Книга чародеяний

XX.

«Когда дети заснут, Оле-Лукойе присаживается к ним на постель. Одет он чудесно: на нем шелковый кафтан, только нельзя сказать, какого цвета, — он отливает то голубым, то зеленым, то красным, смотря по тому, в какую сторону повернется Оле. Под мышками у него по зонтику: один с картинками — его он раскрывает над хорошими детьми, и тогда им всю ночь снятся волшебные сказки, другой совсем простой, гладкий, — его он раскрывает над нехорошими детьми: ну, они и спят всю ночь как убитые, и поутру оказывается, что они ровно ничего не видали во сне!»

Ганс Христиан Андерсен, «Оле-Лукойе».

***

За столом звякали приборы, булькали напитки, шуршали салфетки. Старшие маги, представители своих стран или общин, наслаждались отменной хозяйской кухней, вдоль стен и по углам в тени стояли стражники – их покормили чуть раньше в перерыве, заодно снабдив дополнительными инструкциями. Никому не запрещали стоять и у окна, поэтому Арман был вынужден любоваться на огромную фигуру, возвышавшуюся между сидевшим строго напротив сэром Дерби и стеной снега. То, что где-то за его собственной спиной был Милош, едва ли придавало сил: друг ведь не знал, кого вызвался охранять…

Первое обращение прошло гладко, а на второй раз, когда потребовалось вновь умываться и идти в общество, Армана скрутила тревога. Одно дело – разово превратиться в кого-то и провернуть трюк-другой от его лица, совсем другое – возвращаться… Возвращаться раз за разом, он ведь только начал. Вкуса еды Арман почти не чувствовал, впрочем, он ел совсем немного: хорошим аппетитом Хартманн не отличался. Кусок в горло не лез, а какой лез, казался то пересоленным, то пресным.

– Не пора ли нам перейти к делу, друзья? – обратился ко всем Джеймс Дерби своим тонким голосом. Он поневоле поглядел на Хартманна, и Арман вежливо улыбнулся – с англичанином следует поддерживать ровные отношения.

– Пожалуй, – спохватился пан Росицкий и рассеянным жестом, как будто отгоняя муху, зажёг пламя на пустовавших подсвечниках. Остальные маги, преимущественно мужчины, вытаращились на него, сам пан Михаил ничего не заметил – после стольких лет возле дражайшей супруги для него это были мелочи. – Мне кажется, нами овладело какое-то легкомыслие. Стоит серьёзнее относиться к…

– Когда овладело, сейчас или в начале? – Хольцер грохнул на стол старинного вида кубок, расплескав по столу разбавленное вино. Старое лицо побагровело то ли от злости, то ли от выпитого. – Тогда я и спрошу первым! Уважаемые старейшины знали, что у нас получится не походный дневник, а неуправляемая… – он запнулся, подбирая слово поприличней. – Не поддающаяся контролю вещь?

В другом конце стола, вдалеке от камина, сидели сами старейшины: не все, насколько сосчитал Арман, но многие. С ними был и Берингар, которого старцы в капюшонах то ли опекали, то ли, напротив, выставляли в качестве глашатая своей воли. Со стороны их отношения были непонятны, и Арман пока не стал гадать – в конце концов, Хартманна это заинтересовало бы в последнюю очередь, а его собственное мнение сейчас не имеет силы.

– Рано говорить о том, что книга не поддаётся контролю, – ответил Берингар за всех. – Совместными усилиями был достигнут именно контроль над писарем и над книгой. Это возможно.

– Чары не вечны. Они выдыхаются, и контроль – вместе с ним.

– Никто не вечен, и всё же это не повод сидеть сложа руки и ждать конца. Герр Хольцер, позвольте мне напомнить, что прежде вам очень нравилась идея…

– Прежде всё казалось другим, – возмутился Эрнест. Глаза Берингара сверкнули, но голос оставался бесстрастным:

– Мы должны нести ответственность за принятые решения.

– Вот именно, – грохнул датчанин. Его звали Свен, и он был дальним родственником Роберта Хартманна по матери. Хольцер притих, то ли осознав свою глупость, то ли – что более вероятно – испугавшись. – Мне понравилось, что сказал этот молодой сержант сегодня днём. Если будущее пугает, надо смотреть хотя бы в настоящее, но никак не назад.

– Капрал, – вполголоса поправил Берингар. Арману показалось, что он силой удерживает себя от другой поправки – слова о настоящем всё-таки принадлежали старейшинам, но время хихикать над этим не самое подходящее.

– В самом деле? – удивился Свен. – Извините. В любом случае, давайте-ка пройдёмся ещё раз, какой у нас расклад.

– Не помешает разложить всё по полочкам, – согласилась Вивиан дю Белле и слегка повернула голову к Арману. Хартманн так и сказал: «вы поймёте, когда стоит вмешаться». Неужели это настолько просто?

Арман уже заметил, что многие на него смотрят, но спешить не стал. Он немного поболтал вино в кубке, рассеянно отпил, поставил на краешек стола и скользнул взглядом по сидевшему напротив сэру Дерби; потом, словно очнувшись, обратил внимание на чужие взгляды. И улыбнулся.

– Вы совершенно правы, Вивиан. Несомненно, господин Клозе донёс всё очень подробно и доступно, – Арман-Хартманн слегка остудил голос: неважно, что думает он сам, последняя встреча этих двоих прошла отнюдь не гладко. – Однако сама суть того, о чём он говорил, довольна сложна, и никто в этом не виноват. Итак, что мы с вами имеем? Сильный артефакт, причём сила его пока колеблется; источник знаний, которые нам пока не нужны, но пригодятся после так называемой «смерти магии»; наконец, яблоко раздора между нами… Да, – протянул он и ненадолго замолчал. – Сложная нам с вами выпала роль. Однако в том, что колдовское сообщество и в этот раз найдёт выход, я нисколько не сомневаюсь.

– Вы сказали «пока колеблется», Роберт. Значит ли это, что есть надежда на какой-то… – Свен пожевал губами. – На какую-то стабильность в поведении книги?

– Полагаю, что да, – спокойно ответил Арман, почти дословно цитируя самого Хартманна. К счастью, он и сам понимал, о чём говорит посол: на том же подсознательном уровне, как понимал магию и, как ему казалось, саму книгу. – Видите ли, наша с вами книжица ещё не успокоилась. Все присутствующие – достаточно опытные маги, чтобы понимать суть таких вещей, как магические колебания, неустойчивость чар, не буду перечислять… И то, что рядом опять оказалось большое количество колдунов, вряд ли пошло ей на пользу. Пока.

– А в будущем это не будет иметь значения, поскольку магия как таковая исчезнет? – пан Михаил схватывал на лету.

– Именно так. Поправьте меня, если я ошибаюсь.

– Нет нужды, – проскрипел кто-то из старейшин. – Продолжайте, Роберт. Вы всегда были хорошим теоретиком.

Теоретиком, не практиком. Арман снова занялся питьём, спешно выбирая из ряда открывшихся возможностей – ему казалось, он придумал, как завладеть книгой прямо сейчас, но в первый же вечер это исключено. Одна идея, вторая, третья… Нельзя увлекаться. Каждую нужно взвесить раз пять.

– Главное я, собственно, сказал, – пожал плечами он. – Думаю, мы с вами сдвинемся с мёртвой точки, если будем задавать… правильные вопросы.

Многие покивали головами, соглашаясь с Хартманном. Подала голос мадам дю Белле:

– Я считаю, что прежде всего стоит сосредоточиться на вопросе владения, дамы и господа. Кому-то предстоит сберечь эту вещь до конца магии, и, признаться, я пока не вижу ответа.

