодарю вас, сержант, – машинально ответил Арман, опираясь на трость. – Хорошего дня.

Оставалось не отдавать её никому, и был только один способ добиться этого наверняка. Арман поступал так же, как господин посол: основываясь на скудной теории магии, собственных ожиданиях и надежде на свою кровь, планировал перевернуть всё с ног на голову – и добиться своего.

Для этого придётся «переиграть», перевыполнить план, но пора бы и Хартманну понять, что не все согласны действовать по его указке. Главное – управиться до ночи…

– Добрый день, господин посол.

После сержанта Баума подошёл Милош, и всё хладнокровие Армана полетело к чертям. Он отчаянно надеялся обойтись без этого разговора, но судьба оказалась против.

– Добрый день, – Арман-Хартманн изобразил растерянную полуулыбку, будто не знал, как себя вести. Посол, конечно, первостатейный подлец, но не выразить соболезнования он не мог – хоть поиздеваться, хоть для галочки, а Арман не мог заставить себя открыть рот и произнести вежливые слова. Так он словно признавал, что всё произошло взаправду. – Гм. Как ваши дела? Ночь выдалась… беспокойной.

– В самом деле, – отозвался Милош. Похоже, он тоже не был до конца уверен в происходящем: улыбкой не лучился, но и побитым жизнью не выглядел, разве что немного уставшим. Знает или нет? «Господина посла» Берингар раньше срока не выдаст, а самого Армана? Вчера они явно о чём-то спорили, скорбящие друзья так не делают. Скорее всего, Милош в курсе, но тогда ему тоже приходится играть.

– Ничего, – подбодрил Арман, чувствуя себя самым отвратительным лжецом на свете. – Скоро всё закончится. Не столь важно, как… Мы все вернёмся по домам и хоть немного отдохнём от этого места.

– Место красивое, – сказал Милош, покосившись на заснеженные холмы, что виднелись между двумя башнями замка. – Но я вас понял. Кстати об этом, поздравляю с почти победой, господин посол. Вы заслужили…

Арман ответил не сразу, борясь с приступом боли. Снег не должен быть чёрным, это неправильно… так же неправильно, как то, что сказал Милош, но он пока не знает…

«И не узнает никогда, если я здесь помру».

– Благодарю вас, – вежливо сказал он. – «Почти победа» – удачно сказано, не будем торопить события. И да… – Слова по-прежнему давались с трудом, но совсем промолчать – всё равно что навести на себя новые подозрения. – Пожалуй, мне стоит выразить вам свои соболезнования. Насколько я знаю, вы были близки с покойным. Это… печально.

В меру учтиво, в меру натянуто. Так сказал бы и сам Хартманн, не особенно восприимчивый к смертям близких и далёких. Арман притворялся из последних сил, стараясь отрешиться от всего на свете, потому что такие слова требовали взгляда в лицо, и он смотрел.

– Были, – односложно ответил Милош. – Спасибо. Если честно, я не знаю, что вам ещё сказать, так что можете не развивать эту тему.

Арман с большой благодарностью отвёл глаза, хотя знал, что никогда ничего не забудет и не простит себя. Знал Милош правду или нет, он всё равно не выспался, волосы его как будто потускнели, ничем не напоминая материнскую гриву, а веки всё ещё были слегка припухшими. «Я вижу лица, что были счастливыми и никогда не знали горя: в будущем по ним потекут слёзы». Матушка Эльза напророчила много всего, и многие из её фраз можно было толковать по-разному, но эта имела для Армана только один смысл. Несмотря на все душевные качества, его было не так уж просто разжалобить одними слезами, но он знал, что за ними стояло, и знал, кто в этом виноват. Или НЕ знал. Убийца или оборотень? Лжец или другой лжец? Якобы мёртвый друг, который не соизволил дать даже намёк? А кто убийца, если убийства не было? Вряд ли Милош обрадуется, когда узнает правду. Гораздо вероятнее, что он разозлится и хлопнет дверью.

Как же всё перевернулось, думал Арман, не в силах увести мысли от прошлой ночи. Наверняка они говорили об этом, Бер должен был сказать хотя бы в двух словах, что он жив, иначе бы… иначе бы всё было не так. И это Бера называли безжалостным, говорили, что он делает только то, что приказано. Может, так оно и было прежде, только теперь сам Арман находился в полной власти другого человека, в абсолютном подчинении, и причинял своим друзьям много боли, а Берингар чем дальше, тем больше нарушал правила и заботился о тех, за кого отвечал. Действительно заботился, будь то защита Адель или всего два слова, чтобы убедить…

Рядом крутились стражники, послы и соглядатаи. Арман глубоко вдохнул и заговорил с Милошем о погоде.

А Милош, вопреки его ожиданиям, не спал вообще. Слишком много всего навалилось, и они чуть ли не до утра сидели в пятиугольной комнате с папой и Чайомой, ожидая известий от Берингара. Потом Берингар известия принёс, и это кончилось новой истерикой, потому что Милош категорически отказывался что-либо слушать. После того как пан Михаил отобрал у него все заговорённые пули и отправил спать, Милош, разумеется, пошёл не спать, а высказывать все свои претензии Берингару, и тот наконец смог донести до него, что письмо было подложным – он давно пытался сделать это, но справился только ближе к утру.

– Я уже понял, что ты был прав, – раздражённо шипел Милош, волосы у которого стояли дыбом и слегка искрились. – И зачем тогда это враньё? Почему ты остальным не сообщил?

– Мы это уже обсуждали, – устало сказал Берингар, в десятый раз слушающий одни и те же упрёки. Он понимал, что это не искренне и гораздо больше Милош переживает за Армана, поэтому не воспринимал их всерьёз, только сочувствовал по мере сил.

– Кому-то удобно, кому-то неудобно, да-да. Ну и кому же такое может быть удобно?

– Арману, например.

Милош моментально потерял дар речи, но обрёл его так же быстро.

– Извини, но это слишком! Разыгрывать свою смерть?!

– Я знаю это от самого Армана, – сказал Берингар. Он по-прежнему не был уверен до конца, несмотря на то, что видел и обнаружил сам, но как бы причудливо ни петлял ход событий, всё сводилось к одному и тому же человеку. И если бы тот человек не участвовал в игре, он бы не кивнул. – Сейчас ему нужно, чтобы мы все в это поверили, и мы поверим. Я не сомневаюсь, у него не было желания причинять нам боль, поэтому я сказал тебе, но, пожалуйста, больше – никому.

– Даже папе?

– Даже папе.

Милош тряхнул головой, потёр глаза и хмуро уставился на Берингара. Они спорили в его комнате, где больше никого не было, только никто не садился, так и стояли напротив, как два взъерошенных кота.

– И мне ты больше ничего не скажешь?

– Нет. Надеюсь, мы скоро всё узнаем от самого Армана, и обойдётся без моих догадок.

