Книга Z. Глазами военных, мирных, волонтёров. Том 1

Запах войны

Мы подобрали его за Новоазовском. Быстро темнело, и одинокая фигура, идущая вдоль обочины на ледяном степняке, не могла оставить нас равнодушными. Тем более, что сегодня мы были хорошими парнями — сегодня мы вывезли из Мариуполя три семьи. А что делают хорошие парни? Они совершают правильные поступки. Как и у зла, у добра тоже есть своя инерция.

Володя топил по пустой трассе за сотку, и тормозной путь машины вышел с доброе футбольное поле. Вечернего путника это не смутило, и, быстро сообразив, что мы по его душу, он резвым галопом припустил к джипу. Когда бедолага подбежал, я открыл дверь со своей стороны — место в машине было только рядом со мной. Новым пассажиром оказался мужчина возрастом под шестьдесят, лысый, щетинистый, в серой крытой куртке с цигейковым воротником, какие выдавали раньше танкистам. Надета куртка была прямо на морской тельник. Ноги «танкиста» были в трико и гражданских ботинках. «Однако!»-мелькнуло у меня при виде его легкомысленных хлопчатобумажных подштанников.

Дед ловко просочился в приоткрытую дверь и, устраиваясь в тесноте заднего ряда, заявил, что ему вообще-то в Макеевку, в комендатуру. Все присутствующие малость обалдели — до Макеевки было не менее ста тридцати километров. Гость, не обращая внимания на повисший в машине немой вопрос, инициативно поинтересовался, кто мы такие, и, узнав, что гуманитарщики из России, отрекомендовался рядовым армии ДНР, бойцом дивизиона «Градов».

«Под Мариком стоим. Со стороны Виноградного по нацикам хуячим. В подчинении Девятого полка», — по-военному чётко доложил Дед.

Далее он поведал, как прямо в поле у него разыгралась язва желудка и что командир приказал ему убыть на лечение в госпиталь. Но перед больничкой Деду обязательно надо попасть в макеевскую комендатуру. Долго лечиться он не планировал: «Хуйня… два-три дня, и пройдёт, главное — дристать кровью перестану и обратно, к ребятам, на позицию!» Реактивщик вёл себя непринуждённо, и разговор быстро складывался.

— И как же ты так? Пешком дойти собирался? — недоумевал Бастраков.

— Не сиделось… Но вам спасибо! От души, братья! От души! — благодарил Дед.

Он попросил сигарету, тут же жадно вытянул её и, пульнув бычком в свистящий сумрак, обратился ко мне.

— Как зовут?

— Миша, — предвкушая шоу, приободрился я. Уже было понятно, что Дед прилично навеселе.

— Валерий, — представился он. — Где служил, Миха? — с места в карьер взял Валера.

— Во Владике, Владивостоке то есть, — не замедлил с ответом я.

— Ого! Так я ж там рядом был! Байконур строил! Бульдозеристом. Отряд Спецстроя.

По законам жанра должны были последовать уточняющие вопросы, каковые я сразу же произвёл:

— А разве Байконур не раньше построили? С него вроде же в начале шестидесятых уже стартовали?

— Миша! — развеселился Валера. — Мы секретный Байконур строили! Братан, там всяких тайн — до хуя и больше! У меня до сих пор подписка о неразглашении. Секретка! Мне в плен к хохлам нельзя…

— Понятно, значит — ничего не расскажешь? «расстроился» я.

— Не, братишка, даже не проси. Даже тебе… — важно надулся Дед.

Я коварно замолчал. Валера продержался не более полуминуты.

— Миша, а ты какие песни любишь?

Я опешил.

— Песни?., не знаю… про жизнь. Хорошие.

— Отлично. Я тебе сейчас спою.

Нашу, афганскую.

Я, конечно, ожидал праздника, но не настолько. А Валера запел. Он затянул про то, как девушка не дождалась парня из армии, вышла замуж за другого, а тот погиб под Кандагаром.

Боец заявился на свадьбу в виде призрака — карать за измену. Впрочем, может, было и наоборот — воин-интернационалист сперва пришёл на застолье, а погиб уже после — запутаться было просто: песня насчитывала куплетов двадцать, не меньше.

Вокалист из Валерия оказался дрянь: голос был хриплым, слух отсутствовал, но все исполнительские огрехи искупали артистичность и живая искренность! Дед с таким искусством «проживал» лицом все горькие повороты вечной дембельской саги, что по её окончанию в машине раздались аплодисменты. Это был успех. Валера уже набрал было воздуха для нового дивертисмента, но Бастраков демонстративно включил музыку на смартфоне. В салоне авто образовалась неловкая пауза. Трубадур не оскорбился. К этому моменту по джипу пополз запах хлева и отхожего места одновременно. Это, без сомнения, отогревался наш певец.

— Подожди, Валера, а почему ты сказал — «афганскую»? Ты же на Байконуре вроде служил? — делано удивился я.

— Мы так в батальоне договорились, про Байконур. На самом деле я в Афгане был.

В Саланге воевал — ни секунду не конфузясь, парировал мою «непонятку» Дед. — Все ущелья на брюхе прополз. Спецназ разведроты.

Сколько ребят потеряли!

— Вот оно что… ясненько. Мне захотелось «распотрошить» этого «Панджшерского льва»[48], и я задал несколько вопросов по работе РСЗО БМ-21[49]. Однако не тут-то было — Дед отвечал уверенно, нигде не ошибаясь. Было очевидно — он действительно воюет или в самом недавнем прошлом воевал на «Граде».

— Я, кстати, на днях в одиночку целый отряд азовцев задвухсотил! — открыл отделение «невероятных военных историй» Валера.

— Это как? — услужливо подхватил я.

— А вот так. Неделю назад весь наш дивизион самогоном упился. В усмерть. Меня они тоже споить хотели! Но мне же нельзя — язва! А тут в два часа ночи распоряга от оперативного: «Выдвинуться, квадрат такой-то. Подавить огнём». Чё делать? Все в хлам. Командир мёртвый. Деваться некуда — беру командование на себя! Приказываю — там пара резервистов полуживые ещё ползали: «По машинам!» Прибываем в район. Навожу две бээмки — «Триста тридцать три!»[50]. Работаем. Каждая по пакету. Возвращаемся на базу — все тупо спят. Никто не шелохнулся — проебали боевую тревогу! А через день — ты прикинь — начальство приезжает. Нас строят и объявляют дивизиону благодарность! За, ёб твою мать, подвиг! Оказывается, мы, ну то есть я, нациков накрыли! Плотно накрыли! Командир стоит — в полном ахуе: кто стрелял? Когда накрыли? Никто ничего не вкуривает! Я промолчал, конечно. Мне-то оно на хуй надо?

Дима Плотников, сидевший слева от меня, открыл бутылку пива.

— Эх! Ща бы пивка! Пару глоточков хотя бы, — хрустя затёкшими суставами, мечтательно потянулся Валера. Плотников резко закинул голову и глубоко забулькал, давая понять, что предложения не будет. Дед не смутился.

— Так вот… — продолжил было он, но тут Бастракову позвонили. Я поднёс палец к губам, давая понять: помолчим, начальство разговаривает. Валера понимающе закивал головой, соглашаясь: базара нет, начальство он уважает. Разговор по телефону длился недолго. Окончив его, Бастраков неосмотрительно забыл включить музыку. Валера немедленно запел. На этот раз публику «угощали» средневековой балладой о короле и шуте. Сюжет был довольно избитым: обнаглевший гаер поимел жену сюзерена, спалился и ожидаемо лишился башки. Тривиальную историю Валера умудрился растянуть чуть ли не на тридцать куплетов. Не помогало ничего. Бастракову звонили, Валера покорно замолкал, но подхватывал секунда в секунду с окончанием разговора. Включали музыку. В ответ Валера начинал петь громче. В общем, мы были принуждены дослушать. Финальную сцену, в которой король кидал отрубленную голову любовника к ногам королевы, Валера изобразил в лицах. Особенно ему удался бросок отсечённого кочана в колпаке с бубенцами к остроносым туфлям похотливой сучки — Валера брезгливо скривил рот и сделал жест руками, будто избавляется от чего-то протухшего. Чувствовалось — Дед явно на стороне аристократа.

