Книга чародеяний

XVIII (II).

«Женщины отвечают за жизнь, мужчины – за смерть; нашим ведьмам подвластны все тайны природы окружающего мира и человеческого тела, таинства зверей и птиц, насекомых и рыб, огня и воды, земли и трав, ветров и молний, здоровья и нездоровья. Амулеты плетут из живых трав и перьев, чудодейственные напитки варят на живом огне и живой воде. Мужчины же владеют памятью и властью, что не есть жизнь; клинками, пулями и стрелами, что не есть жизнь; снами и зеркалами, что не есть жизнь».

Книга чародеяний, теоретические главы.

***

Для Армана изменилось всё: он понял, что добровольно пришёл в логово охотника, и пусть он делал это с открытыми глазами, положение не менялось. Сердце билось ровно только потому, что его уравновешивала долгожданная определённость, но осознавать, что он сидит напротив убийцы и предателя, которого они искали, было страшно. Для Хартманна не изменилось ничего – он продолжал свой рассказ, перебирая пальцами воздух и щурясь, когда требовалось припомнить ту или иную деталь. Признание никак на нём не отразилось, а холодность голоса и взгляда быстро исчезла – она нужна была лишь на миг, чтобы дать Арману понять, что происходит.

Такое владение своим телом, мимикой и жестами выбило оборотня из колеи. Он уже знал, что этот человек виновен, но внешние признаки не указывали ни на что. Неужели Хартманн – из тех самых сильных гипнотизёров, к которым Берингар велел не соваться? Арман снова уткнулся носом в то, что ничего не знает о прусском после. Вот о чём надо было спрашивать Юргена и пана Росицкого. Они-то боевые маги по сути своей, а кто такой их старый приятель Роберт?

– Итак, сначала затея с книгой показалась мне весьма посредственной, – как ни в чём не бывало говорил Хартманн. – Всех сведений о магии в ней не уместить, память рано или поздно выдыхается, а уж сколько времени и средств мы потратим на ссоры, скандалы и процесс создания подобной вещицы… Такая бессмысленная трата жизненных сил, да ещё и со стороны могущественных магов, не пришлась мне по вкусу, но я об этом умолчал. Знаете ли, всегда лучше промолчать и ещё подумать, чем рубануть с плеча и ослепить окружающих своей глупостью. К тому же, мне вовсе не хотелось, чтобы люди будущего узнали наши секреты: говорить о пресловутой обособленности и при этом обнажать тайны перед потомками – самую малость лицемерно, согласитесь.

Арман слышал в его словах и разногласия, о которых говорил Берингар, и опасения, которые выражали все, начиная с сестры. Он вспомнил ещё кое-что: помимо историй, собранных в пути, и написанных заранее теоретических глав, в книге отмечались добровольцы из высших магических кругов. И помимо тех, о ком он вспоминал недавно… пан Михаил подарил им статью о теории магической стрельбы, а Юрген Клозе – об этом как-то обмолвился Берингар – готовил несколько глав о стратегии и тактике с применением колдовских отрядов. Доступа к текстам от французских, австрийских, прусских представителей у них не было. Или не было самих текстов? Содержание книги не касалось тех, кто должен был её хранить и защищать, но многое они слышали в дороге, что-то узнавали друг от друга потом. Недостаточность этих познаний обрушилась на Армана с новой силой.

– Так что я нанял кое-кого и начал вам мешать. Вполсилы, знаете ли, не от чистого сердца… Где приглядеть, где припугнуть, – он как-то вяло пожал плечами. – Ничего особенного. Впрочем, вы отбивались вполне серьёзно, и я понял, что не смогу помешать процессу создания книги, как и идеи из чужих голов не выбью, увы, увы.

– Тогда вы решили её похитить? – всё ещё не до конца веря, спросил Арман.

– Звучит так просто в ваших устах, – удивился Хартманн. – Для меня это был, можно сказать, поворотный момент! Я задумался, а что же мы такое, собственно, делаем? И пришёл к выводу, что жестоко ошибался: книга переставала быть местом для записей, она на наших глазах становилась мощным магическим предметом, и надо понимать, что сущность этой мощи не ведома никому. О нет, никто не знает, что у нас в самом деле получилось, потому что для такого просто не изобрели слов, но знаете, что можно сказать наверняка? Книга чародеяний – это власть. Завладеть ею – держать в страхе сразу два мира, а я уже говорил вам, что не люблю их разграничивать.

Он отпил ещё воды. Арман отстранённо наблюдал, как двигается кадык господина посла. Вот он, сидит строго напротив и сознаётся в своих преступлениях, прямо говорит, что добивается власти над магами и людьми. Убить? Глупо и рано, глупо – потому что Арман не знает, на что он способен, рано – потому что сам не узнал и половины, не успел понять.

– Книга олицетворяет власть, потому что заключает в себе одновременно знания и загадки, ответы на вопросы и вопросы без ответов. Из неё несведущий человек может многое почерпнуть, в то же время она сама по себе нам неизвестна. На что способна эта вещь в умелых руках? Как вы думаете, Арман?

– Я думаю, она и без рук на что-то способна. Как магия копится в старых замках, где живут колдуны, или в сильной ведьме за много лет её жизни, – ответил Арман, не позволив себе нарушить ход разговора. Он чувствовал себя, как ученик на уроке, и в то же время был рад прояснить этот вопрос для самого себя. Хартманн снова одобрительно кивнул.

– Верно, я тоже так считаю. Итак, с того момента я передумал… Кажется, это было, когда на вас напали по пути в Прагу? Я ещё сказал, что оставлю вас в покое. Очень позабавился, когда никто ничего не понял.

– Вы как будто имели в виду другое.

– «Как будто», – улыбнулся Хартманн. – Иногда лучше казаться, а не быть, хотя кому я это говорю! Так вот, я отказался от идеи помешать вам собирать истории и стал стремиться завладеть книгой. Пусть она ещё не была закончена, я не верил, что для такой вещи в принципе возможен финал; а вот прекратить вашу работу казалось мне необходимым…

– И тогда вы убили Арманьяка, – тихо сказал Арман. Он и так отлично знал, когда это произошло. – Во время шабаша, пока мы отдыхали.

– Во время шабаша, когда все чары крепнут, – уточнил посол. – А ведь нам помогали и женщины. Вы понимаете, что это значит? Заклятия были настолько сильны, что его стремление завершить работу над книгой, вызванное нашей ворожбой, оказалось сильнее смерти. Чары пережили господина писаря, – подытожил он, окружив каждое из четырёх слов многозначительной паузой.

