Книга чародеяний

XXII.

«Я вижу лица, что были добрыми: в будущем они исказятся от злобы. Я вижу лица, что были счастливыми и никогда не знали горя: в будущем по ним потекут слёзы. Я вижу силу, которая пошатнётся, и слабость, которая укрепится. Я вижу много губительной лжи и неспособность раскрыть правду».

Эльза фон Беккенбауэр.

***

Арман Гёльди спал и видел сон.

Это была долгая, хорошо продуманная пытка. Сначала он лениво осознавал, что спит и беззащитен, постепенно приходило осознание, что пошевелиться он тоже не может; ещё через какой-то неимоверно долгий срок Арман уверился в том, что у него свело все конечности и скоро они заболят, а он не сможет их даже размять. Не сама боль, но преддверие боли заставило его дышать чаще, не выходило и это: лёгкие застопорились, словно в механизм попала зловредная соринка, и воздух входил-выходил со скрипом, через раз. В грудине тоже тревожно заныло. Это всё ещё не боль, но он бы многое отдал, чтобы испытать её саму вместо неприятных предисловий к настоящему страданию…

Было тихо. Арман закрыл и открыл глаза.

В прошлый раз над ним нависал господин писарь, мёртвый и покорный чарам старших магов, случайная жертва одного мастера сновидений и излюбленный инструмент другого. Теперь Арман лежал неподвижно на высокой кровати – на спине, повернув голову набок, так что шея оставалась в напряжении. В изножье появился Хартманн, одетый в тёмный домашний халат; он тихонько мычал себе под нос какую-то мелодию. Обманчивая невинность этой сценки только подкрепляла нарастающий ужас.

– Йохан Себастьян Бах, – объявил Хартманн, обратившись к Арману. Он перестал напевать и теперь похлопывал себя по здоровой ноге, отбивая ритм. – Из Бранденбургских концертов. Я, конечно, не очень хорош в исполнении… но это так, для души. Чтобы правильно передать эту часть, нужно быть какой-нибудь блокфлейтой, а мы всего лишь люди, не так ли?

Господин посол в привычной своей манере зашёл издалека: сначала об искусстве, потом немножко поучительных наставлений, а потом, так и быть, о деле. Арман молча ждал. Он с трудом вспомнил, что было вчера, наяву: успешный, почти успешный разговор с послами, обморок, пол… пол.

– Я ведь не на кровати.

– Не знаю, где вы соизволили себя бросить, – поднял брови Хартманн. – Но в этом сне, а мы с вами во сне, вы всё-таки лежите в постели.

Арман не мог кивнуть – моргнул в знак согласия. Ощущение неподвижности, невозможности самого движения было знакомым, значит, он не ошибся в своих снах: и писарь, и Юрген Клозе… так мало и так много. Господин посол в самом деле предпочитал иные методы, но и в своей стихии оказался весьма искусен.

– Готфрид сообщил мне, что произошло. Я решил не дожидаться утра, – поделился Хартманн. Он с любопытством осматривал помещение, по которому, теперь Арман заметил, разливалось мягкое неестественное свечение без какого-то конкретного источника. Холод пробирал до костей. – Миленько тут у вас. Так что же, вы вчера почти добились права на владение и сразу в обморок упали? От избытка чувств, надо полагать?

Даже скованный ужасом, навеянным чужими чарами, Арман от подобной наглости пришёл в ярость. В его голосе это никак не отразилось, и всё же он сказал:

– Господин посол, вы ведь сами знаете, как это тяжело. Я не обладаю своим здоровьем в вашем теле, а постоянные превращения…

– Ну так надо поторопиться, – безразлично перебил его Хартманн. – Ускорить события. Прося вас не действовать напролом, я не имел в виду, что надо тянуть до скончания веков. Старейшины там что-то изучают, изучают, они доизучаются… до чего-нибудь не того, и придётся начинать всё сначала… А пока момент удачный, крайне удачный. Давайте-ка мы с вами возьмём себя в руки и доведём дело до конца. Чем скорее, тем лучше.

Довести дело – значит добиться, будучи Хартманном, права на книгу. И получить её. Дальше пути расходятся, напомнил себе Арман. Проклятое пламя, у него даже нет никакого плана.

– Кто такой Готфрид и что он вам сказал?

– Готфрид? Такой, с усиками… он иногда присматривает за Эрнестом. Кстати об этом, вы так трогательно общаетесь с молодым Росицким.

– Если бы он что-то заподозрил, я бы первым прекратил общение, – ровно ответил Арман. – Вы ведь знаете, что я весьма… впечатлён вашими методами.

– Правильно, я вас и не виню. Это мило. Такая нежная дружба, такое совпадение душ, – он снова улыбался одними губами, самое неприятное для Армана выражение лица. – Жаль, что ваш добрый друг пребывает в неведении. Грустно, наверное…

Откуда ему знать? У этого человека друзей не было. Приятельские отношения с другими магами, которые Хартманн выстраивал всю жизнь, были лишь связями: сильных он недолюбливал, слабыми пользовался, равных не признавал. Супруга Роберта, Каролина, сумела разбудить в нём что-то большее, чем любопытство, но ненадолго – она умерла, давая жизнь сыну, любовный интерес угас и больше не возрождался. Густав был обречён с самого начала, это Арман понял, ознакомившись с описанием Людвига Хартманна.

– Между прочим, этот ваш Милослав – образец могущественного дурака, которыми так гордится колдовское сообщество, – небрежно заметил Хартманн. – Весь в родителей, я понимаю, но они ведь не одни такие. Вот уж кому плевать на большой мир, плевать на тех, кто слабее… Вы не замечали? Наверное, нет, вы ведь и сами юное дарование.

– Его отец не производит такого впечатления.

– Верно, потому что пан Михаил присосался к чужой силе, как пиявка к телу. Не умаляю его прекрасных душевных качеств, но в молодости он был обычным стрелком, не лучше и не хуже прочих.

Арману совершенно не хотелось это слушать: подолгу пребывая в чужом теле и разуме, он боялся, что слова Хартманна как-то изменят его отношение к друзьям. Одно знал точно – пан Росицкий никогда бы не стал угрожать ему смертью сестры.

– Скоро о вас начнут беспокоиться многие, – сказал Хартманн. – Либо сочиняйте новые письма из лечебницы, либо слушайтесь меня. Пока всем не до вас, подозрения мы вызвали только у молодого Клозе, но если это затянется…

– Не затянется.

– Приятно слышать. Значит, договорились?

Кажется, именно это называется сделкой с дьяволом. В дьявола Арман не верил, да и зачем дьявол, если есть господин посол?

– Договорились. Чего вы хотите?

– Того же самого, друг мой. Книгу чародеяний. Неважно, в каком она там состоянии, вам всё по плечу, – утешил его Хартманн, как будто Арман нуждался именно в этих словах. – Правда, я вам тоже не до конца доверяю, как и вы мне… ничего личного. Нужно вас немножко простимулировать. Подтолкнуть. Я же понимаю, все устали, да и у вас там такой простор для произвола…

Эти новости Арману не понравились вовсе. Зная методы Хартманна, он приготовился к тому, что в качестве «стимула» он кого-нибудь похитит или убьёт. Но кого? Бедный Юрген в его власти, и Арман догадывался, куда уходят его жизненные силы – ну не стал бы Роберт держать его взаперти просто так, без всякой выгоды. Адель должна быть в безопасности, до Берингара попробуй достань, а вот другие… Господин посол неоднократно упоминал Росицких. И господин посол ничего не сказал о Шарлотте, хотя не мог о ней не знать.

– Дайте мне хотя бы конкретный срок, – попросил Арман, чувствуя, как свербит в горле, словно к нему в искусственном сне подбирался кашель чужого тела. Он помнил, что вечером вернулся в свой облик, но уже не был так уверен. – Полагаю, просить пощадить кого-то бесполезно…

– Правильно, – обрадовался Хартманн и чуть ли не в ладоши хлопнул. Какое ребячество, подумал Арман, глядя в его пустые холодные глаза. Какое наигранное ребячество. Германские княжества, прусская корона, да хотя бы колдовское сообщество – ничто из этого не должно попасть ему в руки… Самым страшным было то, что Хартманн отлично знал, что делает: его затеи строились на холодном расчёте и ясной логике. Как-то раз Арман чуть не сорвался на проповедь, чтобы доказать господину послу, будто все его идеи растут из детских обид или унижения Пруссии перед Наполеоном, но вовремя прикусил язык. А то он не знает! Своими изъянами Роберт Хартманн пользовался с тем же успехом, что и чужими – ему не надо было открывать глаза на суровое обращение отца или собственную бесполезную магию. Он хотел получить доверие, признание, власть и шёл к ним, как на прогулку в парк, если не удастся сейчас – что ж, в парке много других тропинок.