Он специально повторял имя Армана и их потенциальный разговор, будто бы ничего не произошло, и это сработало отлично. Милош побродил по комнате, попинал ногами вещи и вернулся на исходную позицию.

– Ладно, допустим, – сдался он. – Мне очень хочется тебе поверить, хотя ты ничего не объясняешь…

– Милош, я не знаю, что ты обо мне думаешь, но я бы никогда не стал лгать тебе о смерти друга, – неестественно ровно сказал Берингар. – Готов поклясться на своём оружии, что по указанному адресу никакого Армана нет и не было. Вчерашняя новость – обман.

– И что ты скажешь Адель? Она тоже может получить письмо.

– Скажу, чтобы не верила никому раньше времени.

– Ладно, – повторил Милош. Усталость навалилась неожиданно, он не столько почувствовал её сам, сколько додумал, ориентируясь на выражение лица Бера. – Я одного только не понимаю. Как ты с ним связался?

Ему в голову не пришли ни ключи, ни зеркала, это было слишком просто. Раз в Италии Армана не оказалось, хотя бы в одной крошечной части Италии, неужели он в самом деле здесь? Ничего не доказывает, хотя он и не дома…

Берингар долго молчал, а потом ответил с неопределённой интонацией:

– Боюсь, тебе не понравится.

Про Армана Милош так ничего и не узнал, но ему действительно не понравилось. Всё. Необходимость вставать, не ложась, холодный завтрак в германском духе, невкусный кофе, кислое яблоко, грустный вздыхающий отец… Милош бы с радостью рассказал ему всё, наплевав на обещание, но он так и не смог поверить Беру до конца – зачем зря обманывать родителя, если потом выяснится, что они все ошиблись? Он и на Армана разозлился, но как-то неуверенно: судя по всему, друг не столько закрутил интрижку, сколько знатно влип. С трудом верилось, что он в здравом уме додумался бы до собственной смерти… А нездоровье? Выглядело чрезмерно натурально, что тоже Милошу не нравилось, и самое последнее: ему не нравился он сам. Что-то явно происходило, и Берингар это заметил, а он – нет. Хотя он сам отстранился от поисков убийцы, и это осознание – похоже, зря! – тоже Милоша не радовало.

Потом ему не понравился сержант Баум, который слишком грубо постучал в дверь, Хартманн, который думал только о себе и явно выразил соболезнования исключительно из вежливости, сэр Дерби, который тактично промолчал, и Чайома, которая говорила слишком много. Берингар с утра ушёл домой и избежал очередных претензий, а когда вернулся, Милош немного остыл и нашёл в себе силы и совесть извиниться.

– Но это не от чистого сердца, – грозно добавил он. – Пока вы оба мне не докажете, что всё так и было…

Берингар только что побеседовал с четырьмя ведьмами и выпил возмутительное количество кофе, поэтому всё, что он ответил, было «угу».

А затем настало время спускаться в нижний зал.

Милош твёрдо решил обозлиться на весь белый свет, и всё равно грядущее действо полностью завладело его вниманием. Книга чародеяний не утратила своей важности, кто бы ни умирал, ни врал и ни скрывался, и в её присутствии было трудновато думать только о своих проблемах. Сегодня совет старейшин счёл её безопасной, хотя Милош не был так уверен: атмосфера настороженности, царившая в нижнем зале, вряд ли исходила только от людей. Стражники заняли свои посты вдоль стен, но всё равно тянули шеи, лишь бы разглядеть центр; Милош не отставал от посольской группки вместе с Небойшей и Паулем Лауфером. Чуть ли не впервые в жизни он предпочёл бы держаться от книги подальше – как знать, на что ещё она его сподвигнет, – но выбора не имел. В конце концов, если они начнут сходить с ума теперь, то сделают это все вместе, и на месте замка Эльц будет братская могила многих магов. Очень многих и очень глупых…

Возле постамента стояли старейшины и Берингар. Рядом незримо присутствовал господин писарь, и Милошу на миг даже почудилось, что он видит его призрак. Моргана сняла капюшон, остальные не стали, книга была по-прежнему открыта – её страницы самовольно перелистывались туда-сюда и слегка светились. Теперь послы глядели на неё не с благоговением и не с жадностью, как в самом начале, а с опаской столь суеверной, что она казалась и вовсе неприличной для потомственных колдунов. «Что же мы такое создали?» – читалось в каждом взгляде, и ни восторга, ни уважения, только недоверие и ужас.

– Что-то будет, – хмуро сказал Небойша. Пока ничего не началось, и стражники успели перекинуться парой слов. – Не нравится мне это. Предчувствие у меня дурное.

– Это бывает, – рассеянно согласился Милош, разглядывая лица послов. Всё так же, как вчера, только Хартманн не улыбается, а Хольцер наконец заткнулся. Вероятно, проглотил язык. Всё-таки прусский посол проявил то ли неслыханную храбрость, то ли неописуемое безрассудство, продолжая гнуть свою линию. В себе ли он так уверен или в самой книге, не понять…

Неожиданно Милоша хлопнули по плечу, и он едва не упал, хотя вовсе не отличался хилым телосложением. Пауль! Только он мог так треснуть, не имея в виду ничего дурного.

– Я слышал про твоего друга, – сказал Пауль. На его лице было написано такое неподдельное сочувствие, что у Милоша опять защипало глаза. – Мне очень жаль. Мы не были знакомы, да и с тобой почти незнакомы, но всё равно…

– Спасибо, – невпопад сказал Милош, не зная, как бы его отвлечь. В глубине души он всё-таки цеплялся за то, что сказал Берингар, и не хотел опять рыдать, ещё и в толпе. – Я думаю, это… об этом можно поговорить потом.

Пауль намёков не понимал.

– Тут нечего стыдиться. Я так не люблю, когда кто-то умирает, – поделился он без всякого сарказма, словно не понимал, что такое в принципе мало кому нравится. Бесхитростность Пауля резко контрастировала с характером его друга, и так сложилось, что речь пошла именно об этом. – Всегда грущу. На войне солдат знает, на что идёт, а вне её…

– Верно, – присоединился Небойша и стиснул свободное плечо Милоша. Их поддержка была такой искренней, что Милош растерялся окончательно. И приятно, и неловко, если Арман жив… и невыразимо больно, если он всё-таки мёртв, а им-то что отвечать? Такие славные ребята.