В голосе посла звучала гордость, и Арман понял своим раздвоившимся сознанием, что готов её разделить. Это было ужасно, но не для Хартманна: слепая удача и холодный расчёт, чужие чары и собственный контроль позволили ему сохранить писаря и книгу до самого конца, не уничтожив при этом ни идею, ни людей, что работали над её осуществлением. Это было ужасно, но в то же время почти блестяще.

– Теперь я не мешал вам работать, а просто подумывал отобрать сию любопытную вещицу, – рассказывал Хартманн, смакуя воспоминания, как если бы его спросили о лучших моментах молодости. – А вы продолжали отбиваться, увлечённые своей миссией, даже от весьма опасных колдунов… Надо полагать, вы чувствовали себя невероятно важными персонами.

Арман промолчал, невольно вспоминая путь-дорогу и все приключения. Они ссорились и мирились, любили и ненавидели, боялись и гордились, но чаще всего спорили о своих ошибках, пытались делать хоть что-то… пытались выжить, осознал Арман. Напряжение вокруг Адель, нападение на них с Милошем, порча, которую наслали на Берингара, – это и многое другое отвлекало от главного, и всё же важность своего положения ребята чувствовали лишь в короткие моменты передышки. И когда Бер напоминал. Теперь всё это выглядело совсем иначе, и не хотелось даже улыбаться.

– Как же ваш сын? – спросил он вместо ответа. – Густава убили… по вашему приказу?

– Друг мой, не будьте таким мягкотелым, – с упрёком сказал Хартманн. Арман вдруг понял, что ему абсолютно не жаль сына, и вся скорбь, которую он видел сам и о которой слышал от пана Росицкого, была напускной. – Это было нужно, чтобы мне поверили: как ни крути, я находился на виду, на подозрении. Вы с Берингаром Клозе сами доказали это, придя ко мне с расспросами. Всего лишь маленькая жертва, чтобы всё прошло по плану… Кто поверит в вину безутешного отца? – он усмехнулся, снова сцепив пальцы и глядя в потолок. – О, очень немногие. Юрген и Михаил – в последнюю очередь, мои такие старые приятели и такие опасные соперники. Они ведь обожают своих сыновей, им бы и в голову не пришло… Ну да, если б Густав обладал хотя бы четвертинкой дара любого из них, и мне было бы жаль. Но увы. Как показала жизнь, и следопыт, и боец из него вышел так себе.

Если Густав осознанно отвёл удар от группы Берингара, посол ошибается, но этого уже никто никогда не узнает. Убить родного сына ради могущества, ради власти… Что-то из древних легенд или страшных сказок. Биографии королевских семей Арман тоже относил к сказкам – слишком далеко от его реальности, но и Хартманн не представлял никакую древнюю династию. Арман помнил, больше по рассказам сестры, сколько для них сделали родители, как они в конце концов умерли за них. И то, и другое было неправильным…

– Маленькая жертва, – повторил он, не в силах сдержать свой ужас. – Вы пожертвовали родным человеком ради книги.

– Я вам кое-что напомню, друг мой, – любезно отозвался Хартманн. – Вы и сами были готовы пожертвовать родным человеком ради книги. Ничего не припоминаете? Там, в карете… когда со всех сторон гремели выстрелы… Это ведь вы первым предложили оставить сестру, чтобы она прикрыла ваши спины.

Арман успел понять, что Хартманн играет на его чувстве вины, прежде чем утонуть в омуте этого самого чувства – так быстро и так глубоко, что удар о дно казался почти настоящим, как и наполнившая лёгкие вода. Следующий вдох дался с трудом. Это чистая правда – он настаивал на том, чтобы с нападавшими разбиралась Адель, а остальные бежали дальше, спасая книгу. И нет смысла убеждать себя, что он, мол, верил в Адель и знал, что она сильнее всех… Сестра бы справилась, но дело не в этом. Дело в том, что он был готов оставить её там, а Берингар – нет. Берингар предлагал себя, зная, что обрекает себя на смерть, потому что не обладает мощной магией Гёльди. Он слишком сильно хотел, чтобы Адель жила. И это даже не помешало бы остальным выполнить задачу и спасти книгу.

Арману хотелось взвыть, закрыть лицо руками, поколотить все вещи в комнате, побыть одному, но он не мог себе этого позволить. Хартманн наблюдал за ним и, кажется, был очень доволен.

Хорошо, что он успел примириться с замужеством сестры, подумал Арман. Потому что он больше никогда не сможет посмотреть в глаза кому-то из них. И он ещё в чём-то винил Берингара, не доверял ему сестру! Берингар – безумец, влюблённый или просто капрал Клозе – силой заставил бы их уйти, и от его добровольной жертвы всю команду уберегла только пани Росицкая, в то время как родной брат предлагал Адель встать под пули.

Арман позабыл, что первым прикрывать спины должен был Милош, настолько сильно его огорошили собственные решения. Как бы дурно ни вела себя Адель, нет повода ставить жизнь сестры превыше книги! Огромным усилием воли он вернулся в реальность.

– Видите, как у нас много общего, – радостно сказал Хартманн. – Мило, вы не находите? Прийти на встречу к врагу и обнаружить в нём близкого по духу человека. Однако я отвлёкся. После смерти Густава и сестёр Вильхельм я понял, что не смогу отобрать книгу силой, стал дожидаться вашего триумфального возвращения и строить новые планы. В конце концов, я не прогадал, ведь теперь я смогу получить книгу в более-менее завершённом виде. Как знать, что нам ещё о ней расскажут в начале зимы… Прошу вас, задавайте свои вопросы. Это важно.

Он говорил деловым тоном, вовсе не как злодей из классической пьесы, распинающийся в своём последнем монологе. От этого усиливалось впечатление, будто он хочет заключить с Арманом какую-то сделку – не хочет, а собирается, заранее уверенный в успехе. Почему? Вопросов было множество, даже к последним словам посла. Арман смело ринулся в бой – больше всего на свете его подстёгивала ужасная правда о самом себе. Плевать, что с ним в итоге сделает Хартманн, он это заслужил.

– Прежде всего, откуда вы знаете, что произошло в карете? – спросил он. Было очень страшно упустить нить, не задать всех важных вопросов. – Снова шпионство Лауры?

