Книга о русском еврействе. От 1860-х годов до революции 1917 г.

1

Эпоха великих реформ, отменившая рабство для русского крестьянства, заложившая основы права в деятельность русско­го суда и начатки местного самоуправления, не могла не кос­нуться своим живительным дыханием судьбы русского еврейст­ва, страдавшего от бесправия, произвола и материальной нуж­ды. В народной массе городов и местечек черты оседлости, жив­шей в атмосфере строжайшей религиозной традиции и дисцип­лины, лишь чрезвычайно медленно происходил процесс приоб­щения к современной общечеловеческой культуре, и ростки но­вого с трудом пробивались наружу. Но в столице и в крупных центрах России, в кругах нарождающейся русско-еврейской ин­теллигенции с 60-х гг. наблюдался рост ассимиляционных наст­роений. Особенно после подавления польского восстания уси­лились эти настроения.

Как выражается С. Цинберг, представители еврейской ин­теллигенции считали, что они «обязаны во имя государствен­ных целей отказаться от своих национальных особенностей и... слиться с той нацией, которая доминирует в данном государст­ве». Один из еврейских прогрессистов тех лет писал, что «евре­ев, как нации, не существует», что они «считают себя русскими Моисеева вероисповедания». В 1869 г. в № 6 одесского «Дня» мы читаем: «Евреи сознают, что их спасение состоит в слиянии с русским народом» ... «Полное сближение и слияние с корен­ным господствующим населением — вот Мессия, прибытия ко­торого выжидает лучшая, просвещенная часть наших евреев», — читаем мы в другом номере «Дня». «Полная ассимиляция раз­ноплеменных элементов и слияние их с коренной русской на­родностью», — формулирует «День» одушевляющий его идеал решения еврейского вопроса. И. Оршанский в своих статьях в «Дне» (№№ 1 — 5, 1870 г.), в свою очередь, проповедовал «пол­ное объединение всего инородческого населения с господствую­щей народностью». Он не сомневался в том что, когда евреи ста­нут свободными гражданами, «процесс ассимиляции их с корен­ным русским населением совершится сам собой». Только одес­ский погром 1871 г. разбил эти иллюзии ассимиляции.

На первых порах казалось, что нарастает глубокий разрыв между интеллигенцией и народной массой, — быть может, вели­кий раскол в русском еврействе. Верхушка еврейской интелли­генции, под влиянием идей просветительства, шедших, главным образом, из среды немецкого еврейства, оказалась перед дилем­мой: либо возвращение в гетто, либо ассимиляция, — все равно, немецкого или русского образца. В период 40 — 50-х годов токи ассимиляции, шедшие из Германии, оказались несколько силь­нее, — ибо русская культурная жизнь для многих из первых ев­рейских интеллигентов была книгой за семью печатями — ни языком русским, ни связями в русском обществе они не владели.

Но возвещенные реформы вызвали мощный расцвет общест­венной инициативы, оживление русской культуры, литературы и искусства, взрыв надежд на предстоящее обновление всей рус­ской жизни западными влияниями. Русский язык, русская культура, как магнит притягивали к себе новые кадры еврейских интеллигентов, которых усердно поддерживали на этом пути их немногие, но влиятельные русские либеральные и радикальные друзья.

Небольшой корректив вносили в этот поток ассимиляции кружки гебраистов со своими скромными изданиями, но они были слишком слабым препятствием на пути денационализа­ции, да и сами тяготели к немецким или русским образцам. — И таким образом обрусение, «слияние» с русским народом, «рас­творение», если пользоваться терминами того времени, — стали решающими тенденциями в. формировании русско-еврейской интеллигенции данной эпохи.

Однако, широкая народная масса, — трудовой люд ремес­ленников, торговцев, рабочих, меламедов, маклеров, арендато­ров, владельцев скромных гостиниц и кабачков и «людей возду­ха», которых уже было не мало в 60-70-х годах, — оставалась еще долго даже в ее молодых поколениях чуждой этим влияни­ям. Не только религиозная традиция, державшая в узде весь быт, но и материальная нужда, постоянная борьба за кусок чер­ствого хлеба не допускали и мысли о приобщении к современ­ной культуре. И можно со всей определенностью сказать, что даже когда русско-еврейская интеллигенция переживала медо­вый месяц ассимиляции во всех ее разновидностях: идеологи­ческой, культурной и... «карьерной» — народные массы, кото­рые, надо думать, болезненно переживали отрыв интеллиген­ции и угрозу ее окончательного ухода, все же никогда не вос­принимали эти ассимиляционные процессы, как угрозу самому бытию еврейства.

Иначе обстояло дело в Германии, где в течение всего 19 века ассимиляционные процессы, казалось, приведут к желанной це­ли, — к созданию «немцев Моисеева закона», даже «пруссаков Моисеева закона», как называл себя одно время известный Лю­двиг Филиппсон, т. е. к органическому превращению евреев в немцев. Но если в Германии шансы ассимиляции были, действи­тельно, сильны, то это объяснялось, в первую очередь, тем об­стоятельством, что в немецком еврействе не было народной мас­сы и что в социальном смысле оно представляло единый класс, который, можно сказать, влекся к ассимиляции своими имма­нентными интересами. Ассимиляция в конце концов трагически провалилась и в Германии, но это произошло не по воле боль­шинства немецкого еврейства, а в силу вытеснения его тевтон­скими устремлениями немецкого народа, достигшими своего кульминационного пункта в тот момент, когда германской госу­дарственной машиной овладел проникнутый чудовищным ан­тисемитизмом гитлеризм.

Неудача ассимиляционных устремлений русско-еврейской интеллигенции была предрешена прежде всего потому, что в отличие от Германии, еврейство в России представляло собой многомиллионный народный массив. По переписи 1897 года евреев в Российской империи было 5063 тысячи, а к 1908 году их числилось 5973 тысячи. Наличие столь широких народных масс исключало возможность сколько-нибудь длительной изо­ляции интеллигенции от народа. Поэтому процессы денацио­нализации в еврейской интеллигенции раньше или позже должны были быть изжиты, — тем более, что наряду с интелли­генцией столиц и крупных городов, получавшей доступ в выс­шие учебные заведения, заметно вырастали кадры новой, на­родной, низовой интеллигенции, вышедшей из ешиботов и си­нагог, одушевленной идеалами служения не только абстракт­ному человечеству или России, но и своему родному обездо­ленному народу, и связанной с этим народом не абстрактно или идеологически, но его языком, его убогим бытом, его еще не оперившейся культурой.

Крушение надежд на «слияние» и «растворение» в русском народе дало себя особенно остро почувствовать, когда уже в конце 60-х годов обнаружилось, что политический режим не дал всех ожидаемых реформ, но, напротив, делает явный крен направо. В стране наступило всеобщее похмелье. Упования ли­бералов, мечты радикалов — все пошло прахом. Молодежь в университетах заволновалась, и — после небольшой паузы — усилилось в стране революционное движение. Ассимилиро­ванная, оторванная от родного народа, считавшая невозмож­ным для ремесленников, мелких торговцев и других маленьких людей приобщиться к идеалам свободы и социализма,[39] еврей­ская интеллигентная молодежь приняла активное участие в ре­волюционном подполье, «пошла в народ», в расчете и своими слабыми руками подтолкнуть крестьянскую революцию в Рос­сии. Не питая никаких иллюзий о еврейской массе, евреи-ре­волюционеры 70-х годов принесли весь свой юный пыл, весь свой идеализм в жертву иллюзиям о крестьянстве, как потен­циальном освободителе всех обездоленных. Это была одна из последних вспышек волны ассимиляции, которая погасла од­новременно с гибелью «Народной Воли» и началом политиче­ской реакции.

