Книга о русском еврействе. От 1860-х годов до революции 1917 г.

ЮДЛ МАРК. ЛИТЕРАТУРА НА ИДИШ В РОССИИ

Автор обзора еврейской литературы в России от начала 60-х годов прошлого столетия до большевистского переворота бе­рет на себя благодарную, но в то же время несколько искусст­венную задачу. Благодарной она является потому, что эти пятьдесят с лишним лет были эпохой пышного и мощного рас­цвета еврейской литературы, совпавшего с большими переме­нами и потрясениями в жизни народа. Автора смущает однако то обстоятельство, что он вынужден отрывать ветки, вырос­шие на русской почве, от ствола всемирной еврейской литера­туры, сложившейся, как нечто целое и единое. Трудно, напри­мер, говорить о С. Фруге, умалчивая об его современнике Мо­рисе Розенфельде, или характеризовать начало поэтической карьеры А. Лесина и Иегоаша, игнорируя их дальнейшую дея­тельность только потому, что эта деятельность протекала в США. Автору придется, однако, оставаться в пределах своей темы. Памятуя об этом, читатель не может рассчитывать на то, что предлагаемая работа даст ему полный обзор всей литера­туры на идиш за 50 лет. Наша задача — дать представление о главных линиях и наиболее значительных литературных яв­лениях, жертвуя при этом подробностями, могущими только утяжелить изложение.

Развитие литературы на идиш шло в течение полувека рука об руку с развитием еврейской общественности. Литература от­ражала происходившие в жизни существенные перемены, но она не была просто на просто зеркалом действительности: она будила общественную мысль, толкала ее вперед и являлась ве­дущей духовной силой в жизни русских евреев. Расцвет литера­туры радикально изменил отношение к еврейскому языку — к идиш: заодно с ростом литературы росла и роль идиш, как наци­онального языка еврейского народа.

В начале 19-го века небольшая группа маскилим (просвети­телей), руководимая Менделем Сатановером, стремясь поднять престиж идиш, решила попытаться перевести Библию на разго­ворный язык евреев Подолии. План вызвал оппозицию со сто­роны большинства местных маскилим; смелое предприятие пришлось оборвать. В первой половине 19-го столетия авторы, находившиеся под влиянием европейской литературы и пытав­шиеся внести в идиш новые литературные формы, вынуждены были писать для ящиков письменных столов или для узкого круга друзей и знакомых. Они не печатали своих произведений, а переписывали их от руки, как это было до изобретения книго­печатания. Согласно давней традиции, книги на идиш предназ­начались для двух категорий читателей: для малограмотных (невежд) и для женщин (надпись на таких книгах гласила: «кра­сиво и пригодно для женщин и девушек»).

Движение Гаскалы в России находилось в большой мере под влиянием аналогичного движения в Германии, представители которого, борясь против старых форм еврейской жизни, зло вы­смеивали идиш и называли его «жаргоном». В Германии маски­лим пользовались почти исключительно немецким языком («Гамеассеф» существовал недолго, и круг его читателей был неве­лик). В России просветители в первой половине 19-го века не могли использовать русский язык, так как писатели-маскилим сами плохо владели русским языком. Языком идей Гаскалы и литературного творчества был в ту пору иврит. Лишь немногие, считанные писатели, проникнутые передовыми социальными идеями и стремившиеся в борьбе с хасидизмом расширить круг своих читателей, принялись писать на идиш; но они не задава­лись целью способствовать росту еврейской литературы в ее полном объеме (единственное исключение составлял тут Ш. Этингер). Широкие народные массы несомненно были привяза­ны к родному языку. Но бесправие, материальная нужда и соци­альная приниженность мешали росту самоуважения в народе: это не способствовало поднятию престижа и уважения к родно­му языку. Приобретение знаний и продвижение вверх по ступе­ням культуры вообще связано было с русским или древнееврей­ским языком; единственным языком светского образования был русский. Даже к концу 19-го века в пору возникновения народ­нических и революционных движений, когда было уже призна­но необходимым использование идиш для просвещения народа и пробуждения в молодежи стремления к лучшей жизни, даже тогда видели в идиш лишь средство приобщения к новым идеям, но не средство выражения собственных духовных запросов или язык подлинного художественного творчества. Эти взгляды на идиш были распространены в еврейской интеллигенции и в на­чале XX века; перемена отношения к идиш явилась результатом несравненного роста еврейской литературы и духовного созре­вания вышедшей из народа интеллигенции, связь которой с ши­рокими массами становилась с каждым годом глубже и интим­нее. История воззрений на идиш является как бы частью исто­рии еврейской литературы и общественного развития еврейской народной интеллигенции. Ниже мы остановимся на важнейших моментах этого развития.

В 60-х годах просветительное движение переживает кризис: говоря словами С. Нигера, Гаскала, которая считала себя «доче­рью небес», сходит на землю и приобщается к повседневной жизни. Еврейские интеллигенты, которые еще недавно заботи­лись только о собственном просвещении и о том, чтобы самим вырваться «из тьмы», постепенно втягиваются в работу для на­родных масс, стремясь «принести свет живущим во мраке». Гаскала смыкается с процессами, происходящими в еврейской на­родной жизни, и это дает сильный толчок подъему еврейской литературы. Характеризуя предшествующую эпоху до начала 60-х годов, И. Л. Гордон заметил, что «просветившиеся» суть оторванные от народа одиночки. Но в 60-х годах положение на­чинает медленно меняться, а спустя 20 лет, к 80-м годам, уже возникает бурное движение. До 60-х годов печатаются и распро­страняются только отдельные книги светских еврейских писа­телей. Авторам произведений, написанных в первой половине 19-го века, суждено было увидеть их в печати только во второй половине века. Литература на идиш первой половины 19-го ве­ка была рукописной; исключение составляли популярные но­вые хасидские сочинения и книги, которые были продолжением старых изданий, религиозных или развлекательных. Некоторые из рукописных произведений предназначались для чтения вслух, для пения или декламации. Только одному еврейскому писателю удалось добиться популярности в пятидесятых годах: это был Айзик Меер Дик, уроженец Вильны (1814—1893).

Картина быстро меняется в 60-х годах, когда в России появ­ляются периодические издания на идиш (Мы не включаем в об­зор «Беобахтер ан дер Вайсл» — 1823—1824, — выпустивший 44 номера, так как он не имел ни общественного, ни литературного значения). Еще при Николае I-м прилагались усилия, не увен­чавшиеся успехом, получить разрешение на издание журнала на идиш. Первый еженедельник вышел только в октябре 1862 года. Это был «Кол-Мвассер», выпускаемый Александром Цедербаумом в качестве приложения к его же органу на иврит «Гамелиц» в Одессе. В 1869-м году «Кол-Мвассер» становится самостоя­тельным органом и продолжает выходить в Одессе в то время, как «Гамелиц» переносится в Петербург. В течение последних двух лет своего существования журнал редактировался М. Белинсоном. Он просуществовал ровно десять лет (последний но­мер вышел 15-го ноября 1872 г.).

«Кол-Мвассер», первый орган на идиш в России, пользо­вался большим влиянием. Он заинтересовал читательскую ау­диторию, будил застоявшуюся общественность и призывал ре­формировать еврейскую жизнь. «Кол-Мвассер» проникнут был духом Гаскалы и — главное — пропагандировал мысль о современном еврейском воспитании. Он систематически отра­жал протесты с мест просвещенных и прогрессивно настроен­ных деятелей против порядков в общинных учреждениях. В еженедельнике сотрудничали Йегошуа Лифшиц, Менделе Мойхер-Сфорим, И. И. Линецкий, И. Л. Гордон и другие. «Кол-Мвассер» содержит богатый материал по истории деся­тилетия; на его страницах появились первые подлинно худо­жественные произведения таких писателей, как Менделе и Ли­нецкий. Журнал постепенно приучал читающую публику к бо­лее высокому литературному уровню произведений, имевших одновременно характер общественной сатиры. Чтобы не воз­вращаться к другим периодическим органам, выходившим до 80-х годов, мы упомянем здесь «Варшавер Идише Цайтунг», издававшуюся с февраля 1867 г. до января 1868 г. Этот ежене­дельник носил локальный характер и имел ограниченный ус­пех, и роль его была невелика.