– Нет-нет, девочка отчитывалась только своему деду. У меня был другой соглядатай, – Хартманн снова склонил голову, ожидая ответа. На его губах уже играла улыбка, и Арман ответил правильно, не задумываясь:

– Господин писарь. Он был вашими глазами… во всех смыслах.

– Верно. Рад, что вы не пустились в драматичные рассуждения о том, кто из ваших лучших друзей предатель.

«Я», с горечью подумал Арман. «Я предатель. Если ещё нет, то скоро стану им». Он ещё не знал, почему решил именно так, чувствовал только, что прав; это чувство было сродни тяжести древних камней замка, жёсткости обруча головной боли, холоду озноба. Всё это было даже не предчувствием – знанием тела, молчаливым ожиданием того, что с ним произойдёт.

– Боюсь, мне не угадать, в чём ваша способность, господин посол, – он продолжал говорить ровно и вежливо. – На ум приходит только гипноз.

– Для пробного выстрела неплохо, – улыбнулся Хартманн. – Можете объяснить, почему?

Потому что Берингар сказал, что им не добраться до сильного гипнотизёра. Арман только начинал догадываться, и этого катастрофически не хватало, чтобы сложить все переменные и получить ответ.

– Вы как-то влияете на волю… на сознание. Проникаете… – Арман запнулся. В голове крутились разные встреченные им маги, и никакой структуры в их деяниях не было. «Каждый из нас маг по-своему», или как-то так говорил Бер, ведь даже пол – первейшая и важнейшая опорная точка – не всегда влияет на сферу колдовства. Способность, глупо! Какая способность у сестры или пани Эльжбеты, любой из? Они умеют и могут научиться многому, да и Милош, хотя и мужчина, ухитрился вызвать огонь. Самому Арману стихия неподвластна: воду, которую он заговаривал, можно применять только для оборотничества, пусть и искусного.

– Сложно, не так ли? – Хартманн эхом вторил его мыслям. – Понимаю, понимаю. Иногда это на руку. Мало на ком из нас, колдунов, висит ярлык – зовут так-то, умеет то-то, а другое не умеет. Нет, друг мой! Мы выбираем то, к чему лежит душа, либо довольствуемся тем, что позволяют возможности тела. К сожалению, я из вторых, но большего я вам пока не скажу.

– Но вы не боец, – взгляд Армана скользнул по глазам, рукам, телу Хартманна. Он никогда не видел его с оружием, только с тростью.

– Не боец, – согласился Хартманн и опять переплёл пальцы. На мгновение его глаза снова блеснули льдом. – Продолжайте, друг мой, мы никуда не спешим. Желаете выпить?

– Нет, благодарю.

В тот момент Арман не сомневался, что после исповеди Хартманн убьёт его, иначе зачем рассказывать столько? В глубине души он чувствовал – он ЗНАЛ, – что ошибается, но это не имело значения, пока не имело. Как и то, каким способом господин посол лишает людей жизни – он уже намекал, что действует не в одиночку.

– Когда мы с Берингаром искали виновных, я много думал о том, кому может понадобиться книга как мощный артефакт, – медленно сказал Арман. – И пришёл к выводу, что это должен быть слабый колдун, который хочет исправить своё положение за счёт чужих способностей или знаний. Вижу, что я ошибался.

– Разве? – переспросил Хартманн. – Ну, в общем-то, моя магия действительно… не слаба, нет, но открывает так мало возможностей. Кое-что я могу, но это похоже на маленькую деталь огромного механизма – механизма, которого у нас нет. Вас не смущает, что я выражаюсь не совсем магическими категориями? Вот и славно.

– Исходя из того, что вы не ощущаете достаточно силы, и того, что вы сказали раньше, вы стремитесь к власти, – заключил Арман. И снова подождал, и снова дождался не того, чего хотел.

– Продолжайте, – ободряюще кивнул Хартманн. – Продолжайте, пожалуйста. Мне нравится, как вы рассуждаете; для меня очень важно, чтобы вы поняли меня правильно.

Арман держал в голове, что это может оказаться очередной игрой слов, смыслом с двойным и тройным дном. Голова уже кипела от бесконечных теорий и предположений, так что он напрочь забыл об угрозе собственной жизни и о том, что посла следует стукнуть чем-нибудь по голове, а ещё его увлекла задача – понять, что в конце концов происходит. Что бы там ни было, он за этим сюда пришёл…

– Хорошо… Неужели это только власть? – обескураженно переспросил он.

Наконец чаша весов дрогнула: на лице Хартманна проступила досада, отчего-то похожая не брезгливость. Он был недоволен. Арман знал, что в честном рукопашном бою окажется сильнее, и всё равно испытал безотчётный ужас, будто разочаровать Хартманна было страшнее всего на свете.

– «Только власть…» Вы всё-таки очень молоды, друг мой. Я говорю не о прожитом опыте, а о взгляде на жизнь. В данный момент он, скажем так, наивно-восторженный, слегка ограниченный… недальновидный.

Арман тоже об этом подумал, но в другом ключе: преклоняясь перед неоспоримой силой, они не учитывали условную слабость. Они все: и старшие маги со своими традициями, со своей скрытностью и безалаберностью, и команда Берингара. Да, они моложе и сильнее, но не настолько сильны, чтобы переиграть сидящего напротив человека – именно как человека, а не как колдуна. Арман, правнук Анны Гёльди, считавшийся по праву талантливым оборотнем, не замечал подмены, пока Хартманн сам не позволял что-то заметить – а ведь до этого посол просто развлекался, даже не особенно стараясь. И с другими колдунами, и с сыном.

– Вы ведь отличный притворщик. Неужели вам нужна именно эта власть именно таким путём? – Арман спрашивал искренне: он не совсем понимал, почему такими темпами книга до сих пор не лежит у Хартманна на столе. Положим, он колебался и не хотел вызывать подозрений, а теперь… проклятое пламя, вряд ли он может просто подойти и забрать её голыми руками. Вот она, сила и слабость…

– Я всю жизнь играю только одну роль, и мне это смертельно надоело. Более того, это становится невыгодным... для меня, а наше глупое встревоженное магическое сообщество, как назло, нуждается в сладкоречивом пастыре и утешителе вроде вас. И это теперь, когда мир стоит на пороге глобальных изменений!..

Хартманн слегка дёрнул плечом. Он всё ещё был раздражён, но уже не пугал, более того – подвёл Армана к другому вопросу, к одному из главных, которые он приберегал на конец. В голове уже начинали стучать молоточки, предвещающие боль от напряжения.