Оваций не последовало. Тревоги долгого дня, тряская дорога брали своё: экипаж устал и балагуристый попутчик начинал раздражать. Весельчака же угрюмое молчание соседей не ему щало — не сбавляя темпа, Дед продолжал жечь. Среди многого прочего он похвастался, что три дня назад, в одиночку, мимоходом захватил и обезоружил целый армейский блокпост.

«В воспитательных целях, — пояснил свои действия Валера. — Будут знать, с кем связываться!» Оказалось, что дежурившие на блокпосту резервисты необдуманно отказали бывалому воину в сигарете. Описание штурма блокпоста сопровождалось сидячей демонстрацией приёмов рукопашного боя, с помощью которых он добился безоговорочной капитуляции гарнизона. Показывая, как он делал подсечку, Валера ощутимо лягнул меня в голень.

На подъезде к Донецку мы забеспокоились, куда он пойдёт ночью, — Дед с апломбом заявил, что обязательный для всех комендантский час лично ему нипочём, что его знают все и не только не арестуют, но любой патруль возьмёт под козырёк и довезёт солдата до макеевской комендатуры, ведь донецкие менты воюют плечом к плечу с корпусами и между армией и МВД боевое братство. Последнее, к слову, было правдой.

Высадили Валеру на Первомайской. Он угостился куревом «на ход ноги» и без долгих церемоний исчез, оставляя за собой сложный аромат пищевой помойки и натруженного человеческого тела.

— Запах войны, — потянув носом, задумчиво сказал Бастраков. — Это и есть запах войны…

Мне было грустно. Я завидовал Валере. Этому вруну, пьянице и вонючке. За свои пятьдесят лет я всё-таки успел немного повзрослеть.

Саша — три ножа

Сашу я отметил ещё утром, когда личный состав конвоя только начинал собираться после завтрака у машин. Как было понятно по экипировке, Саша входил в группу боевого прикрытия предстоящей гуманитарной миссии. Это был рослый, хорошего питания, тридцатилетний мужчина, с круглой головой, курносым носом и губами уточкой. Воин привлёк не только моё внимание — волонтёров, журналистов и прочих «балалаечников» заинтересовали ножи, торчащие рукоятями из его разгрузочного жилета. Наивные вопросы, почему ножа два, Александра развеселили. Он широко оскалился, лицо его сделалось идеально круглым, мясистые щёчки зарозовели. Ловким движением Саша выхвалил из-за спины ещё один нож и, слегка шепелявя, воскликнул: «Три! Три ножа!»

Приняв боевую стойку, крепыш наглядно продемонстрировал назначение клинков. «Этот — колоть!» — и он ловко нашинковал воздух колющими ударами. «Этот — резать!» — в Сашиной правой руке, описывая невероятные спецназовские «восьмёрки», запорхал нож-бабочка. «А третий — нацику по горлу!» — победно воскликнул виртуоз ножевого боя и, схватив левой рукой голову воображаемого врага за воображаемый оселедец, вспорол невидимую шею. Вышло эффектно.

Отъезд, как это обычно бывает у донецких, получился сумбурным. Под крики «Едем, едем! Опаздываем!» мы битый час суетились вокруг машин, что-то догружая, выгружая, тасуя экипажи и корректируя маршруты.

«Гонка» ожидаемо закончилась томительным простоем у администрации Новоазовска. Тронулись часа через два, когда к конвою присоединился мэр этого городка. В смекалке городскому голове отказать было трудно. Сам он поехал на УАЗе «Патриот», предоставив своей охране, трём очень тактикульным военным, сомнительное удовольствие прокатиться в Мариуполь на «Лексусе» LX 570. Задумка была трогательна в своей простоте: в случае засады первым под раздачу пошёл бы надраенный до зеркального блеска дорогостоящий иностранный джип.

В очках — автор. Фото из архива «ТЫЛа-22».

До Мариуполя миссия заезжала в несколько мест. Мы вешали российский флаг на одном из за городных элеваторов. Пока возились с водружением триколора, я и ещё несколько волонтёров от нечего делать принялись изучать стенд, посвящённый производственным достижениям хранилища. Оказалось, что кукуруза по-украински пишется «кукурудза». Кто-то засмеялся: «Чем им кукуруза-то не угодила? Зачем они её, бедную, изуродовали? Только за это — за возвращение початку его доброго имени — стоило воевать»

На одной из остановок начальник конвоя распорядился пересесть мне из нашей тыловой «Газели» в бледно-красную «девятку» общественного движения «Донецкая Республика». Открыв заднюю дверь видавшего виды «зубила», я понял, что выполнить указание будет непросто: место рядом с водителем занимал пассажир, передние сидения были сдвинуты максимально назад, а пространство от спинок переднего ряда до багажника завалено мусором. Памятуя, что приказ начальника — закон для подчинённого, я бочком всё же полез в щель. Устроиться сидя не получалось: мешал бронежилет. Пришлось полулечь по диагонали. Рыжий плед, скомканный у дальней двери, оказался довольно крупной собакой со слипшейся от грязи шерстью.

— Не ссы, не цапнет, — услышал я уже знакомый шепелявый голос, когда дворняга взвизгнула подо мной. Я понял, что нахожусь в гостях у Саши.

Мы долго петляли по какому-то захолустью, пока, наконец, на одной из западных окраин Мариуполя не упёрлись в блокпост. Гуманитарный конвой встал, вытянувшись цепью вдоль дачного посёлка, видневшегося слева сквозь редкую тополиную посадку. Справа, насколько хватало глаз, лежало открытое поле. Пошли неспешные выяснения. Саша забеспокоился.

— Бляха… как в тире торчим… — забарабанил он пальцами по пластику «торпеды».

— Так! — голос Саши быстро набирал командные обороты. — Внимательно! Наблюдаем за вторыми этажами и чердаками! — указал он в сторону домов. — Если бликанёт — сразу на пол и из машины, ползком к деревьям.

— А разве боевая оптика бликует? — засомневался я.

Саша обиделся.

— Ты угораешь? Ещё как бликует! Когда начнётся — не до этой хуйни будет, бликует — не бликует… Так, так, так, — зачастил он, вжимая голову в плечи. — Сидим… Отработка пойдёт — выскакиваем. Через поле не поеду, я ебал, там мины, стопудово!

Я попробовал пошевелить ногами и убедился, что если начнётся, то лично мне суетиться не стоит.

Пока я терзался сомнениями в возможности экстренной эвакуации, Саша неожиданно развил бешеную деятельность. Крутясь на водительском месте как краб, он бросился наводить порядок в салоне автомобиля. Одновременно с уборкой Саша лихорадочно набивал патронами дополнительный магазин, нахлобучил каску, проверил ножи и фонарик, прогнал предохранитель автомата до положения для одиночного огня и обратно, подтянул бронежилет, полностью опустил стекло со своей стороны и выставил наружу ствол — устроился отстреливаться.

При всём этом рот его не закрывался: он, непрерывно жестикулируя, объяснял мне и своему соседу, из какого сектора вероятнее всего начнётся обстрел и какими средствами поражения будет воздействовать на нас противник. Буквально через пару минут салон автомобиля имел идеально опрятный вид. Саша даже успел протереть тряпочкой приборную панель и руль. Нетронутыми остались только я и пёс. Волонтёр, сидящий рядом с Сашей, заметно припух. А вот я удивлён не был. С Александром не происходило ничего особенного — с ним случился типичный приступ «боевой чесотки». «Хорошо, что не впал в ступор. Ступор хуже», — промелькнуло у меня в голове.

