Книга Z. Глазами военных, мирных, волонтёров. Том 1

«СЕМЕРКА» Кирилл Имашев, доброволец, журналист, нацбол

Позиция называлась «Семёрка». Стратегически важный домик прямо перед позициями укропов. Домик сдерживал силы ВСУ, находящиеся в Авдеевке. Позиция была настолько важной, что про неё забыли в момент нашего наступления и снесли с лица земли русской. Единовременной войны против трёх армий — России, Украины и ДНР — сарайчик «Семёрки» не выдержал. Но я там побывал задолго до.

«Эй, журналист! Там страшно. Точно поедешь? Надо как-то придумать, как тебя оттуда увезти — если передумаешь. Ты уверен, что поедешь?» — с характерным ара-акцентом говорил мне Седой. Седой был русским абхазом. Совершенный на вид славянин, с детства жил в Абхазии, соответственно вёл себя как абхаз и разговаривал так же. Я был гостем, и Седой старался проявлять внимание. Правда, порой забывал, кто я, как меня зовут, и спрашивал: «Боец, где твой автомат?»

Из-за этого я встал на свой первый пост.

И какая ответственность — первый пост и сразу на знаменитой «Семёрке». До врага было около двухсот метров. Безопасно для себя подойти к нам и подразнить (например, с помощью РПГ) он мог метров на 70. Позиция сохранилась с древних времён, когда у власти ещё был договороспособный радикал Порошенко, а не неудачно пошутивший про ядерное оружие комик Зеленский. Домик несколько раз переходил из рук в руки, поэтому, конечно, место нашего расположения было точно известно.

В домике в ряд были организованы спальные места, у другой стены стоял стол для продуктов, по углам лежало оружие и цинки с БК, посередине разливалась лужа — что-то капало с потолка.

Я занял себе спальник, лёг и стал что-то записывать в мобилу — уже наступила ночь. Седой зашёл в сарай и заметил светящегося меня среди храпящих тел: «Не спишь? Что делаешь?»

— Пишу…

— Дописывай. И давай на пост.

Это уважение, к слову, сразу меня поразило. Если он перепутал меня с кем-то, что этот кто-то мог там писать? Какие стихи можно сложить на «Семёрке»? Про лужу? И ведь разрешил дописать! Ну, а вдруг хорошие стихи. Про горы там, любовь или звёзды… Я вышел на пост.

А небо ночное там действительно прекрасно! Но слишком много звуков. Непривычные моему северному уху шевеления, пение неведомых существ и жужжание в полнейшей темноте напрягали.

Стало страшно.

— Что делать? Куда смотреть? А если укроп? Кто только что топнул в кустах?!

— А ты кто? — Седой был на том же посту, но смотрел за другой стороной.

— Кирилл.

— Журналист.

— Ёпа мать! Что ты тут делаешь! Иди спи!

Я ушёл на шконку с мыслями о силе темноты и хуёвости отсутствия у бойцов приборов ночного видения.

Проснувшись, я увидел Шила, который только вернулся с поста. Он играл с котятами.

Шило — высокий длинноволосый панк, а по совместительству старый ополченец. К длинным волосам и кришнаитской косичке прилагались изящные усы, детали из разных миров… Ещё Шило жаждал попробовать мухоморы. Выглядящий как человек, принимающий мухоморы на завтрак и знающий в подробностях всё о силе их действия, Шило играл в мухоморную девственность.

— Может, ты не попробовать хочешь, а просто сейчас сожрать? У тебя ломка? — раскалывал его я.

— Нееееет. Ну, в смысле, да.

Я сейчас бы попробовал.

Длинному Шилу приходилось серьёзно пригибаться, чтобы попасть в наш сарайчик. В нём помимо странных мужиков жило три котёнка и их мама-кошка. Говорят, нагуляла котят мама с той стороны — от пушистого рыжего кота. Правда это или нет — но котят все любили, вне зависимости от их родственных связей. Правда, на кошку всё равно смотрели с подозрением.

— Познакомился с девкой из Енакиева, — перешёл с темы грибов на женщин Шило. — У неё там квартира есть, даже готова впустить жить. Говорила, любит котов. Рыжих. Да я и сам котов люблю. И рыженьких особенно.