Ввиду того, что в 70-х годах получить разрешение на выпуск еврейских периодических изданий было невозможно, сделано было несколько попыток издавать периодические органы на идиш за пределами России. И. И. Линецкий и Абрам Гольдфаден издавали в Лемберге с сентября 1875 года по февраль 1876 г. еженедельник «Исролик». Главной опорой журнала была груп­па писателей-южан — И. И. Лернер, М. Л. Лилиенблюм и Мен­деле Мойхер-Сфорим. Еженедельник просуществовал около полугода и вынужден был закрыться, так как ввоз его в Россию был запрещен властями. Другую попытку издания журнала за­границей сделал Луи Родкинзон в Кенигсберге, выпуская там с августа 1876 г. до средины 1879 «Кол-Лоам».

Журнал проникнут был традиционными настроениями и пы­тался установить компромисс между религией и Гаскалой. В нем сотрудничали преимущественно писатели из северных рай­онов — Айзик-Меир Дик, Михл Гордон, Элиокум Цунзер. На­правление журнала резко изменилось, когда он попал в руки со­циалиста М. Винчевского. Цензура немедленно почувствовала происшедшую перемену и запретила ввоз журнала в Россию. «Кол-Лоам» прекратил существование.

Центральной фигурой в еврейской литературе за последнюю треть 19 века является Менделе Мойхер-Сфорим. Господствую­щим направлением той эпохи был реализм, и главным вкладом Менделе явилось установление основ творчества — образцов формы, стиля, писательской техники, языка. Важнейшие лите­ратурные явления того времени и большинство еврейских писа­телей концентрировались вокруг личности Менделе. Среди пи­сателей были как его предшественники, так и современники его, хотя по характеру своей литературной деятельности принадле­жавшие к более ранней эпохе; среди них были также попутчики, последователи его и — противники. Менделе принадлежит в ли­тературе на идиш центральное место, и вокруг его личности мы наметим схему развития еврейской литературы.

Начнем с тех писателей, которые, будучи хронологически со­временниками Менделе, по форме и содержанию своих произве­дений были его предшественниками.

Еврейские поэты того времени составляли как бы промежу­точное звено, переход от народной песни к индивидуальному творчеству. Самым известным поэтом был Михель Гордон (1823—1892), уроженец Вильны. Это был человек исключи­тельной душевной чуткости, прошедший через мытарства и скитания, честный просветитель (маскил), в своих произведе­ниях подвергавший критике отрицательные стороны еврей­ского быта. Язык его стихов прост и ритмичен, содержание прозрачно. Его любимый жанр — бытовые баллады; многие из них вошли в народный песенный репертуар. Под старость Гор­дон разочаровался в идеалах Гаскалы; удрученный нищенским существованием домашнего учителя, он создает цикл проник­нутых горечью и одиночеством элегий. Шурином Михеля Гор­дона был известный поэт на иврит Иегуда-Лейб Гордон (1829—1892), который выпустил только в 1886 году свой сборник сти­хов на идиш под названием «Шихас Хулин» с преобладанием в них социальных мотивов в духе Гаскалы. Поэт сам не слишком высоко ставил плоды своего творчества на идиш, но нужно признать, что стихи его по форме отличаются от произведений других поэтов-маскилим легкостью и мастерством. Известного совершенства формы достиг и другой поэт той эпохи — уроже­нец Вильны Ш. И. Каценеленбоген, обнаруживший также раз­нообразие тематики: лирику, национальные мотивы, сатириче­ские куплеты, переводы из Гейне и русских поэтов, молитвы и религиозные напевы. Он, однако, не имел успеха, представляя собой как бы звено, соединяющее Шлойме Этингера (1800—1856) с Шимоном (С.) Фругом.

Наибольшей популярностью на Литве пользовался в свое время Элиокум Цунзер (1835—1913), этот Айзик-Меир Дик еврейской поэзии. Это был последний знаменитый «бадхен», выступавший, по старинному обычаю, со своим репертуаром на свадьбах и на торжествах в богатых домах. Его стихи стали достоянием народных масс. Придерживаясь традиций «бадхе­нов», Цунзер неизменно дидактичен и тяготеет к морализиро­ванию — сначала в духе Гаскалы, а затем — в духе палестинофильства. Подобно другим «песенникам» и поэтам, обнаружи­вающим склонность к театральности, Цунзер часто прибегает к персонификации («Паром», «Лето и Зима»). Особенной попу­лярностью пользовались его поэмы «Соха», «Аристократ», «Девятый вал».

В 60-х и 70-х годах приобрел некоторую известность уроже­нец юга России Шмуэль Бернштейн, автор разных произведе­ний, но главным образом — стихов. Среди них преобладают сен­тиментальные жалобы на жизненные невзгоды, — они проник­нуты искренней народной задушевностью и кроткой примиряю­щей резиньяцией перед лицом суровой судьбы.

Абрам Гольдфаден (1840—1908) входит в историю, как «отец современного еврейского театра», как организатор, ре­жиссер, драматург и композитор, создавший ряд трогательных мелодий. Тема еврейского театра выходит, однако, за пределы нашего обзора; притом надо отметить, что театр Гольдфадена возник в 1876 г. в Румынии; период его расцвета в России про­должался всего несколько лет — с 1879 по 1883 г. В 1883 г. рас­поряжением властей запрещены были представления на идиш, и театр перенес свою деятельность в Соединенные Штаты. Нас А. Гольдфаден интересует здесь, как автор стихов, проникну­тых духом Гаскалы и романтического национализма; в этих ме­лодиях, выдержанных в народном стиле, он достиг большого стихотворного мастерства. На лестнице, ведущей от народной песни к современной поэзии, он бесспорно занимает первую ступень. Необходимо также отметить литературное значение его опереток. Некоторые из них — это комедии-гротески, вы­смеивающие, подчас в грубоватой форме, отрицательные сто­роны еврейской жизни: таковы, например, «Шмендрик» или «Цвей Кунелемилех». Другой жанр — сентиментальные народ­ные мелодрамы на исторической канве, вроде «Бар-Кохбы» или переработка легенд — «Суламифь». А. Гольдфаден поднял на большую высоту старинное наследие Пуримских представ­лений, придал более рафинированную форму жанру искусства кабачков, представителями которых были т. наз. «певцы из Брод» (к сожалению, мы лишены возможности включить в рамки нашего обзора характеристику последнего из этих «пев­цов», Вельвеля из Збаража).

Писатели Гаскалы питали большую склонность к драмати­ческой форме, хотя не могли рассчитывать на то, что их пьесы попадут на театральные подмостки. Все они тяготели к реализ­му и к сатире и были убеждены, что форма драмы даст возмож­ность изобразить действительность с наибольшей точностью. Этим объясняется появление в 60-х и 70-х годах таких быто­вых пьес, как «Бабьи узелки» (1864) Людвига Левинсона (пье­са эта впервые появилась на сцене в 20-х годах нашего столе­тия), «Реб Иохце Дал-Гао» Шмуэля Бернштейна, «Хаим-бога­тей» (1866) и «Певица Рохеле» (1868) И. Б. Фальковича, «Не­обыкновенный брис» (1871) и «Комиссионер» (1879) Ульриха Калмуса.

Пора, однако, вернуться к Менделе Мойхер-Сфорим, к цен­тральной фигуре нашей литературы. Есть нечто символичес­кое в том, что Шолом-Яков Абрамович (1836—1917) привер­женец Гаскалы и современных методов воспитания, признан­ный участник литературы на иврит, преобразился в человека из народа, простака-книгоношу, как только он начал писать на идиш. Менделе Мойхер-Сфорим — это не только псевдоним, это также художественный образ в его богатой галерее типов: он стоит перед нами, как живой, этот старый еврей с нагружен­ной книгами тележкой, в которую впряжена тощая кляча, по­стоянно ухмыляющийся, мудрый странник по городам и мес­течкам черты оседлости. Впоследствии, когда за писателем ук­репилось почетное звание «дедушки еврейской литературы» (данное ему «внуком» Шолом-Алейхемом), представление о «дедушке» сливается с представлением о той маске, в которой Шолом-Яков Абрамович предстает перед еврейским читате­лем. Это первый большой писатель на идиш, которому удалось завоевать интимную привязанность и глубокое уважение ши­роких кругов читателей.