Пока в нижнем зале происходило то, с чем читатель ознакомился ранее, Арман спал и не знал, что гораздо больше следует опасаться книги. Поэтому он думал, что артефакт сам по себе не столь опасен, а вот человек, вынудивший его пойти на великий обман, человек, без всякого гипноза водящий за нос немалое количество сильных колдунов, должен быть побеждён… уничтожен. Убит.

Хартманн насвистывал очередную партию, вполсилы дирижируя длинным указательным пальцем, и разглядывал роспись на стенах.

– Но я совсем забыл вас похвалить, – воскликнул он, снова обернувшись к Арману. – Как вы в свободную минуту просвещаете молодёжь, это просто потрясающе. У меня бы уже не хватило терпения, чтобы вбивать в эти сильные, но достаточно тупые головы историю магии… А ведь это то, что нужно! Если, не дай древний дух, поднимется бунт, стражники будут на вашей стороне. На моей, прямо скажем.

– Чайома не доверяет вам.

– Она мне никогда не доверяла, не берите в голову, – отмахнулся Хартманн. – Впрочем, её мнение не имеет такого веса, как её могучее тело. Разве что порчу нашлёт, но это не за один день делается… А вот Джеймс меня приятно удивил. Это правда, что он сам предложил мою кандидатуру? Чудеса, не иначе!

– Правда. Мадам дю Белле открыто намекает на совместное владение, – Армана осенило только что, и он вдруг понял, что означала несвойственная Вивиан гибкость. – Книгу она уступать не хочет, но слишком ценит вашу безопасность.

«Ценит», как же… Мадам влюблена, даже если сама этого не понимает. Сообщница, старая подруга и соперница смотрела на него такими глазами, когда никто другой не видел… Арман уже признал свою слепоту в делах любовных, но здесь был готов побиться об заклад.

– Весьма тронут, но нет, – неозвученное признание не составило для Хартманна никакого интереса. – Разумеется, потом я отплачу ей за поддержку на этом, гм, этапе… Но вы не обманывайтесь, друг мой, не обманывайтесь. Что бы вы там ни углядели между мной и Вивиан, никто из нас не допустил бы такой оплошности и не стал делиться. Ещё чего, – хмыкнул он еле слышно и сцепил пальцы. – Ах, Вивиан… всё бы тебе простил, тебе, да не Франции.

– Господин посол, вы не ответили о сроках.

– Как можно скорее, вот ваши сроки. Не испытывайте моё терпение.

Сейчас Роберт Хартманн как никогда в жизни напоминал своего отца, но он не мог этого видеть, а Арман не мог этого знать. Точно так же покойный Людвиг смотрел на своего сына в ожидании, что тот сделает невозможное и в одночасье превратится в великого стрелка, талантливого полководца или хотя бы посредственного предсказателя, чтобы занять пост военного советника при короле.

В здравом уме Арман никогда бы этого не сделал, но его сознание подточила постоянная бдительность, а тело и вовсе стремительно утрачивало контроль; теперь до той стойкости, которую он проявил осенью в берлинском доме Хартманна, было как до луны. Он спросил, борясь с отчаянием:

– Кто пострадает? Скажите, я всё сделаю…

Хартманн улыбнулся. Искренне – на сей раз он был доволен если не Арманом, то собой.

– Не скажу. Это сюрприз. Поверьте мне, вы очень удивитесь!

Арман проснулся на полу, дрожа от холода. Спина болела, болело вообще всё, и всё равно лучше кошмарная явь, чем такой явственный кошмар. Кое-как поднявшись, он прошёлся по комнате, сверился с часами, раскопал свежую одежду, достал зеркало. Убрал. Они уже беседовали сегодня. Если понадобится, пришлёт своего Готфрида… В комнате не было никаких следов чужого присутствия: наверное, следы присутствия во сне не нашёл бы даже Берингар.

Делать было нечего – Арман приступил к обращению. Он умывался, привычно вылепляя на себе чужое лицо, чувствуя, как искажается, меняясь, тело, и напряжённо думал о новой угрозе Хартманна. К мысли, что с этим пора кончать и книга должна перейти в собственность как можно скорее, они с послом пришли в один день. А вот то, как он собрался подгонять Армана… Наверняка это будет новый плен, новая смерть. Хартманн считает, что удивит его. Какие варианты очевидны? Адель, Милош, возможно, Лотта – последнюю защищало то, что она не жила в доме Армана, есть шанс, что посол проглядел её… Если б у Армана была семья, он бы сходил с ума от страха за них, но семьи не было. Значит, неочевидное. Берингар? Их отношения вряд ли выглядят дружескими со стороны, но Берингар в окружении старейшин и здесь полно охраны… Если посмотреть вне замка Эльц, там Росицкие, там прекрасная пани Хелена… Арман зашёл в тупик, начав перебирать одноразовые знакомства. Беда в том, что он хорошо относился ко многим, да и любое живое существо ему было бы жаль, особенно пострадай оно за Армана. Не Мельхиор же! Пёс должен сидеть под замком в доме Клозе.

Что-то пошло не так. Арман поднял глаза и увидел в зеркале знакомое лицо, но в следующий миг черты Роберта исказились, и на оборотня снова смотрел он сам. Плохо заговорил воду? Исключено. Недостаточно сосредоточился? А вот это да… Арман повторил процедуру с нуля, запретив себе думать об угрозе, и столкнулся с тем, что физически не может ничего сделать: на каждую попытку изменить внешность тело реагировало бурным сопротивлением.

Он снова поднёс окаменевшие, будто свинцом налитые руки к лицу, но сил едва хватало на то, чтобы сделать один вялый мазок по лбу. Вода стекала с кончика носа. Перед глазами помутилось, и Арман сжал зубы, пытаясь хоть как-то заставить себя взбодриться. Ничего не вышло: он слишком устал и не мог колдовать.

Только вот усталости в его случае не осталось места. Арман бы и пожалел себя, но на кону стояла чья-то жизнь, чужая жизнь, он даже не знал, кто именно пострадает на этот раз; ему самому больше всего на свете хотелось довести дело до конца, уже плевать, в чью пользу, он в это ввязался – его не отпустят, надо просто взять книгу… взять её в руки… Он сегодня же пойдёт в нижний зал и сделает то, что должно. Теперь Арман сполна разделял предчувствия Хартманна: почему-то не было никаких сомнений в том, что ему не понадобится даже просить разрешения у старейшин. Так за чем же дело стало? Плевать, кто там согласен или не согласен, плевать, что подумает Чайома и что скажет Мерлин! Сегодня же, сегодня, сейчас. Превратиться бы… тогда он сможет всё…

В этот момент в Армане было столько ненависти к себе, сколько умещалось в его сестре, когда она невольно калечила кого-то из близких или просто боялась своего дара. Он был готов истерзать себя до невозможного состояния, только бы совершить обращение, но дар – как магия, как книга – оказался умнее и предусмотрительнее своего человека: колдовская сила, питающая его изнутри, не позволила сделать такую глупость. Пока Арман пытался насильственно превратить себя в Хартманна, тело сопротивлялось, подавая ему самые очевидные сигналы. В конце концов его вырвало желчью, а потом пришлось ковылять к постели на негнущихся ногах, лишь бы поскорее завернуться в одеяло и спрятаться от бьющей тело дрожи.

Сколько времени прошло, он не знал: шквальная лихорадка изгоняла вредоносную магию, будто боролась с болезнью. Только когда Арман сдался и отказался от мысли о немедленном превращении, ему стало легче. Проклятое пламя, и ведь это придётся объяснять Хартманну, который гонит его на рожон… Арман медленно сел, удивляясь тому, как легко его отпустило при принятом решении. Нет, он не может позволить себе ни дня, но полдня? Почему нет? Ведь если он здесь помрёт или выйдет в своём облике, и план Хартманна полетит к чертям.

В дверь постучали.

– Господин посол?

Глухо, отсюда не разобрать. Может быть кто угодно. Арман осторожно поднялся на ноги, набросил на плечи халат и пошёл к двери. Его ещё пошатывало, и общая слабость казалась сокрушительной, но Арман всё понял: нужно выиграть время хотя бы до вечера и передохнуть. Бессмысленно загонять себе до такой степени, если ты нужен кому-то живым. А он нужен, пусть как гарантия спасения других.

– Господин посол! Вы у себя?

А точно ли он – гарантия? Может, именно эти часы передышки Хартманн потратит на то, что задумал? Нет. Арман знал, что он уже приступил. Хартманн не любил пустых угроз и средства ценил любые. Густав, его родной сын, убит для отвода глаз; женщина по имени Ингрид – для того, чтобы связать руки Арману. Бесконечные «расходные материалы», наёмники и соглядатаи, которых обрабатывали гипнотизёры мадам дю Белле, и господин писарь и вовсе были безликими инструментами, но вряд ли кто-то сделал для Роберта Хартманна больше, чем его младшая сестра. Однажды Тильда не проснулась – и стала первой.

Снова стук, вежливый, но настойчивый. До Армана, уткнувшегося носом в красную дверь, только теперь дошло, что там Милош.