Из трёх котят рыженький был только один. Другой белый, а третий белый с рыжими пятнами. Мамаша же была беленькой с чёрными разводами по телу — тонкая, изящная донбасская кошка. Кажется, пятна её напоминали восставшие республики, которые давно бы могли стать нашими областями.

— Маленькая, поедешь в Енакиево… — пристал к рыженькому Шило. — Если яйца у тебя есть. Если нет, то останешься здесь.

Был решительно неясен пол котят.

Мужики по очереди поднимали их, искали яйца. У Шила было четыре дня, чтобы решить судьбу рыжего котёнка.

— Посрать, что ли, сходить? — обратился он в никуда, натискав котят.

— Не ходи. Держи в себе. До дома донесёшь, — ответил проснувшийся от возни Толстый.

Толстый — саркастичный и вечно недовольный резервист. Такой Джордж Карлин, только в советской каске. И действительно толстый.

— Когда эта вся хуйня уже закончится? — потянувшись и встав, заговорил он. — Я уже хочу посидеть в кафе. Подэнсить. Ты дэн-сишь, когда выпьешь, Лысый?

— Пляшу.

Лысый был молчаливым напарником Шила. Вместе они напоминали Джея и Молчаливого Боба. Я ждал кульминации, когда Лысый задвинет какую-нибудь большую тираду после нескольких дней молчания.

— Нет, всё-таки надо сходить посрать, — заключил Шило.

Туалет был левее нашего сарайчика — тоже какое-то здание. По-хорошему, добираться туда лучше перебежкой и согнутым — потому что просвет может просматриваться и, соответственно, простреливаться. Делать всё надо в бронике, каске и с оружием — с той стороны запросто могли на нас выйти. Но никто не нагибался, не бежал, а срать в бронике — это уже совсем за гранью.

— А чего, вы в какой туалет ходите?

Мы посмотрели на Шила с удивлением.

— В тот, левый, что ли?

— А шо, ещё варианты есть? Ты с биде где нашёл? — привычно иронизировал Толстый.

Фото автора.

— Ну, почти. У вас там не туалет, блядь, а квест. С 43 размером лучше не суваться. Я лично хожу на озеро.

Мы смотрели на человека с косичкой и усами с ещё большим удивлением, но, кажется, совсем перестали его воспринимать.

— Да вы чего, там рай… Я с таким комфортом и дома не посру. Сидишь над водичкой, тебя проветривает… Это в железном здании справа, по тропинке идти, рядом с длинным окопчиком. Но туда если прилетит, осколками по всему зданию прошьёт. И укропы могут подойти, в принципе. Но классно там…

— Какой же ты пиздобол, Шило! — Толстый не выдержал.

Вдалеке что-то приглушённо бахнуло. Шило, понимая, что нескоро посетит своё мифическое озеро, удручённо констатирует: выход.

— Главное, Шило, чтобы тебе жена дома не сказала: выход! — мужики заржали, поодаль свистнуло и приземлилось.

— Не по нам! — Шило схватил рулон бумаги и скрылся в тропинке в сторону дальнего окопчика…

Жизнь на «Семёрке» очень напомнила мне тюремную камеру. Сборище пассионарных мужиков, которые большую часть времени спят, ходят из угла в угол, пьют чай, курят, травят смешные байки и вспоминают баб. Свалить нельзя, ограниченное пространство. Постепенно ты втягиваешься в коллектив и даже в тишине самостоятельно начинаешь задумываться, есть ли у котят яйца, представляешь себе туалетное озеро и думаешь попробовать мухоморы — желательно прямо сейчас.

На пост меня поставили не просто так, ведь на ротацию с увала вернулись не все. Теперь до нужного состава не хватало восемь человек. Из-за этого пришлось увеличить время постов и сократить отдых между ними.

А журналиста (в лице меня) посадить на звенящий каждые полчаса аппарат — тапик, — это проводная связь между позициями, служащая нам с советских времён. Вообще странно смотрится третья мировая с советскими «лепестками», «Точками-У», касками времён ВОВ и тапиками. Где же наши бластеры?

От недостатка сна люди становились всё более «улетевшими». Свистящие мины добавляли эффекта. Парни пытались спать, но тцзыыыыыыыыыынь! — постоянно звонил тапик.

— Как обстановка? — спрашивал голос в трубке.

— По кайфу, — научил меня отвечать Седой.