– И ведь самому справиться как-то можно, – продолжал Пауль. К счастью, он говорил не очень громко, тише обычного, но останавливаться явно не собирался. – Не знаю, может, только у меня так. А вот когда у твоих друзей кто-то умирает, и ты не знаешь, что сделать и сказать, и знаешь, что никогда не заменишь… вот когда не стало фрау Вилл…

Пауль не смог договорить, потому что госпожа Моргана призвала всех к тишине. Наконец-то! Милошу совершенно, абсолютно, безусловно не хотелось слушать о том, как Берингар хоронил мать. Наверняка до этого он был совсем другим человеком. Наверняка у них с Паулем такие тёплые отношения, потому что Пауль тогда был рядом… Милош тихонько выругался и сморгнул слёзы. Всё это страшно надоело. Книги, смерти, какие-то враги, какие-то обманы… Хотелось домой и спать, и чтобы все были живы, но он понимал, что до этого ещё далеко. Значит, придётся ждать.

– Роберт Хартманн, – сказала Моргана. В зале повисла тишина, только тихонько гудела книга, прошлой весной она так не делала. – Мы просим вас подойти.

Шаги и шорохи – расступается толпа, шаги и цокот трости – господин посол подходит к постаменту. Милош немного сместился, как и все, кто стоял на проходе, и теперь был рядом с отцом и Небойшей; Пауль ушёл как можно дальше, потому что из-за его широкой спины никто никогда ничего не видел. Хартманн подошёл к постаменту с книгой без всякого труда, разве что тяжело гнулась больная нога, и остановился совсем близко. Его лицо ничего не выражало – он ждал, что скажут старейшины. Знать бы, что сейчас в голове у господина посла! На вид он не столько спокоен, сколько отрешён, как будто с духами общается, а не стоит здесь.

– Хорошо, – сказала Моргана, как будто первый этап проверки был пройден. – Прошу вас.

Она намеренно не давала указаний, никто не давал. Знал ли посол, что делать? Прежде – наверняка, но последнее время артефактом занимались только старейшины, и Хартманн мог лишь гадать о его свойствах, что и проделывал весьма успешно. Он усмехнулся и взял в руки книгу чародеяний. Без перчаток, без предварительных ухищрений, без каких-то заклинаний или страшных клятв.

Толпа ахнула, старейшины только переглянулись между собой. Мало кто знал, как должно выглядеть овладение артефактом, что должно произойти, на этот раз не из-за безалаберности старших магов: во всей истории колдовства не было ни одного подобного прецедента.

– Так-так, – пробормотал Хартманн, уткнувшись носом в самые страницы. Что бы он ни проделывал с артефактом, остроты зрения это явно не прибавило. – Посмотрим. Глава о зельях, способствующих… гм, прошу прощенья, не самые пристойные материи, – он перелистнул страницу, и Милошу показалось, что он узнал издалека красивый почерк господина писаря. – О! Глава о зельях любовных и о том, почему они не способны пробудить настоящие чувства. Господа старейшины, вы хотите, чтобы я почитал вслух?

– Нет, заглавия достаточно, – произнёс Мерлин. Он, как и все, внимательно наблюдал за происходящим и ничего не объяснял. – Продолжайте.

Хартманн пожал плечами и повертел книгу в руках, побряцал цепочками, подёргал за ремешки. Могучий артефакт не плевался огнём и не обжигал ему руки, вообще ничего не происходило, и это доказывало, что он не против такого обращения. Как минимум это послу удалось. Милош быстро осмотрел лица, мерцающие бледно-голубым на фоне тёмных сводов: уважение, страх, радость, недовольство… и облегчение. Большинство из тех, кого он видел, из стражников и послов самых разных стран, было счастливо видеть, что непонятная и опасная штука кого-то приняла. Пусть они и лишились кое-каких привилегий, зато не лишились головы, но что с ней будет делать Хартманн? Милош не сомневался – это не конец, да и другие не собирались ни расходиться, ни аплодировать.

Пока он держал светящуюся книгу в раскрытом виде на обеих ладонях и смотрел на неё сверху вниз. Потом поднял глаза на старейшин.

– Итак, – сказал он торжественно и почтительно. – Она меня не отторгает, как видите; многие из нас уже знают, как это бывает, что ж… результат налицо. Но я вынужден напомнить вам, что комплект неполон. Если мне не изменяет память, здесь недостаёт кое-каких вещичек.

Берингар по указу старейшин поднёс чернильницу и перо, водрузил их на постамент, а рядом положил маленькую коробочку, обитую бархатом. Что там внутри, Милош не видел, но была же ещё печать. Симпатичная штучка, на ней изображалась книга, сзади – скрещенные наподобие шпаг перья и ещё какая-то пафосная ерунда. Впрочем, под конец пути от крови Берингара там не получалось что-то разглядеть. Интересно, подумал Милош. Очень интересно.

Старейшины явно проверяли посла, не давая ему никаких подсказок, а он пока справлялся. Все остальные молчали, не в силах говорить от напряжения, только изредка доносились покашливания да шарканья ногами, ну не могли старики стоять смирно. Книга лежала тихо… Милош вытянул шею, низенький стражник справа от него неудачно встал на цыпочки и чуть не упал. Опять пришлось подставить плечо немцу... Хартманн вернул книгу на постамент, благо места хватало, и по очереди изучил все другие предметы: тщательно, подолгу, едва ли не обнюхивая каждый. Потом он добрался до печати, задумчиво поглядел на неё, поднёс к глазам. Положил обратно.

– Итак, – повторил он. – Что дальше?

Старейшины переглянулись, кое-кто выдохнул с облегчением, кто-то покачал головой. Единства в их рядах не было, но мало кому хотелось выражать несогласие открыто, а повода придраться больше нет – условия соблюдены, голоса собраны и даже ничего не взорвалось.

– Книга ваша, – нестройным хором произнесли они. Заговорил Мерлин: – Она в самом деле не отторгает вас, Роберт, и это хорошо. Признаться, мы не хотели, чтобы хранителем был кто-то один, но в ходе собрания прозвучало немало умных идей… разумеется, вы не будете один, совет старейшин продолжит оказывать вам поддержку…

– Н-да. Поддержку. Благодарю, – пробормотал Хартманн, как показалось Милошу – с мрачной иронией. Уж не писаря ли Арманьяка он вспомнил? Или какие другие обещания совета старейшин, которым не суждено было сбыться? Список-то немаленький.

– А я не доверяла лично вам, – призналась Моргана, – по старой памяти, но артефакт не ошибается. Не может ошибиться в этом… Значит, решение собрания окончательное. Роберт Хартманн, мы нарекаем вас хранителем книги чародеяний.

– Ура! – невпопад вмешался Хольцер и захлопал в ладоши. Его тут же одёрнули, потому что не стоит так шуметь в нижнем зале, но радость оказалась заразительной, всех ненадолго отпустило. Старейшины, как и в прошлый раз, промычали что-то, похожее на ритуальное пение… Стражники не двигались с места. Время не застыло, но двигалось как-то неповоротливо, будто спотыкаясь об каждую секунду. Дело было не в том, что атмосфере не хватало торжественности. А в том, что счастливый обладатель артефакта особого восторга не выказывал.

