Книга о русском еврействе. От 1860-х годов до революции 1917 г. - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Сборник статей (А. А. ГОЛЬДЕНВЕЙЗЕР. ПРАВОВОЕ ПОЛОЖЕНИЕ ЕВРЕЕВ В РОССИИ) #7

А. А. ГОЛЬДЕНВЕЙЗЕР. ПРАВОВОЕ ПОЛОЖЕНИЕ ЕВРЕЕВ В РОССИИ

I. Общая характеристика системы правовых ограничений. — II. Правовое положение русского еврейства накануне первой мировой войны. — III. Годы войны (1914—1917).

I

В конце изданного 20 марта 1917 года «Постановления Временного Правительства об отмене вероисповедных и национальных ограничений» приводится полный список ограничительных законов, подлежавших отмене. В этом списке значится 140 законов, извлеченных из разных частей двенадцати томов Свода Законов Российской Империи, — в совокупности эти законы могли бы составить целый «кодекс еврейского бесправия».

Эти ограничительные законы, разновременно изданные и плохо между собой согласованные, дали обильную жатву сенатских толкований и правительственных циркуляров: в комментированном издании «Законов о евреях» Я. И. Гимпельсона, вышедшем в двух томах в 1914—1915 гг., они занимают около тысячи страниц.

Политика русского правительства по еврейскому вопросу, нашедшая выражение в этой сложной системе правовых ограничений, поражает не столько своей несправедливостью или жестокостью, — этим в наше время уже никого не удивишь! — сколько своей бездарностью. В ней не было никакой последовательности, руководящей идеи и общей цели. Она была вызвана самыми разнообразными мотивами и преследовала самые различные, часто исключавшие друг друга задачи. В 1856 году Александр II повелел пересмотреть законы о евреях «в видах слияния сего народа с коренными жителями», а между тем и при нем и еще более при его преемнике законы о праве жительства приводили к обратному результату — не слиянию, а обособлению миллионного еврейского населения, насильственно сосредоточенного в черте оседлости.[14] Министерство финансов всеми средствами стремилось извлечь из евреев побольше дохода для казначейства, а в то же время министерство внутренних дел всячески стесняло их хозяйственную деятельность и этим искусственно понижало их платежеспособность для налогового обложения. Для оправдания правовых ограничений обычно ссылались на врожденные пороки еврейской расы, но все же любой еврей, не взирая на присущие ему пороки, автоматически получал равноправие в награду за притворный отказ от своей веры.

Неустойчивость и непоследовательность политики в отношении еврейства неоднократно признавалась самим правительством. Через сто лет после первого «Положения о евреях», изданного в 1804 году при Александре I, Комитет министров в Высочайше утвержденном докладе от 3 мая 1905 года подводит следующий итог этому вековому экспериментированию над живыми людьми:

«В отношении правительства к еврейскому вопросу не усвоено такого твердого, устойчивого руководящего начала, которое, будучи раз принято, проводилось бы уже вполне последовательно и ясно определило бы характер внутренней относительно евреев политики. Несмотря на обилие разновременно собранных материалов, вопрос этот и до настоящего времени представляется окончательно не разработанным и еще ожидает своего разрешения».

Среди мотивов еврейских правоограничений в России исторически первым и долгое время господствующим был мотив религиозный. Когда в 1563 году царь Иван Грозный завоевал город Полоцк и бояре спросили его, как поступить с полоцкими евреями, он ответил: «согласных креститься — крестить, а несогласных — утопить в реке Полоте».[15] В течение 18-го века было издано четыре указа о выселении евреев из России и мотивом этой меры неизменно указывалось, что евреи — «имени Христа Спасителя ненавистники». А для придания этим актам большей вескости иногда прибавлялось решительно ни на чем не основанное обвинение евреев в том, что они «совращают православных в свою веру».

Юрист 16-го века Ульрих Цазий доказывал, что малолетних евреев можно крестить даже без согласия их родителей. «Еврей — раб, писал он, а приняв крещение он становится свободным. Любящий отец не может препятствовать столь явному улучшению состояния своего сына». Исходя из подобных соображений, русское правительство всеми мерами содействовало переходу евреев всех возрастов в христианство. Все правоограничения евреев были связаны не с расой или национальностью, а исключительно с религией, и поэтому акт крещения открывал каждому русскому еврею Сезам равноправия.[16] Начиная с 14-ти лет еврей мог креститься без согласия родителей, но и в отношении малолетних детей родители фактически не могли отказывать в своем согласии, так как закон строго карал «воспрепятствование присоединению к православной вере».

В девятнадцатом веке главным основанием для правоограничений стали выдвигать мотивы экономического порядка. Евреев обвиняли в «эксплуатации сельского населения» и в «расстройстве крестьянского благосостояния». Излюбленным объектом этих обвинений были евреи — содержатели шинков, но врожденную склонность к «торгашеству», «ростовщичеству» и т. п. порокам находили у всех евреев, как таковых.

В одном из многочисленных правительственных проектов разрешения еврейского вопроса предлагалось делить всех евреев по их занятию на «полезных» и «бесполезных», причем полезными признавались только евреи-ремесленники и рабочие, а евреи-лавочники и торговые посредники причислялись к категории бесполезных. Хотя эта выдумка о «бесполезных занятиях» имела не больше опоры в действительности, чем обвинение евреев в совращении христиан в свою веру, самые обоснованные опровержения не имели против нее никакого действия.[17]

Наконец, начиная с 1890-тых годов обычным мотивом к притеснению евреев становится огульное обвинение всего русского еврейства в политической неблагонадежности. Не только открытые антисемиты и вдохновители еврейских погромов были убеждены в том, что каждый русский еврей — активный или потенциальный революционер, но того же мнения придерживались едва ли не все представители высшей администрации. Напрасно им указывали, что правительственные преследования никак не могут отвращать евреев от революции, но напротив должны гнать их в оппозиционный стан, и что невозможно требовать лояльного отношения к существующему режиму от людей, которых при этом режиме оскорбляют и преследуют. Еще в 1915 году все русские министры — в том числе те из них, которые считались либералами, — повторяли те же шаблонные фразы о поголовной революционности русских евреев...[18]

* * *

Упорно проводя систему еврейских правоограничений, русское правительство боролось с призраками — религиозного прозелитизма, экономической эксплуатации, политической неблагонадежности. Но достигало оно только одного — деморализации своего собственного административного аппарата и деморализации самого еврейства.

Ограничительные законы, обнимавшие все области жизни, постоянно требовали новых толкований. И вот мы видим картину высших государственных сановников, заседающих в Первом Департаменте Сената, которые серьезно обсуждают вопрос, можно ли признать починку резиновых галош дающим право жительства ремеслом.[19] В то же время бесчисленные сомнения, возникавшие при каждодневном применении ограничительных законов, передавались на усмотрение исправников и приставов, — и ни для кого не оставалось секретом, к чему это приводит. «Где милость, там умилостивление, — замечает по этому поводу И. М. Бикерман. — Взятку в России не евреи выдумали... Но тут мы имеем дело с системой, точно придуманной для того, чтобы плодить подкуп и вымогательство». Неудивительно поэтому, что «одной из сил, поддерживающих еврейское бесправие», были «те многочисленные агенты власти, которым такое положение доставляло исключительные выгоды».

Не менее глубокой была та деморализация, которую ограничительные законы вносили в среду самого еврейства.