– Я так полагаю, вы не сдаётесь, – проговорил Арман. Вопрос по ходу превратился в утверждение.

– Ну конечно, – Хартманн снова одобрительно кивнул ему. – Я ввожу вас в курс дела.

Значит, его действительно не убьют. Значит, есть и какая-то причина, по которой Хартманн рассчитывает на его поддержку.

– Почему меня? Зачем я вам нужен?

– Вы, молодой человек, выдающаяся личность, – сообщил Хартманн и осмотрел его лицо, будто любуясь произведением искусства. Или инструментом, или хорошо заточенным оружием. – Знаете ли, мои люди – наёмники и соглядатаи, которых я давно устранил, не берите в голову, – окрестили вашу компанию так: солдафон, вертопрах, плакса и убийца. И оборотень. Для вас у них не нашлось ни одного дурного слова, никакого… определения, понимаете? Ваш дар, Арман. Это он мне нужен. Любой сильный маг – всего лишь дополнение к своему дару. Ну, ну, не спорьте, – усмехнулся Хартманн. – Кто такая пани Росицкая без своих сил? Её знаменитая мать? Основу характера вашей сестры составляет её магия, да вы и в зеркало можете посмотреть…

Он понимал. Арману не понравилось, как прозвучали его собственные мысли в устах Хартманна, но нечто подобное он и сам говорил Лотте – о себе, правда. Таков уж был его дар: быть кем угодно, кроме себя. Дар и проклятие…

– Вот так, Арман. Я сразу вас приметил, хотя ещё не знал, как вы мне пригодитесь.

Арман ненадолго прикрыл глаза. Самое время спросить, почему Хартманн так уверен в его верности, но Арман не мог заставить себя: это было самым страшным. Охотник загнал зверя в угол и целится из своего ружья.

– Хорошо, – сказал он, поглядев на пальцы Хартманна. Не в лицо. – Раз вы вводите меня в курс дела, расскажите подробнее про мир и власть.

– Расскажу, но прежде я должен вас успокоить, – мягко произнёс посол, вынуждая Армана снова поднять голову. – Честное слово, нам с вами вовсе некуда торопиться. Я не держу в подвале никого из ваших друзей, не оттягиваю время, ничего такого. Если вас что-то беспокоит, вы можете немножко отдохнуть от меня.

Иногда Арману удавалось понять, врёт человек или говорит правду – да что там, он считал, что отлично разбирается в людях. Сейчас он не мог даже предположить. Одно ясно, в эту минуту Хартманн и вправду был безопасен: он на виду, и он не колдует. Правда, этот человек умел находить и устранять сообщников бесшумно… Да и домоправитель его наверняка находится за дверью.

– Всё в порядке, господин посол, – ответил Арман и заставил себя улыбнуться.

– Ну и славно, – успокоился Хартманн и снова соединил кончики пальцев, опершись на стол ребром ладони. – Что ж, о мире и о власти… Кое-что в этом пророчестве, которое поставило наш маленький мирок с ног на голову, имеет смысл. Очень важный смысл. И возвращает нас с вами к моему тезису о том, что никакой обособленности между магами и не-магами и в помине нет: мы крепко связаны, и эта связь проявляется зримо и незримо, а когда связь исчезает, сильнее чувствуешь, что она когда-то была. Чем больше они изобретают, тем меньше они нуждаются в наших услугах. Чем больше они верят в бога, тем меньше они верят в нас. Чем меньше они верят в бога – тем больше верят в себя и меньше верят в нас.

Арман не сдержал смешка – то же самое говорил им Берингар, то же или очень похожее. Хартманн приподнял брови, но переспрашивать не стал.

– Да, как-то так. Это что касается науки и веры, хотя на них-то всё и держится… то, что лежит на поверхности, то, что видят все. Я смотрю немного шире, к счастью. Вы ведь застали Наполеона?

– Застал, – ответил сбитый с толку Арман. Они что, на уроке истории? Тут он осознал не только свою ошибку, но и ту самую ограниченность мировоззрения, о которой говорил Хартманн. – Я был ребёнком.

– Точно-точно. Очень жаль. Так вот, как вы думаете, почему он так далеко зашёл? – Посол не стал дожидаться ответа. – Без нашего брата там не обошлось, молодой человек. Наполеон показал, как человек может завладеть немалой частью мира… разумеется, не один, но такое количество союзников! Такие поразительные военные успехи! Жаль, что империя так скоро рухнула, но ведь где рухнула одна империя, может появиться и другая. Не хочу обидеть лично вас, но не только у французов есть потенциал.

– Только брата? – переспросил Арман. Он не хотел слышать того, к чему клонил Хартманн; слова о французах его вовсе не задели, в детстве он и вовсе не знал, как себя называть – часть швейцарских земель переходила из рук в руки, однако в последнее время было слишком много разговоров о национальном самосознании магов. Хартманн, сидящий в окружении портретов прусских королей, без слов подтверждал его мысли.

– Что? А, ну да… Если бы женщины – я имею в виду, НАШИ женщины, – воевали, всё решалось бы быстро и чисто… Я не верю в то, что женщина не способна развязать войну, – уточнил Хартманн, как будто Арман спрашивал. – Разумеется, они по природе своей создают, но мне не нравится дополнение к этой фразе «а не разрушают». Позвольте, одно совершенно не исключает другого, да и в истории найдётся не один пример. Вы согласны?

– Согласен, – сказал он, думая об Адель. Отсюда, из обманчиво уютного кабинета на берегу реки Шпрее, в центре Берлина, сестра казалась призраком прошлого – обманчиво счастливого и недосягаемого.

– Отлично. Я всё-таки к тому, что так уж вышло, что воюют у нас по большей части мужчины; когда объединяются величайшие людские умы и величайшие магические силы, можно изменить мир… Тут, конечно, не обходится без всяких мелочей вроде человеческой воли или личной удачи, как в парадоксе стрелка.

Хартманн крепко задумался, потеряв интерес к разговору. Его взгляд рассеянно блуждал по столу, и Арман ни на секунду не поверил в этот образ выпавшего из реальности стареющего больного человека.

– Я думал, это прозвучит глупо, но теперь не до конца понимаю границы ваших намерений, – сказал Арман, слегка повысив голос, и посол встрепенулся, словно отвлёкся по-настоящему. – Вы что же, хотите захватить мир?