Однако и у «чесотки» выяснились свои, довольно серьёзные, минусы. Саша достал из разгрузки две «эфки» и принялся вкручивать в них взрыватели. Я понял, что самое время выползти из машины, размять ноги. В момент, когда Саша закончил с гранатами, колонна тронулась. Саша протяжно выдохнул, сложил «лимонки» на сиденье, у себя в паху, и выжал первую передачу.

Весь день миссия объезжала окраины Мариуполя, раздавая местным жителям еду, медикаменты и прочие необходимые для выживания в развалинах вещи. По ходу движения я пересел от Саши обратно в «Газель». Расстались по-английски — подружиться не успели. К вечеру, когда солнце и канонада начали уставать, мы легли на обратный курс. Он включал в себя пригород под названием Талаковка, куда конвой должен был доставить какие-то документы в местное отделение «Донецкой Республики». Как это часто бывает на войне, в последнем пункте маршрута ничего не закончилось, а всё только началось. Рядом с небольшим одноэтажным зданием бывшего автовокзала мы встретили толпу мужчин. Сам вокзал оказался битком набит их детьми, женщинами и стариками. Это были беженцы из Мариуполя, которых не довезли до пункта временного размещения по причине разрушенного моста и поломки автобусов. Несчастных было около ста пятидесяти душ. Местные сотрудники «Донецкой Республики» растерялись и не понимали, что делать с околевающими на ночном дубаке «чоловтками» и их голодными семьями. Наш командир проявил самообладание и начальственную хватку. Он быстро сориентировался и распорядился вывозить людей в Сартану автотранспортом конвоя. Там, по его сведениям, ещё должны были оставаться свободные места в пунктах приёма беженцев.

При формировании колонны и рассадке людей по машинам возникли непредвиденные сложности: семьи наотрез отказывались разделяться. Уезжать разными рейсами беженцы не соглашались категорически. Пришлось уговаривать ехать в разных экипажах, но в одной колонне.

Как оказалось, умудрённые горьким опытом люди были совершенно правы: потерять друг друга в этом адском бардаке было делом одной минуты.

Толпа находилась в прострации и была абсолютно дезориентирована. Раздавались вопросы: «А Киев взят? А Харьков?» Узнавая, что ещё не взяты, несчастные скорее удивлялись, чем радовались или огорчались. Группа мужчин призывного возраста интересовалась, заберут ли их теперь в российскую армию. Выслушав наши сомнения в возможности их призыва, большинство просияло, хотя нашлись и разочарованные. Не все беженцы даже понимали, на чьей, украинской или российской, стороне они сейчас находятся. Мы с девушкой Соней — героическим водителем «Газели» — невольно подслушали разговор пассажиров нашего первого рейса, не подозревавших, что при незаведённом двигателе в кабине отлично слышно, о чём они говорят в кунге. «Это вообще которые? — взволнованный женский голос. — Наши? Чи не наши?» Кто для этих загнанных людей были «нашими», мы даже не догадывались.

Головной машиной колонны назначили Сашину. К нему посадили проводника, щуплого парнишку в спецовке «Азовсталь», единственного среди местных, знавшего, куда надо ехать. Мы с Соней, не ожидая проблем, шли замыкающими. В нашем грузовом отсеке разместилось шестеро пожилых людей и две старухи в инвалидных креслах-каталках.

На въезде в Сартану колонна притормозила у разрушенного моста. Переправу круглосуточно восстанавливала ремонтная бригада, но «времянка» всё ещё представляла из себя три металлические фермы с накиданными на них толстыми листами металла. Легковушки и микроавтобус «Фольксваген» проехали относительно без труда, а нам, по объективным причинам, взять переезд с ходу не получилось. Из-за чернильной темени, высокого клиренса и угла захода на фермы Соня попросту не видела краёв моста. Оптика «Газели», пробивая несколько метров мрака, освещала только небольшую часть другого берега, не попадая на мост.

Клейменова Софья Вячеславовна 22.08.1988 — 21.02.2023

Водитель-автомеханик «ТЫЛа-22», летом 2822 года ставшая командиром боевой машины. Погибла при выполнении боевой задачи.

Фото из архива «ТЫЛа-22».

Соня напряглась: «Ничего не вижу. У меня люди в кузове. Так нельзя. По-правильному — надо высаживать». Высаживать было не вариант, катить «колясочников» через мост, где в щели между настилом гарантированно проваливался человек, нечего было и думать. Решили, что я пойду впереди и буду показывать Соне, как держать руль. Идея оказалась нерабочей: фары ослепили меня, и я не только не видел направления колёс, по которому и должен был корректировать движение, но даже не видел, куда иду сам. Тем не менее, пятясь спиною, я уверенно жестикулировал — «прямо на меня».

За рекой мы очутились в полном одиночестве. И ведущая машина, и весь остальной конвой уехали, не дождавшись нас.

— Никого… А где ведущий колонны? Саша или как там его?., — удивилась Соня.

Я выскочил из кабины и на всякий случай обошёл «Газель» кругом — пусто.

— Это пиздец! Они ебанутые? Ебанутые люди! — выразила настроение минуты Соня.

— Давай проедем дальше. Может, они на первой развилке ждут? Ну, по логике. — предположил я.

Ни на первом, ни на втором, ни на последующих перекрёстках нас никто не ждал.

— Вот теперь — точно пиздец. Куда едем? — вздохнула Соня.

— Кстати, а ты обратную дорогу помнишь? — без особой надежды поинтересовался я.

— А ты?

Ответить было нечего. Связь отсутствовала, дорога назад была, мягко говоря, неясна, вокруг лежал пустой, искалеченный войной город. И это была только половина горя — за нашими спинами, в железной утробе «Газели», один раз за сегодня уже выброшенные на улицу ждали тепла и еды смертельно уставшие старики.

«А ведь и вправду — задница», — подумал я и махнул рукой вперёд:

— Давай по главной: может, случайно нарвёмся на кого-нибудь.

«На хохлов, например…» — съехидничал голос в моей голове.

Через несколько поворотов мы засекли проскочивший сквозь соседний квартал микроавтобус. Соня бросилась вдогонку, давя на клаксон. Нас услышали и остановились. Это оказался конвойный «Фольксваген» с экипажем из двух дагестанцев. Его водитель весь день восхищался Соней и даже пытался за ней приударить.

— Сона, прэвэд! Потэралис? Мы лудей сдали. Случайно нашли, здес рядом. Езжай за мной, — несказанно обрадовали нас донецкие даги.

После того как в школе, отведённой под ПВР[51], мы наконец-то сдали многострадальных пассажиров, выяснилось, что кавказцы тоже не знают обратного пути в Талаковку. Посовещавшись, решили ехать вместе, наугад, примерно в ту сторону, откуда, как кажется, приехали. Поколесив десяток минут по мёртвым улицам, мы вдруг уткнулись в Сашину таратайку, перегородившую собой Т-образный перекрёсток.

— Наконец-то! — обрадовался я. — Давай к нему.

Саша отреагировал на наше приближение странно — подпустив нас поближе, он резко рванул в боковой переулок. Соня, в мирной жизни журналист-автоэксперт, не растерялась и уверенно села «зубилу» на «хвост». Метров через триста Саша, заложив едва ли не «полицейский разворот», оказался перед нами.

Соня остановилась. Саша с секунду постоял и, набирая скорость, поехал лоб в лоб.

— В него! В него! — взбесился я. Соня медленно тронулась навстречу «девятке».