«Худшим проявлением русского деспотизма, — писал в 1912 году известный английский государствовед А. В. Дайси, — является моральная деградация, которой он подвергает еврейских подданных царя. Факт существования черты оседлости, лишение русских евреев тех элементарных прав, которые каждое цивилизованное правительство признает за всеми гражданами, и более всего полная зависимость русских евреев от изменчивых капризов каждого представителя власти, начиная от царя и вплоть до любого нижнего чина полиции, — не может не унижать всех жертв этой тирании. Героизмом, с которым евреи переносили вековые несправедливости и преследования, еврейское племя заслужило свою высшую славу,.. но ни один народ в целом не может всегда оставаться на высоте героизма и мученичества».

Как всякий закон, противоречащий нравственному чувству и правосознанию граждан, система еврейских правоограничений создавала у всех, кого она затрагивала, привычку любым путем обходить и нарушать законы. Кроме того, своим неравным отношением к разным группам в еврействе, она обостряла среди евреев чувство неравенства между богатыми и бедными, между образованными и лишенными возможности получить образование. Еврей-купец первой гильдии, имевший возможность платить за свое гильдейское свидетельство 1000 рублей в год, мог свободно разъезжать по всей России, в то время как его служащий терял право жительства в тот момент, когда хозяин лишал его этого звания. Еврей-гимназист, которого состоятельные родители могли при помощи репетиторов натаскивать на золотую медаль, поступал в университет, а его неимущий одноклассник оставался за бортом. В результате, привилегированные классы получали дополнительные, бесценные привилегии, а обездоленные оказывались еще более обиженными судьбой.

Наряду с этим, пресловутые «процентные нормы» создавали в еврейской среде атмосферу нездоровой конкуренции и погони за протекциями.

«Процент, — говорит по этому поводу В. А. Маклаков, — это поданная со стороны государства надежда... Но кто попадает под процент? Неминуемо возникает конкуренция, поиски протекции и т. п. И в этой атмосфере неопределенности и искательства будет жить и вариться еврей, пока счастье ему не улыбнется... А потом его еще будут упрекать, как погрешил покойный Плевако, в том, что он знает наше право, но не верит ему... Евреи знают право процента, знают лучше, чем мы. Но какой же еврей, если он не вовсе урод, может верить подобному праву?»

* * *

Весной 1881 года по Югу России прокатилась волна еврейских погромов. Когда через год, 3 мая 1882 года, были изданы «Временные правила», воспретившие евреям селиться вне городов и местечек, мотивом этого ограничения было выставлено стремление правительства «улучшить взаимные отношения» между евреями и коренным населением и «оградить евреев от раздражения последнего, выразившегося в форме грубого насилия против личности и имущества евреев».

Но такой мотив выдает либо неискренность, либо невежество законодателя. И опыт истории и выводы социальной психологии учат, что ограничительные законы достигают лишь обратной цели: национальные ограничения только обостряют национальную вражду.[20] Мартиролог русского еврейства это всецело подтвердил: широкие народные массы должны были воспринимать политику еврейских ограничений, как официальную санкцию антисемитизма, и узаконенное дискриминирование евреев более, чем что либо иное, способствовало созданию психологической атмосферы, находившей свое самое грубое выражение в еврейских погромах.

Это отметил в своей известной статье о Кишиневском погроме В. Д. Набоков. «Истинное объяснение» самой возможности такого события, — писал Набоков, — нужно искать «в том законодательном и административном строе, под влиянием которого создаются отношения христианского населения к еврейскому. С точки зрения этого режима, еврей — пария, существо низшего порядка, нечто зловредное an und fur sich. Его можно только терпеть, но его следует всячески ограничить и связать, замыкая его в тесные пределы искусственной черты. В слоях населения, чуждого истинной культуры, от поколения к поколению переходит исторически сложившееся воззрение на еврея, как на «жида», виноватого уже в том одном, что он родился «жидом». Такое жестокое и грубое отношение к целой народности встречает в господствующем режиме как бы косвенное подтверждение и признание».

В этом, быть может, был наиболее тяжкий грех системы еврейских правоограничений.

* * *

Неуверенность и шатания политики русского правительства в отношении евреев наглядно проявились в том, что в течение многих десятков лет почти все новые законоположения о евреях издавались не в обычном порядке — через Государственный совет, — а как высочайше утвержденные «временные правила» или «временные меры». Все они должны были действовать лишь «впредь до общего пересмотра законодательства о евреях». Однако, этот столько раз обещанный «общий пересмотр» все откладывался и «временные меры» продолжали действовать десятки лет. «Временные правила 1882 года» о недопущении евреев в сельские местности оставались в силе 35 лет, а «временное» преграждение евреям доступа в адвокатуру 28 лет.

Поскольку в печальной истории ограничительных законов в России можно уловить какую-либо последовательность, приходится лишь констатировать, что в последние десятилетия перед мировой войной 1914 г., — не только при реакционном режиме Александра III, но и в эпоху вынужденных реформ Николая II, — правовое положение евреев непрерывно ухудшалось. С бесстрастием летописца отмечает это неутомимый комментатор законов о евреях М. И. Мыш в предисловиях к очередным изданиям своего «Руководства» — сначала в 1903 году и затем в 1914 году.

Между тем, на этот промежуток времени падает революция 1905 г., манифест 17 октября, четыре Государственные Думы... Как могло случиться, чтобы за такие годы, в которые глубоко преобразился политический уклад России, в законодательстве по еврейскому вопросу продолжал царить тот же дух средневековья? Одной из важнейших причин, сделавших этот исторический парадокс возможным, было отношение к еврейскому вопросу Николая II. Один эпизод, который стал известным только из опубликованных уже после революции мемуаров, дает этому яркое подтверждение.

П. А. Столыпин, назначенный премьером после роспуска Первой Государственной Думы, в первые недели своего премьерства пытался привлечь в совет министров представителей умеренно-либеральных общественных кругов. Один из призванных, Д. Н. Шипов, в своих воспоминаниях рассказывает, что 15 июля 1906 г. в беседе с ним и с князем Г. Е. Львовым Столыпин развернул программу своей ближайшей деятельности. «Для успокоения всех классов населения, — сказал он им, — нужно в ближайшем же времени дать каждой общественной группе удовлетворение их насущных потребностей и тем привлечь их на сторону правительства». В числе таких «насущных потребностей крупных общественных групп» Столыпин, по словам Шилова, указывал и на расширение прав евреев.

Из привлечения в кабинет общественных деятелей ничего не вышло, но Столыпин в первые месяцы своего премьерства все же пытался добиться «успокоения» путем реформ. Тогдашний министр финансов и будущий преемник Столыпина на посту премьера, граф В. Н. Коковцев в вышедших в 1933 году в Париже воспоминаниях рассказывает, что в начале октября 1906 г. Столыпин предложил своим коллегам «поставить на очередь вопрос об отмене в законодательном порядке некоторых едва ли не излишних ограничений в отношении евреев, которые особенно раздражают еврейское население России и, не принося никакой пользы, потому что они постоянно обходятся со стороны евреев, только питают революционные настроения еврейской массы и служат поводом к самой возмутительной противорусской пропаганде со стороны самой могущественной еврейской цитадели — в Америке».

По предложению Столыпина, каждое ведомство представило перечень ограничений, относящихся к предметам его ведения. Пересмотр законов был закончен в одном заседании и «целый ряд существенных ограничений был предложен к исключению из закона». К сожалению, Коковцев не дает никаких указаний о том, какие именно «существенные, но едва ли не излишние» ограничения были в этот список включены.

«Журнал Совета министров, — продолжает свой рассказ Коковцев, — пролежал у Государя очень долго... Только 10 декабря 1906 г. Журнал вернулся от Государя к Столыпину при письме, с которого Столыпин разрешил мне снять копию».