В течение первых двадцати лет своей деятельности Менде­ле Мойхер-Сфорим выступает как боец и обличитель («Ма­ленький человечек», «Фишка хромой», первый вариант «Вол­шебного колечка»), но постепенно его творчество становится более уравновешенным. Он переходит от сатиры к юмору, от тенденциозности, подсказанной общественными мотивами, к объективизму, от борьбы с теневыми сторонами еврейской жизни — к увековечению ушедшей жизни (более поздний ва­риант «Волшебного колечка» и «Шлойме сын реб Хаима»). Начав, как просветитель, маскил, — но верный направлению, репрезентантом которого был Элиэзер-Цви Цвейфель, — Мен­деле не выступил против хасидизма и никогда не задевал рели­гиозных чувств читателей. Его социальная сатира направлена была против заправил общины, верховодивших народной мас­сой, она бичевала экономическую беспочвенность, праздность, презрение к физическому труду, провинциальную беспомощ­ность, готовность довольствоваться малым, духовную ограни­ченность и изоляцию от окружающего мира («Странствия Бе­ньямина Третьего»).

Идейно Менделе стоял значительно выше своих современ­ников. Хотя драма «Такса» является как бы продолжением «Беззаконного мира» Ицхок-Бера Левинсона, в ней, наряду с беспощадно разоблачаемой машиной коррумпированных дель­цов общины, выступает наделенный некоторыми чертами са­мого автора образ Шлойме Бекера, этого предтечи грядущего еврейского революционного движения. В символической пове­сти «Кляча», которую можно рассматривать, как вторую часть «Таксы» (1873), автор, опережая на десять лет свое поколение, становится провозвестником национальной идеи, воспринятой в еврейской среде лишь в 80-х годах. В этой повести, которая, кстати сказать, пользовалась большой популярностью у чита­телей, автор выступает с критикой экономической программы Гаскалы, предваряя ту критику, с которой выступило впослед­ствии еврейское революционное движение. Менделе принад­лежит почетное место не только в истории литературы, но и в истории еврейской общественности. Это вполне естественно, ибо основной чертой литературы на идиш является ее тесная связь с общественной жизнью, постоянный параллелизм раз­вития художественных форм и новых идей в еврейской обще­ственности.

Менделе Мойхер-Сфорим был синтетическим реалистом. Он создал типичное местечко Кабцанск (от слова «кабцан» — бедняк) и дал нам большие полотна, изображающие характер­ные ситуации в жизни еврейской местечковой бедноты в сере­дине 19-го столетия. Он рисует все возрасты, все социальные слои, дом и синагогу, баню и богадельню, нужду будней и бла­годать субботы, жилище, одежду, пищу, образ мысли своих ге­роев, их разные ухватки и навыки. От изображения местечка он переходит к зарисовке типов большого еврейского города Глупска (прототипом Глупска был Бердичев, подобно тому, как прототипом Кабцанска явилось местечко Капуля Минской гу­бернии, в котором автор родился). События, происходящие в Глупске, относятся к 60-м и 70-м годам. Все последующие пе­ремены, наступившие в еврейской жизни, отсутствуют в про­изведениях Менделе: вплоть до глубокой старости он пытается совершенствовать и углублять изображение типов, которые поразили его воображение в юные и зрелые годы. Изображен­ная им жизнь почти неподвижна, статична; от этого подхода автора пострадала сюжетная сторона его произведений. В его романах мало интриги, мало происшествий, что компенсирует­ся мастерской обрисовкой характеров и ситуаций, нравов и уч­реждений. К этому прибавляется своеобразное описание при­роды у Менделе, который как бы «облачает ее в молитвенное одеяние, — в талес». Нет сомнений, что писатель «объевреил», придал чисто-еврейский колорит всем своим заимствованиям из лучших образцов современной русской реалистической ли­тературы.

Хотя Менделе начал писать на идиш под влиянием идеалис­тических и народнических мотивов, но вскоре его захватила не­посредственная радость художественного творчества (нечто по­добное испытал раньше Шлойме Этингер), это его побуждало совершенствовать, шлифовать каждую фразу, каждое слово. Его тщательно взвешенная, чеканная проза стала образцом не толь­ко для его последователей в литературе, но и для писателей, сто­ронников других литературных школ: в области языка все они сохранили верность «дедушке». Х.-Н. Бялик как-то заметил, что Менделе не только основоположник реалистической школы в еврейской литературе, но и создатель самого языка. Он офор­мил еврейский литературный язык, и, путем преодоления диа­лектов, утвердил его языковые основы.

Менделе внушал писателям мысль о глубокой ответственно­сти, лежащей на их профессии.

Он сам был олицетворением идеи служения народу путем художественного творчества и помог развитию эстетического вкуса у своих соплеменников. Он неустанно перерабатывал свои произведения: их позднейшие варианты представляют со­бой порой новые произведения. Он является связующим звеном еврейской литературной жизни всего 19-го века: в нем нашли свое завершение народнические тенденции Гаскалы; ему дано было осуществить задачу создания литературного языка, по­ставленную еще в начале столетия Менделем Сатановером; он достиг значительных высот в области общественной сатиры и художественного синтетического реализма. Наследник старин­ной дидактической литературы, традиции магидов и авторов по­пулярных книг для народа, он стал путеводителем своего и по­следующего поколения, — в сущности двух поколений писате­лей-реалистов. Корни его творчества уходят в далекое прошлое, за пределы 19-го века, а влияние распространилось много даль­ше 19-го века.

Одновременно с Менделе вошел в литературу Ицхок-Иоэль Линецкий (1839—1916), зоркий наблюдатель еврейской жизни и острый сатирик. Его автобиографический роман «Польский мальчик» (во втором издании — «Хасидский мальчик»), кото­рый является резкой, беспощадной критикой хасидизма, вызвал много шума; но в противоположность Менделе, талант Липец­кого не рос и не развивался, и в течение всей своей жизни он не пошел дальше этого юношеского произведения. Он пробовал свои силы в разных литературных жанрах, в конце концов оже­сточился и лично стал «анти-Менделе». В годы старости он был почти забыт.

Яков Динезон (1859—1919) тоже пытался в начале своей деятельности подчеркнуть свое принципиальное расхождение с Менделе, писать простонародно, без всякой изощренности. Он шел по стопам Айзик-Меера Дика; его первый роман, имев­ший сенсационный успех, носит типично мелодраматическое заглавие «Влюбленные и нежные или черный паренек» (1877). Мир, изображенный в этом романе, населен ангелоподобными существами, которые становятся жертвами бессовестных зло­деев. Сам примитивный упроститель, Динезон не раз упрекал Менделе в том, что он пишет на идиш для интеллигенции, не считаясь со вкусом и уровнем читателя из народа. Развитие литературы пошло, однако, по пути, начертанному Менделе, и Динезону пришлось перед этим склониться. В романе «Эвен негеф» он идет на компромисс; в рассказах 90-х годов — «Гер­шеле» и «Иоселе» (последний рассказ — самое слезливое про­изведение в еврейской литературе) — уже чувствуется стрем­ление к некоторой изощренности формы и языка: автор явно вовлечен в орбиту влияния Менделе. Динезон был до конца своих дней близким другом И. Л. Переца, пролагателя новых путей в литературе.

Произведения Менделе предназначены были для людей с литературным вкусом. Повести, изображающие повседневную жизнь, усвоить которые нелегко, не могли иметь успех у прими­тивных читателей, а тем более у читательниц из народной мас­сы. Для людей из народа предназначены были выходившие в 70-х и 80-х годах «особо занимательные романы», изобилующие красочными, невероятными, неожиданными происшествиями: в них изображалась любовь ешиботника и принцессы, графа и ку­харки, с трогательными излияниями, с драматическими эпизо­дами, побуждающими читательниц заодно поплакать и над сво­ей горькой долей, — с изображениями роскоши и сказочного счастья, уводящих читательниц в мир далекий от серых будней. Десятки романов такого характера написал Шомер (псевдоним А. Шайкевича). Он создал целую школу лубочной литературы (Блоштейн, Бухбиндер и др.). Эта литература, вульгаризировав­шая вкус читателя и развлекавшая его трюками, которые мы те­перь назвали бы голливудскими, имела, однако, ту положитель­ную сторону, что она расширяла круг читателей на идиш, и яви­лась как бы вызовом ученикам Менделе, дав им понять, что не­обходимо создавать художественные, но занимательные произ­ведения, которые были бы предназначены не только для низше­го слоя читателей.

Мы перейдем сейчас к еврейской периодической печати 80-х годов.