Он не знал, что делать, поэтому откашлялся и зачем-то коснулся ручки. Не открывать же…

– О, ну хоть так, – пробормотали снаружи. Звук через дверь проходил плохо, но Арман жадно прильнул ухом к щели. Такого столкновения радости и отчаяния он давно не испытывал: их разделяет всего лишь одна дверь, Арман в своём облике, если бы он только мог выйти и сказать… Что сказать? Как всё это передать в двух словах? – Господин посол, если вам там совсем худо, я считаю себя обязанным вышибить дверь. Сержант Баум, правда, отлучился, но я и без него как-нибудь справлюсь.

Арман прижался лбом к двери и зажмурился. Он не имел ни малейшего права раскрыть себя сейчас, хотя больше всего на свете желал именно этого. Что случится, если он ответит своим голосом? Если даст хотя бы один крохотный намёк? Связное зеркало далеко и под слоем одежды, его никто не видит, Милош в коридоре один. А сможет ли Милош не выдать ни себя, ни его? Допустим, сможет, но что сказать, что? Пары слов не хватит, ведь друг уверен, что он далеко на юге… Арман сам просил не беспокоиться об этом.

Он выпрямился, в привычной манере напряг голосовые связки и произнёс:

– Ах, это вы? Прошу прощения, не сразу вас расслышал… Дверь ломать, пожалуйста, не надо. Всё-таки этот замок достиг почтенного возраста.

– Как скажете, – отозвался Милош. Кажется, он в самом деле испытал облегчение от того, что подопечный старый пень в порядке и несёт какую-то чепуху про древний замок. – Так что же… Уже за полдень, о вас все беспокоятся. Сами выйдете или кого-нибудь прислать?

– Друг мой, будьте повежливее, – упрекнул Арман голосом посла. – А то складывается впечатление, будто вы мне угрожаете.

Ирония не удалась, и он едва не разбил лоб об дверь. Сам над собой не поиздеваешься…

– Только теперь? – хохотнули в коридоре. – Вообще-то я уже обещал вынести дверь, ну да ладно. Извините, у нас тут ночью было весело, я в самом деле несколько забылся. – Что у них случилось, Арман не знал, но предчувствие у него сложилось нехорошее. Хотя и с надеждой. Видимо, по чужой привычке он начинал искать выгоду во внешних невзгодах… – Вы, конечно, можете упрекнуть меня за назойливость, а я не могу вернуться без ответа: все волнуются, особенно мадам дю Белле и мой отец, – проницательный Милош не поленился выделить голосом упоминание мадам. – Когда вы к нам спуститесь? Сегодня собрание будет обязательно.

Сейчас полдень, собрания после шести. К мысли о том, чтобы что-нибудь съесть, Арман испытывал только отвращение, но знал – себя надо кормить, иначе потом будет плохо. Он и так уже потерял немало собственного веса, не в силах уследить одновременно за двумя телами, которые питались совершенно по-разному.

– После пяти, думаю, – со вздохом отозвался он. Голоса Арман копировал безупречно в любом состоянии, за исключением сильной простуды. – Вы зайдёте за мной? Боюсь, я недостаточно оправился после вчерашнего.

– Конечно, – легко согласился Милош. – Тогда до свидания.

Арман не расслышал шагов, но чувствовал – друг уходит. Всё это казалось таким неправильным… Он снова прижался лбом к двери, не зная, чего этим добивается; разве что резьба впивалась в кожу, но никто не обнимал его в ответ. Сейчас, в эту самую минуту, его с головой накрыли воспоминания, больше похожие на желания, на несбыточные мечты – как Адель целовала его в лоб, как хватала за руки младшая сестра Милоша, как сам Милош крепко, по-братски стиснул его тогда в Лионе, как Лотта, Лотта, Лотта… Само тело оборотня изголодалось по близости дорогих людей, оно было готово вынести к чёрту эту дверь, лишь бы коснуться кого-то своего… Но так было нельзя, и Арман повернулся спиной, медленно сполз на пол и так и сидел, бездумно разглядывая посольскую спальню. Будь он чуть менее сдержанным человеком, он бы сейчас швырялся вещами и колотил зеркала – кому-то это здорово помогало выплеснуть эмоции. Будь он кем-то другим, он бы сейчас хотя бы заплакал, но не было даже слёз. Арман равнодушно смотрел перед собой, и единственным, что он чувствовал, были секунды, минуты и часы, медленно проходившие через его сознание, притуплённое безысходной болью.

***

Книга чародеяний смирно лежала на своём постаменте. Она излучала приятное тепло, и свет от неё исходил мягкий, желтоватый, как дети рисуют солнечные лучи. Ничего похожего на гнев, отторжение, отчаяние или боль Милош не испытывал: в животе плясали пресловутые бабочки, как когда он впервые увидел Эву, губы сами собой складывались в улыбку, и не у него одного – все, кого он видел, улыбались, как идиоты.

В общем, книга вела себя точь-в-точь как матушка наутро после ссоры.

Судя по смущённому лицу пана Росицкого, он пришёл к тому же выводу, что и сын.

– Дамы и господа, – голос Морганы звучал неуверенно. – Этой ночью произошёл инцидент. Книга повлияла на волю двух наших стражников, и дело кончилось перестрелкой…

– Ерунды не говорите, – воскликнул датский посол. – Да вы посмотрите на неё! Само благо…

– Мы слышали выстрелы, – напомнила мадам дю Белле. Она смотрела на артефакт с плохо скрытой неприязнью, в общем, как на любую другую женщину или сильную ведьму. – Не обманывайтесь, Свен, это как раз то, о чём нам говорили.

Старшие маги отчаянно заспорили, кто прав, кто виноват – несмотря на подробный, как сама книга, отчёт Берингара, даже старейшины сейчас верили с трудом в то, какую опасность может таить в себе артефакт. Свидетельства двоих, с Паулем – троих, стражников катастрофически не хватало.

Милош перевёл взгляд на своего подопечного, надеясь встретить там благоразумие. Хартманн подошёл недавно, сопровождаемый сержантом Баумом (самого Милоша вызвали старейшины для допроса о вчерашнем), но был уже в курсе дела. Выглядел он плохо, и всё же смотрел и слушал внимательно.

– Вивиан права, – наконец сказал Хартманн, когда и к нему обратились взгляды спорщиков. Вчера он завоевал уважение тех, кто ещё не питал подобных чувств, а за день слухи распространились по всему замку Эльц: Милош не сомневался, что господин посол уже выиграл, и разве что самую малость об этом жалел. Всё-таки немец! – Свойства книги переменчивы, но я, правда, припозднился сегодня… Могу ли я узнать подробности?

– Ничего такого, что бы заслуживало вашего внимания, господин посол, – с преувеличенной учтивостью сказал Милош. Все уже слышали эту историю не по разу, так что он говорил, пожалуй, для одного Хартманна. – Книга, судя по всему, проехалась по самым болезненным мозолям своих стражников и затуманила наш разум. Я схватился за пистолет и едва не пристрелил господина Клозе, но нас вовремя остановил сержант Лауфер, так что всё в порядке. Книга…

– Вы сделали что?! – воскликнул Хартманн. Милош удивился, остальные тоже обернулись – слишком уж эмоциональная для него реакция, но беспокойство в голосе посла сполна компенсировал его взгляд, жёсткий и злой. В следующий миг он развеял все сомнения сам. – Вы устроили перестрелку здесь, в этом зале? Это крайне неосмотрительно, молодые люди, крайне неосмотрительно. Вы могли задеть книгу…

– Ну, Роберт, ещё они могли задеть друг друга, – пробормотал пан Росицкий, но его никто не слушал.

– Как бы они её задели? – заметил старый Мерлин из-под своего капюшона. – Вы ведь и сами знаете, что ни огнём, ни водой книгу не уничтожить. Мы вместе накладывали охранные чары…

Милошу показалось, что Хартманн наконец ошибся, но господин посол только посмотрел на именитого старейшину с осуждением, а его голос оставался раздражённым, не виноватым. Он оперся на трость, перенеся вес на здоровую ногу.

– Разумеется, знаю. Огонь и вода, кража и порча, преждевременное чтение, недобросовестное копирование и десяток-другой известных проклятий… Но где в этом списке материя свинца?

Никто из присутствующих не знал, что человек, имеющий вид, речь и манеры Роберта Хартманна, только что прошёл по краю: чтобы скрыть свою оплошность, вызванную сильнейшей тревогой за друзей, ему пришлось ответить наугад. По счастью, он ткнул пальцем в небо и попал. В ходе подготовки защитных чар никому и в голову не пришло, что по книге – не по людям или внешней защите – будут именно стрелять, поэтому старейшинам пришлось признать его правоту.

По иронии судьбы, команда не раз оказывалась под угрозой обстрела. Милош мысленно поздравил себя и остальных с тем, что они выполнили свою работу не просто хорошо, а в каком-то смысле гораздо лучше совета старейшин.