Саша взял немного правее. Между прямым курсом «Газели» и канавой на краю дороги образовался небольшой зазор.

— Проскочить, сука, метит! Зажимай его! Зажимай! — завыл я, едва не выхватывая у девушки руль.

— Ну вас всех на хуй… — спокойно сказала Соня и плавно съехала с центра проезжей части.

Машины едва разминулись. Переведя дух, я высунулся из окна вслед Саше. Тот остановился метрах в ста позади нас.

— Давай к нему. Только близко не подъезжай. Попробую выйти, поговорить, — попросил я Соню.

На этот раз Саша не только дождался нас, но и вышел навстречу.

— Ты чё творишь? Ты почему бросил колонну? Где мы? — сбивчиво, переходя на крик, затараторил я. Александр явно был не в себе. Он выпучил и без того круглые глаза, широко открыл рот и, как только мне понадобилась пауза перевести дух, заорал в ответ:

— Я сам здесь в первый раз!

Сам ни хуя не знаю!

— А где проводник? У тебя проводник должен быть?! — удивился я.

— Вылез проводник, вылез… — кричал и таращился Саша.

— Ты ёбнутый? Куда он вылез? — у меня было ещё много вопросов, но Саша неожиданно развернулся и буквально с разбега нырнул в свою машину. Через три секунды его габариты исчезли за поворотом.

До Толоковки добрались случайно, увязавшись за одной из хаотично шнырявших по Сартане машин нашей развалившейся колонны. После переправы снова заблудились.

Я выходил спрашивать дорогу на блокпосту и лишний раз убедился, что не стоит ночью, по пустякам, беспокоить вооружённых людей.

У автовокзала я и Саша сцепились снова. Я принципиально решил выяснить дело.

— Ты почему не дождался, пока все машины переправятся через мост? Ты бросил конвой! У нас инвалиды были. Ты бросил нас… — выговаривал я Саше в лицо.

— А хули вы застряли? Я не обязан ждать! Я не обязан… — наступая, свирепел он.

— Обязан! Именно что обязан! Ты был ведущим колонны! — заходился я.

Саша развернул плечи, собираясь ответить, но вдруг крутанулся полным оборотом на каблуках и испустил вопль: «Бляяяя!»

Только тут я заметил автоматный ремень на его плече. Через мгновение, опережая вращение тела, калаш вылетел из-за его спины. Ловя автомат, Саша машинально схватился за цевьё. Что-то похожее на белую пенку образовалось в самых уголках его рта.

— Не надо. Пойдём, — услышал я Сонин голос и почувствовал, как меня оттаскивают в сторону. Сашу тоже окружили какие-то люди. Он вырвался, побежал к машине, прыгнул в неё и с пробуксовкой стартовал в темноту.

Я закинул лицо вверх. Там, маленькими ртутными лампочками, горел планетарий.

Через час, набирая в очередной рейс беженцев, в поисках глотка чая я сунулся в дверь с наклейкой «Служебное помещение». Там, на диване, в центре незнакомой компании, сидел Саша. Ему было весело. Увидев меня, Александр посерьёзнел.

— Слышь!? Мы тут выяснили, кто виноват. Никто из нас не виноват. Ни я, ни ты. Проводник виноват. Этот гондон сказал мне вас не дождаться.

Мне оставалось только кисло улыбнуться в ответ.

На следующий день я имел возможность немного расспросить об Александре у начальника конвоя. Тот был свидетелем нашей вчерашней стычки. Оказалось, что Саша серьёзно воевал в четырнадцатом и пятнадцатом годах, был тяжело контужен. Дважды.

— Ты не обижайся. Саня — мужик героический. Контузии. Что поделаешь… — примирительно улыбался начальник.

— Тогда понятно. Ясно… ну конечно, какие могут быть обиды… — согласился я.

Виктор

Он сделал несколько шагов от «Газели» и остался стоять поодаль, прижимая растопыренной ладонью к правому боку свою «добычу» — две пачки соды и литровую бутылку подсолнечного масла. Я понял, что пришло время пообщаться. Гуманитарка почти закончилась, и народ, толпившийся вокруг машин конвоя, быстро редел. Я вылез из кунга и «случайно» встал рядом.

Михаил Манченко за раздачей гуманитарии. Фото из архива ТЫЛа-22.

— Вы чего-то ещё хотели?

Это был миниатюрный человечек лет пятидесяти. Чуть выше полутора метров ростом, щуплый, с костистым лицом и крючковатым профилем. «Синий воробей», — подумал я. Синий, потому что на нём были выцветшая до небесно-голубого заводская роба и вязаная, с советской олимпийской символикой, тоже когда-то синяя, лыжная шапочка. Синеву одежды усугубляли идеально выскобленные широкие скулы и стариковские прожилки носа.

— Нет. Я уже всё взял. Я два раза подходил. Мы с женой подходили. Полная такая, помните? — отозвался он, переминаясь с ноги на ногу. Казалось, «воробей» чем-то встревожен.

— Да, помню. Ваша супруга ещё про СИМ-карты спрашивала, — подтвердил я. Мне на самом деле запомнилась эта семейная пара — жизнедеятельный, приземистый «колобок» в зелёной болонье и флегматичный «мальчик-с-пальчик» в голубом. Они подошли в самом начале раздачи помощи и унесли несколько тяжёлых пакетов. Сперва «колобчиха» навьючила мужа, потом обвесилась сама. Женщина вела себя бойко и сыпала вопросами.

— Верно, спрашивала, — чему-то усмехнулся он.

Мужчина стал смотреть себе под ноги, будто изучая грубые рабочие ботинки. У меня образовалась минута осмотреться вокруг. Небо ещё было светлым, но городское предместье быстро драпировалось в серое. За посёлком, на заходящем солнце горели осколками оконных стёкол закопчённые многоэтажки Мариуполя.

— Как думаете, а «Азовсталь» восстановят? — осмелился «воробей».

— Конечно. Без сомнения, восстановят, — уверенно заявил я.

— Разбомбили завод… Думаете, восстановят? Не верится… Разрушен, дотла разрушен…

Не верится, что такое возможно восстановить, — маленький человечек смотрел прямо перед собой. Подумалось, что он принимает меня за официального представителя новых властей и считает немалым риском высказывать сомнения в успешном будущем вместе с Россией.

— Восстановят — повторил я.

Он пожал плечами. Я понял, что требуется новый «заход».

— Вас как зовут?

— Виктор, — представился он.

— Михаил, — протянул руку я.

Виктор ответил свободной левой. Его ладонь показалась мне сухой и холодной.

— Восстановят, Виктор. После войны целую страну из пепла подняли! Неужели огромная Россия один завод и пару городов не отстроит заново? Отстроит! Ещё лучше будет! — попытался я «растопить» собеседника.

— Думаете? — недоверчиво протянул он. — А то как же без завода? Без работы? Я вот — тридцать лет на нём… Без завода — значит без куска хлеба. Печи погасили… печи — вот главное, — говорил Виктор с лёгким намёком на южнорусский акцент.

— Не переживайте — и завод восстановят, и печи разожгут. Кто же такие бабки просто так бросит? «Азовсталь» — курица с золотыми яйцами! Найдутся желающие вложиться — ещё и в очередь выстроятся! — заверил я.

Аргумент про яйца подействовал.

— Да! Прыбыля-то завод огромные приносил! — воодушевился Виктор. — Это же уникальный металлургический комбинат — с собственным морским портом!

— Тем более — с морским портом! Такой актив на помойку не выбросят, — я улыбнулся как можно шире.

Слово «актив» окончательно убедило пролетария в хороших перспективах родного предприятия. Он посветлел. Однако не более чем на пару секунд. Как-то по-птичьи склонив голову набок, Виктор опять замолчал. Не поднимая взгляда, он наконец выложил, как мне показалось, сокровенное.