В 1881 г. начал выходить еженедельник «Идишес Фольксблат», выходивший до 1890 г. В последние годы своего сущест­вования он давал подписчикам приложения — еженедельные и ежемесячные. Это был первый в России журнал на идиш евро­пейского типа. Первым его редактором был Александр Цедербаум; спустя некоторое время он уступил место И. Л. Кантору и Израилю Леви, который был также издателем журнала. Ежене­дельник отстаивал идеи национального возрождения и палестинофильства; много места уделялось и проблеме эмиграции, ставшей до болезненности актуальной в 80-х годах. В «Идишес Фольксблат» принимали участие молодые писатели, а также ав­торы, которые писали раньше на иврит или по-русски: С. Фруг, Д. Фришман, Я. Динезон, Шолом-Алейхем, М. Спектор, М. Лилиенблюм, А. Левинский и др. В журнале печатались сообщения о заграничной жизни и статьи местных корреспондентов, и не­мало места отводилось и литературе. «Фольксблат» несомненно оказал значительное влияние на общественную жизнь и разви­тие еврейской мысли.

Одним из пионеров поэзии на идиш был С. Фруг (1860—1916), уже успевший приобрести популярность, как русско-ев­рейский поэт, прежде чем он перешел на идиш. Этому поэту, неоднократно сетовавшему на примитивность и необработан­ность идиш, удалось создать именно на этом языке стихи, пле­няющие грациозной, легкой мелодичностью. Особенно хоро­ши у него изящные, плавные строфы лирических описаний природы. Фруг нередко впадает в элегический тон, но скорбит он не о личных невзгодах, а о горькой доле народа в диаспоре (в голусе). Сторонник палестинофильства, он видит в мечтах счастливое будущее народа в стране предков и вдохновляется библейскими темами; не чужд ему, впрочем, и боевой социаль­ный пафос (в позднейших стихах 1905-го года). Творчество Фруга богато и разнолико, но в его писательском облике есть нечто расплывчатое. Главная заслуга его состоит в том, что он много работал над формальной стороной еврейского стиха. Он внес в еврейскую поэзию и новую форму, и новое содержание. (Эту работу углубил и современник Фруга, Морис Розенфельд в США, а вслед за ним целая плеяда еврейско-американских социальных поэтов).

Во второй половине 80-х годов на арене еврейской общест­венности появляется движение, сознательно и последовательно проводящее идеи идишизма, — называвшееся «движением жаргонистов», — его приверженцы открыто объявили себя «жаргонистами». Возникло оно на почве национального подъема 80-х годов, когда в широких кругах интеллигенции зарождается жи­вой интерес к участи народных масс, и, что особенно важно, все большую роль начинает играть в еврейской жизни интеллиген­ция из народа, тесно связанная с долей народа, стремившаяся не уйти от него, — напротив, служить ему. Если еще нет откры­той борьбы за права народа, то уже определилась задача облег­чить его тяжкое состояние, принести ему утешение. Пробужда­ется интерес к фольклору, к богатству и чистоте идиш. Крепнет стремление распространить влияние художественной еврей­ской литературы на возможно более широкие круги. Идиш при­обретает притягательную силу для писателей, которые считали до того языком своего творчества иврит или русский. В этой ат­мосфере появляются солидные литературные сборники. В них печатаются серьезные публицистические и популярные статьи, но наиболее значительным является отдел литературы и лите­ратурной критики. Первое место среди них занимают два сбор­ника «Еврейской Народной Библиотеки», выпущенные Шо­лом-Алейхемом в 1888-м и 1889-м году; их появление было на­стоящим событием в еврейской литературной жизни. В этих сборниках нашли себе приют и произведения представителей предыдущей эпохи, которым не удалось появиться в свое время в печати и которые оставались до того в манускриптах (Готлобер, Цвайфель). Шолом-Алейхем был в ту пору состоятельным человеком и платил сотрудникам солидный гонорар. Он при­влек к сотрудничеству Менделе Мойхер-Сфорим, И. Липецко­го, М. Спектора, М. А. Шацкеса (автора остросатирического произведения «Канун еврейской Пасхи»), поэтов Палтиэля Замощина, Михла Гордона, С. Фруга и других, литературных кри­тиков И. Лернера и И. X. Равницкого, публицистов д-ра Каминера, Менаше Марголиса и др. Идиш развивался бурным тем­пом; в его орбиту втягивались новые литературные силы. В 1888, 1889, 1894, 1895 и 1896 годах в Варшаве выходят под ре­дакцией М. Спектора сборники, носящие название «Домашний друг»; они беднее содержанием, чем альманахи, изданные Шолом-Алейхемом, но более приноровлены к пониманию читате­ля. Мы должны упомянуть еще «Идише Библиотек», выходив­шую два раза в год под редакцией И. Л. Переца (1891—1893); подзаголовок гласил: «журнал литературный, общественный и экономический».

Шолом-Алейхем и М. Спектор вступили в литературу одно­временно — в 1883-м году; их первые рассказы появились в еже­недельнике «Юдишес Фольксблат». Шолом-Алейхем дебюти­ровал произведением, не характерным для знаменитого юмори­ста; в «Романе без названия» Спектора уже явно выступают чер­ты, характерные для этого народного, непритязательного писа­теля, который знал быт народных масс и глубоко сочувствовал судьбе своих злополучных героев. М. Спектор (1859—1925) про­явил себя, как реалист, склонный к сентиментальности и добро­душному юмору. В своих романах («Еврейский мужик», «Ни­щие и голыши», «Реб Трайтл» и др.) и в многочисленных расска­зах он изображает тяжкую жизнь еврейской бедноты, — глав­ным образом горькую долю женщины и ребенка, — в тонах спо­койной резиньяции и пассивного сочувствия. Стиль писателя часто так же бескрасочен, как и жизнь его героев, его язык гораз­до беднее языка Менделе, — хотя у него Спектор заимствовал реалистическую манеру и умение подмечать детали.

Шолом-Алейхем (1859—1916), самый популярный из ев­рейских писателей, вошел в литературу под своим веселым псевдонимом, вытеснившим из памяти читателей его настоя­щее имя — Шолом Рабинович. В его первых литературных опытах чувствуется неуверенность; тем не менее на них сразу обратил внимание серьезный литературный критик, писавший под псевдонимом Критикус (так подписывал свои критичес­кие статьи в «Восходе» молодой историк С. М. Дубнов). К кон­цу 80-х годов Шолом-Алейхем приобрел популярность и как редактор литературных сборников. В первой полосе своей дея­тельности, еще не создавая своего собственного стиля, он оста­ется верным учеником Менделе. Правда, и позже попадаются у него ситуации и типы, живьем взятые из богатой галереи Мен­деле, но он углубляет их на свой лад. Любимая литературная форма Шолом-Алейхема — монолог; иногда он уступает место диалогу или эпистолярной форме. Очень редко писатель при­бегает к рассказу от третьего лица (характерно, что этот прием им применен в автобиографической повести «С ярмарки»). Язык Шолом-Алейхема — простой, разговорный; его персона­жи — неутомимые говоруны, и как богат он оттенками, как ки­пит и переливается красками в их устах особенно украинский диалект идиша! В стиле писателя чувствуется порой нервоз­ный динамизм, отчасти и страстность, смягченная верой. Он не заботится о внешних деталях и не любит задерживаться на описываемой ситуации. Пользуясь импрессионистской техни­кой, он выделяет какую либо одну яркую особенность описы­ваемого лица, чтобы выявить в полной мере своеобразие и ко­мические черты его характера. Этот прием может временами привести к гротеску, но Шолом-Алейхему удается избежать этого; в лучших своих произведениях он подымает образы на высоту символов. Его творчество равноценно в двух измерени­ях: вширь и вглубь. Перед нами проходят представители всех слоев народа — местечковые евреи, биржевики-горожане, дере­венские жители, актеры. Поражает разнообразие типов из на­рода, живущих в чисто-еврейской среде, в условиях своеобраз­ного еврейского быта; среди них нет только рафинированного индивидуалиста, любящего копаться в своих душевных пере­живаниях. Иногда при чтении Шолом-Алейхема начинает ка­заться, что автор сам не изображает людей, а они возникают в рамке своих собственных разговоров. Утверждая, что творчест­во писателя идет и вглубь, мы имеем в виду не столько его пси­хологический анализ, сколько собранный им богатый матери­ал, который служит и психологу, и социологу ключом к народ­ной душе. Юмор Шолом-Алейхема доставляет удовольствие не только рядовому читателю, которого смешат забавные сло­вечки и ситуации, но и тонкому ценителю литературы, — от­крывающему в его произведениях образы психологической глубины и символики, какие редко встречаются в мировой ли­тературе.