– Не говоря уж о том, что такое поведение непорядочно, – Хартманн опомнился и как будто для вида вспомнил о том, что в ходе боя могли пострадать стражники. Его замечание больше походило на упрёк, чем на испуг.

– Если это правда, конечно, – проворчали из толпы. Книга всё застила людям глаза. – Нас просто пугают…

– Да-да, не могло такого быть…

– Опаснейший артефакт!

– Не говорите ерунды, это ведь наших рук дело.

– Вот именно.

– А давайте проверим…

– Хватит! – завыл звездочёт Чезаре, воздев руки к потолку. – Мы уже месяц проверяем! Хватит, прошу вас!

– Спокойствие, – прогудела Чайома. – Только спокойствие.

– Я требую доказательств! – брызжа слюной, взвизгнул Хольцер, и тут он получил искомое, они все получили. Берингар вышел из тени, отчётливо выделяясь на фоне невысоких старейшин в капюшонах, и нарочито медленно обнажил шпагу. Все шарахнулись кто куда.

На клинке виднелись следы и зазубрины: в некоторых местах заговорённые пули Милоша проели заговорённую сталь. Потом Берингар воспользовался оружием, как указкой, и с равнодушным видом коснулся кончиком лезвия характерных отметин на стене.

– Если вам недостаточно нашего свидетельства, – холодно произнёс он, – на котором, к слову, строилось ваше доверие всё время создания книги, можете верить своим глазам.

– Мы верим, – ответила за всех мадам дю Белле. – И мы встревожены, не так ли, друзья мои? Эта вещь действительно опасна и непредсказуема, несмотря на то, что создавалась с самыми благими намерениями.

– О чём здесь и талдычат с самого начала, – резко, но веско ответствовал Хольцер. – И я о чём говорю! Давайте-ка…

– Давайте-ка покинем помещение, – Берингар даже не позволил ему закончить фразу. Повторять дважды не пришлось: почти все, за исключением назначенных стражников, умчались по лестнице вверх с той скоростью, какую им позволял возраст и болячки.

По той же причине Милош вместе с Хартманном тащился в самом конце. Посол ни разу не переспросил, что произошло, все его мысли явно занимала книга; он настолько задумался, что безропотно принял помощь на последних ступеньках, впрочем, спасибо тоже не сказал. Милош и не ждал. После вчерашнего он не выспался, много думал и не пришёл ни к чему хорошему, разве что уверился, что Армана здесь нет. Вмешался бы уже… Надо будет повежливее намекнуть Берингару, что он слишком рьяно ищет заговоры, и связаться с Корнелем – спросить, не узнал ли брат что-нибудь новенькое в Праге. На всякий случай.

Другие в его намёках не нуждались, и всё-таки Милош разделял мнение звездочёта Чезаре: хватит! Пускай кто-нибудь уже заберёт книгу, поставит на полку, съест, в конце концов. Ждать оправдания и освобождения Юргена Клозе – себе дороже, пусть это будет Вивиан дю Белле, пусть будет Хартманн. Милошу не было совсем уж всё равно, и судьба всей магии его искренне беспокоила, но чем дольше они здесь тянут, тем сложнее будет решать. Кажется, вчера старшие маги до этого додумались, но что будет сегодня? Лишь бы не пошли на попятную.

Они собрались в Рыцарском зале. Послы, старейшины и Берингар – за столом, стражники замка Эльц – вдоль стен, только сегодня у гостей явно недоставало аппетита. Новости тревожили и сбивали с толку, так что даже привычное собрание началось скоро и не очень занудно.

– Книга чародеяний непредсказуема и опасна, как сама магия, – заговорила старейшина Моргана, опережая прочих. Обычно она давала слово Берингару или послам. – Мы это предполагали с самого начала, вопрос был лишь в том, насколько сильным получится артефакт и на какие именно эффекты он способен. Я считаю, пришло время, когда книга показала нам, на что способна. Дамы, господа, уважаемые маги. Кто из вас, зная все преимущества и опасности данной вещи, бесценное содержание и непредсказуемый магический характер, готов сохранить её у себя?

Колебания были ясны, как день – радоваться и потихоньку подлечивать болячки, как и владеть уникальным источником знаний, хотели многие, но мало кто был готов терпеть ради этого страх, постоянную настороженность и риск сойти с ума. Старшие маги осматривали друг друга в поисках самого хладнокровного, самого смелого, самого умного, самого готового… Милош припомнил слова папиной подруги Чайомы и пожалел, что здесь нет Юргена Клозе, но нет так нет. Берингар отказался, папа тоже. Вивиан дю Белле молчит – и, кажется, склоняется к отрицательному ответу. Хольцер отчаянно мотает головой, хотя от него иного и не ждали…

– Я готов, – сказал Роберт Хартманн. На сей раз он не дождался, когда все на него посмотрят, и тратить время на экивоки тоже не стал. Бесстрастно оглядел весь стол, послов и старейшин, задержал взгляд на мадам дю Белле и произнёс: – Полагаю, нам стоит повторить перед всеми краткое содержание вчерашней беседы.

– Давайте просто проголосуем, – поморщился сэр Дерби. Его, кажется, тоже всё достало.

– Нет, – возмутились старейшины. – Никаких секретов, господа, выкладывайте!

И господа выложили. Милош выслушал пересказ всего, чему был свидетелем, из уст собственного отца – пан Росицкий умудрился сократить повествование и не отвлекаться, разве что пару раз забыл слова и ещё единожды выронил кольцо, которое вертел в руках. Магия, книга, государственные границы, неопределённые свойства артефакта, герр Хартманн. Всё сводилось к тому, что герр Хартманн знает, на что идёт, и это устраивало многих.

– Прошу прощения, – нахмурился датчанин Свен. – Это вы там между собой решили, а как же остальные?

– Так мы проголосуем, – подсказал ему Хартманн. – Всё должно быть справедливо, с этим я согласен. Решение ещё не принято.

– Ты… вы, Роберт, и в самом деле с книгой на «ты», – признал датчанин. Милошу показалось, что между ними решается что-то очень важное. – У нас вот не было такой возможности.

– Ну почему же, – прусский посол поджал губы, с неприязнью косясь на родича. – Возможности, как и время, у нас у всех были равные. Ничто не мешало вам, будучи в нижнем зале, уделить большее внимание самому артефакту, нежели досужим сплетням.

Свен признал поражение и опустил голову. У других возражений не нашлось: Милошу показалось, будто турок недоволен, но сказать ему было нечего, а вот сэр Дерби и мадам дю Белле, встревоженные финтами, которые выписывала книга в последнее время, махнули рукой на свои амбициозные затеи и с надеждой смотрели на Хартманна. Себе дороже, решили они, и Милош их понимал: будь он колдуном послабее, сам бы ни за что не полез, да и вчерашнее… Задним числом до Милоша окончательно дошло, что он, весь такой сильный и важный, поддался безмолвному приказу книги без малейших колебаний, даже не заметил ничего. От этого сделалось страшно и неприятно, будто льда за ворот бросили.

– Совет старейшин удаляется, чтобы обсудить ваше предварительное решение, – объявил Берингар, когда стайка стариков в капюшонах прекратила шушукаться и вышла за дверь. – После этого проголосуем. Участие в голосовании примут все присутствующие, за исключением стражников замка Эльц, потому что у них недостаточно полномочий.

– Это что за новости? – засопели слева. Милош обернулся: опять сержант Хубер.

– Это было оговорено в инструкциях, – как ни в чём не бывало ответил Берингар, отличавшийся отменным слухом и нюхом. – Если вы их читали, сержант Хубер, могли почерпнуть некоторые небесполезные сведения.

Милош перехватил его взгляд и с трудом подавил смех. Берингар, видимо, тоже, но у него было больше опыта в таких делах, а Милошу пришлось притвориться чихающим.

– Будьте здоровы, – с неприкрытой злобой буркнул сержант Хубер. Милош прикусил язык. Анекдот, не иначе!

Пока старейшины совещались, за посольским столом ограничились парой-тройкой натянутых комментариев о погоде. Все головы, по большей части седые, обернулись на скрип и звук шагов, когда старейшины всё-таки вернулись и заняли свои места. Они опять подсунули Берингару какую-то бумагу, с которой тот и прочитал хорошо поставленным голосом:

– Совет старейшин признаёт кандидатуру Роберта Хартманна, колдовского посла от Прусского королевства, и объявляет голосование открытым.

Вот же волокита, подумал Милош. Могли бы сами рот открыть и сказать. Неудивительно, что в колдовском сообществе важные решения принимаются буквально раз в сто лет! Если повезёт…

Из рассказов папы и брата он вспомнил, что признаёт – не значит одобряет. Что ж, выбирать им особо не из чего, остальные испугались… Он даже немного гордился не своим послом: старик мог бы и отказаться, а всё-таки решил положить конец великосветскому занудству! Пожалуй, наблюдение за Хартманном лишним не будет, как и за любым другим потенциальным владельцем книги, но как же хорошо знать, что скоро всё закончится!