– Неужели это было так просто? – поинтересовался он, глядя на книгу и прочий зачарованный хлам на постаменте. Милош прислушался, и остальные понизили голос. – Странно, уважаемые господа старейшины… весьма странно. Значит, теперь она моя?

– Ваша, – подтвердили старцы в капюшонах, но, похоже, их его тон тоже насторожил. И то верно: это вовсе не было «просто». Поди докажи всем, что ты самый умный, самый готовый, самый достойный… и глупостей не говори, и не шарахнись от книги в последний момент. У самого Хартманна весь этот процесс отнял немало сил, честно говоря, старик чуть ноги не протянул. Так рассуждал Милош, хотя что-то подзуживало его согласиться с послом: шуму-то было сколько! Зато всё честно, но тут к гадалке не ходи, уже завтра объявятся первые недовольные. И среди них точно будет Свен.

Хартманн задумчиво склонил голову к плечу и провёл ладонью над обложкой книги, повторяя жест с предыдущей церемонии.

– Aperta, – сказал он. «Откройся». Милош с детства обращал внимание на то, что обычная речь и ритуальные фразы на латыни произносятся как-то по-разному, вторые как будто с особой интонацией, в которую вкладываешь силы. Хартманн вложил, но ничего не произошло.

Тогда посол открыл её руками и внимательно вгляделся в текст. Первая страница – Берингар Клозе, Милослав Росицкий, Лаура Хольцер, Арман Гёльди, Адель Гёльди… Мерлин издал смешок, который с натяжкой можно было принять за отеческий.

– Нет, Роберт, боюсь, это у вас не выйдет. Не выйдет почти ни у кого… Полагаю, вы вспомнили, как летом распоряжалась книгой наша коллега. Вы знаете не хуже прочих, что с тех пор многое изменилось: больше новых сведений, больше новых чар, да и время не щадит заговорённых страниц… Оно меняет всё, это время. Не сказал бы, что в нашу пользу.

– Хранение, – с нажимом сказала Моргана. Она больше не улыбалась. – И только. Вы не можете как-то воздействовать на артефакт, как не можем уже и мы, её создатели.

– Я понял, – рассеянно ответил Хартманн и поднял на них глаза. Милош не видел его лица, зато видели другие – старейшины и Берингар. – Самостоятельная штучка, с характером. Нет, друзья мои… Боюсь, подобный расклад меня не устраивает.

И господин посол отложил книгу, как если бы вздумал от неё отказаться. Прежде чем кто–то успел что-то понять, он резко взмахнул рукой, рассекая ладонь об острый угол постамента.

– Роберт! – воскликнули несколько человек, включая Джеймса Дерби, Эрнеста Хольцера и пана Росицкого.

Хартманн не ответил. Он внимательно посмотрел на свою ладонь, дождался, пока выступят алые капли, и взялся этой же рукой за полномочную печать. Когда кровь коснулась воска и обрамляющих его лент, книга чародеяний перестала светиться и закрылась сама собой с тихим мягким хлопком. На свет вылетела одинокая пылинка – и тут же исчезла.

Теперь книга выглядела обычной книгой, но ни Милош, ни кто-либо ещё не поддался на это: сгусток магической мощи, застрявший в воздухе нижнего зала, как ком в горле, стал только плотнее, и люди начинали ослаблять шейные платки, чтобы дышалось полегче. Никто не хлопал. Потрясённые старейшины молчали. Что-то явно шло не по плану.

– Aperta, – шепнул Хартманн, и книга чародеяний открылась. – Claude, – сказал он, и книга закрылась. Роберт Хартманн улыбнулся. – Вот и славно… Совсем другое дело.

Старейшины наконец обрели дар речи.

– Подмена! – заголосил один из них. – Подмена! Невозможно!

– Такого не может быть, – подтвердил Мерлин. Его глаза злобно сверкнули из-под капюшона, от отеческого тона не осталось и следа. – Роберт Хартманн! Это не ваша кровь!

– Вот как? – удивился Хартманн, наконец обратив внимание на вопли. Он выглядел как обычно, и Милош отдал должное выдержке посла, хотя, может, тот просто задумался и не заметил поднявшейся суеты – что тоже вызывает уважение в таких условиях. – Я-то думал, что моя. Но вы ведь всё видели, господа, своими глазами…

– А у вас что, список был заготовлен, чья кровь нужна, а чья не нужна? – грозно вопросил Свен, и с ним согласилось человек десять. Возмущение способствует озарению, и до многих одновременно дошла суровая истина. – Зачем тогда мы воздух сотрясали столько времени?!

– Совершенно не зря, – с достоинством ответили старейшины. – Мы готовились отдать книгу честному человеку и признанному магу, и кровь не имеет к этому никакого отношения. Ритуал с печатью остался в прошлом, это не для… тише, пожалуйста! Тише! Это не нужно для хранения книги, и для овладения тоже не нужно! Вы и сами видели, что она приняла господина Хартманна, как он принял её. Но дальнейшее – обман!

– Обман. Обман!..

– Подмена!..

– В самом деле, зачем он это сделал?

– А он ли это?

– Нельзя обмануть книгу чародеяний, – мягко и вежливо сказал Роберт Хартманн, глядя на разгневанных старейшин. Книга опять лежала у него в руках, и ей было хорошо. Двусмысленная вышла фраза, но все были слишком напуганы и возмущены, чтобы обратить на это внимание.

Милош подумал о том, что тогда Берингар точно мог овладеть книгой без всякого труда, он ведь столько раз распоряжался ею. И писарь мог бы, будь он жив, вот у кого фолиант попил кровушки во всех смыслах. «Плоть и кровь», так говорили об их магической связи… А о старейшинах говорили что-то другое. Возникла у Милоша ещё одна мысль, но он отгонял её на подсознательном уровне – потому что это было слишком плохо, потому что это было слишком страшно, и потому что это сделало бы его полным и окончательным слепым идиотом, чего он вовсе не хотел.

– Список тех, кто повязан с книгой кровью, действительно существует, – заговорила Моргана, явно собираясь подойти ближе. – Однако он не связан с овладением, иначе бы всё было слишком просто… иначе бы мы ничего не решали. Уважаемые маги, тише! Я повторяю, мы не возражаем против того, чтобы артефакт получил достойный маг, и никогда не возражали, но это – подмена!

Она сделала широкий шаг вперёд, но тут же шарахнулась назад, едва не упав, подхваченная кем-то из толпы. Сверкнула молния. Это Берингар вытащил свой клинок и, снова воспользовавшись им не по назначению, выбросил руку в сторону, отрезая путь к постаменту. Теперь никто из совета старейшин не решился бы пройти вперёд.

– Вот даёт, – пробормотал Небойша. Милош только промычал что-то невразумительное – такого даже он не ожидал.

– Молодой человек! – заголосили старейшины. – Вы превышаете свои полномочия!

– Я знаю, – невозмутимо сказал Берингар Клозе. – Пожалуйста, не приближайтесь к постаменту.