Популярность Шолом-Алейхема была огромна: едва ли най­дется среди еврейской читающей публики конца прошлого и первых 20 лет нынешнего столетия человек, не читавший Шо­лом-Алейхема. Любимым времяпрепровождением в семейном кругу было чтение вслух его книг. Эту популярность создал многокрасочный юмор писателя; часто это свежий беззаботный смех, а по временам — смех сквозь слезы; в некоторых рассказах тончайший, деликатный юмор овеян лирической дымкой; в дру­гих — попадаются грубовато-комические ситуации. Наиболее оригинальная черта творчества Шолом-Алейхема — умение трактовать совсем невеселые, а подчас и трагические ситуации, с такой легкостью, которая проистекает из веры в способность человека преодолевать удары судьбы. Даже его «маленькие лю­дишки с малыми амбициями» находят в себе силу не поддавать­ся унынию в горестную минуту жизни. В противоположность многим юмористам, Шолом-Алейхем отвергает жизненную фи­лософию, пропитанную пессимизмом: его творчество является источником безграничной веры и надежды. Мы должны — ут­верждает он — овладеть одним искусством: смеяться над собст­венными неудачами. Его мотто гласит: «смеяться полезно для здоровья — доктора прописывают смех».

Шолом-Алейхем добился того, что оказалось не под силу его учителю Менделе: он заставил духовно-отсталого читателя от­вернуться от вульгарных романов Шомера и ему подобных и стал во всех слоях народа самым близким, нужным, любимым и родным писателем. Свойственный нашему многострадальному народу дар юмора, находивший до того свое выражение в народ­ных шутках и поговорках, засиял в творчестве Шолом-Алейхе­ма сотней характеров, собирательные типы которых можно све­сти к четырем основным образам:

1. Касриловец — житель местечка Касриловки, неунываю­щий бедняк, в котором заговорила жажда жизни;

2. Менахем Мендл, герой названной его именем повести и десятков рас­сказов — «человек воздуха», без определенных занятий, вечный искатель заработка, проявляющий неисчерпаемую предприим­чивость, неудачник с огромным запасом веры в удачу;

3. старик-труженик и философ Тевье дер Милхикер (Тевье Молочник), перевоплощение реб Ицхока Бердичевера, чье сердце перепол­нено любовью ко всему миру;

4. ребенок, изображенный в мяг­ких, лирических тонах, большей частью в обстановке праздника, когда жизнь становится менее тягостной; к этой категории при­надлежит чудесный мальчик из «Мотл Пейси дем хазенс», кото­рому «хорошо живется на свете», потому что он — сирота.

Заду­мываясь над этими образами, мы приходим к выводу, что все они перевоплощения самого автора, и что Шолом-Алейхем, по­добно Толстому, Томасу Манну и другим создателям эпических произведений, был лириком-субъективистом, черпавшим из личных переживаний не меньше материала, чем из окружающей действительности.

Популярные образы, созданные Шолом-Алейхемом, давали читателям критерий для оценки жизненных явлений, а подчас и самих себя. Критик Баал-Махшовес заметил, что идеальным чи­тателем Шолом-Алейхема мог бы стать его герой Менахем-Мен­дель, которому писатель открыл глаза на сущность его характера. Этот критик утверждал также, что Шолом-Алейхем научил сво­их соплеменников смеяться. Это преувеличение: Шолом-Алей­хем ставил себе целью не смешить, а нести утешение своему на­роду, стремясь на него воздействовать и повысить его жизнеощу­щение, — что был в силах осуществить лишь тот, кто интимно был связан с жизнью восточно-европейского еврейства.

Ограничиваясь этой общей характеристикой творчества Шо­лом-Алейхема, мы должны упомянуть такие его крупные произ­ведения, как юношеские романы «Стемпеню» и «Иоселе Соло­вей», а также позднейшие — «Кровавая шутка», «Блуждающие звезды» и комедию «Большой выигрыш». Наряду с несравнен­ной легкостью эти произведения сочетают глубину изображе­ний и переживаний.

В ином направлении оказывал воздействие на литературу и общественность третий — после Менделе и Шолом-Алейхема — корифей еврейской классической литературы — Ицхок-Лейбуш Перец (1852—1915). Перец дебютировал, как автор стихов на ив­рит. Его первым произведением на идиш была поэма «Мониш», помещенная в сборнике «Идише Фольксбиблиотек», изданном Шолом-Алейхемом; связь его с идиш длилась всего 25 лет.

За этот короткий период писатель обнаружил исключитель­ную многосторонность, сопровождавшуюся беспокойными пе­реходами, противоречиями, зигзагами, создавая подлинные об­разцы в различных литературных направлениях и стилях. Ран­ний период его творчества, в котором доминирует поэзия, нахо­дится под сильным влиянием Гейне и Шамиссо; Перец вдох­новляется текстами из книг пророков и своеобразно сочетает социальные и индивидуалистические мотивы. В первый — реа­листический — период творчества он создает ряд небольших рассказов, но ему чуждо в них, как пристрастие Менделе к дета­лям, так и многословие Шолом-Алейхема; в его описаниях жиз­ни бедноты (рассказ «В подвале») и в трогательных зарисовках силуэтов еврейских женщин («В почтовом дилижансе») нет лишних слов. В рассказах на социальные темы писатель отдает дань сентиментальности — там, где он отражает влияние идей Гаскалы, преобладает у него сарказм. В период тяготения к об­щественному радикализму и социалистическим идеям Перец выступает в своих «Ионтовблетлех» (1894—1895), как пропа­гандист и популяризатор научного знания. Он завоевывает сердца новых читателей, членов рабочих кружков, становится глашатаем социального протеста и растущего социалистичес­кого движения. С течением времени преобладающим началом в его творчестве становится романтизм, особенно в его «Хасидские мотивы». В его рассказах идеализированные хасидские раввины выступают в поучение современному свободомыслящему чита­телю, как носители высокой морали. Склонность к символике становится все заметней в его творчестве, сочетаясь с влечени­ем к фольклору. Перец выпускает свои «Народные сказания» («Фолькстимлихе гешихтен») — свои самые поэтические и оригинальные произведения, в которых люди из народа стано­вятся праведниками, а их создатель обретает душевный мир и просветленность. В своих насыщенных, символических драмах («Золотая цепь», «Ночь на старом рынке» и др.) Перец пытает­ся выявить основные черты своего миросозерцания. Одновре­менно его увлекает мечта о современном еврейском театре. В волнующих, острых, импрессионистических, афористических фельетонах Перец борется за подлинное свободомыслие, — ко­торое для него неотделимо от глубокой религиозности, — бо­рется за национальное и общечеловеческое достоинство, за на­циональную роль еврейского языка — идиш, — за новые формы народной жизни, проникнутой идеалами социального освобож­дения и национально-творческого возрождения. Не удовлетво­ряясь разнообразием, расцвеченным всеми цветами радуги, своей литературной деятельности, писатель под старость отда­ет себя стихам для детей.

Еврейские истоки творчества Переца выросли из заложен­ной в веках эпической тенденции литературы, из святого беспо­койства бого-и-правдоискательства, из сознания разлада между лишенною традиций жизнью еврейских радикалов и людьми и созданиями огромного формата прежних, верных традициям эпох. В литературной технике писатель следует западноевро­пейским образцам; мир его идей глубоко проникнут еврейским началом и в то же время влияниями современности. В наиболее оригинальных и зрелых произведениях Переца — хасидских и народных рассказах — чувствуется влияние народных сказаний; они и сродни символическим сказаниям Нахмана Брацлавского. Несмотря на все свои зигзаги, Перец следует своей верной доро­ге, от реализма к романтизму, от романтизма к символизму. Он всегда остается экспериментатором. Он — романтик, но в по­следнем счете он оборачивается интеллектуалистом. Но каковы бы ни были его идейные сдвиги, он остается всегда религиозно устремленным искателем, оптимистическим волюнтаристом, профетически настроенным революционным преобразователем мира и, прежде всего, воспламенителем сердец против равноду­шия и косности. Литература была для него средством преобра­жения человека.