Проголосовали «за» и «против», подсчитали поднятые руки. Воздерживаться было запрещено. Милош заметил, что мадам дю Белле первой вскинула руку «за», за ней последовали Эрнест Хольцер, Джеймс Дерби, Чезаре и Свен… Пан Росицкий как будто поколебался, косясь на соседей, но вздохнул и тоже поддержал Хартманна. Вчера он выглядел более уверенным. Решительным несогласием ответили многие, в их числе – Чайома и черноглазый турок, но больше всего Милошу бросилось в глаза то, что сделали старейшины: почти все они проголосовали «против».

– Поровну, – объявил Берингар, равнодушно подсчитывавший голоса. По всей комнате заметались охи и вздохи. Сам Хартманн, которого Милош наконец-то видел не со спины, ждал и улыбался, склонив голову к плечу и поглядывая на соседей с непонятным выражением лица: то ли игривым, то ли угрожающим. Нет, наверное, не зря его опасаются, но и вселенского зла Милош в этом человеке не находил, как в других – кандидатуры получше. – В таком случае надлежит подумать ещё пять минут и повторить процедуру голосования. Совет старейшин просит вас не бояться чужого осуждения и голосовать честно, от чистого сердца.

Тайно бы, подумал Милош, но на это нет времени, к тому же подделать результат в таком случае будет легче лёгкого. Через пять минут все снова ахнули: несмотря на то, что Свен, не глядя на Хартманна, изменил голос на «против», а турок решился высказаться «за», чаша весов не дрогнула. Оставалась ничья.

– Как всегда, друзья мои, – мягко заметил Хартманн, сцепив пальцы в замок. От него уже ничего не зависело, и он просто ждал. – Жаль, что за столько веков бытия колдовского сообщества мы так и не выучились доверять друг другу. Уважаемые господа старейшины! Подскажите, что нам теперь делать?

Капюшоны снова пошептались и снова выставили вперёд Моргану и Берингара.

– Как вы уже поняли, мы не одобряем вашу кандидатуру, – заговорила Моргана, обращаясь к Хартманну. – Однако других вариантов даже не предлагают, несмотря на то, что не все готовы признать вас. Колебаться дальше нельзя. На этот случай мы спросим саму книгу.

– Это как? – не понял Хольцер, стремительно теряющий суть происходящего. Он растерянно шарил глазами по чужим лицам, явно не понимая, о чём речь. – Она что, ещё и говорящая?

У Милоша аж скулы свело от того, какую глупость сморозил Хольцер, и не у него одного.

– Эрнест, это же книга, – шепнул ему Хартманн, одновременно забавляясь и злясь. – В ней есть такие небольшие закорючки, это буквы. И они, знаете ли, иногда нам что-то сообщают; если уметь читать, разумеется…

Хольцер густо покраснел, осознав, что ляпнул, и заткнулся. Вообще-то это было грубо, но он так всех достал, что никто не вступился за него, и у самого Милоша такого желания не возникло, и даже у пана Росицкого.

– Удачное предположение, но нет, – вступил Берингар. Теперь Милош слушал внимательно. – В книге написано только то, что мы туда занесли, исключения недопустимы, однако она может войти с нами в контакт другим способом – в основном это похоже на выражение человеческих эмоций, как нам с вами уже известно. Говорить о том, что книга способна выбрать себе хозяина, рано и, пожалуй, бессмысленно вовсе, но совет старейшин – и я с ним согласен – считает, что защита артефакта достаточно сильна, чтобы отвращать опасность. Мы с вами можем ошибиться в выборе, но сама книга чародеяний допустит к владению лишь того, кого сочтёт безопасным для себя.

– Но не для нас, – заметил пан Росицкий.

– Это верно, но мы решить не смогли.

– Ну конечно! – воскликнул Хартманн, хотя было видно, что он не удивлён – скорее рад, что понял правильно. Милош тоже кое-что понял: пляски послов вокруг постамента не имели отношения к тому, о чём говорилось сейчас. – Одни из тех защитных чар! Умно, умно. Хотя и ненадёжно, прямо скажем…

– Почему мы не сделали этого раньше? – возмутился доселе молчавший турок. – С самого начала мы могли обратиться к книге?!

– И вовсе нет. Во-первых, эту возможность господа старейшины и изучали, надо полагать, а это требовало времени, – капюшоны синхронно кивнули, выражая согласие. – Я уж не говорю о том, что так вышло бы даже дольше. Шутка ли, проверять каждого претендента лично! На нестабильном-то артефакте… Во-вторых, друзья мои, мы всё-таки создатели и хозяева книги, а не её верные слуги, – напомнил Хартманн. Он явно приободрился и теперь чуть ли не руки потирал в предвкушении. – То, что совет старейшин решил прибегнуть к этому ходу сейчас, означает, что мы с вами не справились и зашли в тупик, но я вижу ещё одну брешь… Простите, что снова затягиваю процесс…

– Ничего, говорите, – разрешила Моргана. Она начала относиться к прусскому послу с большей благосклонностью, потому что тот не бросился сразу вниз, а умудрился найти препятствия для себя любимого. – Что мы упустили?

– Здесь было сказано, что голосуют все, кроме стражников, а вот господин Клозе находится в вашем кругу, – сказал Хартманн. – Я чего-то не понимаю или вы о нём забыли?

– Забыли сказать, – уточнил Берингар, пристально наблюдавший за Хартманном. – Я сохраняю нейтральное положение и не представляю ни стражников, ни старейшин, так что упущенный голос ничего не решит.

– Но мне всё-таки любопытно, – прусский посол подпёр щёку рукой и задумчиво уставился на Берингара, как будто они здесь просто пили кофе вдвоём, а не решали судьбы человечества. – Вы бы сказали «да» или «нет»?

Берингар обернулся к старейшинам, видимо, ожидая дозволения ответить. Те беспомощно пожали плечами.

– Это ничего не изменит, – повторил он.

– А почему бы нам не засчитать голоса тех, кто участвовал в создании книги? – медленно проговорил датчанин Свен. – Нет, не смотрите на меня так, я не требую созывать всех пятерых… шестерых, считая покойного… и уж тем более – прочих, всех, чьи истории занесены в книгу. Но среди нас есть двое, и я думаю, что не учесть их мнение в какой-то степени грубо.

– Какие слова! – обрадовался пан Росицкий. – Знаете, я согласен, это несправедливо. Вне зависимости от своего нынешнего положения, эти молодые люди имеют право сказать своё слово.

В этот раз спорили недолго, вяло: мысли большинства были заняты тем, что ожидает их внизу. Милош переглянулся с Берингаром, поймал ободряющие взгляды знакомых послов, папы, Небойши и Пауля Лауфера и в конце концов кивнул. Терять-то нечего, а проголосовать они в самом деле могут, не жалко.

– Пожалуйста, – попросила Моргана. – Что вы скажете насчёт кандидатуры посла Хартманна, господин Клозе?

Берингар снова посмотрел на посла, не изменившись в лице, не переменился и сам Хартманн – он с интересом ждал вердикта, чуть выставив вперёд подбородок.

– Я голосую «за», – негромко сказал Берингар. Милошу показалось, что он ждал каких-то комментариев от Хартманна, но времени им не дали:

– Мы вас услышали. Господин Росицкий, теперь вы.

– «За», – тут же ответил Милош, он даже не размышлял. – При всём уважении, я вижу здесь только одного человека, которому под силу принять это решение со всей ответственностью и которому, прошу прощения, не надо объяснять, что такое книга. Думать не о чем.

Хартманн заулыбался, глядя на него, и Милош невольно ответил тем же – он говорил честно, но и старика порадовать было приятно, в конце концов, он ему дорогу не переходил и на ноги не наступал. Если кто-то ждал, что снова выйдет роковая ничья, ожидания не оправдались.

– Очень рад, очень рад, благодарю вас, – говорил тем временем Хартманн, легонько постукивая пальцами по краю стола. – Однако, я так понимаю, засчитывает собрание эти голоса или нет, мы всё равно оставляем право решения за книгой. И это правильно, друзья мои! Пойдёмте вниз…

– Только не сегодня, – внезапно выступил Мерлин. В этот момент гомон поднялся даже в стане старейшин: кажется, что-то пошло не по плану. А вот Берингар одобрительно кивнул, не вмешиваясь. – Что вы все накинулись? А я вам объясню!.. Нет, пожалуйста, господин Клозе, объясните вы…

– Охотно. Дамы и господа, мы имеем в виду, что после столь резкой перемены настроения книге нужна передышка. Это не обсуждается, – добавил Берингар, заметив очередные недовольные возгласы. – Мы сохраняем сегодняшнее решение, первым претендентом остаётся Роберт Хартманн, но до завтра никто ничего не предпринимает. Совет старейшин просит принять это решение и проявить терпение…

***

Арман откинулся на спинку стула. Его одолевали противоречивые чувства, от досады до великой радости. Никаких соперников, и это главное! Другие члены собрания тоже поставили на первое место не колдовские способности, а уверенность и авторитет, как и планировал Хартманн. В конце он всё-таки сорвался, но в словах старейшин был свой резон, пришлось признать это дважды – про себя и вслух, чтобы не уронить репутацию. Ночная перестрелка, пусть и без капли крови, отрезала возможности к спешке. Опять.