Сбылись худшие ожидания Армана: после этих слов Хартманн не рассмеялся, упрекая его в наивности, а только хмыкнул.

– Ну, мир слишком велик, как нам уже известно. Всё-таки девятнадцатый век на дворе. То, что работает в одной его части, никому не нужно в другой, но в целом… Есть кое-что, чем я хотел бы овладеть. Знаете, в чём была ошибка Наполеона? Он позарился на слишком большой кусок. Когда объединились такие силы, как Пруссия и Россия, это стало совсем уж очевидно, а до этого момента всё шло не так уж плохо. Не без внутренних проблем, сами понимаете… но надо и меру знать. Дело не в объёме, вовсе нет, дело в общности. Нельзя требовать одного и того же от волка и орла – да, они оба хищники, но подход к ним нужен совершенно разный.

Для самого Армана всё это выглядело совсем иначе: теперь ему казалось, будто он смотрел на ту войну из-под земли, в то время как Хартманн, принявший в воображении облик прусского орла, парил где-то высоко. Наверняка без него не обошлось и подписание мира. Об участии магов Арман знал совсем немного, но этого хватило, чтобы сделать такой вывод: раз Юрген сражался при Ватерлоо, почему бы Хартманну не присутствовать в Вене?

– И зачем вам в этом деле книга?

Вопросов было куда больше, но все они пролегали в той пропасти, которая разделяла молодого человека и стареющего, опыт в высших кругах и опыт в катакомбах, сироту и вдовца. Арман понимал, что прежде вёл ту самую обособленную и замкнутую жизнь колдуна, но не чувствовал в том своей вины – он никогда не собирался вершить судьбы мира, самым важным было найти кров и крышу над головой, денег на завтрашний день, защитить сестру. Окажись он в прошлом с нынешними знаниями, принял бы те же самые решения без оглядки на большой мир. Война… для кого-то – хладнокровный раздел территорий, изменение государственных границ, для кого-то – патрули в разграбленных городах, бесконечный бег в никуда и преследования. Как будто им не хватало преследований, которым подвергалась ведьма-мать.

– Подумайте сами, – упрекнул его Хартманн. – У вас получится, я знаю.

Арман послушно начал отвечать, и какая-то часть его взбунтовалась против такой покорности. А другая понимала, что они всё ещё не подобрались к самому страшному и подчиниться подобной просьбе – не унизительно и не опасно. Не слишком он легко поддался чужому обаянию? Чужим неозвученным угрозам? Стоит быть осторожнее: метафорическое ружьё смотрело прямо в грудь.

– Возможно, магическая мощь, – перечислял он. Хартманн кивал каждый раз, когда Арман попадал в точку, ни дать ни взять гордый учитель. – Власть в мире магов – безусловно. Полагаю, вы надеетесь, что предмет с такой мощью поможет вам поправить здоровье…

– Потрясающе! – воскликнул Хартманн, разволновавшись, как будто от ответов Армана зависела его жизнь, а не наоборот. – Нет, я же говорил, вы соображаете. Как вы к этому пришли?

– На балу была… было много сильных ведьм, – Арман в последний момент передумал говорить о бабушке Милоша. Если Хартманн знает, знает и без него. – Накопление магической мощи я уже упоминал, отвечая на ваш вопрос. Может быть, книга чародеяний даст тот же эффект…

Может, и нет. Может, она станет опасной, как передержанное лекарство становится ядом, и взорвётся, подумал Арман с мрачной надеждой.

– Или даст обратный, – подтвердил его мысли Хартманн. – Рискованно, но мало что в этой жизни даётся нам без риска, разве что наследство и головная боль. Итак, что ещё?

– Если вы безраздельно завладеете знаниями или силой, или хотя бы чем-то одним, в мире людей вас тоже станут бояться и уважать. И вы добьётесь того, чего хотели.

Арман замолчал. Страх немного отступил, и он почувствовал себя неправильно: он узнал достаточно, теперь-то можно сделать то, что должно! Убить этого человека. Он ещё не уточнил всего, ну и плевать. Он не Милош и не Адель, чтобы убивать с помощью магии, не Берингар, чтобы справиться своими силами, но Хартманн в самом деле стар и нездоров. Рядом стоит трость с набалдашником. Окно выходит на реку. Когда прибегут слуги, Арману будет уже всё равно.

Роберт Хартманн безошибочно определил момент для своего последнего козыря.

– Полагаю, вы всё откладываете вопрос по поводу своей персоны, – предположил он. – В самом деле, какие это такие планы я на вас строю, почему-де я так уверен… не так ли?

– Да, я думал об этом, – вежливо ответил Арман, изо всех сил стараясь вернуть свои мысли в нужное русло. Проклятая привычка понимать собеседника затрудняла осознание положения, в котором находился он сам, а положение, мягко говоря, было не из лучших.

Хартманн торжественно кивнул, будто с трепетом ждал этого момента, откинулся на спинку кресла и сложил пальцы в замок.

– Сегодня утром в доме Клозе умерла женщина.

Арман не двинулся с места – лёд сковал его тело, кровь и сердце. В голове было пусто, и он стал отстранённо думать, что бы на такое заявление ответили его друзья. Берингар бы встал и немедленно пошёл спасать тех, кто ещё жив, Милош бы уже достал пистолет и выстрелил. И были бы правы! Казалось странным, что только что его голову занимала уже закончившаяся война.

Арман спросил почти спокойно, стараясь не выдавать безумной надежды:

– Какая женщина?

– Умница! – восхитился Хартманн. – Вот за что я вас ценю: надо уметь задавать правильные вопросы. Умерла Ингрид Кох, знахарка, служанка покойной фрау Вилл.

Берингар бы встал и отправился спасать живых. Милош бы уже достал пистолет. Арман медленно выдохнул сквозь зубы – его пугало до сбоев в дыхании, что Хартманн оказался прав в своём выборе.

– Что случилось с Ингрид? – спросил Арман.

– Как я уже сказал, она умерла, – живо отозвался Хартманн, ненадолго подаваясь вперёд. – Вы же поняли? У меня есть возможность убить на расстоянии вашу сестру. Вам придётся сделать то, о чём я вас попрошу.

И он снова откинулся назад, не скрывая своего удовольствия.

Арман опять ухватился за новую нить. Лишь бы уйти от главного, лишь бы не сейчас… Лишь бы получить как можно больше ответов, как будто они кому-то помогут, кого-то ещё спасут.