Круг читателей Переца — это главным образом интеллиген­ция, а также рабочие и молодежь из радикальных кругов. Испо­ведуя народнические идеи, он не приспособлялся к массовому читателю, а пытался поднять его до, своего уровня. Это не всегда удавалось: Переца больше уважали, чем читали, и больше чита­ли, чем понимали. Но у него были горячие поклонники, он имел огромное личное влияние на люд ей: его воздействие не ограни­чивалось пределами литературы. В первые 15 лет нового века, в пору, когда между литературой и общественностью установи­лась такая тесная связь, Перец становится «отцом еврейской ли­тературы» и духовным вождем той части интеллигенции, кото­рая стремилась при помощи идиш модернизировать еврейскую жизнь и осуществить национально-культурный Ренессанс во всех странах еврейской диаспоры.

Тройственный союз — Менделе, Шолом-Алейхем и Перец — это счастливое сочетание дополняющих друг друга темперамен­тов. Менделе запечатлел в своих произведениях характерные черты старого быта, — отчасти чтобы их преодолеть, отчасти чтобы сохранить память о них для потомства. Шолом-Алейхем искал курьезных, забавных, комических явлений, не задаваясь целями переустройства мира. Перец нашел в прошлом необы­чайные черты, которые должны стать образцом для грядущих поколений. Менделе тяготеет к устоявшемуся быту, в творчест­ве Шолома-Алейхема и Переца доминирует динамика. Шолом-Алейхем опирается на Менделе, а Менделе — на своих предше­ственников; Перец в большей мере, чем они оба, подвержен вли­яниям европейской литературы и в то же время глубоко уходит корнями в почву исторического еврейства. Менделе и Перец требуют от читателя напряжения, с Шолом-Алейхемом чита­тель чувствует себя легко и, свободно. Благодаря этим трем пи­сателям, еврейская читательская масса стала своего рода семьей, а литература, ставшая в центре общественной жизни, приобрела огромную притягательную силу: она соединяла прошлое с на­стоящим, настоящее с ростками будущего, народные массы с ин­теллигенцией, один пункт диаспоры с другим. В результате в борьбе за дальнейшее существование народа возникла новая, светлая, мощная движущая сила.

Возвращаемся к еврейской периодической печати. В России в 90-х годах прошлого столетия не могло быть речи об издании журнала на идиш. Сборники «Йонтов-Блетлех», издававшиеся Перецом, были суррогатами периодической печати. В эту пору стали появляться нелегальные органы социалистических на­правлений. В 1896-1904 годах выходил за границей «Дер Идишер Арбайтер», нелегально распространявшийся в России. В не­легальной типографии внутри России печатался орган Бунда «Арбайтер-Штимме». Выходили нелегально и нерегулярно орга­ны других революционных партий; все они отражали обществен­ные настроения, но с литературой были связаны мало. Большую роль в развитии и распространении еврейской литературы сыг­рал двухнедельник «Дер Ид», выходивший в Кракове (1899—1902); его редактором был сначала И. X. Равницкий, а потом д-р Иосиф Лурье. В этом, пользовавшемся популярностью, журнале наряду с писателями старшего поколения печатались и моло­дые — Авраам Рейзин, Шолом Аш, Номберг, Баал-Махшовес. Передовые статьи велись в сионистском духе, но привязанность и любовь к литературе на идиш проявлялась на каждом шагу.

Первая ежедневная еврейская газета в России — «Дер Фрайнд», начала выходить 14-го января 1903 года. Этому перво­му и наиболее влиятельному органу еврейской печати суждено было сыграть огромную роль в общественной и литературной жизни русского еврейства. В городах и местечках черты оседло­сти очередные номера газеты раскупались нарасхват. «Фрайнд» был беспартийным органом и поддерживал все творческие силы в еврействе. Редактировал газету Саул Гинзбург, издателем был Ш. Рапопорт. В газете сотрудничали Хаим-Дов Гурвич, Иосиф Лурье, Хаим Житловский (под псевдонимом Гайдаров), Шмуэл Розенфельд и ряд молодых журналистов. В литературном отде­ле принимали участие все лучшие писатели той эпохи — Шолом-Алейхем, Перец, время от времени Менделе Мойхер-Сфорим; постоянно писали Я. Динезон, М. Спектор, Д. Фришман, С. Фруг, а из молодых — Шолом Аш, А. Рейзин, реб-Мордхеле и другие; на столбцах «Фрайнда» появлялись стихи Х.-Н. Бялика на идиш. Язык статей «Фрайнда» был отшлифованный, отто­ченный; большое внимание обращалось и на орфографию, не­смотря на то, что принципиальное отношение редакции к идиш оставалось невыдержанным; руководители газеты не решались занять определенной позиции в начавшейся борьбе между идиш и иврит. «Фрайнд» сознавал свою моральную и общественную ответственность перед читающей публикой и стремился поли­тически воспитывать своих читателей, несмотря на действовав­шую царскую цензуру. Тираж «Фрайнда», составлявший в нача­ле 15000 экземпляров, дошел в 1905-м году до 50000. В декабре 1905 г. «Фрайнд» был приостановлен по распоряжению властей; в течение короткого периода (декабрь 1905 — июль 1906) газета выходила под названием «Дос Лебен». В 1908-м году она снова подверглась запрету. В это время стало ясно, что Петербург, где давала себя чувствовать оторванность от еврейских масс, непод­ходящее место для такого органа, как «Фрайнд», и в 1909 г. газе­та перекочевала в Варшаву, где ее редактором стал Ш. Розен­фельд. В 1913 г. власти снова приостановили издание «Фрайн­да», и он вторично преобразился в «Дос Лебен». Война нанесла окончательный удар этому солидному органу, который достиг наибольшей популярности в период 1903—1907 гг. Будучи пер­вым ежедневным органом на идиш, «Фрайнд» наметил дальней­шие пути развития еврейской печати и остался в памяти потом­ства образцом ежедневной газеты, стоящей на страже подлин­ных интересов общественности.

В революционные годы 1905—1907, когда оказалось воз­можным выпускать легально партийные органы, появился це­лый ряд новых периодических изданий. Упомянем два ежене­дельника, выходившие в Вильне — орган сионистов-социалис­тов (С. С.) «Дер Найер Вег» (постоянные сотрудники — Яков Лещинский, М. Литваков, В. Бертольди, Ш. Нигер) и орган сеймовцев «Фольксштиме» (сотрудники X. Житловский, М. Рат­нер, Бен-Адир (А. Розин), Н. Штиф). В Польше в 1905 году по­являются ежедневные газеты — орган Цви Прилуцкого «Дер Вег», первая еврейская газета, выходившая в двух изданиях — утреннем и вечернем, и орган Нахума Соколова «Дер Теле­граф». В Вильне возникли органы Бунда — «Дер Векер» и «Ди Фольксцайтунг». Огромной популярностью пользовался «Идишес Фольксблат», выходивший под редакцией Ш. Н. Яцкана в 1906—1911 гг., стоивший всего на всего одну копейку и расходившийся в количестве 80000 экземпляров. В 1908 г. в Варшаве начал выходить «Хайнт»; эта газета, систематически печатавшая сенсационный материал и бульварные романы, имела успех у читателей; наряду с этим материалом в «Хайнте» печатались и серьезные публицистические статьи в сионист­ском духе. В 1910 г. Цви Прилуцкий приступил к изданию газе­ты «Момент», конкурировавшей с «Хайнтом». Оба эти органа имели наибольший круг читателей в годы, предшествовавшие первой мировой войне.

В эту пору появились еврейские периодические издания в других городах. В 1912 г. М. Спектор переносит в Одессу свой журнал «Унзер Лебн», выходивший в Варшаве с 1907-го года. В Вильне Бенцион Кац приступает к изданию «Ди Цайт» (1905—1906). В Лодзи, начиная с 1912 г., выходит «Лодзер Фольксблат» под редакцией И. Угера. Время от времени появлялись издания и в Вильне, Минске, Белостоке, Бердичеве, Ченстохове и других местах.

Годы 1905—1914 были периодом бурного роста еврейской пе­чати. Ее органы давали читателям богатый информационный материал; хорошо был поставлен отдел корреспонденции из-за границы. Отличительной чертой большинства газет была жи­вость и популярность изложения, иногда, к сожалению, перехо­дящая в некоторую вульгарность. Печать выполняла крайне важную функцию: наряду с политической информацией она да­вала в популярной форме сведения из разных областей науки; кроме того в периодических изданиях сотрудничали почти все еврейские беллетристы и поэты, для которых литературная ра­бота была источником заработка. Это по временам давало повод к нареканиям, что газета поглощает изящную литературу и тор­мозит ее развитие.