Страх за то, что кто-то умрёт из-за этой заминки, перевешивал торжество от близкого триумфа. Оставалось лишь подойти и взять, подойти и взять! Арман не знал, выдержит ли его тело очередное обращение, не лопнет ли терпение настоящего Хартманна, кто погибнет этой ночью, кто уже погиб… Все его мысли крутились вокруг неизвестной смерти, пропажи, болезни, в конце концов, а надо было играть, и играть от всей души, ведь сейчас решалось всё. Арман с огромным трудом поддерживал образ, жал руки, улыбался, улыбался, улыбался… Пожалуй, искренней его улыбки удостоился только Милош; пусть друг расхваливал не его, а фантомного посла, это не имело никакого значения для Армана, почувствовавшего поддержку.

Старшие маги переместились в пятиугольную комнату, где частенько сидели после собраний: сегодня их было больше, прибавилось и охранников. Арман-Хартманн, всё ещё принимая поздравления, пожелания и прочие упрёки, устроился в кресле поближе к огню и напустил на себя вид задумчивый и отрешённый. Помогло: отстали. Теперь говорили только о нём, но не с ним. Арман ждал, что с ним захочет пообщаться Берингар или кто-то из старейшин, однако никто не приходил… Оборотень был уверен, что Берингар уже заподозрил господина посла в обмане, но тогда бы он не проголосовал «за» – значит, показалось. А вот старейшины небезосновательно противились кандидатуре Хартманна. Арман сделал вывод, что им что-то известно, и приготовился к сложностям завтрашнего дня.

К нему подошёл пан Росицкий.

– Поздравляю, Роберт, – улыбнулся он и протянул стаканчик пунша. – Честно скажу, я и сам отчего-то сомневался, но мой сын так хорошо сказал… хорошо и правильно! Кроме вас, никто не подходит.

– Благодарю за тёплые слова, но поздравлять пока рано, – покачал головой Арман. Доброго пана Росицкого смутило, как Хартманн среагировал на вести о перестрелке, и всё же он не изменил своего выбора. – Я ведь понимаю, что всё решится завтра и внизу.

– Я думаю, об этом и говорить нечего, – искренне воскликнул пан Росицкий и понизил голос: – Между нами… Уверен, если б Вивиан и Эрнест проявили больше смелости, артефакт признал бы их так же, как может признать вас.

– Наверняка, – согласился Арман. – И отсутствующий Юрген, разумеется, был бы моим самым достойным соперником, – и только сейчас он сполна понял, почему. Ничего личного, никаких обид на военное сословие, просто второй пруссак, объективно более подходящий на роль хранителя, Хартманну был не нужен: делиться, по его собственному выражению, посол не собирался ни с кем.

Если пана Михаила и смутило упоминание Юргена, он не подал виду. Арман следил краем глаза за Свеном, вздумавшим менять коней на переправе, за всеми, кто голосовал «против», и почти забыл об остальных. Стражники замка Эльц в предвкушении скорой свободы расслабились и болтали между собой, некоторые поглядывали на пунш, Милош вообще куда-то ушёл вместе с сержантом Лауфером… Вернулся, правда, но прежде отлучки были недопустимы. Арман посмотрел, как пан Михаил увлечённо рассказывает что-то Чайоме, как Милош уютно устраивается у камина с письмом в руке, как скрипит зубами сержант Хубер, которому Свен наступил на ногу, и ненадолго закрыл глаза.

Тут же на него навалилась неподъёмная скала, и Арман заставил себя взбодриться и сесть прямо. Не сейчас! Он привычными уже вдохами на счёт наладил дыхание, слегка повёл плечами, разминая спину, осторожно вытянул больную ногу. Звуки вокруг казались нечёткими, как и предметы, но всё же не тонули в зыбкой темноте. Если всё получится, он совершит обращение ещё один, последний раз, а потом сразу же уйдёт с помощью ключа в дом Хартманна…

Арман мысленно одёрнул себя. В дом Хартманна! Туда была его единственная дорога, а ведь он хотел отдать книгу Юргену Клозе. Где тот находится, выяснить так и не удалось. Куда же податься завтра – и главное, как? Выпросить другой ключ у кого-нибудь из Росицких? К себе нельзя, даже если бы он мог. К Берингару – тоже, там Адель, с неё хватит всех этих опасностей и интриг.

В отличие от некоторых других, Арман не строил иллюзий, что книга чародеяний сама по себе даст владельцу невероятные способности. Она создавалась не за этим, следовательно, не имела подобных свойств, только переменчивое настроение и очень, очень важное содержание… Пожалуй, сам он сможет немного подлечиться… ну и почитать, на этом всё. Личность владельца играла гораздо большую роль. В колдовском сообществе Хартманн уже занял все мыслимые и немыслимые места, точнее, займёт завтра, доказав всем неправоту совета старейшин. А это немало. Ему останется лишь донести до людей, что такое этот артефакт и на что он способен… Арман полагал, что Хартманну известно, каким образом управлять книгой, что способно превратить её в оружие. Он ошибался разве что в определении: приводить книгу в нужное состояние послу не под силу, а вот подать её как инструмент влияния, мощный и опасный, в нужных кругах людской верхушки – очень даже.

Рядом присела мадам дю Белле.

– Скоро всё решится, – негромко сказала она, сложив руки на коленях и задумчиво глядя в огонь. – Искренне надеюсь, что в твою пользу.

– Рад это слышать, – ответил Арман. Он не знал, чего ждать, и рассчитывал, что мадам сама сделает следующий ход.

– Мне неприятна нерешительность. Нерешительность и робость, те качества, которые приписывают слабым женщинам, – произнесла Вивиан, не изменившись в лице. – Всю жизнь я боролась с этой идеей, и вот сама стала жертвой предрассудков. Старалась, готовилась, а в итоге – пшик… и не смогла.

– Это тяжёлое решение, Вивиан. Не следует брать на себя слишком много.

– Никому не следует, в том числе тебе, – выразительно сказала мадам. – Я готова оказывать поддержку и впредь. Любую поддержку, Робби.

Арман ужасно устал ломать голову над тем, что имеет в виду мадам дю Белле, но эти послы никогда между собой не говорили прямо. Он поблагодарил ещё раз, и Вивиан замолчала, погрузившись в свои мысли. Прав был Хартманн насчёт неё или нет, неважно: отбирать книгу силой она не станет, как и от сотрудничества не откажется. Ради своей выгоды или во имя любви – не имеет значения.

Арман поймал себя на том, что думает наперёд и за других, как Хартманн, и досадливо поморщился. Поведение, бесспорно, разумное, но чуждое. Сколько же ему придётся отвыкать? Не сошёл ли он уже с ума? Арман обшарил взглядом комнату – трети гостей как не бывало, отправились спать. Сначала он уставился на пана Михаила, силясь вызвать в себе воспоминания о былом, о ночи шабаша, проведённой в доме Росицких, лучшей ночи в его жизни. Потом его взгляд привлекла птица на гобелене, напоминавшая о Лотте, потом он заставил себя подумать о сестре… В облике посла всё это казалось ненастоящим, как ложные воспоминания. Мадам дю Белле встала, отправившись в другой угол переговорить со своими охранниками, и в поле зрения Армана оказался Милош.

Он сидел на прежнем месте у огня, совсем один, и перечитывал письмо. Пламя освещало лицо друга, и Арман не сразу соотнёс ожидания с реальностью: он был уверен, что Милош получил хорошие новости, но тогда б у него не было такого застывшего взгляда, плотно сжатых губ… Да и письмецо короткое, на одной страничке, что там можно столько раз читать? Арман забеспокоился, в нём волной поднималась тревога. Хартманн всё-таки ударил, но в кого он попал? Что произошло?

Адель или Лотта, третьего не дано. Допустим, сестру Хартманн придерживал на крайний случай, а вот Шарлотта последний раз была в горах, с другими ведьмами… Она могла вернуться прямиком в ловушку. Арман изо всех сил надеялся, что она жива, но отчего-то воображение рисовало самые ужасные картины.

– Господин посол, – подошёл сержант Нейман. – Позвольте выразить вам…

Он что-то выражал, Арман не слушал. Поблагодарил, кивнул, и сержант Нейман ушёл. Слава Прусскому королевству, мрачно подумал Арман. Все его мысли занимала беда, случившаяся неизвестно где, неизвестно с кем… и неизвестно когда. Может, подойти и спросить? Ведь Хартманн, живший в замке Эльц, выстроил неплохие приятельские отношения со своим стражником – вряд ли подобная вежливость вызовет вопросы хотя бы и у Готфрида, соглядатая, подпиравшего стену в другом конце зала.