Текст письма, воспроизведенный в книге Коковцева, гласит:

«Несмотря на самые убедительные доводы в пользу принятия положительного решения по этому делу, внутренний голос все настойчивее твердит мне, чтобы я не брал этого решения на себя. До сих пор совесть моя никогда меня не обманывала. Поэтому и в данном случае я намерен следовать ее велениям.

Я знаю, Вы тоже верите, что «сердце царево в руцех Божьих».

Да будет так.

Я несу за все власти, мною поставленные, перед Богом страшную ответственность и во всякое время готов отдать Ему в том ответ».

«Ни в одном из документов, находившихся в моих руках, — добавляет Коковцев, — я не видел такого яркого проявления мистических настроений в оценке своей Царской власти, которая выражается в этом письме Государя к своему Председателю Совета министров». Но другой мемуарист, — В. А. Маклаков, также напечатавший это знаменательное письмо в своих воспоминаниях, — находит не столь умиленное объяснение для того «внутреннего голоса», который у Николая II перевешивал «самые убедительные доводы» Совета министров:

«На Дворянском съезде 16 ноября 1906 года, — читаем мы у Маклакова, — Пуришкевич, между прочим, хвалился дисциплиной и влиянием «Союза русского народа». Когда несколько дней назад, рассказывал он, в Совете министров был принципиально задет вопрос о расширении черты еврейской оседлости, Главный Совет, обратившись к отделениям Союза, предложил им просить Государя воздержаться от утверждения проекта Совета. По прошествии 24 часов у ног Его Величества было 205 телеграмм.

Вот источник того внутреннего голоса, который Государя будто бы никогда не обманывал».

История царствования Николая II, во всяком случае, показывает, что в области еврейского вопроса его «мистические настроения» неизменно подсказывали ему решения, согласные с пожеланиями Союза русского народа...

* * *

Историк еврейского вопроса в России не может не отметить одно парадоксальное явление: Система правовых ограничений существовала около 125 лет. Но в течение этого времени, — начиная с царствования Александра I и вплоть до 1905 года, — почти каждое десятилетие на какую-нибудь специально для той цели образованную Комиссию, Комитет или Совещание возлагалась задача — «пересмотреть существующие по сему вопросу узаконения» и предложить желательные реформы. Все эти Комитеты и Комиссии, — состоявшие из высших сановников, весьма далеких от либерализма, — неизменно приходили к выводу, что существующие правоограничения не достигают своей цели и должны быть — немедленно или постепенно — упразднены. «Мысль о полном снятии всех еврейских ограничений, — говорит П. Н. Милюков, — никогда не умирала».[21] Но ни один из выработанных Комитетами проектов разрешения еврейского вопроса не получил осуществления, и ограничения продолжали действовать, как встарь.

В последний раз такой пересмотр ограничительных законов был произведен в 1904—1905 гг. Комитетом министров. Председатель Комитета С. Ю. Витте несомненно был противником ограничительных законов, но как реальный политик par excellence он понимал, что никакое благоприятное для евреев заключение Комитета министров не удостоится Высочайшего утверждения. Поэтому в Докладе Комитета от 3 мая 1905 г. было только указано, что «следовало бы воспользоваться созывом... доверием народа облеченных, избранных из населения людей... для разрешения всех по этому делу сомнений».

Год спустя собралась Первая Государственная Дума. В принятом ею единогласно Ответном адресе на тронную речь говорилось:

«Государственная Дума исходит... из непреклонного убеждения, что ни свобода, ни порядок, основанный на праве, не могут быть прочно укреплены без установления общего начала равенства всех без исключений перед законом. И потому Государственная Дума выработает закон о полном уравнении в правах всех граждан с отменой всех привилегий и ограничений, обусловленных сословием, национальностью, религией и полом».[22]

Но за 70 дней своего существования Первая Дума не могла успеть заняться еврейским вопросом. Подготовленная для раздачи народным представителям записка Юлия Гессена «О жизни евреев в России» была подана уже в Думу второго созыва, — которая, однако, также была распущена раньше, чем могла приступить к рассмотрению этого вопроса.

В Третьей и Четвертой Думах, в которых большинство принадлежало октябристам, националистам и правым, отношение к еврейскому вопросу стало уже совершенно иным. «Народные представители нового типа, — говорит П. Н. Милюков, — усомнились в том, в чем даже реакционные министры внутренних дел и реакционные комитеты переставали сомневаться, как в единственно возможном исходе». Антисемитизм стал излюбленным лозунгом всех демагогов справа, и в Государственной Думе их лидеры нашли наиболее выгодную трибуну для своей антиеврейской пропаганды. При таких условиях всякая попытка поднять в Думе вопрос об отмене еврейских ограничений была бы обречена на неудачу, и дала бы только лишний повод для потока погромных речей.

Тем не менее, благодаря энергии депутата-еврея Л. Ниселевича, в Третью Думу был внесен законопроект об отмене черты оседлости, подписанный 166-ю депутатами. Но это оказалось чисто демонстративным актом, так как законопроект не получил никакого движения. Зато в принятый Думой в 1912 г. закон о местном суде были включены статьи о том, что евреи не могут быть избраны мировыми и волостными судьями.

Этим и ограничивается вклад народного представительства в русское законодательство о евреях. Даже те облегчения, которые пришлось дать евреям во время первой мировой войны, были проведены не через Государственную Думу, а келейно в секретных заседаниях Совета министров! Но об этом речь впереди.

II

Действовавшие в России ко времени начала первой мировой войны законы налагали на евреев ограничения в следующих областях:

— права жительства и свободы передвижения, приема в учебные заведения;

— занятия торговлей и промышленностью;

— поступления на государственную службу и участия в органах местного самоуправления;

— порядка отбывания воинской повинности.

Особые правила существовали также в отношении приема евреев в адвокатуру.

ПРАВО ЖИТЕЛЬСТВА

Самым тяжелым и болезненно ощущаемым правоограничением евреев в России были ограничения права жительства и свободы передвижения. И. М. Бикерман, посвятивший черте оседлости превосходно написанный очерк, называет ее «венцом и основой всей системы». Вместе с тем, она являлась и самым старым из еврейских правоограничений.

Возникновение черты оседлости связано с историческими событиями конца 18-го века. В ту эпоху все русские подданные, принадлежавшие к так называемым податным сословиям, — т. е. крестьяне, мещане, ремесленники и купцы, — не имели права свободного передвижения и повсеместного поселения в нынешнем смысле этих понятий. Каждый был «приписан» к местному «обществу» и мог заниматься своим делом лишь в данном месте. В соответствии с этим порядком, евреи, оказавшиеся русскими подданными после разделов Польши, были приписаны к мещанским и купеческим обществам тех местностей Юго-Западного и Северо-западного края, в которых они проживали при переходе этих областей к России.

Указом, изданным в 1791 году, Екатерина II подтвердила этот порядок и даже распространила территорию поселения евреев на вновь образованные Екатеринославское наместничество и Таврическую область. Как отметил Милюков, основная цель указа состояла именно в том, чтобы подтвердить для евреев равные с остальным населением присоединенных земель права. Но вместе с тем, — по специальному ходатайству боявшихся еврейской конкуренции московских купцов, — в этом же акте было указано, что «евреи не имеют никакого права записываться в купечество во внутренние Российские города и порты». Этим дополнительным распоряжением указ 1791 года положил начало черты оседлости.