2

Погромы 80-х гг., нанесшие столько ран русскому еврейству, внесли глубочайшие изменения в психологию, в самочувствие и народной массы, и широких слоев интеллигенции. Ассимиляторы остались, — и бывало не раз на протяжении последующих десяти­летий, что в отдельных уголках русской жизни они довольно проч­но себя чувствовали,[40] но ассимиляции, как серьезному фактору ев­рейской жизни в России, погромы нанесли непоправимый удар.

Развитие событий в еврейской среде шло зигзагообразными, противоречивыми путями. В начале все были ошеломлены, как путники, застигнутые врасплох неожиданной стихийной катаст­рофой — огнедышащим вулканом или наводнением. Многие по­чувствовали себя в полной растерянности и очутились в тупике. Раз сорвана перспектива эволюции, раз одержала верх оголте­лая реакция, и с ней вместе облетели цветы слияния евреев с русским народом на основе культуры и равенства, — то для не­которых оставался только, — может быть, это была ложь во спа­сение? — формальный и фактический уход от еврейства. И дей­ствительно, в эту полосу произошел ряд крещений людей, до то­го активно преданных еврейству...

Но за резиньяцией и отчаянием начались поиски выхода, страстное искание новых путей. Народная масса, жившая без идеологии, но и без иллюзий, под ударами судьбы нашла выход в бегстве из постылой России: открылась первая страница мас­совой эмиграции в неведомую Америку. В то же время впервые в кругах еврейской интеллигенции ожила старинная, романти­ческая мечта о Сионе, возникло палестинофильское движение и двинулись в путь — первые отряды переселенцев в Палестину. Но наряду с эмиграционистскими настроениями, подавляющее большинство в русском еврействе сознавало, что оно должно продолжать свою жизнь, свое существование и свою борьбу на месте, в России. Но что делать для этого? Как быть дальше?

Пришлось подводить итоги, и они были довольно безнадеж­ны. Консервативно-настроенные люди, воспитанные на просве­тительстве 60-х годов и рассчитывавшие на содействие благо­мыслящих людей в бюрократии, видели, что меньше всего оп­равданной оказалась их ориентация на власть. После погромов теория «исходатайствования» облегчений потерпела крах По­терпела крушение и либеральная концепция, все ставившая на возвращение к традициям эпохи великих реформ: при откровен­но антисемитском курсе правительства не приходилось ожидать каких-нибудь встречных шагов в отношении самых скромных еврейских домогательств. Не легче была и участь радикально­-революционной мысли, рассчитывавшей на близость револю­ции, которая должна была магически разрешить все наболевшие вопросы, в том числе ставший столь неотложным еврейский во­прос. Суворин раскрыл план, будто бы исходивший от главного царского советника Победоносцева, как разрешить в России ев­рейский вопрос: треть евреев должна вымереть (?..), треть — должна эмигрировать, а треть должна без следа раствориться в окружающем населении.

Какой же выход мог быть из создавшегося положения после погромов 80-х гг.? Эмиграция никому не казалась сколько-ни­будь конструктивной программой действий, в частности, эмиг­рация в Америку, которая была для многих и многих terra incog­nita, и отнюдь не обетованной землей, а только убежищем на случай несчастья. И притом было ясно, что эмиграция не могла сколько-нибудь существенно облегчить положение миллионов, остающихся в России.[41] Что касается палестинофильского дви­жения, то его границы и возможности были ясны каждому: ни­какой панацеей оно никому не представлялось. В этих условиях именно с 80-х годов произошел глубокий перелом в русском ев­рействе, который еще до сих пор недооценен полностью, но ко­торый сыграл в его истории исключительную роль.

Как ни парадоксально это звучит, именно тогда, когда еврей­ству дано было с особой настойчивостью почувствовать, что оно является только покорным и беспомощным объектом исто­рии, — с ним можно делать, что угодно, с ним считаться никто не собирается, — именно тогда, может быть, в первый раз за го­ды своих испытаний — русское еврейство ощутило себя, как субъект, как кузнец своей судьбы и своего счастья. Именно тог­да в еврействе стал наблюдаться бурный рост его общественно­го и национального самосознания. Если раньше перед русско-еврейской интеллигенцией стояла дилемма: возвращение в гет­то или ассимиляция, — то теперь эта дилемма потеряла свою власть над умами, и ее вытеснила формула, которую будет пра­вильно выразить словами: не гетто и не ассимиляция, — а наци­ональное самосознание. Даже многие ассимилированные эле­менты интеллигенции — сознательно или бессознательно — бы­ли охвачены мыслью: только в возвращении к родному народу, к народной массе, живущей в бесправии, в тесноте, в острой ма­териальной нужде,[42] в черте оседлости — единственный путь и перспектива.

Но в каких формах может осуществиться это возвращение к народу, это служение ему, — особенно в условиях, создавшихся в России непосредственно после погромов? На русско-еврей­ской печати тех лет, в «Рассвете» и «Русском Еврее», и особен­но на столбцах «Восхода» можно легко проследить внутрен­нюю тревогу, неуверенность в осуществимости надежд, которы­ми жила русско-еврейская интеллигенция и судорожные поис­ки пути, каким она должна пойти. Конечно, уже тогда было со­вершенно ясно, да между строк эту мысль можно было вычи­тать еще в одесском «Рассвете» или «Дне» в 60-х гг., — что без уравнения евреев в гражданских правах, без равноправия, и в частности, без ликвидации черты оседлости, — никаких ради­кальных перемен не добиться. Но самая постановка этого во­проса о еврейском бесправии была не ко двору в политической обстановке, создавшейся после погромов и питавшейся этим бесправием. А уж об эффективной борьбе против господствую­щего антисемитского курса не приходилось и думать, — отчас­ти и потому, что сколько-нибудь значительными силами для этого ни внутри, ни во вне в тогдашней русской общественнос­ти — еврейство не располагало.

В чем же нашло тогда свое выражение стремление служить народу? В унисон с настроениями, владевшими довольно широ­кими кругами в русской среде, — в частности в земстве, — и сре­ди евреев возникла тяга к политике «малых дел», политике за­плат и паллиативов. Большой резонанс вызвала начатая тогда работа по подъему экономического и культурного уровня еврей­ской массы. Развернутая демократическая формула: для народа и через народ была далека от воплощения в русских условиях. Но стремление теснее связаться с массой и установить с ней кон­такты сказывались и в деятельности старейшей организации рус­ского еврейства, О-ва распространения просвещения среди евре­ев, куда начали постепенно проникать демократически настроенные элементы, — и особенно в создании т. наз. Ремесленного Фонда, будущего ОРТА, привлекшего к себе симпатии в широ­ких кругах еврейства в городах и местечках черты оседлости.

Независимо от того, какие практические результаты дали эти «малые дела», — они не прошли бесследно и в области идеоло­гической. Благодаря им, еврейской интеллигенции несомненно удалось нащупать созревающие новые силы в народе и мобили­зовать их в общественных интересах и перебросить мост от вче­ра еще оторванных носителей ассимиляции — к народу. Уже этот первый шаг по пути демократизации еврейской жизни обе­щал внести много нового в последующие десятилетия, — вопре­ки бесчисленным барьерам, поставленным на пути полицей­ским режимом и его антиеврейским курсом.