Арман не смог ничего решить и снова перевёл взгляд на Милоша. В следующий миг ему показалось, что кто-то невидимый мнёт и крошит его сердце на мелкие кусочки: Милош всё так же смотрел на письмо, и по его щекам катились слёзы. Арман никогда не думал, что наблюдать за чьим-то горем и не быть способным помочь – настолько тяжело, но сейчас он не имел ни малейшей возможности что-то сделать, спросить, сказать… и отвести глаза. Милошу, похоже, было всё равно, смотрит на него кто-то или нет; он повертел в руках злосчастную бумажку, подался поближе к огню, будто ища в ней скрытые знаки, ничего не обнаружил. Потом низко опустил голову, прижав кулак к губам, и Арман отчётливо видел, как содрогаются его плечи.

Всё, что он мог сделать – не привлекать лишнего внимания, поэтому Арман-Хартманн отвернулся, с удвоенной силой заинтересовавшись настенным гобеленом. Помимо того, что у него разрывалось от ужаса и жалости сердце, в голове одно за другим зрели страшные предположения. На свете было не так уж много людей, за которых Милош переживал бы настолько сильно, и все они сейчас должны быть дома, в безопасности. Если бы что-то случилось с пани Эльжбетой, Корнелем, девочками, знал бы и пан Михаил, но он беспечно болтает с кем-то у окна… Не может быть! Арман до боли сжал зубы. Наверняка умерла пани бабушка. Она была стара, Хартманну ничего не стоит обставить всё как несчастный случай, как совпадение. Умершая во сне старушка, что может быть проще?

Взрыв смеха со стороны окна довёл Армана до короткого, но ощутимого приступа бешенства. Потом он снова впал в отчаяние. Пан Михаил ничего не знает, ему не могли не сообщить о смерти тёщи, письмо получил Милош…

« Это сюрприз. Поверьте мне, вы очень удивитесь!»

Догадка, на этот раз единственно верная, ударила Армана по голове невидимым молотом. Вот о ком он не подумал. Эва. Хартманн знал не хуже прочих, что у Милоша была невеста, а затем и жена, даже если нет – Прага гуляла слишком долго и слишком громко. Кем надо быть, чтобы походя разрушить молодую счастливую семью, лишь бы добиться покорности другого человека? Арман зажмурился и потёр переносицу. Мысль о том, что всё это случилось из-за его медлительности, вбивала в сердце очередной ржавый гвоздь.

Пока он страдал, обстановка в комнате немного изменилась. Милош резко поднялся и вышел, не обернувшись ни на кого, и обеспокоенный пан Михаил направился за ним. Скоро и он узнает о смерти Эвы…

– Роберт, – прогудел Свен, подходя к его креслу. Арман поднял на него взгляд, полный гнева, не скрывая своих чувств. Проклятое пламя, какой Роберт? Какой Свен? Почему он здесь, почему всё это происходит? – Я хотел сказать, что, возможно, был неправ…

– Возможно, – Арман улыбнулся одними губами, безупречно скопировав выражение лица прусского посла. Он в самом деле был зол – на него и на себя, на нависшего над ним Свена, на всех, кто имел хоть малейшее отношение к Роберту Хартманну.

Свен пошлёпал губами, как выброшенная на берег рыба, и отошёл, ничего не сказав. Боялся. Арману было всё равно: он заметил движение в тёмном коридоре и теперь наблюдал, чуть склонив голову. Шея быстро затекла, и он изменил позу, повернувшись всем корпусом к дверному проёму. Там, снаружи, о чём-то переговаривались пан Росицкий, Милош и Берингар. Лица не видны, слова не слышны…

Арман подумал, что он может сделать прямо сейчас. Ничего! Перестать беситься и лечь спать… Утром, утром всё решится. Гнусное, подлое убийство девушки, ни в чём не виноватой и даже не имевшей отношения к магии, придало ему сил сопротивляться. Пусть Арман никогда не загладит своей вины за это, пусть друзья возненавидят его, он сделает всё, чтобы Хартманн не получил книгу. Чтобы Хартманн получил по заслугам. Даже если придётся дать ему этой книгой по голове, Арману уже всё равно, он выполнит уговор – и отомстит ему за всё.

В помещение вернулся пан Росицкий, растерянный и очень грустный. Он только хотел сказать Небойше, что справится без сопровождения, но оставшиеся в комнате послы обратили на него внимание.

– Пан Михаил, что-то случилось? – окликнул его сэр Дерби. – Древний дух, да на вас лица нет!

– Да, но… вы не беспокойтесь, – попытался отбиться пан Михаил. Арман следил за ними из своего кресла. Хартманн не полез бы с утешениями, а с расспросами полезли другие.

– Как же так, – расстроился сэр Дерби. – Мы уже беспокоимся.

– Тяжёлые вещи должны звучать, чтобы становиться легче, – присоединилась Чайома. – Там твой сын. Что-то неладное под крышей дома?

– Нет, – ответил пан Михаил, и Арман почувствовал, как у него внутри всё скручивается. Эва жила в другом доме, хотя Чайома имела в виду семью, её легко понять превратно.

В коридоре снова послышались голоса: кажется, Берингар и Милош о чём-то спорили. Потом они вошли в комнату, оказавшись под прицелами чужих взглядов. Арман, как и все, смотрел, пытаясь догадаться, что произошло; понять что-то по лицу Берингара, как всегда, было невозможно, а Милош с самым мрачным видом молча стоял рядом. Он немного успокоился, но выглядел очень подавленным. Странно, подумал Арман, у которого начинала болеть голова. Или НЕ странно. Все нападения Хартманна легко принять за несчастный случай, вряд ли Милошу пришло в голову, что он может отомстить… иначе бы он уже стрелял. В кого угодно.

– И всё-таки это важно, – вполголоса говорил Берингар, явно заканчивая какую-то фразу. – Для всех.

– Как скажешь, – отозвался Милош, в его голосе боль смешивалась с непонятным раздражением.

– Вам решать, – сказал пан Михаил, с тревогой глядя на них обоих.

Арман не успел, не хотел и не мог вмешаться, и всё равно – в сотый раз – почувствовал себя предателем, оттого что не может разделить с ними их горе, хотя находится так близко.

– Впрочем, – пробормотал пан Михаил, – впрочем, всё равно все узнают… Так что какая разница…

– Какая разница, – глухо повторил Милош. – Ну да.

– Дамы и господа, мы действительно получили дурные вести, – заговорил Берингар, будто продолжая играть роль глашатая чужой воли. Письмо лежало у него в руке, словно так и должно быть. Послы и стражники слушали внимательно, настороженно, боясь беды. – Скончался Арман Гёльди, наш друг и один из тех, чьё имя записано на первых страницах книги…

Над головой Армана сомкнулась тёмная вода. Он слушал сообщение о собственной смерти и не мог поверить ни ушам, ни глазам, ни разуму. «Скончался Арман Гёльди, наш друг и один из тех…» Хартманн умел удивлять, так же как водить за нос на протяжении долгих лет. Берингар говорил о великой потере, о попытках лечения, о чахотке. Арман бы отдал всё на свете, чтобы понять, о чём он сейчас думает.

И всё же расчёт прусского посла оказался невероятен, он превзошёл самого себя. Смерть Адель стала бы концом, смерть кого угодно другого пробудила бы в Армане ненависть, гнев, желание отомстить – так и вышло, пока он думал об Эве, – потому что ради других он был способен на многое, а ради себя? Теперь он чувствовал только опустошение, тяжесть, словно лежал камнем на самом дне. Скончался Арман Гёльди. У него была чахотка… Увы, наши знахари не безупречны, как и людские… Так получилось, так получилось, так получилось…

Он не может вмешаться прямо сейчас, не поставив под угрозу чужие жизни. А чем дольше он будет тянуть, тем сложнее будет возвращение в мир живых.

– Мне жаль, и я соболезную вашей утрате, – донёсся голос мадам дю Белле. Арман знал, что она врёт, и не понимал зачем. – Простите мои жестокие слова, и всё же… уверены ли вы в подлинности письма? Я не хочу показаться грубой, но последнее время ошибки так часты, да и молодой Гёльди не производил впечатления умирающего.

– Вообще-то производил, – буркнул Хольцер, которому явно было неловко.

– Да, это так, – завздыхал пан Росицкий, не зная, куда деть руки. – Мы ещё на балу за него переживали, да и прежде…

– В самом деле. Наверное, молодой человек не хотел никого беспокоить…

– Да, я знал его, наверняка…

– Бедная его сестра!

– Ничего, она теперь в хороших руках.

– «Ничего»? Сердца у вас нет, старый вы пень!