Свою первую законодательную формулировку черта оседлости получила в изданном при Александре I «Положении о евреях 1804 года». С этого времени, вплоть до вынужденной военными событиями 1915 года отмены черты оседлости, ее границы оставались неизменными.[23] За эти 125 лет — от третьего раздела Польши до первой мировой войны — политический и социальный строй России и характер ее хозяйственной жизни подверглись коренному перерождению. Крепостное право пало, сословный строй был расшатан, самодержец разделил свою власть с народным представительством, народное хозяйство вступило на путь быстрой индустриализации, страна покрылась сетью железных дорог... Но пять миллионов русских евреев в течение всего этого времени оставались прикрепленными к тем частям империи, в которых жили в эпоху польских разделов их предки.

Хотя общие рамки черты оседлости оставались прежними, начиная с 1880-тых годов стали вводиться новые ограничения для поселения евреев в пределах самой черты. Самым важным из этих ограничений был запрет вновь селиться и приобретать недвижимости в сельских местностях, введенный «Временными правилами 3 мая 1882 года».

В этих правилах, которыми открывалась мрачная эпоха Александра III-го, — после традиционной фразы об их «временном» характере, — возвещалось Высочайшее повеление: «воспретить евреям селиться вне городов и местечек» (за исключением существующих еврейских земледельческих колоний) и «приостановить совершение купчих и закладных на имя евреев, а равно и засвидетельствование арендных договоров на недвижимые имущества» в сельских местностях. Так была создана «черта внутри черты», искусственно усиливалось сосредоточение евреев в городах и вынужденное обращение их к «бесполезным» городским занятиям — торговле и посредничеству.

Так как по новым правилам евреям разрешалось жить только в городах и местечках, то разным административным органам, вплоть до 1 Департамента Сената, пришлось разрабатывать вопрос о том, каким условиям должен удовлетворять населенный пункт, чтобы заслужить название «местечко». На разрешение высшего органа административной юстиции поступали также мудреные вопросы вроде следующих: следует ли признать нарушением Временных правил 1882 г. поселение еврейской семьи в доме, одна половина которого находится в черте города, а другая за этой чертой? В каком пункте кончается территория местечка, план которого еще не утвержден в надлежащем порядке? и т. п. Чаще всего, однако, эти вопросы, от которых иногда зависело благосостояние сотен еврейских семейств, разрешались по усмотрению местных Помпадуров.[24]

Долгое время действовал изданный в 1858 г. закон воспрещавший евреям селиться в пределах 50-верстной пограничной полосы. Закон этот, — очевидно основанный на предположении, что все евреи по природе своей склонны заниматься контрабандой, — был отменен только в 1904 году.

На особом положении оставался вопрос о праве проживания евреев в четырех городах, находившихся в пределах черты оседлости, в которых было по разным основаниям признано необходимым поставить для евреев дополнительные преграды. Так город Киев был исключен в самом законе из черты оседлости, хотя Киевская губерния в нее входила. На постоянное жительство в Киеве допускались только те евреи, которые пользовались им повсеместно, но определенным категориям разрешалось «временное пребывание» в Киеве. На практике, этим правом больше всего пользовались евреи-ремесленники и евреи, допущенные в Киев «для воспитания детей». «Для сосредоточения надзора за приезжающими в Киев евреями», этим категориям разрешалось жить только в двух полицейских участках — Лыбедском и Плосском. Пестрота и неясность правил о праве жительства евреев в Киеве открывали широкий простор для взяточничества и произвола местной полиции.

В отношении городов Николаева и Севастополя также существовали особые ограничения для евреев, которые мотивировались стратегическим значением этих городов, как центров Черноморского флота. Совершенно освободить от еврейской заразы стремились Южное побережье Крыма — летнюю резиденцию царской семьи. Ялтинский градоначальник ген. Думбадзе получил громкую известность, как ревностный исполнитель изданных для этой цели предначертаний.

Особая глава в истории еврейских правоограничений в России принадлежит судьбе еврейства в Москве. Здесь в 1891 году имело место массовое выселение тысяч еврейских семейств, десятки лет на законном основании проживавших в Москве. Выселение 1891 года, инициатором и вдохновителем которого был вновь назначенный генерал-губернатор Великий Князь Сергей Александрович, произвело на все русское еврейство потрясающее впечатление и усилило волну еврейской эмиграции. Личные впечатления свидетеля этого события картинно изложены в очерке С. С. Вермеля «Московское изгнание».

В первый день Пасхи 1891 года в газетах было опубликовано Высочайшее повеление, по которому евреи-ремесленники были лишены права жительства в Москве. Это привело к выселению из Москвы десятков тысяч евреев, так как «в качестве ремесленников, действительных и мнимых, жило в Москве огромное большинство еврейского населения». Полиция разделила подлежавших выселению евреев на категории по месяцам, в которые они должны были выехать из Москвы, и последний срок выселения наступил 14 января 1892 г. В этот день, — пишет Вермель, московские вокзалы представляли собой картину спешной эвакуации — как перед вступлением в город неприятельской армии. Чтобы вместить всех уезжающих, были пущены дополнительные поезда. Стоял жестокий мороз и у провожавших «на душе стояла тревога, что будет с партией, не замерзнут ли многие из них в пути» ...

* * *

Право жить повсеместно и свободно передвигаться по всей России имели евреи, получившие высшее образование, а также дантисты и провизоры. Получившим диплом в одном из высших учебных заведений право повсеместного жительства было дано высочайше утвержденным мнением Государственного совета от 27 ноября 1861 года. К категории привилегированных по образовательному цензу относились также аптекарские помощники, фельдшеры, дантисты и повивальные бабки, — но они имели только так наз. «условное право жительства», а именно им разрешалось жить лишь в тех местах, где они занимались своей профессией. Наконец, повсеместным правом жительства пользовались также «Николаевские солдаты» — отставные нижние чины, отбывшие службу по старому Рекрутскому уставу.[25]

Правила о праве жительства евреев-купцов постоянно менялись, так как в этом вопросе общегосударственные интересы — дать еврейским купцам, делавшим крупные обороты, возможность способствовать развитию торговли во всей стране, — сталкивались с интересами местных купеческих обществ, боявшихся еврейской конкуренции. По окончательной редакции закона, евреям-купцам I гильдии дозволялось приписываться в купечество всех городов России, если они перед тем не менее пяти лет состояли в первой гильдии в пределах черты. Таким купцам было дано право иметь приказчиков-евреев. Повсеместным правом жительства пользовались также «евреи, удостоенные звания коммерции или мануфактур-советников, с членами их семейств».

Наконец, право жить вне черты оседлости было, под известными условиями, дано также «евреям-механикам, винокурам, пивоварам и вообще мастерам и ремесленникам». При преобладающем значении ремесла в еврейской экономике, эта категория привилегированных была, конечно, самой многочисленной.[26] Однако пользоваться своим правом могли только те евреи-ремесленники, которые фактически занимались в данном месте своим ремеслом, имея на то выданное местной ремесленной управой свидетельство. Таким образом, эта обширнейшая группа русского еврейства отнюдь не имела права свободного передвижения на пространстве своего отечества. Одесский портной-еврей, чтобы иметь право посетить русскую столицу, должен был сначала закрыть свое заведение в Одессе и затем, с разрешения столичной ремесленной управы, открыть мастерскую в Петербурге.

Чтобы иметь право жить, еврей-ремесленник должен был доказать не только то, что он занимается своим делом, но и то, что его занятие действительно является ремеслом.