3

По выражению, оброненному С. М. Дубновым, росту нацио­нального сознания в еврействе, — и не только в русском, — со­действовали и социальный прогресс, и социальная реакция. По­громы, антисемитизм, гонения и ограничения евреев всегда бы­ли обособляющим и национализирующим фактором. Но в этом же направлении в последние десятилетия 19 века действовали рост капитализма в стране, социальная дифференциация самого еврейства, все более отчетливое оформление классовой структу­ры еврейства, при котором из недавно еще сплошной, частью не­дифференцированной, еврейской массы, выделились и буржуа­зия, и средние классы, и лица свободных профессий, и ремес­ленный, отчасти даже индустриальный пролетариат.

Этому преобразованию социального облика еврейства содей­ствовали также демографические процессы: внутренняя мигра­ция еврейства, оскудение местечек, бегство более зажиточных элементов и особенно молодежи в города и вообще наметивша­яся уже в 90-х годах в широких слоях еврейства тенденция к ур­банизации. Процесс образования еврейской буржуазии и еврей­ского пролетариата расслаивал еврейскую интеллигенцию и вы­двигал ряд новых требований в общественно-политическом и культурном аспекте.

Точно так же, как идеология ассимиляции потеряла свою власть над интеллигенцией, так постепенно стала терять свои недавно монопольные позиции в еврейской массе еврейская ре­лигия. Порой была сильна сентиментальная идеализация мес­течка с его патриархальным укладом, теплилось почтительное отношение к традиции религиозной обрядности, но уже упадок самого местечка, уступавшего свое место городу, наносил непо­правимый удар старому быту. Многие десятки ешиботников, всю свою юность отдавших изучению Торы и Талмуда, посте­пенно втягивались в оборот живой, еврейской, светской, секуля­ризированной жизни. Как мотыльки на огне, они обжигали свои крылья на светской науке, становились экстернами, шли в учи­теля талмуд-тор, шли в революционеры. Новые кадры евреев-революционеров обнаружили не малую чуткость к этим новым веяниям и вербовали прозелитов путем прокламаций даже на древнееврейском языке.

К этому времени и родной язык народной массы, идиш, уже освобождался из пеленок. В 90-х гг. рухнули стены гетто во многих поселениях России, Литвы и Польши. Падал авторитет раввината и синагоги. Идея секуляризации культуры и школы пробивала себе дорогу и завоевывала признание. Идея солидар­ности с лучшими стремлениями русского освободительного движения и общечеловеческого прогресса захватывала моло­дежь, интеллигенцию, передовых рабочих. Еврейские рабочие, занятые в ремесленных мастерских тяжким трудом до 16-18 ча­сов в сутки, — переплавляли мечту о мессианстве своих дедов и прадедов в новое мессианство — в мечту о социализме. Они бы­ли максималистами в своих стремлениях, не знали границ воз­можного и не владели чувством меры. Но ведь и их предки в ду­ховной области также не знали реальности и витали в небесах. Чего же можно было требовать от юных, неискушенных опытом, идеально настроенных внуков?

Если не ограничиться уловлением и перечислением этих от­дельных черт из жизни русского еврейства, а попытаться обоб­щить процесс, обозначившийся в 90-х годах, то надо будет при­знать: мы присутствовали при грандиозной картине преобразо­вания аморфной еврейской народной массы в нацию. Ортодок­сально-религиозные евреи, всегда мыслившие коллектив еврей­ства, как «теократию», оставались неподвижны, игнорируя про­исходящие глубокие изменения. Евреи — не нация, евреи — ре­лигия, — твердили они, — так было, так будет! Интересно отме­тить, что им в этом отношении вторили их антиподы — ассими­ляторы разных лагерей; в сущности — евреи — это религия, го­ворили они, но прибавляли: когда народ станет культурен, при­общится к русскому языку и культуре, и это приобщение убьет в нем такой пережиток средневековья, как приверженность к ре­лигии, — тогда осуществится идеал ассимиляции, «растворе­ния», «слияния», и тем самым, с исчезновением евреев исчезнет и антисемитизм.

Ссылаясь на европейские авторитеты, последние могикане ассимиляции только пожимали плечами по адресу носителей идей еврейского Ренессанса. С их точки зрения, было невоз­можно серьезно говорить об еврействе, как нации, раз у еврей­ства отсутствуют необходимые атрибуты национальности: нет территории и нет национального языка. Древнееврейский язык мертв, как латынь, а идиш, — кто может всерьез говорить о «жаргоне» ?..

В начале 90-х гг., в «Литовском Иерусалиме», в Вильне, под влиянием нарождения первых русских марксистов и громкой славы германской социал-демократии, возникли кружки еврей­ских социал-демократов, мечтавших о создании в России еврей­ской рабочей партии. Им самим было еще далеко не ясно, что они несут в еврейскую трудовую среду идею еврейского нацио­нализма. Напротив, в них был силен дух космополитической, интернациональной социалистической солидарности. Но они искали путей, которые сделали бы им близкими еврейских ре­месленников и рабочих и открыли бы им доступ к сердцу еврей­ской массы. Тут встала для еврейских социалистов во весь рост задача — нести в массы начатки просвещения и эта задача упи­ралась в вопрос об языке. В высшей степени показательно, что находившийся в виленской ссылке, совершенно ассимилиро­ванный петербургский студент Юлий Цедербаум (внук издате­ля «Гамелица») пришел к выводу, что пропаганду и агитацию ев­рейские социалисты «должны приспособить к массе, т. е. сде­лать их более еврейскими» и что «приблизилось время, когда надо создать еврейскую рабочую организацию, которая явилась бы руководительницей и воспитательницей еврейского проле­тариата в борьбе за экономическое, гражданское и политическое освобождение» (из доклада Ю. Цедербаума, будущего Мартова, прочитанного в 1895 г. и изданного впоследствии под названием «Поворотный пункт в еврейском рабочем движении»).

Но приблизить пропаганду к массам означало вести ее на идиш. Встреченная снизу волной сочувствия, идея нести культу­ру в народ на его языке, быстро привилась. Возникла сеть так наз. жаргонных комитетов. Появились первые брошюры на идиш. Пи­онеры еврейского рабочего движения поставили нелегальную ти­пографию и стали издавать первый нелегальный орган в России на идиш «Арбайтер Штилю». Одновременно охваченная симпа­тией к еврейскому рабочему движению группа талантливых ев­рейских беллетристов — И. Л. Перец, Давид Пинский и другие стала выпускать издания, предназначенные для народных масс.

В 1897 году возникла первая политическая партия в русском еврействе — Бунд, Всеобщий Еврейский Рабочий Союз в Рос­сии, Польше и Литве. Эта организация, поставившая себе целью быть еврейским отрядом революционного и социалистического движения, была вынуждена вести нелегальное существование в глубоком подполье и естественно ставила ударение на общепо­литические задачи. Но в то же время Бунд, органически связан­ный с еврейским рабочим и народной интеллигенцией, явился с первого дня своего существования национализирующим факто­ром еврейской жизни, — даже в ту пору, когда его национальная программа еще не была разработана, и его еврейские требования не кристаллизировались, а руководители его чурались национа­лизма, как проказы.

4

Той же осенью 1897 г., когда состоялся учредительный съезд нелегального Бунда в Вильне, — в свободной Швейцарии, в Ба­зеле был созван Теодором Герцлем первый всемирный конгресс сионистов, на котором присутствовали и русские сионисты. Там был заложен фундамент политического сионизма. Не подлежит сомнению, что в жизни русского еврейства сионизм был с само­го начала национализирующим фактором. Достаточно конста­тировать тот факт, что широкие массы еврейства почти стихий­но влеклись в лоно сионизма, игнорируя реальности и нисколь­ко не считаясь с утопизмом сионистских планов, который усиленно подчеркивали критики. Ведь в те времена в основе си­онизма еще больше, чем в еврейском социалистическом движе­нии, доминировал элемент мессианизма, максимализма и во­люнтаризма. То, что задача, поставленная новым движением, рассудку вопреки, наперекор стихиям, — стремилась к осуще­ствлению максимума еврейских, упований, эта его сторона не отпугивала сторонников сионизма. Не отпугивал и упрек в уто­пизме, так как сторонники сионизма придерживались слов Герц­ля, — что стоит только сильно захотеть, и самая невероятная утопия превратится в факт действительности.