— А деньги у меня на украинской карте были. Вернут?

Если про «Азовсталь» я нёс полную отсебятину, то про банковские вклады знал более-менее точно: накануне на эту тему нас инструктировали сотрудники «Донецкой Республики».

— Вернут. Совершенно точно вернут, — не без гордости доложил я. — Принят закон, по которому обменяют гривны на рубли. Вам надо только предоставить или саму банковскую карту, или договор по вкладу, депозиту. В общем, документально подтвердить. Деньги вернут — за это отвечаю.

— Даже из украинского банка вернут?!

Лихо… Хорошо, если так, — вроде бы как обрадовался Виктор, но опять ненадолго. Видно было — человека тяготит что-то более важное. Как будто всё, о чём он спрашивал, было только предлогом для главного вопроса. Интуиция меня не подвела.

— Послушаете… Михаил? Правильно вроде? Так вот, Михаил, послушайте меня и донесите в Москву! У нас тут, на окраине Марика, ещё с советских времён стоит международный центр по спортивному альпинизму. Здесь, на краю Новосветовки, — и он кивнул куда-то в сторону. — Так вот, при Украине центр уже погибал. Ни ремонта, ничего. Изредка ещё проводились соревнования, сборы, но всё обветшало. Сейчас этот центр гибнет окончательно — растаскивают последнее, что оставалось…

Единственный в Союзе был! Единственный! — раз волновался он и тут впервые посмотрел прямо на меня. Его светло-серые глаза оказались большими и по-оленьи покорными. У меня в горле образовался ком. Я с трудом выдохнул.

— Вы… не нервничайте. Не до спортивного сооружения сейчас.

Приоритет… — начал я, но Виктор с неожиданной решительностью перебил.

— Нет! Вы там в Москве не понимаете! Это же не просто спорт-центр — это символ! Если восстановите его — значит, Россия тут навсегда! Значит, и вправду всё возвращается. Мы-то потерпим — нам главное знать, что всё это всерьёз, что всё не напрасно. Вы — это! — потянул он ниточки тонких бровей вверх, — в Москве объясните. Обязательно объясните! А мы — мы потерпим.

Я не сразу нашёлся, что ответить. Да и что я мог сказать этому рядовому русскому Гагарину? Из дикой казахской степи в космос, из братской могилы Мариуполя — к будущим поколениям…

— Конечно объясню. Доложу, куда следует, — пообещал я.

Адам

Мы с ребятами остались у кафе «Холодок», а Бедаш и Бастраков повезли людей в Виноградное. От места эвакуации мы отъехали не более трёхсот метров, но «исходящие» залпы звучали здесь совсем по-другому, отдалённо и даже успокаивающе. Неожиданно я понял, что сегодня солнечный и даже тёплый день. Слева от нас, мимо руин большого перекрёстка, проковыляла нестройная шеренга мужиков, обвешанных баулами. Один из них на ходу чеканил баскетбольным мячом. Плотников схватился за фотокамеру:

— Фантастика! Обыденность ада!

Приторно потянуло лежалой человечиной.

Как только непонятная процессия гражданских ушла по Морскому бульвару, снизу, из уходящей к Азовскому морю тополиной аллеи, выскочил сверкающий чёрный джип «Лексус». Уже было проехав мимо, машина затормозила. Наглухо тонированное стекло водительской двери поползло вниз. В темноте салона обозначилось продолговатое белое лицо, в окладе клинообразной седеющей бороды и чёрной спортивной шапочки.

— Какой канал? — прогаркало лицо.

В этот момент из аллеи выехал точно такой же, только подёрнутый пылью, внедорожник и встал недалеко от первого.

Оробев, я оглянулся на ребят и только тогда понял вопрос — у Тимура Венкова и Димы Плотникова на бронежилетах и касках синели наклейки «PRESS».

Пока я соображал, из второй тачки выскочили два молодых, рослых джигита с автоматами. Они уставились на нас. Однако демонстрация цепного рвения ограничилась только суровыми взглядами — стволы оставались направленными в землю.

— Военный, подойди! — наконец выдавил я из себя. Команда относилась к «сталкеру» — бойцу медицинского взвода, выделенному комбатом для нашей охраны и сопровождения по Мариуполю. Худой большеглазый мальчишка подбежал к джипу.

— Здравия желаю! — отдал честь солдат.

— Кто такие? — строго спросил седобородый. В ожидании ответа, он немного высунулся из машины. Стало видно, что это тоже сын северных склонов Кавказа, только возрастной и очень холёный.

— Волонтёры из… — начал было отвечать боец, но я посчитал нужным вклиниться:

— Гуманитарный проект «Тыл-22».

Раздаём помощь жителям города.

— А прэсса почему носишь? — нахмурил брови холёный.

— Мы не пресса, но так положено. Мы издательство «Минская Сотня», — с перепугу ошибся я. Правильно было не «Минская», а «Мининская».

Ответ не произвёл на сидевшего за рулём никакого впечатления. Он, казалось, ничего из моих слов не разобрал и уставился на меня своими светлыми глазами. Его взгляд выражал спокойное, уверенное превосходство. Погладив машинально правой рукой бороду, кавказец отвернулся и пару секунд смотрел перед собой. Вернувшись ко мне, он властно спросил:

— Чо хочэш?

Я в недоумении пожал плечами.

— Чо нада!? Лубой еда, вода, хлеб-меб, тющёнка, всё, что нада, дам. Гавары. Всё дам — мы тожа гуманитарка возим, — пояснил седобородый. Говорил он степенно и гортанно.

Наконец я понял, что нам предлагают, и обиделся.

— Нет, спасибо. Ничего не надо. Вся Россия собирает деньги для нашего проекта — мы закупаем, привозим и раздаём. Нуждающимся.

— Нэ нада? Э! брат! Бери, у меня многа! — нешироко растянул губы в улыбке щедрый человек. — Нэ стэсняйся!

— Спасибо. Мы сами. Вся Россия собирает, — повторил я.

— Ну ладна… Давай, братан, — кивнул головой он и тронулся с места. За ним проследовала охрана и целая кавалькада зелёных грузопассажирских «Патриотов», стоявших всё это время ниже, в глубине аллеи. В кабинах машин сидели бородатые горцы в хаки. Когда УАЗики проезжали мимо, было видно, что их небольшие тентованные кузова загружены хлебными батонами в прозрачном целлофане, картонными коробками и мешками муки.

— Молодцы! Хорошо устроились! Мы их содержим, из бюджета дотируем, учителям и пенсионерам недодаём, а они, видишь ли, на эти деньги добро творят, — не выдержал я, когда колонна скрылась в ближайших развалинах.

Подошёл Плотников.

— А ты вообще в курсе, что это за перец был? Знаешь, с кем ты сейчас разговаривал?

— С кем? — приготовился я..

— С депутатом Государственной Думы — Адамом Делимхановым! Аллах на небе, Рамзан на Земле, и Адам — его правая рука! — юбилейно продекламировал Дима.

— Да ты что!? Правда? — я был немало удивлён. — Эх я лошара! Нужно было попросить сфоткаться с ним на телефон! Вы только прикиньте, парни, такая фотка была бы круче любой ксивы! Тормозят меня, например, столичные гайцы: «Нарушаем? Документы». А я им вместо документов-фото с Адамом Делимхановым! И: «Стройся в шеренгу по одному! Извиняемся. Хором, товарищи офицеры, хором!» С такой фоткой я бы любые кабинеты с ноги открывал. Передо мной половина Москвы извинилась бы заранее — на всякий случай!

Все смеялись. Ещё с минут десять мы просидели на «Холодке», безуспешно пытаясь выйти по рации на связь с Бастраковым. Когда стало окончательно понятно, что связи не будет, поплелись вниз, к морю, в расположение батальона.