Милошу уже доводилось наблюдать, как Бер поступается правилами или идёт резко против вышестоящих, как было с Хольцером или мадам дю Белле, но сегодня он превзошёл себя. Или сошёл с ума. Его лицо ничего не выражало, а светлые глаза смотрели в упор на Хартманна. То, что он предпочёл задержать старейшин, а не его, навело присутствующих на одну весьма разумную мысль.

– Да это же заговор! – воскликнул Свен, ударив себя в грудь. – Заговор Пруссии! Вы… вы заодно!

– Дурость какая, – пробормотал пан Михаил, внимательно за ними наблюдавший. Милош прислушался. – Если б то была Пруссия, Юрген был бы на свободе, либо это другой заговор.

– Это не заговор, – спокойно ответил Берингар. – Я всего лишь выполняю свои обязанности, чётко оговоренные между мной и советом старейшин и неоднократно подтверждённые в письменном виде. Книга чародеяний приняла решение, принял его и новый владелец, и совет старейшин. Насколько мне известно, это главное условие после голосования, и у всех перечисленных событий достаточно свидетелей. Всё сходится, и я считаю своим долгом пресечь ваше недоверие.

– Не всё, – поправила Моргана, вернув самообладание и почти не глядя на полоску заговорённой стали под своим носом. – Не сходится личность человека, за которого голосовали, с его возможностями. Мы не можем этого допустить.

– Докажите, что это вы, – потребовал крючконосый сосед Мерлина. – Докажите, герр Хартманн, и книга ваша.

Посол пожал плечами и обернулся к толпе, ожидая то ли вопросов, то ли поддержки. Толпа подавленно молчала. И заклятые враги были бы рады завопить – вот, я так и думал, Роберт всё время вёл себя странно! Но Роберт не вёл себя странно, и каждый, кто хоть немного знал его, мог это подтвердить.

– Вы что, – неуверенно сказал Хольцер. – Это же наш Роберт.

– Верно, – согласилась Чайома. Как бы она ни относилась к Хартманну, она была честна с собой и окружающими. – Лис всегда остаётся лисом, и добрые, и дурные стороны его души мне видны, как на ладони.

– Такой же великий человек, – с уважением сказал Хольцер, продолжая подлизываться.

– Такая же хитрая дрянь, – еле слышно буркнул кто-то из французской стражи.

Милош поглядел на отца, тот кивнул, не поворачивая головы. И пан Росицкий подтверждает, он в своё время неплохо знал Хартманна… Милош решил, что ему в голову лезет всякая чушь, а потом зачем-то снова посмотрел на Берингара. Тот, похоже, уже ни в чём не сомневался. Много ли в колдовстве способов выдать себя за другого человека? Некачественных – полно, такой морок рассеивается по щелчку пальцев. Но ни у кого из присутствующих глаза не заволокло, и подозрительных зелий с утра никто не пил, и не наводил порчу, и вымуштрованные стражники-чародеи заметили бы странные запахи или звуки. Да и книга… Похоже, скоро другие догадаются о том, о чём Милошу по-прежнему не хотелось даже думать.

– Обыщите его комнаты! – выкрикнул кто-то из толпы. Стража не шелохнулась: они подчинялись, пусть и не всегда охотно, совету старейшин и Берингару, но старейшинам было боязно распоряжаться из-за берингарова клинка. По большому счёту, только это и уберегло господина посла от заслуженного обыска профессиональных нюхачей, это и дальнейшее вмешательство мадам дю Белле.

– Господа, мне известно, как проверить это, – неожиданно выступила мадам. Голос её был холодным, холоднее стали. – Вам известно, что мы с Робертом старые друзья. Есть вещи, которые может знать только он, но я считаю их достаточно личными для себя, чтобы расспрашивать подробно… так что мы снова загнаны в ловушку доверия. Скажите, мне вы доверяете?

Старейшины коротко посовещались и ответили, выглядывая из-за светящегося клинка:

– Да-да. Доверяем.

– Мы вам доверяем, Вивиан дю Белле.

– Хорошо, – теперь мадам смотрела только на Хартманна. В её взгляде не было ни тепла, ни жалости, и Милошу почему-то вспомнился её фарфоровый сервиз, кабинет и сухой голос, которым госпожа посол спорила с Берингаром. – Роберт, если это вы…

Кажется, она не на шутку насторожилась или что-то заподозрила. Все молчали. Хартманн одарил мадам дю Белле долгим взглядом, в котором безошибочно читалась боль. Милош ждал, подспудно надеясь, что посол сейчас ошибётся. Или не ошибётся. Проклятое пламя, он не имел понятия, чего хочет теперь.

Мадам колебалась с вопросом, и Хартманн опередил её:

– О чём мне рассказать им, Вивиан? О театре «Одеон»? О том, что было в Сен-Дени, или, быть может, о наших встречах в венской опере?.. Признаться, я никогда не думал, что придётся вот так… Хотя о чём это я, – старый лис героически улыбнулся, примиряясь с судьбой, – мы, дипломаты, люди циничные и чёрствые, любая тайна становится инструментом в наших руках.

– Какую пьесу мы смотрели? – мадам дю Белле держалась лучше, но и её выдержка дала трещину. Господин посол задумался, наморщив лоб, и ответил:

– Точно не назову, но что-то из Бомарше…

Что бы там ни было, Вивиан дю Белле осталась убеждена. На какой-то миг на её лице даже промелькнуло чувство вины, но то могла быть игра света. Госпожа посол выговорила вполголоса «это он», опустила голову и ушла в тень.

– Что такое? – шепнул Милош, обращаясь к отцу. – Может, они заодно?

– Не думаю, – так же тихо ответил пан Росицкий, он продолжал украдкой присматриваться к остальным. – Полагаю, это у них что-то личное с Вивиан. Знаешь, я ему верю… Вивиан всегда казалась мне немного суровей. Может, потому что у неё детей нет, – тут он должен был печально вздохнуть, но забыл, всерьёз занятый размышлениями.

Милош тоже поверил и выдохнул с облегчением. Берингар не опустил шпагу, старейшины ничего не сказали, Хартманн не стал развивать разговор с мадам дю Белле, отвернувшись от неё и снова изучая книгу с атрибутами. Всё было решено, и у старейшин не осталось никакого повода снова отменять церемонию. По всему выходило, что Хартманн сделал всё правильно, но просчитался в конце – незачем было руку резать, и этот жест явно менял всё… Однако сам посол вовсе не выглядел проигравшим. Он выглядел удовлетворённым, и это совершенно не вязалось с тем, будто его в чём-то разоблачили.