Сионизму удалось завербовать симпатии самых разнообраз­ных слоев народа: интеллигенцию, питавшую особый интерес к языку Библии и его литературе, далеко стоящую от русской по­литики и общественности и скептически относящуюся к рево­люции; рабочих, не захваченных марксистским поветрием в России; раввинов и ортодоксальных евреев, на путях сионизма открывших некий синтез синагоги и общественности; среднюю и мелкую буржуазию, уже вырвавшуюся из-под монопольной власти религиозной обрядности и томившуюся по новому и смутному идеалу, который однако не связан с риском быть заме­шанным в опасные дела русской политической борьбы. Ведь в одном из уставов русских сионистов (Гродно, 1902 г.) мы чита­ем: «Союз сионистов и его органы не занимаются общей полити­кой, ни внутренней, ни внешней». Таков был облик сионизма в начале 20-го века до 1905 года.

Пытаясь понять явление сионизма под углом зрения инте­ресов и судьбы русских евреев, — нельзя забывать, что в этот первоначальный период, когда в русском еврействе шел про­цесс роста национального самосознания, он подстегивался главным образом идеей борьбы за равноправие, за граждан­ские и национальные права еврейского коллектива в России. Разнообразные формы самоорганизации, самодеятельности и самопомощи еврейства, выражавшиеся в политике «малых дел», имевших повседневное практическое значение, все виды еврейской филантропии, без которой немыслимо было суще­ствование десятков, даже сотен лечебных пунктов, амбулато­рий, дешевых столовых, ссудных касс, богаделен, детских при­ютов, — этой рассыпанной храмины еврейской общины, для которой не было ни легального статута и очень мало лазеек в законе, — все они упирались в перспективу освобождения России и достижения евреями достойных условий существо­вания.

Было бы неправильно сказать, что в этой внутренней рабо­те, шедшей в еврействе, не принимали энергичное участие си­онисты. Напротив, сионисты, как и другие, были активными строителями всех форм еврейской общественной жизни. Но весь их подход к работе, — точнее сказать, — все отношение их к русскому еврейству и его перспективам было внутренне по­рочным. Логика положения, острая нужда каждого дня толка­ла их к участию во всей работе, но они относились к ней с не­доверием, так как заранее считали ее непрочной. Их интересо­вала другая тема — о будущем, и будущее это рисовалось им на идиллических берегах Иордана, а не Днепра или Немана. Как выразился один из ярких представителей русского сионизма, Вл. Жаботинский, сионисты не могут не интересоваться усло­виями жизни евреев в России, так как даже постояльцы в заез­жем дворе заинтересованы в том, чтобы он содержался в чисто­те и порядке. И когда сионисты говорили свое «да» русскому еврейству и его борьбе за лучшее будущее в России — то дела­ли это как бы против воли, нехотя, со скепсисом и пессимиз­мом, которые парализовали весь пафос их участия в общем де­ле. Даже вкладываясь в борьбу за равноправие, многие из них склонны были считать, что своим участием в освободительном движении евреи таскают каштаны из огня для других, забывая о еврействе, возрождение которого может быть достигнуто ни­как не на местах постоянного жительства евреев, но на Сион­ских высотах.

Характерно для психологии сионистов, что отец «духовно­го сионизма» Ахад-Гаам (О. Гинцберг), стремившийся в Пале­стине создать только духовный центр и, в противоположность политическим сионистам, считавший, что даже при создании еврейского государства большинство еврейского народа оста­нется в голусе, и, следовательно, оно живейшим образом заин­тересовано в политическом режиме, в экономических и соци­альных условиях страны, где оно живет, — даже Ахад-Гаам ак­тивно не участвовал в борьбе за еврейские правовые позиции в России.

Одной из проблем, интересовавших сионистов, был вопрос о народной школе на иврит. Среди сторонников сионизма пропа­ганда иврита — как один из способов подготовки к будущему еврейскому государству, — имела успех. Но, конечно, вытес­нить идиш, как язык, на котором шел процесс культурного рос­та масс народа в России, или русский язык, за которым стояли русское государство и русское общество и мощная культура ив­риту не могло удаться. Это была утопическая задача, в русских условиях заранее битая. И поэтому нет ничего удивительного, что школа, газета или журнал на иврит могли удовлетворять культурные потребности узкого круга любителей и ценителей древнееврейского языка, — но не удовлетворяли даже демокра­тические элементы в самом сионизме, не говоря уж о поалей-цион или сионистах-социалистах. На 5-ом конгрессе под руко­водством X. Вейцмана и Л. Моцкина возникла «демократичес­кая фракция» в сионизме, ратовавшая за широкую программу культурной работы, направленной к подъему национального самосознания.

Чтобы стать серьезным общественным фактором в русском еврействе, наиболее народным течениям в сионизме пришлось в своей пропаганде и агитации перейти на идиш. От этого прибли­жения к народу возникла не только все большая связь рабочего и демократического сионизма с нуждами и требованиями борь­бы за равноправие, но и общеполитическая радикализация этих сионистических групп. В результате, недреманное око полицей­ского государства, если не благоволившего к сионизму, то благо­склонно расценивавшего его «нейтралитет» в политике и оттал­кивание от революции, резко переменило свою тактику: оно по­чувствовало и в сионизме, как и в других общественных движе­ниях, «еврейскую опасность» для устойчивости и прочности мо­нархии и империи.

5

Для поколения еврейских деятелей, пришедших в начале 20­го века на смену деятелям эпохи 80-х и 90-х годов, пережившим погромы, Временные правила 1882 г., выселение из Москвы и т. д., решающим моментом для их национального самосознания явились Кишиневский, а затем последовавший за ним Гомель­ский погромы, вызвавшие новую волну массовой эмиграции ев­реев. Мысль о том, что в формулировке национальных требова­ний, в которых заинтересовано русское еврейство, дело обстоит не вполне благополучно, была тогда у всех наличных группиро­вок еврейства. Бунд, например, который на своем 4-ом съезде (в 1901 году) счел нужным высказаться в резолюции против «раз­дувания национального чувства, ведущего к шовинизму», одно­временно заявил, что «понятие «национальность» применимо и к еврейскому народу». Бунд опубликовал свой первый вариант национальной программы, по которой будущая свободная Рос­сия должна быть «федерацией национальностей с полной наци­ональной автономией каждой из них, независимо от обитаемой ею территории».[43] Как раз в 1901 г. Дубнов в «Восходе» опубли­ковал 4-е из «Писем о старом и новом еврействе», в котором формулировал свою идею культурно-исторической самоуправ­ляющейся нации и высказался в пользу создания секуляризиро­ванной еврейской общины, куда входят и религиозные, и нере­лигиозные элементы, которые объединяются в союз общин и за­тем во всемирный союз еврейских общин. Эти поиски нацио­нальной программы усилились в различных кругах русского ев­рейства после погромов 1903-го и следующих годов.