И вот, администрация и суды оказались перед новой задачей — в сотнях тысяч случаев проверять основания, по которым тот или иной еврей претендует на звание ремесленника. В многочисленных сенатских решениях по этому вопросу мы можем прочесть подробные рассуждения об экономической природе ремесла и его отличиях от мелкой торговли и от промышленности. На основании соображений экономического, финансового и юридического порядка, Сенат пришел к выводу, что напр. выделка сургуча, рогожи и чернил, гравирование и малярное дело должны быть признаны ремеслами, но что выделка табака, лака и спичек, настройка музыкальных инструментов и оштукатурение построек ремеслами считаться не должны. Петр Великий, учреждая Сенат, как высшее правительственное учреждение, едва ли предвидел, что через двести лет сенаторам придется тратить свое драгоценное время на разрешение подобных вопросов...[27]

ПРАВО НА ОБРАЗОВАНИЕ

Вопрос о доступе евреев в учебные заведения дает пример того, какие повороты на 180 градусов иногда происходили в политике русского правительства по еврейскому вопросу. В начале 19-го века одописец и министр Державин в докладе императору Александру I рекомендовал всеми мерами привлекать евреев к обучению в общих учебных заведениях, так как это будет лучшим средством для борьбы с пагубным влиянием Талмуда. В соответствии с этим взглядом Положение о евреях 1804 года устанавливало, что «все евреи могут быть принимаемы и обучаемы, без всякого различия от других детей, во всех российских училищах, гимназиях и университетах». При Николае I евреев усиленно привлекали в общие учебные заведения и министр народного просвещения Уваров — автор лозунга «Самодержавие, православие и народность» — выработал проект открытия сети школ «для борьбы с еврейской косностью». Та же политика продолжалась и при Александре II.

Но в середине 1880-тых годов наступил резкий поворот курса. В 1887 году министр народного просвещения граф Делянов во всеподданнейшем докладе Александру III предложил «разъяснить учебному начальству о принимании в гимназии и прогимназии детей из среды, представляющей достаточные ручательства в правильном надзоре за ними», и для этого «ограничить известным процентом число учащихся евреев». Александр III этот доклад одобрил и, начиная с 1887—1888 учебного года, в средних учебных заведениях была установлена пресловутая «процентная норма» для приема евреев, которая стала источником тревоги, горечи и слез для нескольких поколений еврейских молодых людей и их родителей.

В учебных заведениях в пределах черты оседлости была установлена норма в 10%, вне черты в 5%, а в Петербурге и Москве в 3%.[28] Такая же нормировка была вскоре установлена для университетов и других высших учебных заведений, а прием евреев в Военно-медицинскую академию был совершенно прекращен. Эти правила, как все законы о евреях, считались «временными», и поэтому даже не потрудились изъять из IX тома Свода законов статью 966-ю, по которой «дети евреев принимаются в общие учебные заведения без всякого различия от других детей». Но эта статья стала уже только воспоминанием о тех благодушных временах, когда еще находили возможным бороться с еврейскими пороками путем «слияния евреев с коренным населением».

Для уточнения и дополнения правил о процентной норме в течение последующих двадцати лет вышел целый ряд министерских циркуляров, а в 1909 году было издано высочайше утвержденное положение Совета министров, содержавшее полную кодификацию этой новой отрасли русского права.[29] Однако, могучая тяга еврейской молодежи к образованию не укладывалась в рамки процентов. Она находила выход в том, что тысячи молодых людей сдавали гимназические экзамены в качестве экстернов и затем, преодолевая все трудности, устремлялись в иностранные университеты. Борьба с таким упрямым стремлением евреев к просвещению потребовала новой амуниции: в 1911 году появилось Высочайше утвержденное положение Совета министров, по которому процентная норма была распространена на допущение еврейских молодых людей к экзаменам в качестве экстернов.

Венцом бюрократического правотворчества в этой области был циркуляр Министра народного просвещения Л. А. Кассо от 7 февраля 1914 года (№ 6204). В нем министр сначала выражает сожаление, что начальство университетов допускает при применении процентной нормы различные критерии для отбора подлежащих приему студентов. По мнению министра, это «нередко предоставляет, благодаря случайным обстоятельствам, преимущество для одних в прямой ущерб другим». И вот, желая устранить столь несправедливый элемент случайности, министр распорядился «зачислять евреев в студенты университета в счет установленной нормы не иначе, как по жребию»! Так — рассудку вопреки — жребий оказался в роли спасителя от слепой игры случая...

Лицемерная мотивировка этого циркуляра не может никого обмануть: Кассо хотел устранить нестерпимое для него последствие отбора по конкурсу аттестатов, благодаря которому в числе студентов оказывались только евреи-медалисты и пятерочники и они естественно попадали затем в категорию наиболее успевающих студентов. Такое применение Дарвинского принципа «выживания наиболее приспособленных» к еврейским ученикам в русской школе было, по мнению Кассо, недопустимо.

ОГРАНИЧЕНИЯ В ТОРГОВЛЕ И ПРОМЫШЛЕННОСТИ

Витте в своих мемуарах рассказывает о своем разговоре по еврейскому вопросу с Александром III, в котором он сказал императору, что раз нельзя всех евреев «сбросить в Черное море», то нужно давать им возможность себя прокормить. Этот вывод делали и другие министры финансов. Кроме того, они по долгу службы не могли забывать интересы государственного казначейства, которые явно нарушались вызванной ограничениями пауперизацией еврейского населения.

В русских законах не существовало общих ограничений для евреев в праве заниматься торговлей, промышленностью и ремеслами. По ст. 791 т. IX Свода законов, евреи ремесленники, купцы и мещане «пользуются в местах, для постоянного жительства им назначенных, всеми правами и преимуществами, предоставленными другим русским подданным одинакового с ними состояния, поколику сие не противно особым правилам о евреях».

Таким «особым правилом» была, однако, в первую очередь черта оседлости, которая не разрешала громадному большинству русского, еврейства селиться в местностях, составлявших девять десятых территории Российской империи. Поэтому безусловное право торговли во всей России имели только евреи, обладающие повсеместным правом жительства, — в частности, купцы первой гильдии, — т. е. лишь небольшая привилегированная часть русского еврейства. А миллионы евреев, которые по своим способностям и склонностям, несомненно, могли энергично содействовать экономическому прогрессу страны, были нарочито лишены возможности это осуществлять.

«Развитие хозяйства страны, — говорит по этому поводу И. М. Бикерман, — невозможно без свободы передвижения; черта оседлости, уничтожая последнюю, задерживает первое... Бесчисленные жертвы приносятся во имя единства империи, — но законом о черте оседлости, точно клином, страна расколота на двое. Понижая интенсивность хозяйственной жизни на пространстве пяти шестых Европейской России и во всех азиатских владениях ее, закон о черте плодит нищету во всей стране».[30]

Особая глава в истории еврейских правоограничений принадлежит статье 1171 Уложения о наказаниях 1845 года, которая гласила:

«Евреи за производство вне черты, назначенной для постоянного их жительства, какой-либо торговли, кроме той, которая в определенных именно законом случаях им дозволена, подвергаются: конфискации товаров их и немедленной высылке из тех мест».

Статья эта была основана на постановлениях двух кодексов — § 51 Положения о евреях 1835 г. и ст. 118 Уставов торговых 1842 г., — которые были отменены вскоре после издания Уложения о наказаниях. Однако, она продолжала значиться во всех последующих изданиях Уложения и, несмотря на свой явный архаизм, стала особенно часто применяться судами в последние 25 лет перед революцией. Притом суды, вопреки всем юридическим принципам, придавали этой статье самое распространительное толкование и применяли ее в случаях, которые она никак предусматривать не могла. Так, например, находили возможным карать по ст. 1171 евреев, имеющих повсеместное право жительства, хотя это явно не имелось в виду при издании статьи, так как тогда таких евреев не существовало. Применяли эту злополучную статью и к таким видам торговли, для которых уже никаких «дозволений» больше не требовалось.