– Позвольте мне сказать пару слов, – Хартманн коротко откашлялся и снова обвёл взглядом толпу; не всех, ближайших. – М-да… забавная вышла ситуация, но скоро вы убедитесь, что это было необходимо. Что до крови, господа, вы настолько уверены в своих словах? Не стоит забывать о том, что в последние столетия колдовскому сообществу не пристало покидать свои… невидимые границы, скажем так. Я, конечно, копался по юности в своей родословной, но не могу быть уверен в том, что не имею каких-то неопознанных родственников.

На это никто не ответил. Милош снова услышал папино бормотание:

– Тоже аргумент… – но выражение лица пана Михаила свидетельствовало об обратном. – Или оправдание…

– Или объяснение. Ты же сказал, что веришь ему.

– Я не знаю, Милош. Я не замечал ничего необычного… до этого момента, – когда папа сосредотачивался и говорил серьёзно, он был совсем на себя не похож, но Милош одинаково любил обе ипостаси. Разумеется, не в тех случаях, когда нашкодил он сам. – Сейчас как будто произошла ошибка. Но он не похож на человека, который ошибся, верно?

– Думал об этом только что.

– У меня вопрос! – снова вылез Свен. – Чёрт с ним, мы и так собирались отдать книгу Роберту, а вот вы, старейшины, опять темните! Кто вообще знал об этой… печати? Что за дела с кровью?

– Нам не сказали и половины! – влезли другие, и Милош мысленно зааплодировал, хотя разозлился больше. Молодец, Свен, молодцы все! Только сейчас они додумались задать правильные вопросы! Ладно – он сам, стариков охранял да стенку подпирал, а старики должны были всё это время соображать и думать всякие умные мысли. И вот, пожалуйста. Старейшин прижали к ногтю только тогда, когда всё уже случилось.

– Знали те, кто должен был знать, и посол Хартманн среди них, – парировал Мерлин, покосившись на толпу. – С этим порядок. Не кричите! Печать для овладения не нужна, вы же сами видели! Эта вещь служила в ту пору, когда…

– Тогда какая разница, что там с кровью? – перебил Хольцер, гневно тряся бородой. Удачно: старейшина пустился бы в рассказ о группе и полномочиях Берингара, а оттуда рукой подать до правды. Наверняка отчёт о происшествии в деревне Кёттевиц был точен до последней запятой, других Бер просто не писал. – Взял и взял уже, ну и хватит!

– А такая, что книга почему-то позволяет послу Хартманну приказывать и выполняет его приказы, – прошелестел капюшон за спиной Мерлина, вроде бы женским голосом. – Признаться, мы удивлены. Конечно, в своё время на книгу влиял более широкий круг людей, но почему она изменила своим привычкам именно теперь…

Пошуршали и поругались ещё минут пять, снова потребовали подтверждения Вивиан. Мадам дю Белле ничего не оставалось, кроме как повторить свои слова. То ли свет виноват, то ли ещё что, но сейчас Милош увидел в ней просто уставшую старушку, которая, между прочим, старше пани бабушки… И ей было крайне тяжело поверить, что близкий человек может оказаться кем-то другим. О, это Милош понимал прекрасно! И упорство Вивиан, пусть и ошибочное, было удобно… для этого обмана.

– Так и пускай! – рассудил Хольцер и неожиданно снискал поддержку толпы. – Мы же решили Роберту довериться, что это меняет? Что он её… – «съест, что ли» повисло в воздухе, и дед Лауры смущённо заткнулся.

– Удивлены! Они удивлены! – Свен был настолько ошарашен, что даже не орал. – Мы-то ладно, по сравнению с вами – чародеи-любители, но вы хотя бы иногда думаете, что делаете?

– Да чтоб вам брови опалило проклятое пламя! – сорвался старый Мерлин. – Конечно, мы удивлены, потому что никто не мог этого знать – слышите, никто! Сказано ж вам было сто раз! Смотрим, изучаем, проверяем! Книга меняется! Артефакт нестабилен! Свойства переменчивы! Берингар, да опустите вы уже эту штуку!

– Это шпага, – уточнил Берингар, как будто ничего важнее сейчас не было. – Полагаю, теперь вопросы о дальнейшей судьбе книги касаются только её владельца. Вы ведь и сами пришли к выводу, что герр Хартманн её понимает.

– Благодарю вас, – со слабым смешком перебил Хартманн. Казалось, он просто устал от поднявшегося вокруг скандала. – В самом деле, опустите шпагу; я уверен, что наши уважаемые старейшины не станут противоречить сами себе и отбирать книгу силой, не так ли?

После такого старейшинам, много веков противоречащим самим себе, пришлось проглотить языки и отступиться. Берингар опустил клинок, не сводя глаз с Хартманна. Пан Росицкий тихонько охнул и как-то неуклюже взмахнул рукой, будто пытаясь дотянуться до Милоша, но ничего не сказал.

– Пап? Ты чего?

– Полагаю, нужно в очередной раз прояснить ряд вещей, – речь посла привлекла внимание всего зала. – Повторенье, как известно, мать ученья, да и не только. Возьму на себя эту ответственность… а вы, если что, меня поправите. Итак, мы хотели создать источник памяти и для большей убедительности напитать его магией. Не просто защитные чары и заговорённые чернила, но настоящие воспоминания, заключённые в бумагу, настоящее колдовство… Материализовать чародеяния мы с вами не в силах, разве что запомнить. Но собрав их письменное воплощение в одном предмете, и без того задуманном как предмет магический, мы кое-чего не учли.

Всем известно, что будет, если пресытиться самой вкусной пищей, перепить самого вкусного вина, набить сундук под завязку самыми дорогими вещами. Рано или поздно всё это лопнет и погребёт под собой нерадивого создателя, – говорил Хартманн. Его слушали внимательно, ловя каждое слово: кто искал промахи, кто пытался уловить суть. – Мы не подумали, что такое может произойти со сведеньями, с простыми словами на бумаге, но слова не были простыми, как и бумага, и чернила, и переплёт, а сами сведенья… что ж, это наша память, живая память. Пока и до сих пор – это наше с вами настоящее. Кого из нас не сводил с ума бесконечный поток мыслей в голове? Пожалуй, только тех, кому сие развлечение недоступно, – господин посол добавил иронии, и те, у кого ещё оставались силы, посмеялись. Остальные, видимо, оскорбления не уловили. – То же, друзья мои, происходит и с магией. Сильнейшие ведьмы, не имеющие возможности использовать свой дар, сходят с ума, внутри них происходит взрыв. Вы можете себе это представить?

– Милошек, – снова позвал пан Росицкий. Он смотрел на Хартманна с книгой и улыбался так счастливо, что казался лишним человеком на этом собрании. – Почему ты мне раньше не сказал?