Если Кишинев, взволновавший весь еврейский мир (и не только еврейский), оказался исходным пунктом и чрезвычайно стимулировал развитие национальных еврейских требований, то Гомель вписал новую страницу в современную еврейскую ис­торию фактом создания еврейской самообороны, которая оказа­ла сопротивление. Самооборона была создана еврейской моло­дежью и рабочими, организованными Бундом, рабочими-сиони­стами и др. Эти настроения готовности отстоять свою нацио­нальную честь и создавать повсеместно отряды самообороны против громил передавались всей еврейской общественности. Характерна в этом отношении, что один из призывов к самообо­роне был написан на иврит Ахад-Гаамом и распространялся в сионистских и религиозных кругах.

Но зимой 1903 — 04 года уже явно предчувствовалась бли­зость революции, и вся обстановка чрезвычайно политизирова­лась. Рабочие забастовки, крестьянские беспорядки, студенчес­кие волнения минировали почву, — особенно, когда в разгар не­удачной войны с Японией был убит террористами Плеве, в ко­тором и еврейство видело одного из своих самых упорных нена­вистников, К этому времени революционное движение и в ев­рейской среде поднялось с большой силой: состоялись первые демонстрации на улицах городов, в театрах, нелегальные собра­ния, привлекавшие порой в пригородных местах тысячи рабо­чих, экономические забастовки, перераставшие в политические, жестоко подавляемые полицией. Политическое оживление ох­ватило все круги еврейского общества, причем следует отме­тить, что многие выдающиеся еврейские деятели, даже нацио­нально настроенные, входили в общероссийские организации, как, например, в нелегальный «Союз Освобождения» (организа­ция, связанная с именами П. Б. Струве, П. Н. Милюкова и Е. Д. Кусковой).

По внутриеврейской линии в эту пору играли крупную обще­ственную роль, с одной стороны, русско-еврейский журнал «Вос­ход», еще с 80-х годов бывший одной из трибун борьбы за равно­правие, и — с другой стороны, идишистский «Фрайнд», возник­ший в 1903 г. в Петербурге, под редакцией С. М. Гинзбурга. Оба эти издания пытались, не всегда с успехом, вести свою работу на началах коалиции еврейских демократических деятелей с сиони­стами. Однако, по-видимому, в широких кругах еще не настал момент ни для кристаллизации и оформления еврейских партий, ни для радикального политического размежевания. Не социали­стические, буржуазно-демократические элементы в русском ев­рействе ждали своего часа, — как, впрочем, ждала его вся охва­ченная освободительными стремлениями Россия.

К этому времени активные круги русского еврейства объеди­няло сознание, что еврейские требования не могут замыкаться областью гражданских прав, но что еврейский коллектив дол­жен с той же настойчивостью бороться и за свои национальные права. Эта мысль получала все большее признание в русском еврействе, нанося последний удар идеологии ассимиляции и по­рывая с теми смутными космополитическими концепциями, ко­торые задержались в воззрениях отдельных группировок (в Бунде, например, были довольно сильны «нейтралистские пред­рассудки» — дефетизм в отношении еврейского будущего и от­талкивание от идеи «мировой еврейской нации»). Устоять перед лицом роста национальных настроений было настолько трудно, что, как сообщает один из идеологов Бунда, Вл. Медем, «зимой 1904 года в банкетную эпоху Ц. К. Бунда счел себя вынужден­ным, совершая формальное нарушение съездовской резолюции, бросить лозунг национальной автономии в повседневную агита­цию». У сионистов еще до того произошли внутренние сдвиги (в связи с проектом Уганды, внесенным Герцлем на 6-й конгресс), и от них отпочковалось территориалистское крыло. В своей дальнейшей эволюции территориалисты посвятили себя цели­ком эмиграционной проблеме, и на этом пути — на 7-ом конгрес­се — порвали с сионистами, с их идеологией и организацией. Но и от поалей-цион откололось течение, объединившееся «с груп­пировкой «Возрождения» (сеймовцев) и придерживавшееся в национальной программе концепции, близкой к построениям Дубнова, отстаивавшей широко развернутую платформу автономизма. В течение революции 1905 года и последующих лет происходило дальнейшее оформление национальных программ еврейских группировок — социалистического и буржуазно-де­мократического сектора.

6

И в несоциалистическом секторе еврейской общественности эпоха первой революции, охватывавшей 1905—1907 годы, отра­зилась созданием на довольно широком фронте политических партий и групп, в течение этих лет выступивших со своими на­циональными программами. Банкетная кампания в эпоху «по­литической весны» 1904 — 05 гг. заложила основы политической коалиции нескольких партий, которая вылилась в созыве ряда съездов еврейских деятелей и создала «Союз для достижения полноправия еврейского народа в России». В него входила груп­пировка, впоследствии самоопределившаяся под названием Ев­рейской Народной Группы (будущие еврейские кадеты во главе с М. М. Винавером), Народная Партия (Фолькспартей), связан­ная идеологически с С. М. Дубновым и системой его воззрений в национальном вопросе, и сионисты.

Союз полноправия (или «достиженцы», как их называли в еврейской публицистике) провел четыре съезда — в марте и но­ябре 1905 г., в феврале и мае 1906 года. Союз полноправия стре­мился «к осуществлению в полной мере гражданских, политиче­ских и национальных прав еврейского народа в России». Пункт о национальных правах формулировал положение о «свободе национально-культурного самоопределения, выражавшейся в самой широкой автономии общин», свободе языка и школьного преподавания. Для установления основ национального само­определения и принципов внутренней организации еврейства Союз прокламировал идею созыва Всероссийского еврейского Национального Собрания на началах всеобщего и т. д. избира­тельного права. В связи с предстоящими выборами в Первую Го­сударственную Думу, Союз высказался за то, чтобы в Думе депу­таты-евреи «образовали еврейскую группу для совместных дей­ствий по всем вопросам еврейского полноправия... Члены этой группы не связаны принудительной дисциплиной». Эта резолю­тивная часть постановления отвергала распространенную в сио­нистских кругах мысль о том, что депутаты-евреи должны обра­зовать самостоятельную фракцию, связанную дисциплиной.

Когда после роспуска Первой Думы Союз стал подготовлять свою избирательную кампанию во Вторую Гос. Думу, возник конфликт с партийными тенденциями, проявленными участни­ками коалиции — сионистами. Последние под влиянием бурных событий 1905 года, взбудораживших широкие круги еврейства, прошли через знаменательную эволюцию: на своем съезде в но­ябре 1906 г. в Гельсингфорсе русские сионисты приняли свою так называемую Gegenwartsprogramm, т. е. независимо от своих конечных целей образования еврейского государства, они при­знали необходимым не только повернуться лицом к повседнев­ным нуждам и требованиям русского еврейства, но и вложиться вплотную в его политическую и общественную борьбу. Эта но­вая позиция русских сионистов, занятая ими под влиянием «мо­лодых» (И. Гринбаума, В. Жаботинского и др.) побудила их про­явить себя в новой роли: в качестве самостоятельной политиче­ской партии в русском еврействе.

Российская Сионистская Организация, — гласила новая программа, — «санкционирует присоединение сионистов к ос­вободительному движению... и считает необходимым объеди­нение российского еврейства на началах признания еврейской национальности и законно утвержденного самоуправления во всех делах еврейского национального быта». Сионисты под­держали также лозунг созыва Всероссийского Еврейского На­ционального Собрания и признали «права национального (ив­рит) и разговорного (идиш) языков в школе, суде и публичной жизни». Функции национального самоуправления выполня­ются общинными советами на местах и всероссийскими съез­дами общин.