Арман даже не разбирал, какие реплики кому принадлежат. Ему до дрожи в руках хотелось взглянуть на письмо, узнать подробности, но он всё не находил достойного предлога – слишком тяжёлым осталось впечатление, слишком быстро всё переменилось. Эва в порядке, она даже не была под ударом, вообще никто не был, кроме него самого… Милош по-настоящему угнетён, вот Беру как будто всё равно, а ведь казалось, что он немного оттаял… Или знает правду? Арман ухватился за мысль о том, что Берингар раскрыл его. Ведь тогда всё сходится, и в коридоре они беседовали именно об этом. Нет, вряд ли: непохоже, чтобы правду знал пан Михаил, в состоянии сильного расстройства он совсем не умеет притворяться.

Снова упомянули Адель. Если кто-нибудь сообщит сестре, она сойдёт с ума от горя или гнева, но кто? Берингар наверняка не позволит до выяснения обстоятельств.

К той же мысли пришли и другие.

– Мне кажется, в этом есть смысл, – говорил пан Росицкий, украдкой промокая глаза. Арман не выдержал этого зрелища и отвёл взгляд. – Я о том, что следует проверить… да и в любом случае, мы ведь должны будем… попрощаться с ним.

Кто-то забубнил о заразной болезни, кто-то – о дальности санаториев. У Армана всё плыло перед глазами, и он из последних сил заставил себя сфокусироваться на коленях пана Михаила, стоявшего напротив. В первый раз за всё предприятие он настолько не знал, что делать.

Теперь он точно поспешит, чтобы как можно скорее дать своим знать, что жив. И вряд ли будет тратить время на новые интриги с книгой – просто отдаст её Хартманну и убежит… так? На этом строился расчёт посла? Арман до боли сжал зубы: он понимал, что вряд ли найдёт в себе мужество пойти наперекор этому плану, бросит друзей в неведении и никак не даст о себе знать, как только всё закончится. Хартманн слишком хорошо изучил его, изучил их всех…

– Берингар говорил, что посещал какие-то санатории, – безразлично сообщил Милош. – Полагаю, этого адреса в списке не было.

Берингар отмолчался, делая вид, что перечитывает письмо. Арман поднял на него глаза: он не знал, что Бер искал его, но это открывает новые надежды. Знал ли Хартманн? Вполне вероятно, но тогда они всё ещё пляшут под его дудку.

– Не было, но я знаю, где это, – сказал Берингар, решившись на что-то. Настойчивый взгляд посла от Пруссии он игнорировал, хотя секунду назад Арман был уверен, что на него смотрят. Игра света, ложная надежда? Сердце забилось быстро и неровно. – Мне и самому хотелось бы убедиться, что это не обман. Если я не ошибаюсь, данное заведение находится недалеко от Лукки. Господин Моретти…

– Да? – отозвался звездочёт Чезаре, невольно затесавшийся в компанию сочувствующих. Вряд ли он вообще знал, кто такой Арман Гёльди, просто не успел вовремя уйти спать. – Да-да. Если вам нужен ключ, я с радостью предоставлю, но только придётся добираться от моего дома…

– Сколько часов?

– Два-три, может, три с половиной. Обратно вы вернётесь сами, но пути короче в ту сторону я не знаю…

– Ничего страшного, – успокоил его Берингар. Арман не мог поверить в такую выдержку и всё больше убеждался в том, что Бер что-то знает или просто не верит письму. Неужели Хартманн указал адрес настоящей лечебницы? Этот человек рисковал всем на свете, кроме собственной шкуры. – Спасибо за ключ, господин Моретти. К утру я буду здесь.

– Мы уже ничего не изменим, – пробормотал пан Росицкий. – Ты бы ночью не ездил…

– Ничего страшного, – повторил Берингар, он уже застёгивал дорожный плащ. – Это важно.

– Мне стоит пойти с тобой, – неожиданно сказал Милош. Арман наблюдал за ними и подумал, что сам бы такого взгляда не вынес, но Берингар только мягко отстранил его за плечо:

– Не стоит. Я только проверю, не случилось ли ошибки. Не думай, что с твоей стороны это предательство…

А ведь там нет тела. Арман отлично знал, что он сидит здесь, пока Роберт Хартманн сидит в Берлине, а в Лукке, или как там, никого и в помине нет! И всё же он не мог быть уверен до конца. Насколько далеко зашёл посол, насколько хорошо он блефует? Если там подмена, Берингар распознает её без всякого труда. Если там засада… лучше не думать об этом. Нет, устранять их обоих Хартманн не стал бы, но на что он рассчитывает?

В этих тягостных раздумьях Арман провёл следующие несколько часов. Как и половина присутствующих, он не пошёл спать, остался в пятиугольной комнате бдеть и слушать рёв метели. Кто-то сплетничал по углам, но в основном все молчали, подавленные новостями. Дело в том, что Арман Гёльди умер вторым после писаря Арманьяка, вторым из тех, кто имел непосредственное отношение к книге чародеяний. И это напугало многих – это, а не смерть малознакомого человека.

– Стало страшнее, не находите? – вполголоса осведомился сэр Дерби, проходя мимо Армана. – Мы ещё нос воротили, сомневались, а ведь кто-то правда точит зуб на тех, кто повязан с книгой. Не нравится мне это. Роберт, если вы после такого откажетесь, я ни за что не назову вас трусом.

Поскольку было почти тихо, их слышали все – и другие послы, и мрачные, сверкающие глазами стражники, и сидящие в дальнем углу Росицкие. Арман поднял голову на Джеймса Дерби и устало улыбнулся:

– Не беспокойтесь, Джеймс. Вам и не придётся.

О, если бы они знали, что человек, кому этот «зуб» принадлежал, сидит прямо среди них! Точнее, в Берлине, но они-то не подозревают… Нет, Арман не мог ответить иначе: сам он ни за что не отступит, не отступил бы и Хартманн, тот Хартманн, которого он играет, Хартманн-герой и любимец старших магов, который вознамерился взять на себя тяжкую ношу любой ценой, расплачиваясь за смерть сына.

Забавно, Джеймс не усомнился в том, что произошло убийство. Не усомнилась и мадам дю Белле – открыто, ведь на сей раз обошлось без её участия. Что думает пан Росицкий, Арман так и не понял, но тот сидел с сыном далеко и говорил очень тихо. Потом к чехам подошла Чайома и загородила обзор.

Из этого состава Берингара дождались почти все, но не все знали, когда он пришёл. Арман за весь вечер не вставал ни разу, принимая поздравления и советы из одного и того же кресла; после полуночи ему ужасно захотелось спать, да и голова гудела, но он никак не мог уйти, не дождавшись новостей. Наверняка старейшины опять отложат завтрашнее действо, тут много кто не спал… Так, Арман находился в кресле, повёрнутом в сторону двери, и он первым увидел Берингара – следопыт вышел из другой двери в том же коридоре и, сделав несколько бесшумных шагов, остановился напротив пятиугольной комнаты.

Их разделяло шагов десять. Высокую тонкую фигуру выделяла полоса света, лившаяся из комнаты. Арман видел, что Берингар смотрит на него и ждёт – чего? Наверняка следопыт действительно смотался в Лукку, он держал плащ перекинутым через руку, на плечах не было снега, в руке – ключ Чезаре Моретти. Если так, он знал, что там нет никакого трупа Армана Гёльди. Если нет, знал тем более и даже не ходил проверять. Берингар убедился, что поймал взгляд посла, и слегка изменил выражение лица. Теперь оно было вопросительным: приподнятые брови, наклон головы…

Неозвученный вопрос разночтений не предполагал. Следопыт ходил проверять, жив ли Арман Гёльди, правдиво ли письмо. «Да или нет?» Ответ зависит от человека в кресле у камина, кем бы он ни был.

Арман едва не задохнулся от избытка чувств, но вовремя взял себя в руки: он всё ещё не он, нельзя так бурно реагировать. Бер всё знает! Что важнее, он готов подыграть и спрашивает его совета, уверенный, что всё под контролем.

Выбор был поистине мучителен. Скажи Арман «нет», и Берингар расскажет правду, и после такого вывести на чистую воду настоящего Хартманна не составит особого труда – но Хартманн узнает обо всём незамедлительно, а ночью люди имеют обыкновение спать. Не все из них проснутся.

Арман-Хартманн посмотрел на Берингара и медленно кивнул, давая положительный ответ. Да. Он мёртв. Он умер от чахотки, письмо не подложное, Берингар – свидетель, он лучший нюхач и не может обознаться. Всё так, как хотел господин посол; всё так, как хотел Арман, чтобы пострадало как можно меньше людей. Себя он, конечно, не учёл.

Отчего-то в груди заболело ещё сильней.

Берингар вошёл в комнату, как только получил ответ, и от звука его шагов многие подскочили. Он бегло осмотрел помещение, задержал взгляд на Милоше и пане Михаиле, помолчал… Теперь свет не падал на его лицо, а вот голос звучал убедительно – устало и скорбно.

– Мне жаль, но это правда. Я его видел, ошибки быть не может. Арман в самом деле мёртв…