– О другой женщине, о той, что погибла в Дрездене… Вы как-то проникли в сознание умирающей? Вы велели ей подставить Юргена Клозе?

Собственный голос казался ему натянутым и фальшивым. Оборотень никогда не допускал таких промашек, старался не допускать, и всё же он защищался этим вопросом, будто прикрываясь от другого – от того, чего он так отчаянно не хотел знать.

– Вы ведь хотите спросить другое, – укоризненно заметил Хартманн. Раньше казалось, что они борются на равных, теперь Арман понимал – посол предвосхищает его мысли и страхи без всякого труда.

– Я хочу спросить о той женщине, – каждое слово давалось с трудом, и Арман невольно придал голосу грубости, чтобы скрыть дрожь. Шантаж строился целиком и полностью на его любви к сестре, столь же болезненной, сколь и очевидной, только прозрачность задумки Хартманна не играла никакой роли – едва ли в этом мире было что-то ещё, способное вить верёвки из Армана Гёльди.

– Ну да. Что ж… Там получилась такая интересная ситуация, – посол загадочно улыбнулся. – До сих пор поражаюсь, как мне повезло. Видите ли, ведьма – её звали Хильдой, если хотите знать, – не встречалась со мной лично. Посредник сообщил мне, что она, как и двое других, вольная боевая колдунья, наёмница, иначе говоря… Для наших дам, сами понимаете, другого варианта и нет. Старших магов, военных или нет, она близко знать не могла, и всё-таки жила не в пещере, а в Берлине. Ещё не уловили?

– Боюсь, что нет.

– Да вот, – Хартманн развёл руками, – ничего я ей такого не велел, только выследить вашу славную компанию и убрать лишних: больно уж ретиво мой сын взялся за дело, при небольшой удаче он мог напасть на мой след. Клозе тоже мог и без всякой удачи, к счастью, он был занят… Хильда не знала своего нанимателя, но дурой не была: она могла лишь гадать, кому выгодна смерть Густава, кто действует в интересах Пруссии. Вот и догадалась, – хмыкнул Хартманн. – Видите, какие мелочи составляют успех? Я как раз не придумал, как буду отводить глаза старине Юргену. Подумывал, знаете ли, воспользоваться его сыном, но эти два молодца всё сделали сами.

Арман из последних сил пытался представить себя на месте умирающей ведьмы. Она не знала, кто её нанял, но дошла в своих догадках до определённого круга людей – как и большинство, кто поверил в вину Юргена. А может, она перепутала сыновей высокопоставленных магов, а может, всё было совсем не так, скорбящий отец снова лжёт или Хильде приказали произнести именно те слова… Арман почувствовал, как разочарование заполняет его изнутри горькой водой, словно вытесняя из груди страх, вину и отчаяние. Получается, им никогда не узнать, что на самом деле произошло на реке. Умом он понимал, что магия далеко не всегда даёт однозначные ответы, как и жизнь, и всё же ощущал замешательство: среди стройных ответов, которые охотно давал ему Хартманн, это белое пятно казалось пощёчиной.

Они с Бером предполагали и такое. Арман едва сдержал улыбку, несмотря на гнетущее предчувствие, которое усиливалось с каждой минутой и подкатывало к горлу: Хартманн нелестно отзывался об умственных способностях Берингара, а Берингар разгадал ход его мыслей ещё по пути из Дрездена – помешать, перехватить, позволить дописать книгу. Жаль, что ему не хватило времени и должной поддержки свыше… А вот знал ли следопыт об амбициях отца своего друга? Если и да, с неохотой признал Арман, у него не набралось достаточно доказательств.

– Итак, – напомнил о себе Хартманн. – Я знаю, осталось ещё много непрояснённых моментов, но у вас будет время, друг мой. Вы узнаете всё, чего вам не хватает.

– Не хватает для чего? Чего вы от меня хотите? – спросил Арман. Слова вытолкнулись наружу быстро и без всякого контроля, как будто их подпирала та самая вода. Судя по всему, Хартманн испытывал такое же предвкушение, однако он не стал тратить время на красивые речи и торжественные предисловия:

– Я хочу, чтобы вы проникли на общечародейское собрание в моём облике. – Он сделал паузу, чтобы дать Арману время на осознание и заодно глотнуть воды: голос у посла немного сел. – Кхм… Грядёт много разговоров о том, как будет храниться книга чародеяний. Я хочу, чтобы вы добились единоличного и безраздельного владения книгой от моего имени.

Высокие ворота, перед которыми стоял Арман, поддались напору и развалились у него на глазах. Он будто стоял перед ними и видел это воочию, ощущал, как мощные потоки воды проходят сквозь него, не сбивая с ног и не уничтожая своим давлением, а словно погружая в равнодушную дрёму. Вода обволакивала его снаружи и заполняла изнутри. «Неизбежность», шумела вода голосом матушки Эльзы. «Всё вы прекрасно понимаете», напомнил фальшивый голос Юргена. Знал ли Арман в самом деле, что его ждёт, было ли это очевидно с самого начала, догадывалось ли его тело о предстоящей метаморфозе во врага – все эти предположения не имели смысла, потому что прямо сейчас он не испытал ничего, похожего на удивление. Только обречённость и гнев, тихий гнев, слабый огонёк на ладони, какой могла бы зажечь Адель.

– Докажите, что вы убили Ингрид, – резко сказал Арман. Он уже знал, что женщина мертва, но не мог сдаться без борьбы. Хартманн пожал плечами и собрался было встать, однако в последний момент передумал, тонко улыбнулся и сел обратно.

– Одну минутку.

Посол коснулся длинным тонким пальцем миниатюрного колокольчика, отливавшего золотом на краю стола. Не раздалось ни звука, зачарованный предмет только продавил бархатную подушечку, а потом на пороге возник слуга – Арман скосил глаза, не желая поворачиваться к Хартманну хотя бы боком.

– Принесите мне зеркало от дома Клозе, Эдвард, – приказал тот.

– Сию минуту.

В ожидании оба молчали. Арман ждал, пока вода, хлынувшая с такой силой, успокоится – до этого момента он не мог сопротивляться. Судьбоносная река, о которой говорила Эльза, таким образом отпечаталась в его сознании. Есть ли смысл что-то менять? Арман ещё не знал всех деталей плана и гадал, что будет, если он откажется или согласится.