Чаще всего преследования по ст. 1171 возбуждались против евреев-ремесленников, которым по закону 1878 года разрешалась торговля вне черты оседлости только предметами собственного изделия. Толкованиям ст. 1171 в связи с этим законом посвящены сотни страниц сенатской казуистики. В одном решении Сенат признал законной для еврея-часовщика торговлю часами, составные части которых были чужого изделия, но собраны им самим. Но торговля еврея-булочника мукой была признана «вполне подходящей под действие ст. 1171 ". Еврей-мясник, имевший ремесленное свидетельство на приготовление кошерного мяса, мог продавать его только «своим единоверцам», но отнюдь не «всем желающим».

Исключительная одиозность ст. 1171 состояла в том, что она, — не в пример другим ограничительным законам, — подвергала нарушителей преследованию, как тяжких уголовных преступников, и грозила столь суровой карой, как конфискация имущества. Она была изъята из обращения только в 1915 году.

ГОСУДАРСТВЕННАЯ СЛУЖБА УЧАСТИЕ В ВЫБОРАХ И ВОИНСКАЯ ПОВИННОСТЬ

«Различие вероисповедания или племени, — гласил закон, — не препятствует определению в службу, если желающие вступить в оную имеют на сие право... Евреи, имеющие ученые степени,... допускаются на службу по всем ведомствам... Лица из евреев, поступающие в государственную службу,... приводятся к присяге на верность службе порядком, предписанным для них в Уставе духовных дел иностранных исповеданий». Как многие подобные постановления русских законов, эти статьи были формулированы в эпоху, когда правительство еще боролось с «обособленностью» евреев и стремилось к их «слиянию с коренным населением», в частности путем привлечения еврейской молодежи в русскую школу. Но как только контингент евреев, подготовленных для поступления на государственную службу, был налицо, эти законы стали мертвой буквой и доступ на службу был для них фактически закрыт.

Судебные уставы 1864 года в первоначальной редакции не содержали никаких вероисповедных ограничений и в первое десятилетие существования новых судов евреев принимали на службу по судебному ведомству. Но с конца 1870-тых годов новые назначения прекратились, а евреев, уже назначенных судебными следователями, продолжали держать на этой должности без всякой надежды на повышение, пока они не разочаровывались в государственной службе и не переходили в адвокатуру.

Через двадцать пять лет после судебной реформы, — 14 ноября 1889 г., — к ст. 380 Учреждения судебных установлений было добавлено примечание, по которому прием евреев в присяжные поверенные стал допускаться только с особого разрешения министра юстиции. С 1889 г. по 1904 г. министерские разрешения имели место лишь в считанных случаях, в следующее десятилетие — несколько чаще. Прием молодых евреев-юристов в помощники присяжных поверенных происходил все это время беспрепятственно. Но в 1912 г. Сенат «разъяснил», что ограничение по ст. 380 распространяется также на прием евреев в помощники присяжных поверенных.[31] В том же 1912 г. Третья Государственная Дума приняла закон о местном суде, в текст которого было включено воспрещение евреям быть мировыми и волостными судьями.

Служба в административных учреждениях была двоякого рода: служба на должностях, дававших право на чины и пенсию, и служба по найму, ничем не отличавшаяся от. службы у частных лиц. За редкими исключениями, евреев принимали только на службу последнего рода, притом также с разными изъятиями. На сколько-нибудь заметные административные посты евреев не назначали никогда. На практике, правом поступления на государственную службу пользовались, главным образом, евреи-врачи, в частности по военному ведомству, хотя и здесь была, начиная с 1882 года, введена процентная норма.

Евреи не допускались на преподавательские должности в средних учебных заведениях. К доцентуре в университетах и политехникумах их допускали только в очень редких случаях, но зато нередко талантливым евреям-студентам предлагали получить доступ к профессорской кафедре ценой крещения.

* * *

Изданное в эпоху великих реформ Положение о земских учреждениях, также как Судебные уставы, не знало ограничений для евреев. Но при Александре III было издано Высочайше утвержденное мнение Государственного совета о земских учреждениях, по которому евреи не допускались к участию в земских собраниях и избирательных съездах. По Городовому положению 1870 г. евреи могли быть гласными городских дум, но число гласных нехристиан не должно было превышать одну треть общего числа гласных (ст. 35) и евреи не могли быть избраны на должность городского головы (ст. 88). И здесь при Александре III были введены новые ограничения: по Городовому положению 1892 г. евреи уже вовсе не допускались к участию в городских выборах (ст. 34) и только в городах черты оседлости евреи (в числе не более 10%) назначались гласными местным по городским делам присутствием (прил. к ст. 22).

Одним из парадоксов правового положения евреев в России было то, что не имея и после 1905 года права участия в городских и земских выборах, евреи на общем основании могли участвовать в выборах в Государственную Думу и в Государственный Совет. Активное и пассивное избирательное право не было ограничено для евреев и в избирательном законе 3 июня 1907 года. Евреи-депутаты были во всех четырех Государственных думах, а один еврей (Г. Э. Вейнштейн из Одессы) был избран в Государственный совет.

* * *

Правила об отбывании евреями воинской повинности имеют свою историю. До Николая I рекрутская повинность заменялась для евреев денежным сбором и только именным указом 1827 года были введены для них правила об отбывании рекрутской повинности натурой. При этом дозволялось принимать от евреев рекрутов, начиная с двенадцатилетнего возраста.[32] Во временных правилах 1853 года еврейским обществам было дозволено «представлять за себя в рекруты пойманных беспаспортных единоверцев их», что повело к большим злоупотреблениям. Только по вступлении на престол Александра II, по Высочайшему указу 1856 года было велено «взимать рекрут с евреев наравне с другими состояниями» и «прием в рекруты малолетних евреев отменить».

В Уставе о воинской повинности 1874 года нет особых постановлений о евреях, но почти с самого начала действия этого устава стали издаваться циркуляры и правила, ограничивавшие служебные права евреев. Евреи не имели права производства в офицерские чины, не допускались в юнкерские училища, не назначались на должность армейских фармацевтов. Евреи-новобранцы не получали назначения во флот, в интендантство, в писарские классы, в карантинную и пограничную службу. Нижних чинов из евреев не назначали на должности канцелярских писарей и санитаров Красного Креста.

Наряду с этим, с 1870-х годов начались мероприятия, имевшие целью борьбу с предполагаемым массовым уклонением евреев от воинской повинности. Высочайше утвержденным в 1876 г. мнением Государственного Совета «О мерах к ограждению правильного исполнения евреями воинской повинности» для евреев в этой области была введена «круговая порука»: не явившиеся к призыву и даже неспособные к службе новобранцы-евреи должны были заменяться евреями же, хотя бы — в случае недобора — из числа пользующихся льготами по семейному положению. В 1886 году воскресили еще один давно схороненный принцип — ответственность семьи за каждого провинившегося члена. По закону 12 апреля 1886 г., семейство еврея, уклонившегося от воинской повинности, подвергалось денежному взысканию в 300 руб. Разъяснению «истинного смысла» и детальным толкованиям этой статьи закона посвящено множество решений департаментов и общих собраний Сената.

III

В первые дни мировой войны, в июле и августе 1914 года, русское еврейство, вместе со всем населением России, переживало патриотический подъем. Естественно, что в это время легко рождались слухи о будто бы предстоящей отмене существующих правоограничений. Но, как я помню, уже тогда передавали изречение одного скептика: «да, те евреи, которые будут убиты на войне, получат все права...»