Решение сионистов выступить под партийным знаменем в избирательной кампании повело к взрыву в Союзе Полнопра­вия и распаду его, за которым последовало оформление Еврей­ской Народной Группы. В декабре 1906 г., за подписями М. Винавера, Г. Слиозберга, М. Кулишера, Л. Штернберга и других, было опубликовано воззвание, направленное против сионистов и Фолькспартей. А в феврале 1907 г. состоялся учредительный съезд Еврейской Народной Группы и была выработана програм­ма, с которой новая партия, (состоявшая преимущественно из еврейских кадетов) выступила перед общественностью. Надо подчеркнуть, что в отличие от других партий сторонники Винавера отличались умеренностью в своих требованиях. Они, ко­нечно, были за преобразование общин, и считали, что «в сферу компетенции общины входят заботы о школах, благотворитель­ности и учреждениях, вызываемых религиозными потребностя­ми». Но они не поддерживали популярных тогда лозунгов — со­здания Союза еврейских общин и созыва Еврейского Нацио­нального Собрания. Еврейская Народная Группа проявила большую сдержанность в вопросе об языках, в котором Группа заняла позицию непредрешенчества, высказываясь в общей форме за «право свободного выбора языка преподавания».

Несколько ранее (в конце 1906 г.) организовалась Еврейская Народная Партия, стоявшая на почве идей духовного или куль­турного национализма, формулированных С. М. Дубновым. Ев­рейская Народная Партия в своей программе требовала для всех народностей России «свободы национального самоопределе­ния», причем «права национальной автономии должны быть предоставлены... и национальным меньшинствам». Парламент должен «гарантировать для национального меньшинства пол­ную неприкосновенность его гражданских, политических и на­циональных прав». Программа мыслит национальную автоно­мию евреев, как общинную организацию, единицами которой являются национальные общины, объединенные в «Союз еврей­ских общин, являющийся представителем объединенного рос­сийского еврейства». Закон гарантирует «право евреев употреб­лять свой язык повсеместно в публичной жизни» и «равнопра­вие еврейского языка среди других языков». Начальное образо­вание евреев находится в ведении общин, в компетенцию кото­рых входит обслуживание самых разнообразных еврейских нужд. Еврейская Народная Партия высказывалась за созыв Ев­рейского Национального Учредительного Собрания, которое устанавливает формы автономии.

Особое место среди группировок занимала Еврейская Демо­кратическая Группа (Л. Брамсон, А. Браудо, Г. Ландау, Я. Фрум­кин и др.) возникшая еще в 1904 г. и устроившая свои съезды в 1905 г. в Петербурге и Вильно. Демократическая Группа выдви­нулась в первый период кампанией по сбору подписей под «об­ращением» к русскому обществу, в котором в яркой форме изо­бражалось положение евреев в России. В противоположность Еврейской Народной Группе, тесно связанной с кадетами, деяте­ли Демократической Группы принадлежали к более радикаль­ному народническому сектору русской общественности. В Госу­дарственной Думе и в обществе они шли рука об руку с трудови­ками, — что на следующих этапах развития приводило к весьма острым расхождениям с Народной Группой по вопросу о мето­дах борьбы за равноправие. Несмотря на это, время от времени удавалось налаживать совместные выступления, и создавать для борьбы за равноправие и противодействия антисемитизму коа­лицию всех политических еврейских партий и группировок.

7

В среде социалистических партий в эпоху первой револю­ции также наблюдалась кристаллизация национальных про­грамм. В Бунде на 5-ом съезде (1903 г.) еще не было единства, и в виду разделения голосов пополам, было решено не выносить никаких резолюций. Но зимой 1904 г., как мы выше указывали, Ц. К. партии, учитывая происшедшее самоопределение в бун­довских рядах, выдвинул лозунг культурно-национальной ав­тономии, а осенью 1905 года на 6-ом съезде Бунд выступил со своей развернутой национальной программой, которая, помимо требования гражданского и политического равноправия и «обеспечения законом возможности для еврейского населения употребления родного языка в сношениях с судом, с государст­венными учреждениями и органами местного и областного са­моуправления», дала формулировку культурно-национальной автономии в следующих выражениях: «Изъятие из ведения го­сударства и органов местного и областного самоуправлений функций, связанных с вопросами Культуры (народное образо­вание и пр.) и передача их нации в лице особых учреждений, — местных и центральных, — избираемых ее членами на основе всеобщего, равного, прямого и тайного голосования». (Идеоло­гами и популяризаторами национальных требований Бунда бы­ли Вл. Медем, В. Косовский и Р. Абрамович).

Стремление Бунда, — продиктованное опасением, как бы не ослабить классового самосознания еврейских рабочих и ремес­ленников, — ограничить компетенцию еврейской автономии ис­ключительно кругом вопросов культуры и просвещения — не вызывало ни понимания, ни сочувствия у других партий и групп. И Фолькспартей, и Демократическая Группа, и поалейционисты, и сеймовцы — все были противниками такого самоог­раничения и, в противовес Бунду, отстаивали национальную ав­тономию, в ведение которой входили бы все стороны еврейской жизни и быта: социально-экономические, здравоохранение и пр. Еврейская Социалистическая Рабочая Партия (сеймовцы) в своем проекте программы высказывалась в том смысле, что «каждая национальность в совокупности всех частей, рассеян­ных в различных областях и пунктах государства, образует вместе один национальный союз, который заведует всеми своими национальными делами совершенно автономно». Считая едини­цей автономии — общину, партия предусматривает образование областных союзов общин и созыв на основе всеобщего и т. д. из­бирательного права Еврейского Национального Сейма; как «вер­ховного органа еврейского национального самоуправления и представителя объединенного российского еврейства». Партия высказывается также за созыв Национального Учредительного Собрания, за принцип равноправия языков и др. (Идеологами сеймовцев были М. Б. Ратнер, Бен-Адир (А. Розин), М. Зильберфарб и др. Партия издавала журнал «Возрождение», 2 сборника «Серп», еженедельник «Фольксштиме» в Вильне).

По инициативе сеймовцев в начале 1907 г. была созвана кон­ференция национальных социалистических партий, на которой, однако, из еврейских партий только сеймовцы и участвовали (X. Житловский и др.).

Что касается других еврейских социалистических партий, то и сионисты-социалисты, и поалей-цион, хотя и внесли свою но­ту в выработку национальных требований русского еврейства, но, в сущности, не дали сколько-нибудь развернутых нацио­нальных программ. Сионистско-Социалистическая Рабочая Партия, возникшая в 1904 г., в первый период была представле­на в сионистском конгрессе, но после 7-го конгресса в Базеле по­рвала с палестинцами, а в 1907 г. слилась с Еврейской Территориалистической Рабочей партией.[44] (Лидерами сионистов-соци­алистов были экономист Я. Д. Лещинский, В. Лацкий-Бартольди и др. Теоретической основой партийной деятельности была признана работа Я. Д. Лещинского «Еврейский рабочий в Рос­сии». Сионисты-социалисты издавали журнал «Дер Вег» и др.). В резолюции первого съезда партии в феврале 1906 года, посвя­щенной национальным требованиям, мы читаем: «Еврейский пролетариат в странах диаспоры может удовлетворять только те из своих национальных нужд, которые состоят в получении вос­питания на своем родном языке. Учреждения же вообще необхо­димые для удовлетворения национальных потребностей, не мо­гут в еврейской действительности получить фактическую при­нудительную силу». Сионисты-социалисты подчеркивали тре­бование преподавания на родном языке и высказывались за школьные еврейские союзы, но в то же время отвергали нацио­нальную автономию, как «реакционную утопию буржуазно-ас­симиляторских и реакционно-националистических элементов».