Если он откажется, сейчас или потом, сестра будет в опасности – после «страховочной» смерти Густава тяжело поверить в блеф. Успеет ли он предупредить Берингара? Скорее всего, Хартманн предусмотрел это. Сможет ли Берингар обеспечить защиту от далёкого колдовства? Скорее да, чем нет, но Арману не дадут рассказать об угрозе всем людям, которых он любил. В одиночестве были свои плюсы, вот только он никогда не был по-настоящему одинок – жаль, что теперь это обстоятельство не утешает, а оборачивается против него.

Если он согласится, то всё равно окажется на собрании, сможет как-то изменить ход вещей. Книге не стоит принадлежать кому-то одному, это ясно… Арман с осторожностью пригляделся к идее, которая вспыхнула спасительным солнцем в его голове: книгу он получит, будь он хоть Хартманном, хоть Хольцером, хоть вредной старухой дю Белле, но отдаст её кому-нибудь другому. Юргену Клозе, или пану Михаилу, или пани Эльжбете… Он придумает, как, он сориентируется на месте, он костьми ляжет, но не допустит, чтобы Хартманн завладел ею.

– Ваше зеркало, мой господин.

– Благодарю, Эдвард. Можете идти.

С третьей стороны, что случится, если Хартманн книгу получит? Он не так уж много сказал о своих желаниях. Внутренняя политика Пруссии Армана не касается, будь хоть там все германские земли, но следы Наполеона он помнил лучше, чем казалось в начале разговора. Когда внутреннее становится внешним? В конце концов, из-за войны, а не из-за магии, погибли его родители: мама всю жизнь страдала от неприятия колдовским сообществом, но убили её простые мародёры, а отец умер, до последнего ища детям кров и пищу. Два мира с треском сошлись в один – он был необъятен, грязен, мокр и просто отвратителен.

Когда кто-то пытается добиться власти, завладеть куском земли, вещью, знанием, не миновать крови. А если у этого человека окажется в руках книга чародеяний, такая могущественная, такая неизученная, полная памяти и знаний, страшно представить, сколько будет жертв в обоих мирах. Хартманну было известно о книге больше, чем он говорил: господин посол явно знал, что игра стоит свеч, и Арман почувствовал, что прав.

Как и ожидала матушка Эльза, он сделает всё, чтобы не допустить крови – скольких бы слёз это ни стоило.

– Ну как, много способов обмануть меня придумали? – полюбопытствовал Хартманн, устанавливая зеркало на специальную подставку так, чтобы им обоим было видно. Арман не ответил. – Ну что вы, друг мой, мне же интересно. Ладно, смотрите сюда.

Они почти столкнулись лбами над мутной стеклянной поверхностью. Арман не стал спрашивать, откуда у него доступ к дому Клозе – наверняка по старой дружбе, а зеркалами для связи пользовался и пан Михаил. Второе зеркало висело в коридоре, и теперь они наблюдали за происходящим как будто из стены.

– Нас видно?

– Нет, – ответил Хартманн. В отличие от Армана, он не шептал. – Не слышно тоже. Глядите-ка, какой удачный момент.

С его точки зрения, несомненно. Тело Ингрид как раз выносили из дома. Её саму не было видно, но Арман немедленно отыскал в толпе силуэтов Адель и Берингара, там же почему-то была Барбара Краус… Они живы, это хорошо.

– Юргену будет жаль, – как ни в чём не бывало сказал Хартманн. – Помнится, он высоко ценил услуги этой ведьмы, хоть и называл её в шутку никчёмной служанкой. Напомните, не она ли спасла Берингара от проклятия этим летом? Или вы не в курсе?

– Под покрывалом могла быть и не Ингрид.

– Спросите у них сами, я ведь не запрещаю вам общаться.

– Вы могли не убивать её.

– Но я убил, – сказал Хартманн, и в его голосе послышалась шутливая обида. Арман зачем-то посмотрел на него и вздрогнул: интонация говорила об одном, а равнодушный, слегка презрительный взгляд – о другом. – Гм. Да, вы ещё можете сомневаться, можете рискнуть жизнью сестры. Времени подумать у вас предостаточно.

А ведь не может. Арман даже допустил мысль о том, что он снова рискует головой Адель, а вот правда о книге… Почему он? Почему именно он должен решать, допускать ли новую войну, распоряжаться судьбой мощнейшего магического артефакта? Вслух не спросишь.

– Почему вы не сделаете это сами, господин посол? Вы уважаемый человек с хорошей репутацией, – выговорил он, не поморщившись. – Наверняка вам не составит труда получить книгу в свои руки.

– Давайте это будет последний вопрос на сегодня, – вздохнул Хартманн. – И я устал, и для вас сведений многовато. Прежде всего, я нездоров…

– Неправда, – сказал Арман. Господин посол приятно улыбнулся:

– Правда, друг мой, и вы сами убедитесь в этом, когда приступите к делу. Насколько я понимаю, вы настолько точно воссоздаёте телесную оболочку, что едва не умерли сами, обратившись в писаря…

– Я имел в виду, что это не та причина.

– Верно, это одна из. Не будьте таким ребёнком, прошу вас: одной причины никогда не бывает достаточно, откровенно говоря, одной причины просто никогда не бывает.

– Вы чувствуете опасность? – наугад спросил Арман. Казалось, кто-то другой задаёт за него эти вопросы, а сам он только наблюдает со стороны. – Что-то должно произойти, и вы не хотите охотиться за книгой сами.

– Охотиться? – переспросил Хартманн. Он не знал, что держит нацеленное на Армана ружьё.

– Добывать, называйте как вам угодно. Вы хотите воспользоваться мной так же, как воспользовались сыном и всеми вашими… устранёнными наёмниками.

– Не хочу, а воспользуюсь непременно. Ну да, – посол пожал плечами, словно разоблачение его вовсе не тронуло. – Вы думаете, я единственный желаю получить её в свои руки? Не зря же вас зовут в качестве охраны. Да, все организационные вопросы беру на себя, ведь Арман Гёльди не сможет присутствовать на собрании.

– Вы сами говорили о том, как я молод и ограничен, – безжалостно сказал Арман. Сейчас он не беспокоился ни за книгу, ни за сестру, просто ухватился за логическую ошибку. – Как же я смогу изображать вас на протяжении долгого времени, в кругу людей, которые хорошо вас знают или думают, что знают? Как я буду говорить о тех событиях, которым сам не был свидетелем? Отвечать на личные вопросы?