Еврейская печать переживала период бурного расцвета, ког­да на нее обрушился тяжелый удар: 5-го июля 1915 г. опублико­вано было правительственное распоряжение, приостанавливаю­щее все периодические издания на идиш в пределах Российской империи. В пору военной разрухи, когда евреи стали жертвой жестоких бедствий и выселении, печать на идиш была пригово­рена к молчанию.

Рост еврейской литературы характерен для всей рассматри­ваемой нами эпохи; темп его ускоряется в восьмидесятых годах. Но периодом наибольшего расцвета было предшествовавшее войне пятнадцатилетие (1899—1914). В эти годы еврейская об­щественность, в недрах которой развиваются идеи сионизма, со­циализма и автономизма, становится ареной борьбы идеологий; эта духовная борьба в еврействе стимулирует и захватывает ли­тературу, вносит в нее оживление, модифицирует ее. Литерату­ра этой поры загорается мечтами о грядущем Ренессансе. Она охватывается бурей революции 1905 года. Она переживает с 1907 года временную полосу резиньяции и меланхолии. Но вскоре окрепшее идишистское движение втягивает в орбиту культурного подъема значительную часть интеллигенции. Этот подъем получил свое оформление на конференции в Черновцах в 1908-м году, в которой приняли активное участие И. Л. Пе­рец и доктор Н. Бирнбаум. Конференция признала идиш «наци­ональным языком еврейского народа» и высказалась за то, что­бы все многовековое культурное достояние еврейства было пе­реведено на идиш.

Черновицкая конференция послужила импульсом к созда­нию ряда литературных начинаний. В 1908 году в Вильне начи­нает выходить журнал «Литерарише монатсшрифт» при бли­жайшем участии Ш. Горелика, А. Вайтера и Ш. Нигера. Неза­долго до войны, в 1913 г., выходит в свет «Дер Пинкос» — еже­годник, посвященный «истории еврейской литературы и языка, фольклору, критике и библиографии». Центральное место в ли­тературной жизни еврейства обоих полушарий занимает еже­месячник «Ди Идише Велт», который должен быть признан са­мым лучшим из еврейских журналов; он выходил, как и «Пин­кос», под редакцией Ш. Нигера. В эти годы модернизируются старые издательства и возникает в Вильне издательская фирма Б. Клецкина. Упомянутые нами выше молодые писатели всту­пают уже в полосу зрелости, и в литературу вновь вливаются новые силы. Публицистика становится серьезнее, стиль «эссей» — более изощренным. Разветвляются литературные тече­ния и школы.

Литература на идиш оказалась притягательной силой для многих древнееврейских писателей. Корифей древнееврейской поэзии Х.-Н. Бялик перевел на народный язык свои песни «пе­чали и гнева», навеянные кишиневским погромом; ему принад­лежит также ряд стихотворений на идиш, патетических и лири­ческих. Лирические стихи писал также Яков Фихман. Иегуда Штейнберг дал читателю ряд идиллических картин из хасид­ского быта и рассказы для детей. Задушевностью отличаются рассказы М. И. Бердичевского; как бы углубляя притчу Менде­ле о «двух ноздрях» — еврейской и древнееврейской — он назвал иврит отцом, а идиш — матерью народной души.

Бердичевский и Иегуда Штейнберг подходили к хасидской тематике иначе, чем Перец. Своеобразную фигуру реб Або — старого философствующего хасида, создал 3. Онойхи.

Неохасидизм то и дело соприкасался с широким течением фольклористики, истоки которой восходят к 80-м годам. В па­мяти народа песенник и бадхен жили еще в своем патриархаль­ном облике, предшествовавшем их литературному воплощению. Шолом-Алейхем открыл еврейского Беранже в лице киевского адвоката Марка Варшавского (1848—1907), автора сборника «Пятьдесят подлинных народных песен». Эти песни приобрели в течение нескольких лет огромную популярность и заняли прочное место в народном песенном репертуаре («Ойфн припечек», «Ди мизинке ойсгегебен» и т. п.). Фольклор, углубленный Перецом, стал импульсом для деятельности целой группы писа­телей: Берл Шафир в стихах и в прозе выводит типы неунываю­щих бедняков; другой поэт и прозаик А. Литвин воспевает тихие души людей из народа. Почетное место в ряду фольклористов занял Ш. Ан-ский (С. А. Рапопорт, 1863—1920), неутомимый со­биратель и исследователь памятников народного творчества. Он перешел с русского на идиш — под влиянием Переца; народные легенды в его передаче приобретают особую прелесть. Впослед­ствии он прославился, как автор пьесы «Дибук».

К собранию «Еврейских народных песен» в России С. Гинз­бурга и П. Марека (1901) прибавились собрания Н. Прилуцкого, а И. Л. Каган занялся в Варшаве собиранием народной песни (вышло впоследствии в 1912 г. в Нью-Йорке).

На идиомах, на тщательной записи народной речи построе­ны легкие сатирические стихотворения и басни реб Мордхеле (псевдоним Хаима Чемеринского, 1862—1917). В своих пере­водах басен он достигал их совершенного «объевреивания». Его литературные заслуги главным образом в рамках фольклоризма.

Влияние народной песни оказалось более длительным, чем влияние народных сказаний. Лучшей иллюстрацией этого поло­жения является Аврам Рейзин (1876—1953), сделавшийся в по­следнее пятнадцатилетие излюбленным поэтом народных масс. Корни его творчества лежат в народной песне, — в то время, как в своих рассказах он чужд народным сказаниям. Правда, на его стихах лежит отчетливый отпечаток влияний Гейне и русских поэтов-народников. Стихи его, достигшие наибольшей художе­ственности и оригинальности, — просты, певучи, полны настро­ений, немногословны; в них переплетаются горести и надежды, жалость к одиноким и страдающим и глубокие отзвуки нацио­нально окрашенной «мировой скорби». Лирика Рейзина сдер­жанна и целомудренна; народное горе часто заставляет его забы­вать о личных невзгодах. Эти стихи, прозрачные по содержанию и по форме, так полюбились массовому читателю, что их стали распевать, как народные песни.

Почти одновременно с Рейзиным начал свою литературную деятельность А. Лесин (1872—1938), лидер национально-наст­роенной оппозиции в рабочем движении. Это первый поэт, уг­лубивший революционную лирику, внеся в нее индивидуаль­ный тон; он видел в юных конспираторах-энтузиастах продол­жателей традиций еврейского мученичества. Талант А. Лесина окончательно созрел уже на американской почве. Его сверст­ником был Иегоаш (1871—1927), подобно ему ставший зрелым художником уже в Америке. В противоположность волюнта­ристу Лесину, Иегоаш является в своем творчестве типичным интеллектуалистом. В первые годы своей деятельности он пи­шет баллады, проникнутые национальными настроениями, пе­рерабатывает народные легенды, перелагает в стихи фрагмен­ты из Библии.

Настроение резиньяции, вызванное провалом революции 1905-го года, наложило отпечаток на стихи Давида Эйгорна, ко­торые вошли в сборник «Тихие напевы». Романтической грус­тью проникнуто творчество молодого поэта, свидетеля медлен­ной агонии еврейского местечка, от которого молодежь уходит в большие города или за океан. Нежные идиллические тона зву­чат в стихах, воспевающих целомудренную еврейскую девушку. Почти одновременно выступил 3. Сегалович (1884—1949), ав­тор сборников «Тихие сны» и «В Казимеже», где поэт воспевает красоту живописного городка. Мотивы эротики найдет читатель в сборнике «Лепестки розы», принадлежащем уроженцу Гали­ции III. И. Инберу.

Краткий перечень упомянутых нами имен не дает, разумеет­ся, представления о целой плеяде писателей, вошедших в лите­ратуру незадолго до войны. Но мы не ставим себе задачей дать полный указатель имен, а характеристика, хотя бы самая крат­кая, не умещается в рамках нашего обзора.

Несмотря на заметное развитие еврейской поэзии, нужно признать, что в предшествовавшую войне эпоху душой литера­туры были поразительные достижения художественной прозы. До совершенства доведен был короткий рассказ, а под конец эпохи стали появляться большие романы. Следующие моменты способствовали тому, что рассказ раньше достиг художествен­ной зрелости, чем роман: влияние Переца и Шолом-Алейхема; спрос на короткие очерки в периодических изданиях; соперни­чество между художественным романом и бульварным, и нако­нец, — огромная популярность короткого рассказа (новеллы) в тогдашней европейской литературе.