Мама, не волнуйся, я в Волновахе

Видео: выезд «ТЫЛа-22» в Волноваху.

Алексей выдал этот гениальный заголовок вечером, после нашего первого гуманитарного выезда по маршруту Докучаевск-Волноваха-Степное. Он сидел напротив меня, на маленьком диванчике с кружкой чая и, весело глядя сквозь стёкла очков, вдруг произнёс:

— Мама, не волнуйся, я в Волновахе.

Меня аж подбросило: «Круто! Шедеврально!

Готовая передовица!»

— Да, я могу, — довольный собою, улыбался Лёша. — Мне в «Форбс» однажды заказали обзорную статью по израильскому бизнесу в России, я её назвал «Пейсы и кейсы».

— Страйк! Десятка! — восхитился я.

— Не прошло. В редакции озаглавили как-то по-другому.

Та самая девочка из Волновахи. Фото из архива «ТЫЛа-22».

Мы бросились наперебой придумывать статейные заголовки на различные темы и очень развеселились. Среди удач, на мой взгляд, были «Артиллерия докучала Докучаевску» и «Пенис Душилин — пиздец обширен. Особенности мобилизации в ДНР».

— Саш, а у тебя получилась та девочка из Волновахи с шикарной царапиной во всю щёку? — обратился Лёша к Александре Степановой, журналисту RT и волонтёру нашего проекта.

— Да, удалась. Неплохо девочка вышла, замызганная такая, и царапина просто супер, CNN'овская, прямиком на таблоиды, — выпуская сигаретную струю, ответила Саша.

— А у меня и текстовка готова. Я с ребёнком поговорил. Спрашиваю: «Девочка, ты есть хочешь?» — она отвечает: «Нет, не хочу» — я ей:

«У тебя что-то болит?» — она: «Нет, не болит», я не отступаю: «А что с тобой?» — «Мне страшно», — говорит она. Вот и готовый пост. А заголовок: «Мне страшно!»

— Такой текст конкретно под этот снимок не пойдёт, — насупилась Саша. — У девочки в руках памперсы и шоколадка, а ведь ей есть-то не хочется.

— Верно… полистай: может, есть кадры без подарков, — согласился с дельным замечанием коллеги Алексей.

Степанова углубилась в телефон.

— С пустыми руками вроде нет. Да она ещё и улыбается!

Алексей поднялся с дивана и заглянул девушке через плечо.

— Ну вот здесь вроде не очень улыбается же…

— Но лицо-то явно довольное… Где видно, что ей страшно? — не сдавалась Александра.

— Надо было шоколадку отобрать. Для дела. Сказали бы мне, я бы отнял. А то стоит, соплячка, и в камеру не плачет, а мы за три пизды ехали, тряслись, — подключился я к обсуждению снимков.

— Миша!? Ты вроде не журналист, а шаришь, — заулыбалась Саша. — Лучше бы она этот батончик развернула и грызла, что ли… Типа голодный ребёнок, выхватила еду из рук, как зверёк, и ест. А так — ни то ни сё…

— Ну не знаю… ребёнок, жрущий шоколад, не вызовет эмпатии, — засомневался Лёша. — Вот бы ей ногу сломанную или руку.

— Можно возить с собой маленькие костыли! Детские! — осенило меня.

— Отличная идея! — подхватил Алексей. — Мы не должны ждать милости от реальности, наша задача — формировать её своими руками, но в строгом соответствии с редакционным заданием и с учётом мировоззренческих модальностей работодателя. Надо возить с собою канистру с говяжьей кровью и пакет с мозгами. Коровьими, например. Поливать и разбрасывать там, где недостаточно для картинки. Один хер никто не отличит. Миша, ты бы отличил?

— Не знаю. Я коровьих не видел, — засмеялся я.

— Циники! Гады конченые, — «укорила» нас Шура.

— Цинизм — ум неглубоких людей. Если не ошибаюсь, Ницше, — оправдывался я.

— Цинизм — верный признак честности, — не отставал Алексей.

Мы долго изгалялись, вдохновенно сочиняя постановочные кровавые сцены, которыми можно было бы пичкать новостные агентства. Нам было весело и уютно вместе. Сегодня мы неплохо поработали, так почему бы и не посмеяться? Саша периодически грустнела и вслух спрашивала себя, почему она ничего не почувствовала, когда смотрела на сваленные у вол-новахской больницы в гниющую кучу трупы украинских солдат: «Неужели я чёрствый, неспособный на сострадание человек?» В моих глазах всё стояла раненая пожилая женщина, которую везли в Донецк. По дороге ей стало плохо, и надо было ставить противостолбнячный укол.

Я перепугался, что не умею. Слава Богу, среди нас нашлись те, кто умел. Лёша тоже думал о чём-то своём, там, под своим смехом.

Напившись чаю, уставшие, мы разошлись спать.

Степное

Видео: выезд «ТЫЛа-22» в Степное.

В Степное заезжали со стороны Берёзового, через живописную арку из двух выгоревших танков у железнодорожного переезда. Медовое солнце обволакивало оплавленные машины, придавая им древний, тысячелетний вид.

— Закат на фоне танков. Может, тормознём запечатлеть? — предложил я.

— Останавливаться не буду, — возразил водитель. — Там неразорвавшегося до хуя. На этой дороге лучше вообще не торчать. Её дорогой смерти называли, — категорически не согласился водитель.

— Кто называл? — поинтересовался я.

— И мы, и они… — поджал пухлые губы водила.

Первую остановку сделали у богатого кирпичного дома с множеством хозяйственных построек на участке. Внимание привлекла крупная надпись «ЛЮДИ», сделанная мелом на двустворчатых железных воротах. Вышло удачно. Подворье населяла целая коммуна: старики, взрослые, дети, все той или иной степени родства, из ближайших домов и соседних улиц. Принимали радушно, общались без опаски. Еду брали скорее на всякий случай или из вежливости. Нуждались в лекарствах, воде, бензине и сотовой связи. С последним мы были бессильны, топливом небогаты, а вот воды и медикаментов немного отгрузили. На наш вопрос, почему не уехали из зоны боевых действий, получили логичный ответ: «Хозяйство большое, зажиточное, боимся — растащат. Охраняем». Хозяйство и вправду выглядело роскошно и почти не пострадало. Мне показали буквально пару трещин в кладке кирпичного забора с тыльной стороны дома и завалившийся от взрывной волны летний душ.

Завершив свои дела, мы с Венковым вышли со двора на улицу. К нам подошёл военный.

Знаков различия на его камуфляже я не разглядел, но по большой рации с длинной антенной и возрасту — военному было примерно за тридцать — можно было предположить, что перед нами капитан или майор.

— Привет, парни! Кто такие? — спросил «капитан-майор», остановившись в паре метров от нас. Говорил он несколько громче нормального и с некоторой начальственной претензией в тоне.

— Гуманитарщики. Из Москвы, — представился я.

— Не только из Москвы, я из Питера, например, — поправил меня Тимур.

— Из Питера? Земляк! Я из Луги, — офицер подошёл ближе и протянул руку.

— А это что? — ткнул он пальцем в шеврон гуманитарной миссии, приклеенный липучкой к моему бронежилету.

— Это? Наш проект «Тыл-22» от книжного издательства «Чёрная Сотня», — пояснил я.

— Вот вам книга, в подарок, — протянул Тимур военному «Кодекс чести русского офицера».

Одаренный повертел компактный томик в руках и поблагодарил:

— Спасибо, почитаем. — Запихнув книгу под разгрузку, он с прищуром посмотрел на меня. — А что это за название такое странное, «Чёрная Сотня»?

Автор с шевроном «ТЫЛ-22» на бронежилете. Фото из архива «ТЫЛа-22».