Поалей-цион, возникшие из рассеянных по России кружков еще в 1900—1902 гг., в общем оставались целиком в лоне сио­нистского мировоззрения, хотя впоследствии присоединились к требованию национальной автономии. В проекте программы 1906 г. мы читаем: «Партия выставляет требование националь­но-политической автономии со всеобъемлющей политической, культурной и финансовой компетенцией во всех внутренних на­циональных делах... Партия, однако, подчеркивает, что до реали­зации территориальной автономии никакие национальные пра­ва в диаспоре не дают решения еврейского вопроса». (Лидерами поалей-цион были Б. Борохов, Бен-Цви и др. Поалейционисты выпускали «Еврейскую Рабочую Хронику» в Полтаве, «Молот» в Симферополе и ряд изданий на идиш).

Таким образом, в годы общественного подъема в России все политические партии русского еврейства выдвинули свои про­граммные требования. Всех почти объединяли шесть следую­щих пунктов:

1. отказ от ориентации на ассимиляцию, как на идеологию и как на перспективу будущего для русского еврей­ства;

2. наряду с борьбой за равноправие и политические права, русское еврейство осознало себя нацией, которая должна быть обеспечена известной суммой национальных прав;

3. конструк­тивной идеей, суммировавшей все национальные требования, явилась еврейская автономия с общиной в качестве основной ячейки;

4. не все политические партии принимали принцип се­куляризированной общины, — но ни одна в то же время не на­стаивала на сохранении чисто-религиозной общины;

5. принцип демократии, выборности, равенства, — в соответствии с духом времени, признавался всеми программами;

6. права родного языка (идиш) в школе, в публичной жизни получили признание в широких кругах еврейской общественности, — даже в кругах сионистов, настаивавших на равноправии иврит, и среди тех умеренных групп, которые ограничивались формулой «свободы выбора языка преподавания».

8

После подъема 1905 — 07 гг. русское еврейство оказалось в новой политической обстановке. Самый факт существования Государственной Думы, развитие большой политической печати и наличие свобод хотя бы в условиях призрачного конституци­онализма создали совершенно другие формы общественной жизни в стране. В революционной среде еще шли дискуссии: за­кончилась ли революция, не переживаем ли мы полосу лишь краткой реакции, не следует ли ожидать в скорости новой вол­ны, которая добьет монархию? Но страна шла своим путем эко­номического и культурного развития, крестьянство укрепляло свои позиции, развивалось рабочее законодательство, намеча­лось проведение всеобщего образования...

Но когда русское еврейство подводило свои национальные итоги, баланс был малоутешительный. После октябрьской за­бастовки 1905 г. и вырванного ею манифеста о свободах и со­зыва законодательной Думы, власть на местах и черная сотня реваншировались своим обычным способом: в 150 пунктах, на­чиная с 18 октября 1905 г., как смерч, пронеслись погромы про­тив интеллигенции и против евреев. Во время 1-й Государст­венной Думы были погромы в Белостоке и в Седлеце. После разгона 1-й Думы депутаты-евреи Герценштейн и Иоллос бы­ли убиты черной сотней. Несмотря на активную поддержку, которую еврейским требованиям оказало освободительное движение и все либеральные и радикальные группировки, — система еврейского бесправия не пошатнулась, черта оседлос­ти осталась неприкосновенной, — а с ней вместе продолжали действовать и мытарства правожительства, и процентная нор­ма, и органически связанный с ними полицейский произвол, разнуздываемый антисемитским курсом правительства. Вновь усилился поток эмигрантов в Америку.

Отпор антисемитизму становился одним из главных ло­зунгов всего прогрессивного лагеря и крупнейших органов русской печати. Но в годы 1907—1914 в России если не откро­венно антисемитское, то «асемитское» поветрие порой охва­тывало и некоторых либералов среди русской интеллигенции, а разочарование в максималистских тенденциях первой рус­ской революции давало иным повод возлагать ответствен­ность за них на бросавшееся в глаза участие евреев в револю­ции. Растущий при Дворе, администрации и отчасти в общест­ве антисемитизм до крайней степени деморализовал полити­ческий режим, свою последнюю ставку поставивший на гнус­ной, заведомо крапленой карте процесса о ритуальном убий­стве в Киеве. Мы имеем в виду дело Бейлиса в 1911-13 гг. Но эта карта была бита: русские присяжные заседатели, оправдав Бейлиса, спасли честь русского правосудия от покушений царской юстиции.

Предчувствие новых испытаний нависло в эту пору и над Россией, и над судьбой русского еврейства. Но именно в эти го­ды между первой революцией и первой мировой войной обнару­жились огромные подспудные силы, созревшие в еврейском на­циональном коллективе России. Если еврейство оказалось бес­сильно вовне перед лицом мощной и враждебной государствен­ной машины, если накопившаяся национальная энергия не мог­ла получить своего выражения вовне, в политической сфере, то внутри она накопила крупные резервы общественной инициа­тивы в самых разнообразных областях, пытаясь использовать все наличные легальные возможности, все мыслимые щели в за­конодательстве и в административной практике, чтобы укре­пить свои позиции.

На эти годы падает оживление старых еврейских обществен­ных организаций. Общество распространения просвещения (ОПЕ) открыло ряд отделений в провинции, расширило сеть сво­их школ и библиотек, боролось за введение еврейских предметов и языков в школе. Развивало свою деятельность Общество Ремес­ленного Труда (ОРТ), специализировавшееся в области содейст­вия ремеслу, организации сбыта ремесленных изделий, професси­онально-технического образования. Создались новые организа­ции и общества, — местные, и во всероссийском масштабе, как Общество по охране здоровья еврейского населения (ОЗЕ), со своими амбулаториями, учреждениями в помощь детям и мате­рям, и детскими колониями и площадками. Еврейские сельскохо­зяйственные колонии, созданные на средства Еврейского Коло­низационного Общества (ЕКО), стали на собственные ноги, а це­лая сеть в несколько сот ссудосберегательных товариществ, кре­дитных и промысловых кооперативов, несла существенную по­мощь еврейскому ремеслу и мелкой торговле. На состоявшемся в 1911 году Всероссийском ремесленном съезде была представлена еврейская делегация с мест, руководимая ОРТом.

Также в эти годы возникло и приобрело большую популяр­ность Еврейское Литературное Общество с 55 отделениями на местах, которое устраивало постоянные доклады на разнообраз­ные еврейские темы, о Бялике и Черниховском, о Менделе, Шолом-Алейхеме и Переце, о разных течениях в сионизме, и о веч­ном, вызывавшем непрекращающиеся споры вопросе о языках (иврит и идиш). Возникли и привлекли к себе всеобщее внима­ние другие общественные и культурные начинания, как Общест­во еврейской народной музыки, организации, пропагандировав­шие литературное и народное творчество, и работы по фолькло­ру, связанные с именем С. Ан-ского.

Не следует упускать из виду значение, которое в эти годы приобрела печать на идиш. В 1905 — 907 гг. процветала легаль­ная ежедневная социалистическая печать, как «Фольксцайтунг» Бунда в Вильне (которому после большого перерыва только в 1912-13 гг. удалось вновь поставить свой орган «Ди Цайт» в Петербурге). Свои органы выпускали и сионисты-социалисты, и поалей-цион, а в Варшаву перебрался из Петербурга демокра­тический «Фрайнд». Газета «Гайнт», а затем «Момент» и неко­торые другие газеты, возникшие в Варшаве, достигли массового распространения, до того неведомого для органов на идиш. Про­должали выходить и русско-еврейские органы печати («Новый Восход», «Еврейский Мир», сионистический «Рассвет» и др.), но они не могли, разумеется, конкурировать с большой ежеднев­ной печатью, обслуживая главным образом русско-еврейские интеллигентские круги.