– А это, дорогая Вивиан, всего лишь продолжение предыдущего вопроса о свойствах книги, – безмятежно продолжил Арман. Ему самому было боязно упустить нить и запутаться в умном разговоре, то же чувствовали и другие, судя по напряжённым, сосредоточенным лицам. – Кому-то предстоит. Кому? Как мы видим, книга чутко отзывается на большое скопление магии, так как сама является им же. Значит, нет речи о том, чтобы хранить её в месте, подобном этому замку.

– Или в семье, где живут многие, – впервые пробасила Чайома. Её крупная тёмная фигура выделялась среди хрупких бледнокожих стариков, и всё же вблизи она оказалась старше, чем прежде думалось Арману: по смуглому лицу разбегалась сеть глубоких морщин. – Или в семье, где живут сильные. Правильно ли я говорю?

– Правильно! – воскликнул пан Росицкий и от волнения уронил вилку. – Это и я хотел вам сказать, не дай древний дух, вам бы пришло в голову… нет, конечно же, я и не желал просить каких-то привилегий для моей семьи – мы вовсе не стремимся…

– Конечно, вы не стремитесь, – успокоила его Чайома. – Все, кто присутствует, знают это.

– Мало знать, – почему-то грустно вздохнул тот, но продолжать не стал. Арман понял, что пора увести пана Михаила в сторону от предательств и убийств: как человек, близкий команде Берингара, он-то как раз ни о чём не забывал.

– Согласен с вами, пан Михаил, и рад слышать, что вы по-прежнему умилительно нетщеславны, – в ответ на мягкую шутку Хартманна снова раздались смешки. Пан Росицкий хихикнул как будто с облегчением. – Однако есть и обратная сторона вопроса: стоит ли доверять книгу кому-то слабому? Уж простите за откровенность, не все из нас умеют… зажигать свечи.

– А вот тут лукавите, – вежливо возразил сэр Дерби. – Книга чародеяний после конца времён… конца наших времён, я имею в виду… будет принадлежать людям, а люди – в том смысле, какой несёт это слово среди нас – слабы.

– В ту пору изменится и характер книги, как уже догадался пан Михаил, – парировал Арман. – Люди будут владеть ею, как реликвией, как обычным, пусть и не лишённым ценности, предметом. Пока речь идёт о том, как сохранить книгу до этого момента, и мы с вами вынуждены выбирать между силой и слабостью: первая небезопасна сама по себе, как бы она ни была честна, вторая вряд ли войдёт в резонанс с артефактом, но сможет ли защитить его от недоброжелателей?

– Хранить в «слабом» месте, а охрану приглашать извне? – предположила Вивиан. – Как мы делали до этого момента, вы помните? Господа старейшины, чем вам не угодил такой вариант?

– Много чем, – буркнул Мерлин и кивком указал на Берингара. Тот немедленно отозвался:

– До этого момента книга находилась в ведении совета старейшин, а они тоже по озвученным причинам не могут собираться в одном месте надолго. Раньше в этом просто не было нужды. Что касается приходящей охраны, уведомляю вас, что это было неудобно… откровенно говоря, всем. Старшие маги вынуждены отрываться от повседневных дел, чтобы отбыть свою смену, что до военных колдунов, их и вовсе отзывали с основной службы.

– Как сейчас, – намекнула мадам дю Белле, красноречиво оглядев застывших стражников.

– Общечародейское собрание – стандартная ситуация, для которой предусмотрено и время, и место, и заранее известно, каких усилий она потребует, – поправил Берингар. – Вызовы на охрану артефакта, потенциально опасного, превышают полномочия и нарушают права многих.

На эти слова недовольно заворчал Хольцер, но его перебил англичанин:

– Получается, тот, кто вызовется хранить книгу у себя, должен быть ещё и достаточно смел.

– Смелость – отличное качество, спору нет, но в подобном деле большую ценность имеет хладнокровие. В первую очередь, этот человек или группа людей должны хорошо владеть собой, – сказал Берингар. Арман почти физически ощутил, как Бер пожалел о своих словах, едва осознав их смысл; остальные были готовы тактично промолчать, но, к сожалению, Арман оставался Хартманном.

– Не намекаете ли вы, – со сдержанной неприязнью произнёс он, – на свою фамилию, молодой человек? Боевые колдуны славятся своей выдержкой… – «ага, особенно Росицкие», пронеслось в голове Армана, – …достаточно сильны и умеют держать в узде как своё, так и чужое могущество. К любопытной мысли вы нас подвели.

Берингар дослушал справедливое возражение и ответил со всем спокойствием:

– Признаю, что это прозвучало так, однако нет. Мой отец всё ещё под стражей, так как его подозревают в злодеяниях против самой идеи книги; об этом не может идти речи.

– А вот вы могли бы, – оживился сэр Дерби. – Именно вы, Берингар. Я полагаю, совет старейшин доверяет вам?

Совет одобрительно закивал. Арман не мог поверить им до конца после всего, что было, но приблизить потенциально опасного человека – вполне в духе старейшин: прежде они велели присматривать за Адель, теперь они же держат при себе сына подозреваемого. С другой стороны, старейшины казались лояльнее и миролюбивее всяческих послов, а с Бером Арман не общался целый месяц, месяц усиленной подготовки собрания… Наверняка что-то изменилось и для почтенных старцев, и для самого Бернигара.

– Это так, и я признателен совету за такую честь, – Берингар говорил медленно, осторожно подбирая слова, и Арман знал, почему. – Также мне нравится мысль о хранящей семье, однако ни для кого не секрет, что моей супругой стала Адель Гёльди. Я могу подтвердить тысячу раз, что, несмотря на некогда необузданную силу этой ведьмы, с книгой чародеяний у неё проблем не возникало, но хватит ли моего поручительства по столь щекотливому вопросу? Полагаю, что нет.

– Вы слишком уж полагаетесь на общественное мнение, – с отеческим укором сказал ему сэр Дерби. – А я думаю, вы достойны, пусть и молоды.

Кто-то выразил явное согласие, кто-то воздержался. Хольцер, колеблясь, обернулся на Хартманна, а сам Арман поджал губы и уставился в огонь. После ссоры и взаимных подозрений прусский посол никак не мог поддержать Берингара. В то, что сэр Дерби говорит искренне, верилось с трудом: у англичанина всегда имелся свой резон.

– А я так не думаю, – спокойно ответил Бер. Арман отметил, с каким жадным вниманием за ним следят некоторые из стражников – вероятнее всего, однополчане или просто старые знакомые. – Однако мы собрались не для того, чтобы обсуждать мои достоинства и недостатки. Нам стоит прежде определить те качества, которыми должен обладать будущий владелец книги, а потом найти среди нас такого человека, или группу, или семью.

– Логично, – успокоился пан Росицкий: ему тоже не понравилось, как разговор соскользнул на Бера и Адель. – Друзья мои, это самый прямой путь. Семья, в которой артефакт будет храниться и передаваться из поколения в поколение – как вам всё же такое?

– Не очень с учётом всего остального, – рубанул с плеча датчанин Свен. – Пан Михаил, я вас глубоко уважаю, но как вы себе это представляете? Кто добровольно признает свою слабость, слабость всей фамилии, даже если это нужно для того, чтобы уменьшить вред?

– А знаете, Свен, таких людей больше, чем вам кажется, – негромко произнёс Арман-Хартманн. Все прислушались. Он по-прежнему смотрел в огонь, в задумчивости соединив кончики пальцев. – Ведь помимо силы и слабости, тоже, к слову, весьма спорных понятий, есть ум и совесть, честь и воля. Не скрою, последнее время у нас с господином Клозе были некоторые разногласия, но сейчас он и есть образец честного отношения к себе, при этом не лишённого достоинства.

Берингар, к счастью, воздержался от благодарной речи, просто слегка наклонил голову. Арман гадал, как ему удался этот намёк. Хартманн не должен скромничать, как и откровенно предлагать свою кандидатуру; о том, что он не силён как колдун, известно достаточно широко… в здешнем узком кругу, где мало кто мог похвастать отменным могуществом – иначе бы они не сидели в послах. Как и говорил Роберт, как только они осознают это, начнётся битва характеров и интересов, вовсе не магии.