— Никакого экстремизма… — захотел успокоить я офицера, но не успел.

— Да нет, я-то как раз понимаю, я-то как раз за! Но другие могут не понять… Подумают неправильно. Вы это, давайте-ка ребрендинг, парни, делайте, а то с таким погонялом недолго и того… — он покачал головой, мол, ничего хорошего.

Где-то справа гулко ухнуло.

Военный прислушался:

— Ну, я пошёл. И подумайте над моими словами — ребрендинг, ребята, ребрендинг… — порекомендовал офицер-маркетолог и зашагал по большаку.

Следующей остановкой был дом Александра. К нему нам порекомендовали заехать в первом дворе. Это был двухэтажный кирпичный особняк с красивыми коваными воротами. К сожалению, хозяйство Александра пострадало сильно. Судя по характерным дыркам в металле ворот, выбоинам в заборе и стенах дома и в хлам разбитым стеклопакетам, «градина» легла совсем рядом. Здесь, в отличие от первого адреса, жили только сами хозяева, пожилой Александр со своей старухой. Он оказался ещё советским ветераном то ли ВДВ, то ли МВД в звании подполковника. Военный пенсионер очень радовался приходу русских. Старик пригласил всех зайти в дом. Ребята пошли, а мне захотелось остаться во дворе. Тимур Венков, увлёкшись съёмками, пропустил приглашение. Я топтался недалеко от калитки, когда из кустов вышел высокий молодой солдат с азиатским типом лица.

— Здрасте, — несколько растерялся я.

— Ага… добрый, — кивнул солдат.

— Мы тут еду привезли. Местным, — объяснил я своё присутствие.

— А я на «глазах». В дозоре то есть, — после паузы ответил солдат.

— Как настроение? — поинтересовался я.

— Хорошее… Поначалу было, — отозвался воин.

— А сейчас?

— Сейчас? Сейчас тоже ничего… Вроде, — загадочно улыбнулся юноша.

— Так вот ты какой, легендарный боевой бурят! — радостно закричал появившийся из-за угла Венков. — Дай-ка я тебя сфоткаю!

— Я калмык, — уточнил солдат.

— Это, как минимум, не хуже — боевой путинский калмык! — не унимался Венков, маневрируя с камерой вокруг военного.

Калмык скоро ушёл. На смену ему заступил рязанский увалень, вооружённый СВД. Следом во двор заглянул ДНРовский офицер, и они со снайпером обсудили тарифы на оплату «боевых». Офицер сетовал, что платят не как за войну, а как при режиме КТО. Недалеко, через несколько улиц, загорелась стрелковая перепалка. Офицер пошёл на звуки боя.

Я вышел на улицу и стал прогуливаться около машины. Тут ко мне привязался пьяный кавказец в танковой «техничке» с карикатурно большим носом. Он требовал у меня курить, а услышав, что я не курю, стал приказывать проходящим мимо солдатам подарить мне пачку сигарет. «Танкист» явно рассчитывал на драку, и я уже был уверен, что всё кончится нехорошо, когда на соседней улице появился невысокий мужичок с яркими пакетами в руках. Одет он был странно, в синюю, похожую на сантехническую робу и мягкие кожаные тапочки. Человек шёл по направлению к КШМке[52] и танку, маскировавшимся в лесопосадке на околице. Увидев «сантехника», задира мгновенно скис. Тот, заметив нас, неспешно подошёл.

— Ты чё тут слоняешься, абхаз? — пробасил низкорослый.

— Вот, товарищ полковник, тип мутный какой-то, проверяю, — указал на меня носатый.

Я подробно объяснил, кто мы такие и что тут делаем. Полковник слушал внимательно, не перебивая. Пока я отчитывался, получилось внимательно его рассмотреть. Возрастом около сорока, он был коротко стрижен, имел красную, дублёную кожу лица, массивные скулы и морщинистую «куриную» шею. Меня поразили его глаза. Точнее, не сами глаза, он были обычные, серые, а их выражение. Я сразу узнал этот заторможенный, потусторонний взгляд. Я встречал такой взгляд под Дебальцевом, в пятнадцатом. Этот человек видел боевые потери, видел смерть.

Дослушав меня, полковник медленно моргнул и, протянув большой целлофановый пакет, произнёс

— Значит, у тебя тоже работа тяжёлая. На, держи.

— Исчезни… — бросил он абхазу перед тем, как развернуться и уйти.

По наводке Александра мы отправились навестить пожилую женщину, ухаживавшую за лежачим мужем. С его слов, одинокая чета жила в казённой двухэтажке в центре Степного. Таких домов оказалось два. У одного из них, подогнанные почти вплотную к серым кирпичным стенам, стояли БТР-80 и КамАЗ. Местонахождение инвалидов нам указал солдат, сидевший верхом на броне. Воин ткнул пальцем в соседний дом и то ли приказал, то ли посоветовал: «Прижимайте тачку ближе к дому, накроют». Стариков нашли на первом этаже. В квартиру я не зашёл. С порога пахнуло сырым тряпьём и затхлостью. Старуха плакала и жаловалась, что они очень мёрзнут, особенно по ночам.

Мы вручили ей несколько сухпайков и лекарства.

После стариков наша группа ещё некоторое время колесила по Степному в поисках гражданских, но на окраине легло что-то тяжёлое, подняв высокий столб чёрного дыма, и посёлок вымер. Только солдаты во дворах неспешно разво дили вечерние костры. Пора было возвращаться.

А в полковничьем пакете обнаружилось с десяток детских демисезонных курток и тридцать пар хлопчатобумажных носков. Носки мы от дали рязанскому снайперу, чем, кстати, очень его порадовали, а куртки раздали детям в Берёзовом на обратном пути.

Вечером, на базе, участники рейда с удивлением узнали, как эти куртки попали к краснолицему полковнику. Оказалось, что волонтёр нашего «Тыла-22», журналист-водитель Соня, вместе с неким Руденком, видным функционером ДНР, повезли эти вещи как гуманитарную помощь в Степное. Но дальше Докучаевска их не пустили военные, заявив, что дорога небезопасна. Свидетелем этого запрета случайно оказался неказистый мужичок в синем, которого Соня приняла за поселкового старосту. Он-то и взялся довезти пакеты с одеждой до деревни, где они попали обратно к нам. Вот такой вот получился круговорот гуманитарки в природе.

HAPPY LIFE

После каждого выезда, вечером, по возвращению в Донецк, мы ужинаем в «Хеппи Лайфе» — единственном в городе кафе, работающем до двадцати двух часов. Здесь волонтёрская, журналистская и прочая околовоенная братия запивает и заедает впечатления трудового дня. Сегодня команда «Тыл-22» снова в HAPPY.

Прохожу длинным, затемнённым коридором в зал для курящих. Изображать усталость не приходится — она в наличии. Я весь в пыли и извёстке, на моём левом плече и правом бедре скатавшиеся в жгут марлевые бинты — тактический знак Девятого полка, штурмующего Мариуполь. Это не понты, я просто забыл про них и уже машинально поправляю растянутые повязки, когда те грозят сползти. Ловлю понимающие взгляды жующей публики: «Только что оттуда…» Оторвавшись от монитора ноутбука, мне навстречу поднимается молодой перс и протягивает руку. Здороваюсь — меня явно с кем-то перепутали. За секунды рукопожатия узнаю его — молодой человек изредка выступает экспертом по Ближнему Востоку на телеканале «Звезда». Крупной рыбы тут не встретишь, но мелочовка, эпизодически мелькающая на российских федеральных каналах, попадается. Вот так вот, со мной руч-кается почти звезда со «Звезды»! Кошусь на соседние столики — мои акции зримо ползут вверх.