Эта злая шутка оказалась до некоторой степени пророческой. В годы войны русские евреи действительно получили некоторые права — но какой ценой! После того как сотни тысяч евреев были варварским образом выселены из прифронтовой полосы во внутренние губернии и их было физически невозможно водворять обратно в черту оседлости, евреям разрешили жить вне пределов черты. Уволенные из армии вследствие ран и болезней евреи-солдаты принимались в учебные заведения вне процентной нормы. Но еще в начале 1917 года столько раз обещанный «общий пересмотр законодательства о евреях» казался таким же далеким и нереальным, как и раньше.

В первые месяцы войны, пока дела на фронте шли сравнительно хорошо, правительственные органы следовали в еврейском вопросе принципу «Business as usual». В это время я заведовал отделом юридической помощи в Обществе защиты женщин и, помнится, почти каждый день составлял для жен призванных запасных, терявших с уходом мужей право жительства в Киеве, прошения на имя «Его Высокопревосходительства Господина Киевского Генерал-губернатора» о том, чтобы полиция их не выселяла. Из выпуска журнала «Рассвет» от 5 января 1915 г. читатели могли узнать, что «по распоряжению Петроградского градоначальника были произведены облавы в некоторых районах столицы с целью удаления беспаспортных евреев... Обнаружено 18 лиц... Все эти лица за самовольное прибытие в столицу подвергнуты аресту на один месяц». В номере того же журнала от 8 февраля сообщалось, что меблированные комнаты Петровой на Екатерининском проспекте закрыты за допущение евреев, не имеющих права проживания. А в марте корреспондент из Киева сообщал, что «губернское правление отклонило ходатайство евреев-беженцев из Царства Польского о разрешении проживать» в этом городе...

Положение приняло трагический оборот, когда боевые неудачи заставили перенести военные действия на русскую территорию — в густо заселенные евреями губернии Западного края. В армии началась истерическая шпиономания и все еврейское население прифронтовой полосы было заподозрено в предательстве. В армейских кругах стали распространяться самые нелепые сказки и небылицы о евреях-шпионах и немецких агентах, и высшее военное командование, — которое либо также поверило в них, либо делало вид, что верит, — реагировало на этот бред массовым преследованием всего находившегося под его неограниченной властью еврейского населения края.

* * *

В апреле 1915 года мне пришлось побывать в оккупированной русскими войсками Галиции. Я ездил туда по поручению одной еврейской общественной организации и в Львове, Ярославе, Ржешове и Перемышле имел совещания с местными раввинами и общественными деятелями о помощи пострадавшему от военных действий еврейскому населению. По существовавшей тогда официальной версии, Галиция была не завоевана, а «освобождена» русскими войсками и ее предполагалось воссоединить с Российской Империей, как временно утраченную часть. В соответствии с этим полагалось считать, что местное население приветствует приход русских, как освободителей от австрийского ига. Исключение делалось только для местных евреев. В приказе, расклеенном в январе 1915 г. на улицах гор. Львова, говорилось о «явно враждебном отношении евреев Польши, Галиции и Буковины» и объявлялось, что в каждом населенном пункте будут взяты евреи-заложники, отвечающие жизнью за враждебные акты, совершенные их соплеменниками.

Вскоре после моего отъезда из Галиции началось наступление армии немецкого генерала Макензена и спешная эвакуация русских войск и администрации из всей оккупированной австрийской территории. При этом, по каким то непонятным соображениям, все еврейское население галицийских городов подверглось спешной эвакуации на Восток. В июне 1915 года мы видели проходившие по улицам Киева толпы галицийских евреев, которых, как арестантов, вели под воинской охраной по мостовой. А при посещении бараков, где их разместили перед отправкой в Сибирь, я, к ужасу своему, встретил некоторых из моих знакомых, с которыми я еще недавно вел беседы в их уютных квартирах в Львове и других городах...

Приказ о взятии евреев-заложников был вскоре после Львова развешен и в польской крепости Новогеоргиевск, а при последовавшем затем отступлении русской армии из Царства Польского начались массовые выселения евреев, по приказу командиров разных рангов, вплоть до героя галицийской кампании ген. Рузского. Евреев выселили из Жирардова, Вискидок, Прушкова, из всей Плоцкой губернии и т. д. Наконец, в апреле 1915 года, по приказу самого Верховного Главнокомандующего, были выселены 40000 евреев из Курляндской губернии и в мае 120000 евреев из Ковенской губернии.

Как реагировали гражданские власти на эти, неслыханные по тем временам, меры военного командования? Местные власти были парализованы, так как военное начальство имело неограниченные полномочия на всей обширной территории «театра военных действий». Но бессильно было и центральное правительство в Петербурге. Сохранился документ, дающий красочное описание реакции, вызванной мерами Главного командования у членов тогдашнего Совета министров. Помощник управляющего делами Совета А. Н. Яхонтов вывез за границу протоколы заседаний Совета министров за июль и август 1915 г., в которых он с почти стенографической полнотой записал происходившие в этих заседаниях прения. Из этих протоколов, напечатанных в Берлине в «Архиве русской революции», мы можем узнать много поучительного.

Главным вдохновителем гонений был начальник штаба Верховного Главнокомандующего ген. Янушкевич. В официальной бумаге он сообщил Совету министров, что считает все меры, принятые в отношении евреев, еще «весьма слабыми». «Ставка окончательно потеряла голову», — говорил по этому поводу в заседании Совета военный министр Поливанов, — «...Мы здесь в своей среде, и я не скрою подозрения, что для Янушкевича евреи являются одним из алиби».

По обсуждении этого доклада, Совет министров пришел к заключению, что «неотложно необходим демонстративный акт по еврейскому вопросу». Однако, по откровенным заявлениям членов Совета, решение это диктовалось мотивами отнюдь не государственного или гуманитарного характера. Большую роль сыграли настойчивые сообщения министра иностранных дел Сазонова о реакции европейского общественного мнения на преследования евреев. Министр финансов Барк по этому случаю пожаловался на то, что «всеобщее возмущение по поводу отношения к еврейству» приводит к «трудностям с размещением государственных бумаг».[33]

Министры долго не могли решить, в какую форму облечь этот вынужденный акт. Опасаясь резкой оппозиции со стороны правых, не считали возможным проводить его через Государственную Думу. В конце концов, вспомнили о статье 158 Учреждения министров, давно сданной в архив и лишь по недосмотру не вычеркнутой из Свода законов после 1905 г. Статья эта давала министрам право в чрезвычайных обстоятельствах «действовать всеми вверенными им способами». На основании этого сомнительного права, министр внутренних дел 15 августа 1915 года разослал губернаторам и градоначальникам циркуляр следующего содержания:

«Уведомляю Ваше Превосходительство, для зависящих распоряжений, что в виду чрезвычайных обстоятельств военного времени и впредь до общего пересмотра в установленном порядке действующих о евреях узаконении, согласно постановлению Совета министров от 4 августа и на основании ст. 158 и 314 Учреждения министерств изд. 1892 г., мною разрешено евреям жить в городских поселениях, за исключением столиц и местностей, находящихся в ведении министерств: Императорского Двора и Военного.

Кн. Н. Щербатов».

Так произошла отмена черты еврейской оседлости — в виде «демонстративного акта», вызванного «чрезвычайными обстоятельствами военного времени» и имевшего целью ублаготворить общественное мнение за границей и облегчить размещение государственных займов...