– Что? – беспомощно переспросил Милош. Он тоже чувствовал себя – нет, не лишним, просто отсутствующим. Потому что присутствуй он на самом деле, дурень эдакий, заметил бы…

– И зелье, в котором намешали слишком много всего, и убежавшее молоко – выберите сравнение, какое вам ближе, вы всё равно будете правы. Главное, чтобы эта аналогия привела вас к мысли о пресыщенности, о переполненности… и как бы мы с вами ни называли подобное явление, оно всегда чревато последствиями. Так что же с нашей памятью, зачарованной и крепнущей с каждым новым воспоминанием? Что с простым фолиантом, который был вынужден всё это хранить? Мы не думали, что последствия взрыва обрушатся на нас, надеялись, что когда-нибудь магия сама собой тихо-мирно исчезнет, отойдёт в мир иной, как отживший своё почтенный старец, и всё… и нас это не коснётся, и получат простые люди обычную книгу со старыми сказками, и никто не будет под угрозой. Об угрозе мы вообще не подумали, потому что считали, что нам равных нет. К слову, равных нам действительно нет, и в этом проблема, – неожиданно резко сказал Хартманн, и все вздрогнули. – Змей сожрал собственный хвост, друзья мои. И подавился.

Мы имеем не просто память и залог того, что наша правда, наша история, наши имена останутся в веках. Мы сделали вещь, из-за которой убивали – так же, как люди убивали нас. Мы сделали вещь, которая убивает сама – повезёт ли во второй раз? – и настраивает нас друг против друга. Слишком много надежд мы возложили на неё, забыв, что она суть порождение наших слабых и сильных сторон, самых слабых и самых сильных. Всё равно что наделить беспомощного младенца самой мощной магией в мире, вот что мы сделали.

Торжественная речь победителя превратилась в монолог, полный простой жестокой правды. В рядах старейшин не было единства, и некоторые из них агрессивно качали головами и потрясали кулаками, а другие – другие медленно опускали головы, кивали. И соглашались.

– Не скрою, мне хотелось обладать книгой чародеяний, возможно, в далёком будущем самому передать её людям. Такая честь… Хотелось и другим из вас, самым смелым и амбициозным, но не эти ли амбиции завели нас так далеко? Не неуёмное ли желание охватить всё на свете, напичкать книгу как можно большим количеством историй, правды, чтобы ею потом подавились уже не мы, а лишённые дара люди? Я долго ждал и наблюдал, как и уважаемые старейшины, и пришёл к выводу, что иного выбора нам не остаётся. В этой жизни важно идти до конца, – Хартманн понизил голос, и к нему прислушались с удвоенной силой. Он печально смотрел куда-то перед собой, ссутулив плечи, будто заранее жалел о том, что затеял. – Но иногда важнее найти в себе силы вовремя свернуть с пути, остановиться, отказаться от задуманного. Найти другие способы добиться цели. Пока немногие из нас понесли утраты на этом пути… – В углу низко опустили головы стражники – бывшие соратники Густава Хартманна. Гибель юного следопыта в последние недели полоскали по любому поводу не как светлую память, а как аргумент для спора. Кто-то снова похлопал Милоша по плечу, но он уже не обернулся. – Но последние события доказали, что с большими потерями мы можем не справиться. Кто станет следующим? Кто не удержит меча, кто не опустит пистолета? Кто, если лучшие из нас, если те, кто присутствовал при самом рождении артефакта, едва не погибли по его безмолвной прихоти? Скажу честно, я думал – наивно и самоуверенно, не спорю, – что способен на это, но нынешнее собрание открыло мне глаза. Никто на это не способен, потому что книга чародеяний вобрала в себя не один десяток… даров, не одну сотню чужих способностей и чар.

Это не значит, что книга сама по себе способна колдовать. Конечно, нет. Это значит, что она знает слишком многое и помнит, как это делается, чего мы с вами и добивались, только она не обладает ни сознанием, ни самоконтролем – и лишает его нас. Такой вот острый алмаз без оправы, сгусток силы на ветхих страницах… силы не светлой и не тёмной, но совсем уж очевидное я повторять не стану.

Милош отчаянно пытался думать и обращал внимание на то, что посол повторяет одно и то же разными словами. Это помогало: те из слушателей, кто плохо внял гласу разума, прониклись метафорой с алмазом, кому сравнения показались неуместными – почуяли неладное на словах о взрыве. Наверное, намёк на Адель Гёльди был слишком прозрачным, но говорящего это уже не волновало. Как и премудрых, чтоб не сказать перемудривших, старейшин… Милош не понимал, почему они не сложили давешнюю «смерть» Армана с кровью «Хартманна», а потом его осенило аж дважды кряду – видимо, в награду за прошлые глупости. Те, кто не сложил, поверили Берингару, ведь следопыт прилюдно подтвердил смерть друга, оборотня и члена своей команды. А те, кто сложил, молчали… и не возражали против того, что он делал.

– И эту вещь мы приручить не сможем, – посол выглядел всё так же печально и отстранённо, но по голосу было ясно: возражения не принимаются. А кто бы спорил? Он же теперь полноправный хранитель, это подтвердили до и после обмана с кровью… – С благими намерениями мы создали монстра, который нас и уничтожит. Господа старейшины говорили о хранении, мы все о нём говорили, а что книга? Сохранит ли она что-то от нас самих, от наших потомков? Я долго ждал, надеясь, что ситуация изменится, что мы найдём решение справедливое, безопасное и безболезненное… мы не нашли. И так ли важно, кто примет на себя эту ношу, если итог будет безрадостен? Дамы и господа, друзья и те, кого я знаю мало… Вряд ли вы поблагодарите меня, вряд ли похвалите, но это и неважно. Я сказал вам то, что думаю, и сделаю то, что должен, чтобы никто больше не пострадал.

Милош ненадолго закрыл глаза. В своей голове, как и в замке Эльц, бежать было некуда, и память услужливо подбрасывала ему яркие картинки, в которых плавились и бились витражи, Адель сходила с ума и ворожила огненный ветер, а Арман перевоплощался в священника. Сам он, помнится. гадал, придётся стрелять в ведьму или всё-таки пронесёт… «Тише, дети мои!» – говорил священник в Мецском соборе, воздевая руки к потолку. «Тише, не гневите Господа, Он и так разгневан. Выйдите, дети мои… Вы можете пострадать…» Открыл. Впереди, охваченный голубоватым сиянием нижнего зала, по-прежнему стоял господин посол. Одной рукой он держал книгу, другой опирался на трость, за стёклышками лихорадочно поблескивали глаза, глаза человека, который на что-то решился – даже если это будет последним, что он сделает.

– Я мог и не говорить вам всё это, – Хартманну всё-таки пришлось сделать паузу и откашляться, так что железо из голоса исчезло. Тень под губой казалась струйкой крови. – Мог просто забрать книгу и уйти, раз вы доверили мне её, раз она сама мне себя доверила… вы свидетели. Но что ж, мне захотелось объяснить, в какую ловушку мы себя загнали. Объяснить то, что я рано или поздно сделал бы – с вашего согласия или без него, с чужою помощью или сам.