– Не согласен, Роб. Тогда сейчас все начнут намеренно скромничать и преуменьшать свои сильные стороны, чтобы получить такую честь!

– Мы все знаем друг друга, как облупленных, мой дорогой Свен. Как может пан Росицкий скрыть могущество своей супруги? Как может Эрнест – прости, дружище, – сделать вид, будто все колдуньи в его семье славятся густыми волосами? – Все приняли эту реплику спокойно, даже Хольцер. Арман досадливо поморщился: – И да, пока мы говорим по делу, я бы предпочёл обращение по полному имени.

Свен извинился и притих, угрюмо и задумчиво глядя перед собой. Остальные молчали. Оно и верно: Свена стоило поставить на место, почему-то он всю жизнь считал, что родственные связи превыше дела… Чушь! Не так уж они близки. Конечно, по линии Ларсенов люди рождались куда более простые и сердечные, но это вовсе не значит, что надо фамильярничать здесь и сейчас.

Арман зажмурился и потёр переносицу. Он так крепко настроился на прошлое, мысли и привычки Хартманна, что это размышление было для него сродни неподдельному воспоминанию.

– Роберт, – осенило пана Михаила. – А вы? Раз уж мы так откровенны друг с другом…

– Продолжайте, – подбодрил его Арман, изобразив лёгкое удивление и интерес. Взгляды присутствующих прыгали от одного к другому.

– Что ж… – пан Михаил снова занервничал, но ничего не уронил и не поджёг, только поправил пенсне. – Разве вы сами не являетесь образцом… не самого мощного колдовства, простите мне ваши же слова, но сильной воли и холодной головы? Уверен, в ваших руках книга была бы в безопасности.

Отдалённое ликование, ликование ещё не наступившего будущего, затопило сердце Армана-Хартманна, однако вслух он с укором указал на очевидную ошибку:

– Премного благодарен за приятные слова, друг мой, но я всё-таки вдовец и… недавно потерял единственного наследника. Речь-то идёт о семье, не об одиноком хранителе.

Пан Михаил сильно расстроился и замолчал. Вмешалась мадам дю Белле:

– Многие из нас не имеют наследников, Роберт: и я, и Чайома, и Свен, и Чезаре… – Кудрявый звездочёт из Флоренции среагировал на своё имя, отставил тарелку с десертом и рассеянно покивал. – И я думаю, что это не такое уж препятствие. Конечно, семья – весьма удобный способ… организации жизни, скажем так, но ведь наследники могут быть не только кровными.

– И каждый раз выбирать себе достойного преемника? – осведомился Арман. – Гм-гм. Мне казалось, мы здесь пытаемся избавить себя от лишней мороки и таких вот собраний… О, простите, друзья мои – конечно, я счастлив вас видеть, но мало кто из нас этим утром не сетовал на то, что снова надо вставать и куда-то идти. Или я неправ?

Со смехом обстановка немного разрядилась. Арман задумался, не стоит ли прямо сейчас предложить им страну-владельца? Пожалуй, рано, и к этому господа послы должны прийти сами. О его патриотических настроениях знают все, кому надо, настаивать самому – дурной тон и слишком крупный риск, да и Хартманн требовал другой линии поведения.

– Мне нравится кандидатура молодого Клозе, – решительно повторил сэр Дерби. – Если Юрген и вправду виновен, во что я, кстати, слабо верю, опасность ликвидирована. Если же нет, мы рано или поздно выясним правду…

– Как же? – удивилась Вивиан, приложившая руку к нападениям и убийству писаря. – Мы ведь вовсе не заняты установлением истины.

– А смысл? – тихо спросил Арман, снова приковав к себе внимание. – Всё уже кончилось, друзья мои… Тех, кто умер, не вернёшь, а книга – вот она, у нас с вами.

– Помнится, угроза предательства тревожила души ваши, – вступила Чайома. – Тот, кто действует подло и умеет молчать, не просто так убил пишущего человека.

– Но с тех пор он больше ничего не сделал, – Арман-Хартманн выглядел удивлённым и, что важнее, слегка напуганным. Слегка, как будто пытался скрыть свой настоящий страх, а не выставить напоказ поддельный. – Только не говорите мне, что мы можем потерять кого-то ещё…

Он не собирался драматизировать, но сердце кольнуло именно в этот момент. С таким типом боли Арман ещё не совладал, поэтому не уследил за лицом, что вызвало несколько минут тревоги и суеты вокруг его особы.

– Ничего, ничего, – нетерпеливо отмахивался он, стараясь любой ценой избавиться от черноты перед глазами. Глубокие вдохи, кажется, помогали. – Не беспокойтесь.

А вот ему беспокоиться было о чём. Смысл давать книгу тому, кто, того и гляди, скоро помрёт? Мысль витала в воздухе, и её высказал Хольцер:

– Вас послушать, так нужен какой-то… сверхчеловек: не очень сильный и не очень слабый, не слишком старый и не слишком молодой, да чтоб семья была и наследников полон двор. Не слишком ли мы многого требуем?

– Тут звучала мысль о том, чтобы книгой чародеяний владели старшие маги определённой страны, – осторожно зашёл сэр Дерби. Арман улыбнулся через утихающую боль: от англичанина он ждал этого в первую очередь! Точнее, ждал Роберт Хартманн. – Мне кажется, это неплохой вариант, чтобы удовлетворить все наши капризы. У большинства крупных держав есть связи с миром людей, чтобы потом…

– А что же, дорогой Джеймс, делать некрупным? – мягко осведомился пан Михаил, с самым невинным видом протирая вилку салфеткой. – Кажется, мы с вами всегда ставили на первое место колдовское сообщество, а не внешние границы, столь ненадёжные и переменчивые.

– На мой взгляд, это условие становится всё труднее соблюдать, – деликатно сказал Джеймс. – Уверен, Роберт меня поддерживает.

– Поддерживает, – вяло отозвался Арман. Он слушал так внимательно, что изображать равнодушие было трудновато. – Да-да.

– Началось, – пробормотал звездочёт Чезаре. – Одни и те же, всегда одни и те же.

Маги промолчали – кто смущённо, кто тактично. На этом поле самыми сильными фигурами были послы от Англии, Франции и Пруссии, хотя и Хольцер, и молчаливый черноглазый турок тоже могли бы внести свою лепту, если бы меньше боялись своих колдовских коллег; Эрнест боялся точно, а турок был новичком, с чем им, конечно, крупно повезло. Повезло и с тем, что русский царь после войны с Наполеоном и внутренних восстаний всячески оберегал свой народ от «революционной заразы»: Хартманн говорил, что это рикошетом отразилось и на колдовском посольстве, которое они отправляли на запад всё реже и неохотнее, да и Третье отделение снова взялось за магов, принявши их за секту – прямо скажем, не без оснований.

– Кстати, – внезапно сказал Свен. – Если сложить два и два, старшие маги определённой страны – это по большей части мы и есть. Не упрощает ли нашу задачу?

– Усложняет, – сдержанно возразила Вивиан. – Как видите, некоторые полагают, будто мы воспользуемся преимуществом книги недобросовестно.

Завязался спор о том, служат ли маги людям, а люди – магам, кто решал исход всех известных войн, как сильно влияют придворные знахари и ясновидцы на позднюю политику Габсбургов… Именно то, от чего Хартманн просил Армана воздерживаться. Арман не стал встревать и принялся слушать, и, пусть он готовился к этому, не ожидал такого уровня сложности: господин посол с ним не нянчился, но делал всё, чтобы донести нужные события и даты в нужном ему свете, а здесь… здесь были люди, обсуждающие то, что им между собой и так отлично известно, и вылавливать тонкости из подобной беседы – это и рядом не стояло с «уроками» Роберта. Арман не был дураком и имел некоторую предрасположенность к интеллектуальным занятиям, но он находился в чужом теле, испытывал неудобства и боль, следил за происходящим с точки зрения оборотня, так что надежды понять, о чём речь, у него было крайне мало.