Пока нас только трое: я, Володя и Соня, остальные подъедут позже. Внаглую захватываем и сдвигаем несколько пустующих столиков. Сдержанно, но твёрдо просим квартет молодых парней, заседающих в углу, забрать с одного из столов кальян. Парни не в восторге, но просьбу исполняют. Проходит несколько минут томительного ожидания под недовольными взглядами любителей побулькать.

Наконец появляется Бастраков с остальными. Он болен — температура и сильный кашель. Дима тянет огромный объём работы — на нём связь с местными властями, маршруты выездов, сбор денег, умёт потребностей с мест, контроль закупок. Настоящий лидер, сердце и мозг гуманитарной миссии. Наш командир с головой в телефоне — безостановочно читает и печатает в «телегу». Вновь прибывшие шумно рассаживаются.

Минут пятнадцать безуспешно пытаемся сделать заказ. Официантки цинично игнорируют наши призывные выкрики и махания руками. В кафе присутствуют персоны поважнее. Я два раза подхожу к стойке бара, сперва прошу, потом требую обслуживания. Губастая тётка-метрдотель опасается хамить откровенно, но жёстко даёт понять, что я тут не пуп земли и никуда не денусь, подожду.

Наконец заказ сделан, можно расслабиться. Ещё минут десять — и сосущая под сердцем яма будет набита салатом «Цезарь» и сочной куриной отбивной. За нашими столами уже пьют пиво и дымят куревом. Самое время посмотреть по сторонам. Среди гостей заведения немало военных и гражданских при оружии.

Осторожно подсматриваю за столиком в нише стены. Там уютно устроилась прелюбопытнейшая троица: две сисятые донские казачки возрастом около двадцати пяти и длинный, сухой как хворостина, подполковник, с загадочной для конца марта полосой солнечного загара по огромному кадыку. Можно предположить, что ужинают отец и дочери. Но это не дочери. Долетают обрывки их разговора. Кадыкастый отчитывает свою визави за то, что та не по чину тянет с него денег и что семью он всё равно не бросит. Товарка несостоявшейся подполковничихи злорадно сверкает чёрными глазками в духе «А я тебе говорила!». Сама девица слушает «папу» молча, с надменным видом заряжаясь на безжалостную ответку. Я бы на её месте взвешивал каждое слово: на коленях военного лежит АКС, который он то и дело нежно поглаживает.

Возвращаюсь вниманием к своим. У нас бурный смех. Плотников уморительно рассказывает, как война застала его в Донецке абсолютно неожиданно и как первое время он мотался по передовой в костюме-тройке и длиннополом пальто, поверх которого был одет бронежилет.

— Видон получился нереальный. Люди охуевали — думали, что я прокурор! — заливается Плотников. Я представляю себе упитанного Дмитрия в пальто и бронике среди руин Волновахи — «боевой пингвин» — и тоже не могу сдержать улыбки.

— Медийку, медийку мне давайте! — раздражённо заглушает общий гвалт Бастраков. — Что сегодня наснимали? Это вопрос нашим журналистам, Алексею и Александре. Я в пиаре гуманитарного проекта не задействован, я — мышцы миссии, моя работа — таскать и раздавать.

Диме показывают дневной материал.

— Неплохо! Хорошие кадры. И девочка с царапиной, и бабуля с котиком, — одобрительно кивает Бастраков. — Теперь тексты давайте. Нужны истории. Истории, которые тронут людей.

Журналисты начинают составлять рассказ. Чтобы отвлечься от мыслей о еде, я вставляю свой вариант малозначащего фразеологического оборота.

— Подходит. Молодец, Миша, — хвалит меня Александра.

Мою придумку берут в текст. Окрылённый удачным литературным дебютом, я начинаю активно участвовать. После того как я предлагаю фразу — «вдоль дороги ржавеет сгоревшая броня», слышу громкий смех за столом слева. Поворачиваюсь. Мне в лицо презрительно улыбается захмелевший капитан. Убедившись, что его смех дошёл до адресата, он подчёркнуто медленно отворачивается и громко говорит сидящему напротив майору: «Слышь, Игорь?! Сгоревшая броня у него! Воины… блядь… ресторанные…» Кровь приливает к моему лицу. От стыда я чуть не задыхаюсь. Первый импульс — подойти объясниться: «Я тоже участвовал! Я тоже там был! В пятнадцатом…» Слава Богу, хватает ума остаться на месте — всё по делу. На войне не бывает прошлых заслуг. Сейчас я — тыловая пена. Надо меньше болтать.

— Голова раскалывается, — жалуется Бастраков. — Вот здесь, — он нажимает указательным пальцем муть выше переносицы, — гиря чугунная. Гайморит, скорее всего. Мне тут антибиотики подогнали, сейчас закинусь.

— Ты бы пивом не запивал, — пытаюсь советовать я.

— Думаешь, лучше водкой? Водкой с перцем… — Дима рассеянно смотрит сквозь меня, думая о чём-то своём.

Наконец приносят еду, и разговоры за столом смолкают. Кухня здесь слабая, на провинциальную тройку.

Сосредоточенно работаем столовыми приборами.

Подходит шустроглазый здоровяк Аким Апачев. Аким с каждым церемонно, по-восточному, обнимается. Они с Бастраковым обсуждают завтрашний выезд. Апачев очень важен для нашей миссии, через его связи с военными мы имеем возможность помогать гражданским, застрявшим на передовой. Он храбрый парень.

— Мы вообще планируем под Изюм прорваться, — горячится Апачев.

«Ну так это уже с боями надо, — думаю я. — Хотя… Такой и поедет…»

Аким уходит. Подсаживается военкор «Красной звезды», низкорослый, среднего возраста, с довольной миной на лице. Просит российского курева, от местной гадости устал. Настроен оптимистично:

— Скоро белорусы подтянутся. Хохлам совсем пиздец наступит.

Я не разделяю его надежд.

— Лука — проститутка усатая. Деньги брать будет, обещать будет, а начать не начнёт. Да и в масштабах нынешней войны белорусы — это мало, ни о чём…

— Ещё как «о чём»! — возмущается военкор и с усилием давит остатки быстро выкуренной сигареты в набитой пепельнице. — Сегодня видел, как наши вертушки работают. Зрелище! Впечатляет.

— С кабрирования стреляют, точность низкая. У противника ручной ПВО до хуя, близко не подпускает, — кидаю я ложку дёгтя в его медовое настроение. Военкор пристально разглядывает меня. Он удивлён таким пессимизмом. Я и вправду оцениваю ход боевых действий почти как катастрофу. «Краснозвездец» запасается столичным «Кентом» и салютует приложением двух пальцев к виску на прощание.

— Тебе не кажется, что всё это похоже на хемингуэевский Мадрид? С его битком набитыми кафе и артобстрелами? С передовой по городской окраине? — обращаюсь я к Алексею.

— Что-то отдалённое есть, — сыто улыбается Лёша.

Вот и поужинали. HAPPY LIFE пустеет.

Хотя в нескольких компаниях уже говорят на повышенных, пьяных дебошей не ожидается, на территории вооружённых мужчин царит уважительное дружелюбие. Здесь ещё жив дух 2014 года: дух свободы, авантюризма, причастности к большому делу, причастности к Истории.

«ТЫЛ-22». Мариуполь: итоги.

На улице пусто, холодно и тихо. Я и Бедаш стоим в стороне от молодёжи. Между собой, не без доброй иронии, мы называем их «наша интеллигенция». Интеллигенция же в который раз возбуждённо обсуждает завтрашние планы. Где-то далеко ложатся разрывы.

— Прилёты. По городу. Слышишь? — закуривает Бедаш.

— Слышу. Пора двигать, комендантский на носу, — отвечаю я и глубоко втягиваю острый, с примесью табака, воздух.