Особое место в этот период занимал вопрос о легализации еврейской общины и связанный с ним вопрос об ее преобразова­нии. В сущности, с тех пор, как правительство еще во времена Николая I совершенно обезличило, а затем скомпрометировало еврейский «кагал», — никакой легальной общинной организа­цией русское еврейство не располагало. В каждом городе вели изолированное существование разнообразные благотворитель­ные и аналогичные организации, но ни о каком легальном и сколько-нибудь прочном объединении их и централизации не могло быть и речи. И эти отдельные общества, вынужденные прибегать к частным пожертвованиям, хронически страдали от отсутствия средств. Даже архаические сборы, как коробочный и свечной, в самой ничтожной мере покрывавшие еврейские нуж­ды (талмуд-торы и некоторые другие статьи), были не всегда до­ступны для еврейских учреждений.

Вопрос о легализации общины по принципиальным и практи­ческим соображениям приобретал актуальное значение. Евреи-депутаты в 3-ей Государственной Думе (Фридман и Нисселович) готовились к внесению законопроектов по этому вопросу, а в 1909 г. в Ковне был созван еврейский съезд, на котором было представлено 46 городов с 120 делегатами и где гвоздем оказался вопрос о легализации общины. Докладчиком от имени инициа­торов съезда (фактически Еврейской Народной Группы) — вы­ступил Г. Б. Слиозберг, который высказался за религиозную об­щину. Среди сторонников секуляризованной общины выступа­ли, между прочим, представители Бунда, М. И. Либер-Гольдман (от Вильны) и X. Я. Гельфанд-Литвак (от Риги), впервые актив­но выступавшие на общееврейской арене. (Вопрос об общине был поставлен Бундом в 1908 году в числе очередных вопросов своей деятельности). На съезде 1909 года было решено добивать­ся легализации общины, располагающей правом обложения всех своих членов. Съезд выбрал свой постоянный исполнительный орган, функции которого не ограничивались вопросом об общи­не. Но он недолго существовал и не пользовался влиянием. Го­раздо большее значение имело созданное при евреях-депутатах 4-й Государственной Думы «Политическое Бюро» на основе со­глашения четырех еврейских партий (Еврейской Народной Группы, сионистов, Фолькспартей и Еврейской Демократичес­кой Группы). Политическое Бюро существовало до революции 1917 г. и особенно большую деятельность развивало в годы пер­вой мировой войны.

9

Война вписала ряд новых трагических страниц в жизнь рус­ского еврейства. Победы немецкого оружия привели к отрыву от России почти половины всего 6-миллионного национально­го коллектива, и в первую очередь еврейства Польши. Но неза­висимо от этого; бедствия войны ударили с особой силой по ев­рейству: яростным взрывом антисемитизма на фронте, кото­рым бездарное руководство армией пыталось воспользоваться, чтобы возложить свою вину на евреев, массовыми выселения­ми, наветами о шпионаже и государственной измене и т. д. В 1915 году беженцев и выселенцев на содержании еврейских ко­митетов помощи оказалось свыше 250 тысяч. Общественное возмущение действиями военного командования достигло та­кой степени, что даже Совет Министров, возглавляемый Горе­мыкиным, не раз писал в ставку о «необходимости отказаться от преследования еврейских масс и огульного обвинения в из­мене» ...

Под ударами испытаний русское еврейство не поддалось па­нике и не впало в отчаяние. Оно пыталось мобилизовать сочув­ствие среди друзей в Государственной Думе, в печати, в русском обществе и само развило деятельность в области помощи. Перед лицом национальных бедствий русское еврейство оказалось способным объединить на основе самодеятельности и самопо­мощи все без исключения политические группировки. Еще в на­чале войны, в ноябре 1914 г. Политическое совещание при ев­рейских депутатах созвало обширный нелегальный съезд еврей­ских общин в Петербурге, на котором были только одиночки со­циалисты, а большинство принадлежало к буржуазно-демокра­тическим течениям, представленным в Политическом Совеща­нии. На этом съезде шли споры о том, следует ли борьбу за рав­ноправие ориентировать на кадетов в Государственной Думе или на думскую и внедумскую деятельность трудовиков и соци­ал-демократов (Л. М. Брамсон контра М. М. Винавер).

Но в дальнейшем ходе войны, в полосу чудовищных гонений, эти тактические споры потеряли свое прежнее значение, и все усилия были отданы делу национальной еврейской самооборо­ны против обнаглевшего антисемитизма. Возникло обществен­ное оживление вокруг новой центральной организации помощи ЕКОПО, создавшей при себе институт уполномоченных, куда вошли, главным образом, в качестве «третьего элемента» (если применить земский термин, охватывавший собой врачей, агро­номов, статистиков, техников и пр.) представители еврейских социалистических и демократических групп. По этому же пути вовлечения деятелей нового призыва и демократизации своих органов пошли и другие общества, как, например, ОРТ, развив­ший широкую программу трудовой помощи беженцам-рабочим и ремесленникам. Совещания 1915-16 годов (при ОРТе, ОПЕ, ЕКОПО) имели также и общественно-политическое значение. Русское еврейство могло рассчитывать в послевоенной обста­новке значительно укрепить свои правовые позиции.

Февральская Революция 1917 года, формально и фактически уравнявшая евреев в правах, отменившая все ограничения, со­здала условия, при которых впервые — после крушения трехсот­летней империи Романовых, — еврейский национальный кол­лектив мог найти ту форму автономии, которая наиболее соот­ветствовала требованиям и стремлениям народа. Евреи привет­ствовали русскую демократическую революцию и приняли ак­тивное участие во всех свободных учреждениях, ею созданных. Еврейство готовилось также созвать Всероссийский Еврейский Съезд, частью успело провести выборы в демократические об­щины и т. д.

Но надежды, которые евреи связывали с революцией, не бы­ли осуществлены, — по тем же общим причинам, по которым ре­волюция обманула ожидания всех демократических слоев насе­ления, как и надежды всех населяющих Россию народов. Ок­тябрьский переворот после выхода России из мировой войны развязал гражданскую войну, которая сопровождалась «воен­ным коммунизмом», хозяйственной разрухой, жестоким крова­вым террором, — а специально для евреев, в виде дополнения, — погромами на. Украине и в Белоруссии, гибелью свыше 60 тысяч еврейских семей от руки белых армий, атаманских банд, украин­ских националистов, разорением, голодом и миллионной арми­ей деклассированных.

За 40 лет коммунистической революции еврейство России перенесло столь много, что рассказ об этом никак не умещается в рамки настоящего очерка. Даже перед лицом чудовищной ги­бели миллионов евреев во вторую мировую войну от руки не­мецких наци, не теряет своего драматизма повесть о страданиях, выпавших на долю еврейского национального коллектива Рос­сии под советской диктатурой. Но и здесь необходимо подчерк­нуть, что в результате условий, в которые поставлены советские евреи, не только уничтожено все, что с таким трудом создава­лось русскими евреями даже в худшие времена бесправия при старом режиме, не только растоптаны все надежды на расцвет общественной и национальной жизни в еврействе, но что на­сильственная ассимиляция в принудительном порядке, постав­ленная советской диктатурой в порядок дня еврейской жизни, — грозит денационализацией 2-х или 2-х с половиной миллионов евреев, уцелевших в России после второй мировой войны, а под­нявший голову сверху и снизу советский антисемитизм ослож­няет эту перспективу новыми сверхсметными бедствиями.