Больше всего поражала история мадам дю Белле. Именно Вивиан, посредственная ведьма и упрямейшая из людей, соединившая свои слабенькие способности в гипнотическом воздействии с дипломатическими приёмами и личной силой воли, провела колдовскую Францию через последние десятилетия нескончаемых потрясений. Общалась ли она напрямую с военными колдунами, поддерживала ли устремления сменяющихся императоров и королей или в первую очередь блюла интересы магов, Арман не знал, но он уяснил главное: это знали все остальные, и они уважали и боялись Вивиан дю Белле. О своём отношении Хартманн умолчал, а по его запискам складывалось двойственное впечатление – нечто среднее между извечным любопытством и… нет, не завистью, но каким-то похожим чувством, идущим от его собственного сердца далеко мимо Вивиан. Что-то, что и привело его сюда сегодня, с тоской заключил Арман.

Как бы то ни было, для Армана подобные вещи оставались за пределами понимания: ещё совсем недавно он разделял убеждения той части колдовского сообщества – напомним, что в ней состояло большинство, – которой не было дела до глобальной политики, а в качестве исключений принимал только присягу Берингара и капризы Милоша. Если б Хартманн не выбрал его, он бы так и оставался в приятном неведении.

– Уважаемые господа послы, – звонкий голос старейшины по имени Моргана заставил всех притихнуть, а Армана-Хартманна – встрепенуться. Оказывается, он немного сполз в кресле, начав клевать носом: этого молодой оборотень не предусмотрел. – На сегодня, пожалуй, хватит. За короткий срок было сказано многое, осталось ещё десять раз подумать…

И ведь она даже не шутила. Жаль, что не выйдет взять книгу с наскока – Роберт и сам был не против, но всё же с сожалением признал, что гораздо безопаснее ввязаться в привычную тягомотину. Для начала.

– В самом деле, давайте продолжим завтра, – согласился пан Росицкий, сладко потягиваясь. – Засиделись мы с вами! Слов много, а смысла…

– А смысла ещё больше, – продолжил сэр Дерби. – Да-а, друзья мои, эти дебаты затянутся надолго…

Другие, кого Арман не отметил особо, тоже что-то говорили. Они больше участвовали в позднем политическом споре, а не в решении вопроса книги, и это было на руку – меньше соперников, меньше выбора… Старейшины выходили первыми, сопровождаемые Берингаром, у дверей их подхватил отдельный отряд. Внизу кто-то оберегал книгу чародеяний. Арман остался сидеть, ожидая, пока выйдет хотя бы половина: ему не хотелось напрягать ногу раньше срока и толкаться на пороге зала.

Он наблюдал, как покидают стол старшие маги: они устало переговаривались друг с другом и шутили, что сегодня обойдутся без лишних разговоров. Это значило, что старая тёплая компания не будет собираться после ужина, а сразу пойдёт спать, и Арман был до жути рад это слышать – в этот вечер он устал не как оборотень, а как человек, в чьей голове было слишком много противоречивых мыслей. Хольцер попрощался с ним одним и злобно утопал в свои покои, за ним проследовал какой-то австриец. За Вивиан увивались сразу два француза, поэтому она не смогла перекинуться словечком с Робертом, хотя и очень хотела. Пан Михаил и Чайома ушли вместе, а итальянский звездочёт всё порывался идти на крышу, но его удерживали, как могли – окоченеет дуралей.

– Господин посол, – совсем рядом раздался голос Милоша, и Арману не пришлось притворяться, чтобы выронить от испуга трость. – Хотите или нет, а в столь поздний час я вас провожу в любом случае.

– Проклятое пламя, простите мне мою вульгарность, – пролепетал Арман. – Напрочь забыл, что вы там стоите!.. Так и с ума сойти можно…

– И вы простите, – отозвался Милош, старательно изобразив раскаяние. – Так мы идём или нет?

– Гм, – пробормотал оборотень и пощупал опухшие к вечеру запястья. То, что на пороге маячил Берингар, ему не очень нравилось. Должен был уже уйти, однако стоит, ждёт… и вряд ли своих молодцов в погонах. – Да, идёмте, пожалуй.

Он осторожно поднялся из-за стола. Тело возмутилось, но смиренно приняло этот ход. Что ж… осталось в обморок не хлопнуться. По словам Роберта, это случалось крайне редко и от сильного переутомления, от коего он себя старательно берёг, и всё же для прятавшегося в чужом теле Армана привычные мелочи превращались в череду испытаний.

– Чего это ваш приятель стену подпирает? – лёгким и дружелюбным тоном поинтересовался Арман, опираясь на трость и следуя к выходу бок о бок с Милошем.

– Не знаю, – пожал плечами Милош. Арман не успел присмотреться к нему как следует, а теперь друг оказался спиной к огню, и его лица почти не было видно. Слушал ли он собрание или махнул рукой? Думал ли так же, как его отец? – Давайте спросим.

Спрашивать не стали – Берингар сам обратился к ним. Точнее, к Хартманну. Скользнув ничего не выражающим взглядом по Милошу, он слегка понизил голос и задал вопрос, правда, на немецком.

Арман спокойно встретил его взгляд. Нельзя сказать, что он не понял ни единого слова – какой-то общий вопрос о книге, о том, что произошло сегодня внизу, но ответить не мог никак, не имел права. Подтянуть язык до совершенства за такой краткий срок было невозможно. К счастью, на такой случай у них с Хартманном оказалось больше всего заготовок – оба подумали об этой проблеме в первую очередь.

– Молодой человек, – сказал Арман, устало опустив веки и потом снова поглядев на Берингара. Надо же, какие у них теперь похожие глаза. – Должен сказать, до сего момента ваше воспитание казалось мне почти безупречным, как бы я ни относился к вам лично, и всё же… Обращаться ко мне на родном языке, пусть и нашем общем, в самом сердце колдовской общины – дурной тон. Неужели отец не говорил вам, что в такой обстановке стоит беседовать на латыни даже тет-а-тет? Быть может, вы ещё помните заветы своей матушки?

Арман понимал, что сейчас он стремительно падает в глазах Берингара и поднимается в глазах Милоша: первого не могло не задеть упоминание родителей, а второй был только рад тому, что кто-то пресёк этот ужасный немецкий. В самом деле, Бер едва заметно напрягся, как всегда делал, когда сдерживал злость, а Милош отвернулся, виновато пряча свою ухмылку: ему было жаль старших Клозе, но как же не среагировать на такую отповедь!

– Вы совершенно правы, господин посол, – бесстрастно произнёс Берингар, не опуская глаз. – С моей стороны это была грубая ошибка, не буду сочинять себе оправданий. И всё же, вы могли бы ответить, если это вас не затруднит.

Вот теперь напрягся Арман. Сам вопрос его не смутил – он его почти понял, а вот то, что Берингар так настаивает… Либо из принципа не хочет повторять на латыни, либо, что гораздо хуже, подозревает Хартманна в чём-то, что потребовало языковой проверки. А по лицу и не разберёшь.

– Всё, что касается книги, находится в ведении старейшин, – слабо улыбнулся Арман. – Здесь прозвучали громкие слова о том, что я, дескать, хороший теоретик. Что ж… пожалуй, но всё-таки рано давать ответы на такие вопросы. Как я уже говорил мадам дю Белле, время покажет.

Развитие! Проклятое пламя, в последний момент вспомнил, что это «развитие» или что-то похожее, про рост, про изменения во времени… Удачно ответил, это подойдёт. Арман со смешанным чувством поймал себя на том, что ждёт совета настоящего Роберта так, словно Берингар – их общий враг.