Одним из выдающихся прозаиков оказался поэт Аврам Рейзин. В его рассказах — на фоне, намеченном несколькими штрихами, — выступает длинная вереница образов местечка, и трудящийся и обойденный люд большого города. Чем печаль­нее судьба героев этих рассказов, тем больше сочувствия вы­сказывает им автор. Его внимание привлекают мелкие, по­вседневные нужды и несложные душевные конфликты этих беспомощных людей. Юмор проявляется у этого писателя в редкой улыбке; он переплетается с лиризмом и пессимистиче­ским ощущением, что человек — далеко не венец создания. Рейзин, впрочем, не предъявляет своим персонажам никаких претензий — они возбуждают в нем только жалость. Главное его достоинство — сила художественной конденсации и лег­кость слога; его техника — тщательна, хотя несколько однооб­разна. Его место в литературе непосредственно после трех классиков.

Шолом Аш, ставший впоследствии самым крупным еврей­ским романистом и переведенный на русский, немецкий, анг­лийский и другие языки, достигший широкого признания, на­чал с рассказов. В них чувствуется любовь к природе и увле­чение идиллическим бытом маленького городка. Ш. Нигер на­звал Аша «пророком земли», потому что он превозносит все обыденное и земное. Аш ввел в литературу «идеализацию» ев­рейского местечка («А Штетл», «Реб Шлойме Ногид») и при­митивных, но чистых сердцем обитателей «Переулка мясни­ков».

Несомненна связь его с Менделе и с Перецом. Накануне вой­ны он успел закончить два больших романа — первые из целой серии: «Мери» и «Путь к себе».

X. Д. Номберг (1876—1927) принадлежал к троице писате­лей, образовавших в свое время в Варшаве убогую коммуну и считавших Переца своим «мэтром». Он был мастером острого психологического анализа; его герои — неудовлетворенные, веч­но копающиеся в своей душе полуинтеллигенты: они не находят себе места в жизни большого города и страдают в одиночестве. Склонность к анализу сочетается в его творчестве с затаенным лиризмом («Молчи, сестра»). Такие качества, как четкость язы­ка и мастерство конструкции обеспечили за Номбергом почет­ное место в литературе, хотя его литературное наследство неве­лико и страдает однообразием.

Реакцией на манерность Аша и психологизм Номберга яви­лось крепкое, земное творчество М. Вайсенберга (1881—1937), беспощадного натуралиста, чьи образы отличаются ярко выра­женной пластичностью. Его герои — крепыши, полнокровные типы с сильными страстями («Городок», «Отец и сыновья»), по­рою также и мирные труженики, обиженные судьбой. Сам рабо­чий, Вайсенберг изображает трудовой люд без малейшего нале­та сентиментальности, и видит в нем обычные, подчас бруталь­ные черты. Другой писатель из рабочей среды — Иона Розен­фельд дебютировал рассказами, носящими автобиографический характер; в его позднейших произведениях выступает склон­ность к болезненному психологизму. Талантливый беллетрист Л. Шапиро в первых своих рассказах, проникнутых жаждой мщения, описывает ужасы погрома. Добродушный И. Я. Берко­вич изображает, говоря словами Нигера, «обыкновенных людей в необыкновенных ситуациях». Нужно еще отметить удачные зарисовки домашних животных в рассказах М. Ставского.

Литературный дебют Давида Бергельсона сразу дал чита­телям возможность оценить его своеобразие и блестящий стиль. «Вокруг вокзала» и «Когда все кончилось» (1913) вы­двинули его в ряды лучших еврейских беллетристов. В его творчестве влияние Менделе и Переца переплетается с влия­нием такого чуждого им по духу писателя, как импрессионист Кнут Гамсун.

(Нам приходится снова напомнить, что целый ряд беллетри­стов остался вне пределов нашего обзора).

Драматический жанр в литературе сильно отставал от эпоса и лирики. Одним из пионеров этого жанра был Давид Пинский — первый еврейский писатель, изобразивший в своих рассказах 90-х годов жизнь еврейских рабочих. В своих драмах он глав­ным образом передавал конфликты, возникшие на почве распа­да традиционно-патриархальной семьи. Пинский еще в молодые годы перекочевал в Америку, но его драмы на социальные и на­циональные темы, связывавшие литературу с общественной жизнью, имели большой успех на старой родине. В роли драма­турга выступил и Шолом Аш; его первая драма «Времена Мес­сии» изображала борьбу различных общественных течений в ев­рейской среде; за ней последовали вызвавшая сенсацию пьеса «Бог мести» и ряд попыток драматизации исторических собы­тий. Сочетание элементов реализма и символизма характерно для драм А. Вайтера (1878—1919), изображающих интеллигент­скую среду (пьеса «Немой»). Дань жанру семейной драмы за­платили Шолом-Алейхем («Рассеянные по свету») и X. Д. Номберг («Семья»). Самой лучшей комедией следует признать «Большой выигрыш» Шолом-Алейхема.

Перец Гиршбейн (1880—1948) был не только драматургом, но и организатором труппы еврейского художественного театра; он и сам выступал на сцене. В его первых, чисто реалистических драмах изображена жизнь одиноких людей; затем автор создает под влиянием Метерлинка ряд «пьес с настроением»; он также ищет персонажей в среде простых деревенских евреев («Пустая корчма»).

В драматическом творчестве начала века связь с предшеству­ющей эпохой была гораздо слабее, уем в беллетристике и в по­эзии. Жанр Гольдфадена не привлекал драматургов; пути худо­жественной драматургии не совпадали с путями театра, обслу­живавшего потребности широкой публики. Серьезным реперту­аром интересовались любительские драматические кружки, воз­никшие незадолго до войны в разных городах черты оседлости; их деятельность была одним из симптомов роста еврейской культуры.

О роли литературы в тогдашней жизни свидетельствует ог­ромная популярность рефератов на литературные темы. Рефе­раты читались не только писателями; чуть ли не каждый об­щественный и даже партийный деятель считал своим долгом время от времени выступать с докладом о литературе, делая вы­воды, соответствующие его идеологической установке. Почти все редакторы периодических изданий и большая часть писате­лей время от времени писали статьи на литературные темы. Первым специалистом является Баал-Махшовес (1873—1924), который подошел к литературе с чисто эстетическим критери­ем. Он не хотел выносить приговоры и слыть патентованным знатоком; он влюблен был в еврейское художественное слово и хотел ему служить. Он пытался доказать, что современная еврейская литература представляет собой единое целое. По­следователь Ипполита Тэна, он особенно проникновенно ана­лизировал творчество писателей-реалистов. Его литературные обзоры и импрессионистские очерки написаны с большим подъемом.

Рано выдвинулся в области литературной критики Ш. Нигер (1883—1955), вышедший из среды идишистов. Он дал основа­тельно продуманный, проработанный анализ классической и со­временной еврейской литературы. Уже в первых своих работах он обнаружил осторожность и сдержанность в оценках. К опи­сываемой нами эпохе относится лишь начало деятельности это­го критика, выдвинувшегося впоследствии на первое место в ев­рейском литературоведении.

Изучение фольклора и исследование еврейского языка (в ча­стности деятельность Б. Борохова) характерны для периода 1908—1915; в эти годы появляются научные труды на идиш и подготовляется почва для деятельности еврейского научного института, возникшего в Вильне спустя много лет.

Мы резюмируем вышесказанное: за время от 1864-го года до 1914 еврейская литература стала светской многообразной литературой европейского типа. Преобладающим направлени­ем в ней был реализм, но с течением времени в ней усилилось тяготение к романтизму, а в последние десять лет — к символи­ке и модернизму. Ее географическим центром была черта осед­лости (Варшава, Одесса, Вильно); небольшие литературные группы существовали в Петербурге и затем в Киеве. Под конец описываемого периода оформилось (главным образом под влиянием Переца) сознание роли — вернее — миссии еврей­ской литературы в жизни народа. Литература стала фактором огромного значения, организующим еврейскую обществен­ность, пробуждающим в массах стремление к преобразованию жизни, соединяющей новыми узами интеллигенцию с наро­дом. Будучи орудием социального прогресса и в то же время мощным фактором национализации и объединения, она созда­ла связь между разбросанными по свету евреями, языком кото­рых был идиш. Она воспитала в читателе привязанность и ува­жение к литературе и писателю. Она сумела сочетать дина­мизм с почти семейственной интимностью и заполнила в жизни народа пробелы, неизбежные в обстановке диаспоры. Через рупор литературы обращается еврейский народ к миру и к се­бе самому и при ее посредстве стремится он уяснить свой под­линный духовный облик.