– Что вы хотите сделать? – спросила Моргана каким-то безжизненным голосом, словно знала всё наперёд. Хартманн перевёл рассеянный взгляд на неё, будто кучка стариков в капюшонах в самом деле никогда ничего не решала или перестала решать в последние месяцы, годы, и слушались их только по привычке и из-за громкого, порой скрытого имени.

– А вы меня остановите?

– Нет.

– Нет, – подтвердили другие старейшины. Очень тихо. – Не остановим…

– Уже не сможем… А жаль! – пискнуло что-то совсем уж старое и дряхлое, не достававшее Мерлину до плеча. – Что ж теперь будет!

– Надо было раньше, – добавил очередной капюшон. Что он имел в виду, книгу или хранителя, не понять, да и не хочется уже.

Кто-то из старцев хотел возразить, но их почти не было слышно. Что ни говори, а великая затея провалилась с треском: книгу в нынешнем состоянии не контролировали даже её создатели. Если когда-то игра и стоила свеч, теперь они погасли, а особо азартные игроки рисковали обжечься воском.

– А я же говорил! – пискнул было Хольцер, но кто-то вульгарно зажал ему рот.

– Погодите, Роберт, – снова Свен. – Погодите… может, это слишком радикально… может…

– А может, ну его? – подал голос итальянец. – В самом деле! В следующий раз придумаем что-то получше, не такое опасное… научившись на своих ошибках, – с ним согласились многие, и даже напряжение в зале несколько спало. Жаль, что ненадолго.

– Хватит, – воскликнул турок. – Я с ним согласен! Только как?

Милош переводил взгляд с фигуры посла на Берингара, туда-сюда, туда-сюда, аж глаза заболели. Пан Михаил опять о чём-то спрашивал, но он не слышал. Поймать бы какой-нибудь знак, хоть на этот раз!.. Но знаков не было: человек с видом и манерами Роберта Хартманна видел только книгу, а Берингар неотрывно следил за ним, не глядя ни на кого вокруг. Милош наконец обернулся к отцу.

– Вы же знаете, что делать? – спросил пан Михаил с такой наивностью, что хотелось плакать. – Мальчики, вы же знаете?

– Видимо… видимо, да.

Одни требовали немедленно прекратить, другие – продолжать, даже не зная, о чём речь. Кто знал или подозревал, молчали в ожидании. По знаку Бера зашевелился Пауль Лауфер, и вскоре большинство стражников занялось тем, что успокаивало и оттесняло самых буйных несогласных. В конце концов, ничего не противоречило оговоренным правилам: теперь у книги был владелец, избранный всеми и ею самой, и дальнейшая судьба артефакта в его руках. Кого выбрали – того выбрали, причём сами!

– Пойдём, утащим этого придурка, – буркнул Небойша, указывая на Хольцера. – Я не справлюсь. Я дам ему по роже.

– От меня прибавь, – отозвался Милош. Он не сдвинулся с места. – Я останусь здесь.

– Почему? А… ну да, – Небойша покосился на Хартманна и ушёл в тень. Вскоре из темноты послышалось недовольное сопение, и вместе с ним ликвидировать Хольцера отправился сержант Хубер.

То, что говорил Хартманн, затронуло многих, но удивило только содержанием, не подачей. Прежде сокрытая в нём злоба проступала через наигранное добродушие, а теперь забота о людях светилась сквозь притворную, наносную злобу. И то, и другое в равной мере вылепляло его характер и создавало образ человека с живым умом и переменчивым настроением, но заметить разницу, понять, какое именно чувство им движет, а какое поддельно, было практически невозможно.

– Значит, вы решились её уничтожить, – сообразительный и осмелевший сэр Дерби озвучил то, о чём молчали или не догадывались другие. – Оправданно, но жаль… гм… Ни нашим, ни вашим! Благородно, хотя… я такого не ожидал.

Английский посол не скрывал своей досады, но возразить не мог. Ему пришлось бы предлагать альтернативы, а альтернативы у сэра Дерби не было никакой, как и у всех остальных, ведь никто больше не захотел обладать книгой.

– Но как вы это сделаете, Роберт? – глухо спросила мадам дю Белле. – Ни огнём, ни водой…

Хартманн не ответил, старейшины тоже промолчали. Милош постепенно подбирался ближе, стараясь, чтобы никто не заметил его и не вздумал останавливать. Он пытался перехватить взгляд Берингара, но тот по-прежнему следил за… господином послом.

– «Откройся», – Хартманн, не обращая ни на кого внимания, снова начал баловаться с книгой. – «Закройся», – он грустно поглядел на обложку, будто не готовый попрощаться с ней. – «Лети…»

Книга чародеяний поднялась в воздух над постаментом и, повинуясь приказу, снова открылась. Кто-то из толпы возмущённо заревел и бросился на посла, но Милош как раз подоспел и на пару с каким-то французом оттащил колдуна за плечи. К счастью, обошлось без вооружённых атак – оружие носили только стражники, но ещё нескольких «прыгунов» пришлось придержать. И чего им неймётся? Милош точно знал, эти люди даже к созданию руку не приложили. В отличие от него.

– «Умри», – сказал Роберт Хартманн.

На миг все затаили дыхание, книга зависла в воздухе – и ничего не произошло.

– На пол! – Берингар первым выполнил собственный приказ, уложив заодно пару-тройку старейшин. Конечно, большинство присутствующих растерялось и бестолково замахало руками, кто-то куда-то побежал, но хватило умников – или просто послушных людей, – кто не стал выделываться и лёг. Пана Росицкого прикрыла Чайома, сэр Дерби вжался в сырую стену, стражники-французы впятером потащили к выходу мадам дю Белле… некоторые сбежали, не защитив никого, он видел их спины. Сам Милош промешкал только потому, что засмотрелся на книгу, и его, разумеется, отшвырнуло одним из первых – слишком близко стоял.

Когда раздался взрыв, он был только звуком. Никакого огня, никаких осколков, никаких ошмётков книги или обгоревших страниц, просто нарастающий гул в ушах, сравнимый со стуком крови, с биением собственного сердца. Свет появился потом, как и жар, и всё это Милош застал, уже валяясь на полу, но он до последнего пытался видеть, что происходит. Замершую в воздухе книгу окружал идеально ровный – даже не круг, настоящий шар света, в котором теплилась жизнь, и шар этот пульсировал, он вздрогнул в последний раз, как будто сама магия вздыхала и так вздымалась её грудь. Вдох прервался новой вспышкой, ослепительной и горячей, и Милошу пришлось зажмуриться. Пол под ним дрожал, в отдалении то ли кричал, то ли плакал нечеловеческий голос, сотня голосов… иногда они смеялись, иногда пели. И потом раздался щелчок, как если бы кто-то выстрелил, или цокнул языком, или уронил монетку. Или закрыл дверь.

Загрузка...