– Благодарю, господин посол. Я только хотел услышать подтверждение своих подозрений, – сказал Берингар. – Не смею вас больше задерживать.

Арман устало попрощался и вышел, вслед за ним выскочил Милош, видимо, не желавший задерживаться после такого. Последние слова Бера Арману-Хартманну не понравились, с другой стороны, он не мог почуять неладное так скоро: чужое тело – чужие сигналы, магических следов – никаких, все глубоко внутри, а для этого следопыту пришлось бы залезть ему в глотку. Не самое подобающее поведение для любимца старейшин. Личные вещи? Все принадлежат Хартманну. Конечно, Арман трогал их своими руками, спал на постели в своём облике, но в том, что никто не станет шарить по вещам гостей, не сомневался уже Роберт – они это обсуждали, когда возник вопрос со следами и прочим.

– Ах, – вдруг сказал Арман. – Простите, я задумался. Вы что-то сказали?

– Нет, это не я, – откликнулся Милош, пропуская его перед собой в узком переходе. – Сородич мой на лестнице болтал, эхо донесло.

– Ясно… – и он непритворно вздохнул, поморщившись от боли в груди. – Помнится, я сегодня был с вами незаслуженно резок. Не знаю, что тут сказать, кроме банальных извинений, но когда здоровье подводит, всё труднее следить за собой… Вам, друг мой, не понять, и я очень надеюсь, что этого вы не поймёте как можно дольше.

– Что вы, – кажется, Милоша приятно удивили его слова. То ли извинения не ждал, то ли пожелания долго здравствовать. – Я так и подумал.

В роли стражника он был непривычно немногословен. Пользуясь характером своего посла, Арман с любопытством уставился на Милоша: такая знакомая физиономия, круглая и беззаботная, только взгляд теперь чисто отцовский – пан Михаил смотрел так же, когда уже не косил под дурачка, но ещё не шёл в атаку.

На мгновение Арман перенёсся в прошлое, туда, где они сидели за столом с Берингаром, Милошем, его отцом и братом и болтали обо всяких мелочах. Как же он тогда был счастлив, сам того не понимая! И как ему потом смотреть им в глаза? Он же сейчас врёт этим людям, врёт им в лицо, а они ему верят. Он сам добивается, чтобы они ему верили.

– Давайте-ка передохнём, – пробормотал Арман и прислонился к стене. Нога болела, дышалось с трудом, но в целом терпимо. Милош послушно остановился рядом, уже не пытаясь предлагать свою помощь. – Скажите, как вам… как вам собрание? Вы ведь слушали?

– Слушал, – Милош зачем-то оглянулся через плечо, на стоявших дальше в коридоре французов. – Никогда не думал, что соглашусь в чём-либо с господином Хольцером, но настроения его всецело разделяю, хотя, конечно, идти на попятную теперь – ужасно глупо. Да и не получится.

– А вы сами не хотели бы завладеть книгой? – полюбопытствовал Арман. – Пан Михаил как будто не желает.

– Да он прямо об этом говорит. Нет, господин посол, никому из моей семьи это не нужно, – вежливо, но решительно сказал Милош. – Не знаю, как остальные, а я так просто не хочу. Не по мне эта затея.

– Но ведь вы участвовали в создании книги.

– Верно, я бы и повторил, но не более того. Подскажите, – в его голосе послышалась знакомая ирония, – простой охранник имеет право обсуждать с вами такие вопросы? Что-то я в нашей инструкции недопонял.

– Я не видел вашей инструкции, – хмыкнул Арман совершенно по-посольски, – но вы как минимум не простой охранник, а наследник Росицких.

– Младший, – машинально сказал Милош.

– Неважно. Более того, как вы могли заметить, остальные тоже стоят и слушают… Как пажи королевские, честное слово. Сначала наговорят якобы в кругу своих, а потом… – Арман рассеянно заморгал и осёкся, словно сболтнул лишнего. – Ладно. Пойдёмте, чуть-чуть осталось.

Требовалось сорвать на ком-нибудь злость, вызванную собственной вынужденной подлостью, и заодно кое-что проверить. Господа послы между собой придерживались старомодного придворного такта, и всё же сплетен никто не отменял, а некоторые из них даже пытались изобразить тесную дружбу… Очень удачно им по пути попался Свен, и Арман непринуждённо сказал ему:

– Доброй ночи, Свен. Приятных снов.

Дальний родич, обычно храбрый и краснощёкий, как-то дёрнулся и разом побледнел. Отлично, подумал Арман с несвойственным ему злорадством. Этот знает.

До красной двери он еле дотащился, но всё же нашёл в себе силы попрощаться если не вежливо, то хотя бы в духе Хартманна: это было самым главным. Больше всего на свете ему хотелось смотреть под ноги, но Хартманн постоянно ловил чужие взгляды, вот и Арману пришлось снова смотреть на Милоша – не своими глазами… В комнате было тихо и темно. На этот раз оборотень не стал давать себе поблажки и садиться, а сразу прошёл в туалетную комнату.

Разговор с Хартманном будет завтра, осталась свободная ночь – и очередной выход на сцену. Арман ощупал своё родное лицо, посмотрелся в зеркало, с трудом вспомнил, кто он такой, и торопливо отошёл. Не стоит сейчас об этом думать, он и так… Голова кружилась сильнее прежнего, а собственное тело не насытилось за ужином, поэтому его ещё подташнивало от голода. В следующий раз придётся что-то с этим придумать. Арман ещё немного побродил по комнате, затем усталость взяла верх, и он забрался в постель, сразу же закрыв глаза.

Он быстро уснул, и сны были расслабляюще пустыми.

***

Нам известно, что читатель не любит, когда его утомляют сторонними материями и вставками, не имеющими отношения к основным событиям. Однако часть того, что читал Арман Гёльди при подготовке к обращению, может показаться весьма любопытной, как сказал бы господин посол. Приведём отрывок из автобиографических мемуаров Роберта Хартманна, поскольку его вы точно не встретите в трудах Тацита или трактатах Макиавелли.

…родился я в году 1776-ом в городе Киль. Мать моя, в девичестве Уна Ларсен, происходила из датских крепостных. Крестьянам тогда (впрочем, как и в любое другое время) жилось несладко: попытка отмены сего устоя привела лишь к усилению его же, аресты и наказания касались едва ли не каждой семьи, вдобавок общество оставалось религиозным, что противно любому магу, и не терпящим просвещения, что противно любому человеку, обладающему хотя бы зачатком разума. Увы, не могу сказать такого о своей матери – к знанию она никогда не стремилась, читать так и не выучилась до конца дней своих, что не мешало ей рассказывать детям сказки, услышанные когда-то от своей бабки. Господские дети, разумеется, считали это сказками, как и многие другие, но не такие, как мы: для нас были в одной цене Йольский Вэттэ и боевые колдуны с заговорёнными пулями, кровожадные вальравны и стихийные ведьмы, домашние духи ниссе и слепые ясновидцы. Конечно, чудовищ вроде Вэттэ я в жизни не встречал, но верил в них безоговорочно; слишком многое сбылось.

Уна, моя мать, как колдунья неплохо управлялась со стихией воды. Качество это немало способствовало тому, что хозяева относились к ней мягче, чем к остальным: в тамошних землях, особливо на островах, присмирить шторм или заманить рыбу в порванные сети – умения в высшей степени полезные. Когда я услышал в детстве о силах своей матери, был уверен, что буду так же ловить рыбу или, может, водить целые корабли. Я ошибался. Дело было не в рыбе и не в кораблях, а в воде: живая вода, пусть и не без исключений, охотнее послушает женщину, чем мужчину. Моё разочарование не было бы так велико, если б не отец, но тогда я этого ещё не понимал.