Циркуляром 1915 года черта была отменена лишь частично: оставался в силе установленный Временными правилами 1882 г. запрет селиться вне городов и местечек,[34] и запретными для евреев оставались города Петербург и Москва и области Войска Донского, Кубанского и Терского.

10 августа того же года было издано Высочайше утвержденное положение Совета министров, по которому евреям-участникам войны, уволенным из армии по ранениям или болезни, и их детям, разрешалось поступать в учебные заведения «вне конкурса и не считаясь с существующими ограничениями». Вслед затем министр юстиции издал правила о приеме евреев в адвокатуру, которые внесли некоторые послабления в существовавший порядок и установили для приема евреев в адвокаты процентную норму.

Этими мерами и полумерами ограничились облегчения, которые правительство было вынуждено дать евреям в эпоху мировой войны. Все они носили «временный» характер, ссылались в свое оправдание на «чрезвычайные обстоятельства» и не давали никакой надежды на скорое принципиальное разрешение вопроса об отмене еврейских правоограничений.

С 1916 года, когда положение на фронтах несколько окрепло, вопрос о положении евреев совершенно заглох. Правда, в программе думского Прогрессивного блока значился пункт о «вступлении на путь отмены ограничений в правах евреев, в частности, дальнейших шагов к отмене черты оседлости, облегчения доступа в учебные заведения и отмене стеснений в выборе профессий». Но никаких конкретных шагов для исполнения этих пожеланий сделано не было.

Николай II до последнего дня своего царствования оставался непоколебим в своем решении не допускать расширения прав евреев в России. В самый разгар военной катастрофы 1915 года он говорил Горемыкину, что в еврейском вопросе «ничего на себя не возьмет». Министры, придя в себя после паники, перестали считать этот вопрос актуальным. Так в августе 1916 года министр внутренних дел Хвостов «не находил достаточных оснований к возбуждению в настоящее время вопроса о пересмотре законоположений о черте оседлости». И еще в начале судьбоносного 1917 года один из директоров департамента этого министерства, которому доложили, что по газетным сообщениям правительство готовит законопроект по данному вопросу, сделал на докладе пометку: «Что за чепуха! Откуда берутся такие известия? Никаких реальных шагов по этому поводу в министерстве не предпринято...»[35].

* * *

Сообщение об этой пометке было напечатано в журнале «Еврейская Неделя» 22 января 1917 года. Но всего через месяц режим, для которого она была так характерна, сошел со сцены, а люди, ставшие у власти в феврале 1917 года, ясно сознавали, что еврейские правоограничения являются одной из язв павшего режима и что эта язва должна быть немедленно удалена из государственного организма.

В декларации, опубликованной 3 марта 1917 года за подписями председателя Государственной Думы М. В. Родзянко и министра-председателя нового правительства кн. Г. Е. Львова, уже было объявлено, что одним из оснований, которыми будет руководствоваться в своей деятельности Времейное Правительство, будет «отмена всех сословных, вероисповедных и национальных ограничений». В изданной через три дня программной декларации Временного Правительства мы находим следующие строки:

«Сознавая всю тяжесть гнетущего страну бесправия..., Временное Правительство считает необходимым, еще до созыва Учредительного Собрания, обеспечить страну твердыми нормами, ограждающими ... гражданское равенство».

А 20 марта 1917 года Временным Правительством был издан формальный акт, по которому:

«Все установленные действующими законами ограничения в правах российских граждан, обусловленные принадлежностью к тому или иному вероисповеданию, вероучению или национальности, отменяются».

Этим актом заканчивается одна страница в истории русского еврейства. С него началась другая, — также, хотя и по-иному, мрачная — страница, которую дочитают, вероятно, только наши дети.

Приложение

ПОСТАНОВЛЕНИЕ ВРЕМЕННОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА ОБ ОТМЕНЕ ВЕРОИСПОВЕДНЫХ И НАЦИОНАЛЬНЫХ ОГРАНИЧЕНИЙ

(подписано 20 марта 1917 года)

Исходя из убеждения, что в свободной стране все граждане должны быть равны перед законом и что совесть каждого не может мириться с ограничением отдельных граждан в зависимости от их веры и происхождения, Временное Правительство постановило:

Все установленные действующими узаконениями ограничения в правах российских граждан, обусловленные принадлежностью к тому или иному вероисповеданию, вероучению или национальности, отменяются. В соответствии с сим:

I. Отменяются все узаконения, действующие в России как на всем пространстве, так и в отдельных ее местностях, и устанавливающие, в зависимости от принадлежности российских граждан к тому или иному вероисповеданию, вероучению или национальности, какие-либо ограничения в отношении:

1) водворения, жительства и передвижения;

2) приобретения права собственности и иных вещных прав на всякого рода движимые и недвижимые имущества, а равно владения, пользования и управления сими имуществами и представления либо принятия их в залог;

3) всякого рода занятия ремеслами, торговлей и промышленностью, не исключая горной, а равно участия в казенных подрядах и поставках и публичных торгах;

4) участия в акционерных и иных торгово-промышленных обществах и товариществах, а равно занятия в сих обществах и товариществах всякого рода должностей, как по выборам, так и по найму;

5) найма прислуги, приказчиков, подмастерьев и рабочих, и принятия к себе ремесленных учеников;

6) поступления на государственную службу, как гражданскую, так и военную, порядка и условия ее прохождения, участия в выборах в учреждения местного самоуправления и иные всякого рода общественные учреждения, занятия всякого рода должностей по правительственным и общественным установлениям и исполнения обязанностей, сопряженных с означенными должностями;

7) поступления в учебные заведения всякого рода и наименования, как частные, так и общественные и правительственные, прохождения в них курса и пользования стипендиями, а равно занятия преподаванием и воспитанием юношества;

8) исполнения обязанностей опекунов, попечителей, присяжных заседателей;

9) употребления иных, кроме русского, языков и наречий в делопроизводстве частных обществ, при преподавании в частных заведениях и ведении торговых книг.

Следуют пункты II — VII, в которых перечислены подлежащие отмене статьи из следующих частей Свода законов:

Общее учреждение губернское (г. II)

Устав о воинской повинности (т. IV)

Устав о прямых налогах (т. V)

Устав таможенный (т. VI)

Устав горный (т. VII)

Законы о состояниях (т. IX)

Законы гражданские и Положение о казенных подрядах и поставках (т. X, ч. I)

Уставы духовных дел иностранных исповеданий и Свод уставов ученых учреждений и учебных заведений ведомства министерства народного просвещения (т. XI, ч. 2)

Уставы Кредитный, Торговый и о Промышленности (т. XI, ч. 2)

Устав строительный (т. XII, ч. 1)

Устав сельского хозяйства (т. XII, ч. 2)

Уставы о Паспортах, О предупреждении и пресечении преступлений, О благочинии (т. XIV)

Уложение о наказаниях (т. XV)

Судебные уставы Императора Александра II (т. XVI, ч.1)

Законы о судопроизводстве гражданском (т. XVI, ч. 2)

VIII. Действие всех изданных до обнародования настоящего постановления административных распоряжений как гражданских, так и военных властей, в силу которых ограничивается пользование какими-либо правами в зависимости от принадлежности к тому или иному вероисповеданию, вероучению или национальности, прекращается.

IX. Действие сего постановления распространяется на соответственные ограничения, установленные в отношении иностранцев, не принадлежащих к гражданам воюющих с Россией держав, в зависимости от принадлежности их к тому или иному вероисповеданию, вероучению или национальности.

X. Настоящее постановление вступает в силу со дня его обнародования.

Министр-председатель князь Львов

Министр юстиции Керенский