– А это уже ваши проблемы, – с удовольствием произнёс Хартманн и сочувственно добавил: – Нет, кое с чем я вам, конечно, помогу. У вас остаётся достаточно времени, чтобы изучить мою биографию, не зря же я её всю жизнь писал… Я готов отвечать на все ваши вопросы, это ведь в моих интересах. Не лукавьте, Арман: вы отлично выходите сухим из воды, да и в людях разбираетесь неплохо.

Арман слушал его, а в голове одна за другой складывались схемы, позволяющие обходить скользкие вопросы от старых друзей. Арман ненавидел себя за это, но его внимательный взгляд уже выхватывал жесты, мимику, манеру держать голову, любимые фразы – все те детали, которые вошли у Хартманна в привычку. Оборотень делал это почти интуитивно, будто дар был в самом деле сильнее него.

Нет! Это неправда. Лотта не зря считает его самостоятельным человеком. Арман потянул время, впервые отпив из предложенной ему чашки – внутри оказалась еле тёплая вода. А выдержит ли он сам? Превращение не тождественно вселению в чужое тело, и всё-таки мёртвый писарь ощущался именно так. Хартманн болен, к тому же, он сильно старше. Задача не невыполнимая, но потребует дополнительных усилий.

– Что будет, если я умру, не добыв вам книгу? – равнодушно спросил Арман.

– Придётся мне доделать вашу работу, – вздохнул Хартманн. – Придумать новый план. Может, шантажирую вашего друга Клозе – у меня ведь ещё и его отец под замком.

– У вас?!

– Не совсем. Нет, не в этом доме, – улыбнулся Хартманн, – конечно, не прямо здесь.

Арман не знал, что делать. Выбор у него по-прежнему был, но он понимал с пугающей отчётливостью – пока он будет добираться куда угодно из логова посла, ему отрежут все пути к отступлению. В случае отказа. И в случае согласия, по всей видимости, тоже. Неужели он упустил момент, когда мог покончить с этим раз и навсегда? Очень может быть, ведь, что ни говори, Роберт Хартманн знал, кого выбрать для этого разговора. Если бы Арман кинулся на него с ножом, они бы оба были удивлены.

– Не беспокойтесь, я всё продумал. Как вы это сделаете, сколько вам нужно обо мне знать, что мы скажем вашим друзьям… Не забивайте этим голову, друг мой: стоит занять её прошлым вашего покорного слуги, – на стол легла пухлая папка с какими-то бумагами, а также мемуары в тёмно-коричневом переплёте. – Ещё несколько исторических очерков. Не хочу, чтобы это прозвучало грубо, но в сравнении с моим ваше образование оставляет желать лучшего, так что… – Он забормотал что-то себе под нос, перелистывая очередной томик. – Да, вот это тоже пригодится. Вы читали Тацита? Макиавелли?

– Вы так и не назвали основную причину.

Хартманн закрыл книжку, положил её на стол, заложив какую-то страницу. Поправил монокль, поднял голову и поглядел на Армана вежливо и внимательно, словно они полдня говорили исключительно о литературе. Узкое лицо на фоне окна, светлые, постепенно выцветающие глаза и пальцы, сложенные домиком поверх бумаг – этот вид отпечатался в памяти Армана дважды: как победивший, пока победивший, человек и как образец, который ему предстояло воссоздать.

– Пока мне известно ненамного больше вашего, – господин посол снова выдал виноватую улыбку, но улыбались только губы – сил на достоверный дружелюбный взгляд он уже не тратил. – Да, представьте себе, это так, но о риске я вам уже говорил. Видите ли… мной овладело что-то вроде предчувствия. Мне нужны именно вы, вы и только. И я полностью уверен, друг мой, что это предчувствие оправдается.

Ещё через пять минут ничего не значащих любезностей Арман покинул кабинет Хартманна. Эдвард проводил его до выхода, забрал бархатный мешочек, предложил воспользоваться дверью, чтобы сразу попасть домой. Нагруженный разными фолиантами Арман согласился – возражать было бы глупо, да и куда он с этим всем пойдёт? Поэтому в Лионе он очутился сразу же, как только провернул домашний ключ в замке.

Погода портилась, и дома было темно. Арман прошёл в кабинет, не зажигая свечей. Мельхиор приподнял голову, но остался в коридоре – он чуял настроение хозяина и знал, что сейчас лучше не приставать. В тишине не осталось покоя, только эти стены не знали разницы. Арман сел в своё кресло у окна и ненадолго прикрыл глаза, но тут же распахнул их – теперь, стоило ему хотя бы моргнуть, перед внутренним взором возникал Хартманн.

Предчувствие. Что-то вроде предчувствия… Ложь это или нет, обман или недомолвка, уже не имело значения: собственные ощущения, которым Арман доверял всё больше и больше, говорили то же самое.

А вот голова работала на удивление ясно, в ней остались лишь две мысли – книга и Адель. Чтобы не навредить второй, он обязан заполучить первую, и как же это просто, если не задумываться о старых и новых ошибках, о подлости и предательстве, о сидевшем взаперти Юргене и не знающем правды Берингаре, о мёртвом Густаве и мёртвой Хильде, которую Арман сам никогда в жизни не встречал. Все загвоздки, недомолвки, несостыковки и забытые идеи находились словно бы за стеной неприступной крепости, а внутри неё сидел колдун – одинокий оборотень, у которого была работа. И работу эту стоит выполнить во что бы то ни стало, пусть на чужих условиях, пусть в ущерб себе самому, лишь бы не пострадало ещё больше невинных людей.

Этот день начался с письма, письмом он и закончится. Арман зажёг свечу, разгладил перед собой лист бумаги, снова просмотрел инструкции, загодя написанные для него Хартманном; в очередной раз в нём поднялось желание взбунтоваться, всё испортить, нарушить чужую задумку, но взгляд упал на миниатюрный портрет Адель, стоящий в рамке на краешке стола.

Яростная досада ушла на дно, затопленная отчаянием. Какое-то время Арман Гёльди молча смотрел на нарисованную сестру, потом сделал вдох и выдох, прогнал все мысли прочь и начал писать – бесчувственно, неискренне, стараясь ни о чём не думать, как когда-то писал Луи-Станислав Арманьяк.

« Здравствуй, Милош! Боюсь, у меня не очень хорошие новости, и начать с вежливых расспросов о здоровье домочадцев не получится – это бы отдавало фальшью. Так вышло, что присутствовать на грядущем общечародейском собрании я не смогу. Подробности будут ниже, но для начала я хочу попросить тебя об одном одолжении…»