Теперь об отце. Людвиг Хартманн был, разумеется, военным магом: если моя история попадёт в руки чтеца, знакомого не понаслышке с колдовским корпусом прусской армии, он и вовсе сочтёт это уточнение излишним. Разумеется, акцент в этом подразделении делается на ведении боевых действий с применением магии, что весьма ценил наш тогдашний король-солдат, достаточно беспринципный для подобных диковинок (если б он, правда, осваивал их быстрее, мы бы не понесли таких потерь на Рейне; впрочем, это уже дело его потомков). Но я отвлёкся: дисциплина была для всех одинаковой, и неважно, каким способом ты обращаешься с оружием, умеешь ли вынюхивать колдунов в стане врага.

Всё вышесказанное сполна объясняет и отцовский нрав, и его высокие требования к окружающим. Больше всего на свете Людвиг хотел сильного сына, сына-воина, сына, который нагонит и превзойдёт его самого (не знаю, как он себе это представлял: потомок, стоящий на голову выше, обычно ущемляет гордость живого предка). Не могу сказать, что это всё мои додумки, так как слышал лично и не раз отцовские пожелания. Как читатель уже может догадаться, он был мною недоволен.

Не смею судить, каким хорошим Людвиг был офицером или колдуном, но как человек – не будем даже заикаться о родительской роли – он провалился с треском, и в первую очередь я имею в виду ограниченность ума, не позволявшую ни понять, ни перестроиться. Что ему требовалось понять: ребёнок стихийной ведьмы и боевого колдуна вовсе не обязательно пойдёт по их стопам. Что ему требовалось перестроить в своей твердолобой голове: честно говоря, всё. Менять планы на ходу, соображать, приспособляться к ситуации этот человек был решительно неспособен: без приказа свыше он и шагу лишнего не сделал бы, артачился при виде мало-мальских изменений в обществе и хотел, чтобы всё шло так, как десять, двадцать лет назад. «Nicht raisonnieren» – любимая идеология Фридриха Вильгельма! [1] Не скрою, меня злит то, что я, сын своих родителей, в конце концов сам уразумел то, чего они никак не могли понять, но меня на это сподвигла – замкнутый круг! – та же злость и, вероятно, то, что читателю покажется обидой.

Отступление: я не уверен, что слова «злость», «обида» или «зависть» в полной мере описывают наши чувства. Обычно всё несколько глубже, к тому же, чувства имеют неприятную привычку переплетаться между собой, не давая при том времени разобрать путаницу. Боюсь, мне не хватит слов, чтобы грамотно подать столь тонкие материи, но это не самое главное – в конце концов, из биографий люди сами делают выводы, далеко не всегда соответствующие что реальности, что задумке писца.

Итак, вернёмся к моему детству. Оно не было таким уж горьким, как не было и радостным, но для меня не представляет особого интереса этот фон; можно пожалеть мальчишку, не угодившего своему отцу, можно позавидовать юноше, избалованному любовью матери и лишённому необходимости – благодаря им обоим – бежать от людей, скрываться от войны или прятать свой дар. Все потрясения нас миновали, и сам я нюхнул пороху довольно поздно (не жалею об этом: получить первые впечатления о войне в зрелом возрасте – это благо, возможность оценить её трезво и непредвзято). В мире магов к нам относились неплохо, люди не беспокоили, разве что мать тосковала без большой воды, но она выбрала следовать за Людвигом всюду. Могло ли быть так, что именно этот выбор стал причиной её смерти? Я думаю, что да. Изучение магии как науки было убито в зародыше нашей церковью, но это тема для иного разговора.

Как я уже упоминал, Уна знала много сказок. Сначала их слушали датские дети, потом мы с сестрой (девочка младше меня на несколько лет, её звали Клотильда). Перейду сразу к главному: к тому, что умел я сам и как это связано с рассказами матери. Так вышло, что мой дар раскрылся не сразу. Пули я заговаривал из рук вон плохо, магических следов не чуял, в хрустальных шарах видел только своё отражение, а из будущего мог разве что погоду предсказать, и то случайно (в основном то были шторма: полагаю, отголоски влияния матери). О стихийной магии не шло и речи. Отец чем дальше, тем больше злился и не раз говорил, что предпочёл бы иметь другого сына. Однажды я спросил его без задней мысли: «Ты хотел бы другого сына или чтобы я стал другим человеком?». Мне казалось важным подчеркнуть эту разницу. Людвиг, впрочем, никакой разницы не уловил и предпочёл ответ попроще – затрещину, чтоб не умничал.

Странно, но даже тогда я воспринял это хладнокровно и почти отстранённо. (Не желаю превращать своё прошлое в слезливую трагедию: отец поднимал на меня руку не чаще, а то и реже, чем такое случалось в иных семьях.) Я свято верил, что однажды проснусь кем-нибудь вроде лесного духа, или речного, или домашнего; больше всего меня тянуло заделаться водяным – казалось более вероятным, ну а та моя половина, что невольно впитывала чаяния отца, всерьёз помышляла отправиться на поле боя есть трупы врагов, чтобы стать сильным-пресильным, и вот тогда-то… Всё это чушь: дар либо есть, либо его нет. У меня был, так сказал какой-то нюхач-следопыт, выписанный Людвигом из Берлина. Вопрос лишь в том, когда я пойму и обнаружу.

Вопреки всем ожиданиям, для этого пришлось не проснуться, а погрузиться в сон.

Я имею в виду не «заснуть». Впервые, если говорить об осознанном действии, это произошло, когда я присматривал за больной сестрой: ничего серьёзного, обычная простуда, но мать становилась всё печальнее и тревожнее, и её тоска по морю выражалась в мелочах, разных незначительных капризах. Так я был вынужден сидеть подле кровати Тильды, читать ей сказки, развлекать её, в то время как мог бы учиться сам или пытаться колдовать… Само собой, это бесило меня, но я был терпеливым отроком и умел ждать: ждать, вот моё умение, думал я иногда с мрачной иронией, когда ещё и слов-то таких не знал – «мрачная ирония». И вот в один прекрасный день Тильда заснула, а я очутился в её сне.

Каким-то образом, чтобы не сказать «чудом», я сразу понял, что происходит. Я знал это так же хорошо, как знала мать, каким жестом ей усмирить волну, а каким – подманить прилив; я видел свои возможности так же ясно, как отец – полёт заговорённой пули. Тильда спала, а за её сон отвечал я.

«Робби, что ты здесь делаешь?» – спросила она.

«Я тебе снюсь», – сказал я, абсолютно уверенный, что это так.

«Правда? Вот здорово!..»

И далее – в том же духе. Она была счастлива, а я напряжённо размышлял, что же с этим теперь делать. На Клотильде Ларсен-Хартманн я оттачивал своё мастерство едва ли не каждую ночь: я учился показывать ей сны. Поначалу это были скучные воспоминания, но Тильде нравилось возвращаться в наш старый дом. Потом я поднаторел в управлении своим разумом (и чужим, спящим) и отвёл её за руку во все наши любимые сказки. Родителям мы говорили, что Тильда ещё не до конца поправилась, потом врали, что она боится темноты – в общем, до последнего момента оттягивали тот час, когда мне придётся спать под замком в своей комнате.

В итоге это не имело никакого значения: оказалось, мне вовсе не обязательно находиться рядом со своей жертвой.

Слово «жертва» я употреблял в переносном смысле, хотя в ту пору уже изобретал разные способы применения своего дара. Животные, убедился я, снов не видят. Соседских мальчишек я знал недостаточно близко (вскоре эта проблема была решена, а на сегодняшний день, см. дату на обороте листа, мне достаточно единожды увидеть человека). Отец то ли совсем снов не видел, чугунная голова, то ли был чем-то защищён, а вот в сновидения матери я проник с лёгкостью – она обрадовалась, то ли увидев, то ли почувствовав меня (тогда я не контролировал своё состояние в чужих снах), и я показал ей родное северное море.

Уна была счастлива увидеть море во сне. На следующее утро она даже улыбалась. Недолго, правда, ведь наяву никакого моря не было, и через несколько лет она всё равно скончалась без видимых на то причин: сейчас я почти уверен, что к этому привела растрата дара, неиспользуемая колдовская сила. К сожалению, не могу привести никаких сведений, как часто она посещала шабаш ведьм и связаны ли эти факторы между собой – я этим попросту не интересовался.

А я продолжал учиться. Отец в конце концов узнал правду, и более недовольным я его в жизни не видел. Он говорил мне:

«Роберт, это самое бесполезное умение из всех, о каких я когда-либо слышал. Это не поможет тебе защититься от удара, не поможет одолеть врага, не поможет выиграть бой; проклятое пламя, да это даже не рыбная ловля! Сниться! Что такое – сниться?»

И так далее в том же духе. В конце концов он велел «переделать это» в навык гипнотического воздействия, что лишний раз подчёркивает мою правоту – мозги в голове старины Людвига если и водились, то по назначению не использовались. Переделать дар! Проще было сразу последовать за матерью. Нет, я знал, что он неправ; что гораздо важнее – я знал, что прав я. Буду. Когда смогу сниться так, как мне того хочется.

До этого я лишь исполнял чужие пожелания: матери – море, Тильде – леса, полные эльфов и фей. Себе я, к сожалению, ничего показать не мог, только зря время тратил. Нужно ли мне бодрствовать, чтобы проникнуть в чужой сон? Да, ведь иначе я окажусь в своём и ничего не сделаю. (Может быть, я неправ, но я никогда не встречал таких же колдунов и не знаю, каковы правила нашей игры. Поэтому я вёл свою.) Итак, я был как тот добрый человечек из маминых, бабкиных и прабабкиных сказок, который показывал хорошим детям хорошие сны, а плохим не показывал ничего.

Во-первых, почему сразу ничего? Я с самого детства был уверен, что чёрный зонт Оле-Лукойе (в наших землях его называли так; зонт был то чёрным, то серым, то бесцветным) означает именно кошмары. Думаю, так оно и было, просто Уна смягчила свою версию для маленьких детей. Или, что вероятнее с учётом нижесказанного, второй зонт принадлежал вовсе не ему.

Во-вторых, у этого Оле был брат, и в зависимости от рассказчика звали его по-разному. Мать почти никогда не называла его правильно – «смертью», поэтому я в детстве и сказку-то понять не мог, будто из неё вырвали важный кусок. Потом понял. Нечто похожее, как я выяснил гораздо позже из книг, встречалось у самых разных народов: наши германские и славянские предки объясняли подобное колдовство кознями то ли богини, то ли демоницы Мары, а египтяне опасались некоего Сехакека. Последнему в первую очередь приписывались головные боли, но ночные кошмары также связывают с ним, во всяком случае, в тех текстах, которые я сумел найти. Как всегда, магический дар выдавался за божественную или демоническую силу, за персонификацию стихийной магии (любимое дело древних греков; у них же, к слову, бог сна являлся братом-близнецом бога смерти!), за самостоятельного злого духа, но это и неважно. Важно то, что способность показывать людям сны реальна и вдобавок стара как мир. А если то, что я по возвращении на родину матери услышал о «втором Оле», правда, то сон может принести смерть.

Важная заметка: злой сон (иногда «дурман») несколько отличается от того, что делаю я. Есть немало колдунов, способных на это, только они не управляют кошмарами – насылают дурное сновидение как данность, как состояние тела и духа, как порчу или проклятие, но его содержание полностью зависит от личных страхов жертвы. Я же показываю то, что хочу. Тильда каталась на единороге. Мать качалась в сырой рыбацкой лодке. Соседский парнишка всю ночь падал с лестницы, а потом ещё месяц опасался ступенек наяву (не надо было дразнить меня на улице). И я знал, что это не предел.

Ещё кое-что, просто позабавиться. Как же я был рад, когда понял, что мне вовсе не обязательно садиться человеку на грудь, пока он спит. Глупые верования! Полагаю, что подобный образ взялся из-за чувства удушья и тяжести, что появляется у спящих во время кошмара. Люди, лишённые колдовского дара, склонны преувеличивать и выдумывать всякую ерунду; а зря, ведь то, чего они боятся, чаще всего имеет точно такой же облик, как они сами.

Впрочем, демон Сехакек, у которого язык якобы находился в непристойном месте, в юные годы привёл меня в восторг. Это ж надо было додуматься!

Не буду слишком увлекаться магическими материями, впереди ещё много интересного. Две важные вещи напоследок. Во-первых, за то время, что я пытался найти свой дар и овладеть им, я перестал ставить колдовство на первое место, и в будущем эта установка ещё не раз поможет мне выжить и добиться расположения окружающих. Во-вторых, отец погиб при Вальми, на заре французского величия. Не могу сказать, что я сильно по нему скорбел.

***

В таком духе велись записки Хартманна, по крайней мере те, в которых он рассказывал о своей юности. Слишком многое требовалось сохранить в памяти, поэтому рассказчик то и дело отвлекался на собственные рассуждения, на сведения, которые он где-то у кого-то почерпнул, на зачатки эссе, далеко не всегда на тему магии… Магия интересовала Роберта исключительно в качестве полезного инструмента. Арману он говорил, что сильный маг – дополнение к своему дару, и это не противоречило его путаным суждениям на бумаге: тем, кому повезло меньше, приходится гораздо больше полагаться на собственные знания о жизни, чем на эдакий вечный источник силы, способный по щелчку изменить день на ночь.

Прежде таких умельцев было больше: мир ещё строился, человечество было наивней и с лёгкостью принимало помощь иных сил. Уже потом их стали превозносить и обожествлять, бояться и изгонять, и сами силы соответственно поредели – как количественно, так и качественно. К «новым» магическим силам Хартманн отнёс, например, общение с помощью зеркал, а в «безнадёжно устаревающие» без колебаний вписал всё, что связано со стихиями, с природой нашего мира: люди, лишённые дара, постепенно учились компенсировать этот недостаток. Своими силами, уж какие есть. Ветру – паруса, огню – лампы, не говоря уж о такой многообещающей штуке, как паровая машина.

В первый раз Арман продирался с трудом: текст казался ему жутко неудобным, а мысль автора – беспорядочно скачущей туда-сюда. После «если вкратце…» всякий раз следовало весьма длинное рассуждение, не менее важное, но откровенно отвлечённое от темы. К сожалению, ему нужно было всё это понять и запомнить, не говоря уж о дальнейшем применении, и оборотень вгрызся в эти буквы не хуже пса.

Утром следующего дня, выспавшийся и отдохнувший, он как раз перелистывал ранние главы. Роберт задерживался, и зеркало перед Арманом ничего не отражало.

– Доброе утро, – когда Хартманн наконец появился, он выглядел сонным и заранее недовольным. – Надеюсь, вы готовы отчитаться за вчерашний день.

Ничего дружелюбного, пусть и обманчиво, в его тоне не было; Арман пожал плечами и принялся рассказывать про первое совещание старших колдунов во всех подробностях. Он ещё не совершил обращение, поэтому рассказ дался проще – своим голосом и своими словами, не путаясь между «я сказал» или «вы сказали». Хартманн слушал молча, не перебивая и не давая никаких комментариев, но Арман знал, что он не отвлекается ни на что.

– Неплохо, – сказал он после паузы. За спиной посла, в окне берлинского дома, пролетела речная чайка, и Арман вспомнил о Лотте. – Примерно так, как мы с вами ожидали. Вообще единственный непредсказуемый элемент нашего с вами приключения – это сама книга; она ещё не показала, на что способна, и поэтому придётся подождать.

– Я полагал, вам это известно.

– Мне известно кое-что другое, – сухо сказал Хартманн, – поэтому вы здесь, но это не значит, что мне известно всё. Если мы сразу воспользуемся и доверием, и случаем, это покажется подозрительным.

Да, в этом он знал толк, подумал Арман. Вслух же спросил другое:

– Господин посол, с точки зрения формулировок… Вам всё-таки нужно получить книгу в свои руки или во владение Пруссии? На собрании говорили о том, что старшие маги, именно послы, как раз представляют свою страну. Это не одно и то же?

– Нет, – тут же ответил Хартманн. – Утверждение было бы верно, если б нам составляли компанию люди, к колдовскому сообществу не принадлежащие. Без них представительство не считается полным. Можете поиграть со словами, если сочтёте нужным, но владельцем должен стать один человек. То есть я.

«Или я», подумал Арман и с трудом сдержал смех. У него было подозрительно хорошее настроение; он знал, что скоро это кончится, но, видимо, что-то выдало его.

– Радуетесь жизни? – Роберт соизволил улыбнуться, и лучше бы он этого не делал. – Счастлив за вас. Полагаю, вы отменно выспались, не то что некоторые.

Радость улетучилась, как и нелепое желание смеяться.

– Так это вы?..

– Ну конечно, – тоном нетерпеливого учителя ответил посол. – А вы думали, сами по себе избавились от кошмаров? Ну-ну… Знаете, что я терпеть не могу? Добрые, хорошие, исцеляющие сны. Не потому что я такой злой человек, хотя об этом у вас наверняка имеется своё мнение… Такого рода сны отнимают немало сил, знаете ли. В молодости это не ощущалось так остро…

– А сны, в которых вы убиваете или мучаете людей, вас не истощают? – не сдержался Арман. Его резкость прошла незамеченной, во всяком случае пока.

– Наоборот, их силы переходят ко мне, – без особого восторга сказал Хартманн. – Но что такое сила, взятая во сне? Ерунда, которая выветрится за сутки. Сравните с мощью книги и поймёте, о чём я говорю.

Арман не знал, что на это сказать. Посол помогал ему, но только ради своих целей, стоит ли благодарить? О своих снах он догадался раньше: наверняка те кошмары, в которых были задействованы Юрген и господин писарь, не обошлись без Хартманна, его присутствие ощущалось – теперь это было очевидно – зримо и незримо, он владел ими обоими. Бесформенные кошмары под вопросом, сны про замок Хартманн насылать не мог, ведь он сам не знал, где пройдёт собрание. Эту часть своих сновидений Арман приписывал телесному предчувствию и угадал верно, хотя и не знал подходящих слов и терминов, чтобы объяснить как следует. Эльза фон Беккенбауэр назвала бы это судьбой.

– Что там у вас?

– «Детство и юность», – сказал Арман, проследив за взглядом Хартманна: фолиант находился в поле его зрения.

– Увлекательное чтиво, но не самое полезное. Я бы посоветовал вам сосредоточиться на более поздних частях, коль скоро пошли разговоры на такие темы. Или вы хотели что-то спросить?

Вопросов у Армана было множество, что по детству посла, что по вчерашнему дню, но с ним сыграло злую шутку хорошее настроение: отчего-то он решил, что может попробовать обмануть Хартманна. Поэтому он беспечно ответил:

– Нет, господин посол.

Хартманн оперся локтями на стол, удобно устроил острый подбородок в гнёздышке скрещенных пальцев и посмотрел на Армана из зеркала.

– Друг мой, я всё знаю.

Как бы Арман ни храбрился, в этот момент его пробрала дрожь. Роберт Хартманн отлично преуспел в своей ипостаси если не доброго, то хотя бы учтивого пожилого человека, поэтому выход из образа пугал по-настоящему. Что он имеет в виду? Планы самого Армана? Защиту Милоша? Только бы не второе.

– Гм, – Хартманн опустил голову и вчитался в какие-то свои записки. – Ах, вот оно. Давеча ваш приятель Клозе задал вам неудобный вопрос на немецком языке. Арман, вы не сочли это достаточно важным?

Проклятое пламя, вот что он имел в виду. У Армана и вправду была светлая идея выгородить Берингара, развести этих двоих как можно дальше друг от друга. Это давалось легко, пока Бер не подошёл к нему сам.

– Виноват, в самом деле не счёл, – соврал Арман, зная, что его голос звучит достаточно убедительно. Голос и доводы. – Я ответил так, как мы с вами репетировали, к тому же вопрос показался мне уместным и безопасным. Я был неправ?

– Вчера вы всё сделали правильно, – пожал плечами Хартманн, убирая бумаги со стола. – Сегодня… Скажем так, пытаться утаить что-то от меня – не уместно и не безопасно. Ладно, на первый раз поверю. Вы же, наверное, и так догадались, что у меня найдётся человек-другой в охране замка? Вот и славно. Надо же как-то пользоваться отцовским наследием, – с досадой пробормотал он напоследок и исчез.

Арман как можно быстрее убрал зеркало и отошёл от стола, словно боялся, что Хартманн достанет его оттуда. Значит, за пруссаками надо следить… Наверняка соглядатаи не знают, что под личиной их посла находится другой человек, в противном случае Роберт дал бы им прямые указания и никто не подпустил бы Милоша.

Вообще между ними всё было честно: ни Арман, ни Хартманн не говорили всего, хотя и объединились в причудливый союз, доверив друг другу самые страшные секреты. Арман не мог представить, чего Хартманн о нём ещё не знает – он весь состоял из любви к сестре, оборотничества и самоотверженного желания помогать другим, а не себе. Охарактеризовать самого посла так же коротко не выходило, то ли потому что он прожил втрое больше, то ли потому что втрое больше лгал. Оборотню казалось, что если и был когда-то настоящий Роберт Хартманн, то он остался восторженным мальчишкой тринадцати лет, показывающим сестре сны про единорога; но тут он, конечно, ошибался, потому что никого из нас не определяет один год жизни или даже одно десятилетие. Роберт был тем человеком, с которым Арман имел дело сейчас, а Арман был Робертом, и ответ на вопрос, кто из них больший лжец, казался очевидным лишь на первый взгляд.

Об этом оборотень размышлял, заканчивая свою метаморфозу. Тело отозвалось ноющей болью, но в этот раз Арман хотя бы успел перенести вес на правую ногу и отчасти избавил себя от страданий. Он долго и придирчиво изучал в зеркале своё лицо, проверяя тон кожи, глубину морщин и форму носа – вечно забывал про форму носа, сестра часто пеняла за это… Мысли едва не унесли Армана к ней и к Шарлотте, любившей сравнивать клювы и носы, но в этот момент раздался стук в дверь.

– Да-да, – Арман-Хартманн поправил шейный платок, захватил трость и поковылял к двери. – Уже иду.

В коридоре его ждал не Милош, а незнакомый рослый воин – Арману пришлось задрать голову, чтобы посмотреть ему в лицо. Шея заныла, напоминая, что она не так уж молода и для бессовестного верчения головой нужно было размяться.

– Сержант Баум к вашим услугам, господин посол! – рявкнул тот. У Армана зазвенело в ушах.

– Очень славно, сержант Баум, только незачем так кричать, – упрекнул он. – Замок древний, того и гляди, от вашего голоса стены разойдутся. Не знаю, как вы, а я зимой предпочитаю целые стены.

– Слушаюсь, господин посол! – так же громко ответил Баум и чётким, доведённым до совершенства движением развернулся, готовясь его провожать. Арман подавил тяжёлый вздох и направился в сторону общей столовой, сопровождаемый бестолковым амбалом размером с небольшого слона. Должно быть, настала очередь Милоша охранять книгу или дрыхнуть, в любом случае он отлично проводит время. Арман не знал, рад отсутствию друга или нет, и всё же сейчас у него были заботы поважнее: преодолеть лестницу и не задохнуться.

***

[1]. (нем.) «Не рассуждать».