Сразу после очередного звонка на меня посыпался песок. А перед этим был хлопок, свист, после шелест и бабах — прилёт по нашему сарайчику. Парни резко забежали в здание. На улице сегодня ветрено, летают осколки.

Хлопок.

Гладим котят вместе с Шилом. Котята играли с патронами у «цинков» — это такие железные ящички с коробками патронов. Шило вернулся с новыми мыслями.

— Знаешь, чем укропы жопу вытирают? — спрашивает он меня.

Свист.

— Укропом?

Шелест и ба-а-а-ам! Снова посыпался песок.

— Не… Влажными салфетками! Ты прикинь, какие пидоры, а? И жопу им мыть не надо.

Через несколько секунд снова прилёт: ба-а-а-ам!

Последним забежал Токарь. Тоже резервист, донецкий мужик с простым, но очень выразительным лицом, по типажу напоминавший писателя Шукшина. Токарь сел рядом с нами и котятами, укропы снова попали по зданию.

— Да когда этот сарай уже развалится! Хоть на работу ходить не надо будет, — причитал Толстый.

— Не каркай. А пристрелялись они, суки, хорошо. Второй этаж скоро действительно рухнет, — Токарь обычно был серьёзней остальных.

На нас вновь посыпалась земля. Надо сказать, что между свистом и прилётом практически не осталось промежутка — похоже, подключился знаменитый польский беззвучный миномёт.

— А ты знаешь, что это чистая вода с потолка капает? Там же мешки с песком. Представляешь, какую она фильтрацию через них проходит? Надо бутылку ставить, а не лужу копить, — рассуждал Токарь.

Раскатистый звук от прилёта рядом. И снова. И снова. По пять раз за пару-тройку минут.

Вдруг из дальнего окопа донёсся крик: Седой ранен! Мы молча переглянулись. Повисло молчание. И даже мины на какое-то время заткнулись. Полусогнутый, с рукой, прижатой к шее, из окопчика явился Седой.

— Тьфу ты, блядь! Зацепило в шею!

Седой сидел в ближнем окопе, который имел две точки для наблюдения — ближе к норе и дальше, где пулемёт ждал возможного прорыва. На пулемётной позиции Седой и находился в момент ранения.

— Как он меня поймал, а? Сука!

Медиком был девятнадцатилетний доброволец с позывным Томск, который постепенно сокращался до Том.

— Том, пиздуй сюда! — крикнул Толстый в дальний окоп.

Тома не взяли в армию России из-за астмы, но народным милиционером это обстоятельство ему стать не помешало. В мирной жизни Томск перебрался из своей глубинки в Питер, заработав денег программированием. Сейчас Томск, высокий и красивый парень, был занят первой помощью русскому абхазу с польским осколком в шее где-то в донбасских полях.

Седой не успокаивался:

— Нагнуться надо было, но я не нагнулся… Обидно, чёрт! Что, уйти придётся? А может, не надо доставать ничего? Поцарапало!

— Седой, сядь, я тебя хотя бы посмотрю!

Он ещё покрутился и сел. Я работал фонариком. Томск посмотрел на рану, которая не кровоточила, и вроде бы и нет её. Но осколок где-то сидел. Седой стал отрубаться. Он упал на мои колени.

— Седой, Седой! Блядь, он в обморок упал. Воды сюда, тряпку!

Тома немного потрясывало, но действовал он быстро и уверенно, руководя своим басистым голосом. Мы подняли Седого в вертикальное положение, побили по щекам и смочили лоб. Он проснулся.

— Так, нормально у меня всё. Кто сейчас на посту? — Седой пытался сохранять рассудок и беспокоился о парнях, они же продолжали протирать голое тело абхаза сырой тряпкой. — Отстаньте от меня, эй! Что вы меня, как девку, обходите! Свяжитесь с дальним окопом. Они там все в касках?

Снова стало прилетать, но на это уже мало обращали внимание.

— Седой, тебе укол надо.

Томск уже готовил шприц.

Седой включал горца.

— Э! Укол делать ты не будешь!

У меня ни хуя не болит!

— Надо!

— Я, как и любой мужчина, не люблю уколов. Как он меня поймал, чёрт! Где мой автомат?

Эта сцена продолжалась несколько минут, которые я начал измерять в прилётах. Очередная серия из пяти, песок сыпется, очищенная вода капает, юный программист из Сибири всаживает шприц глубоко в ляжку старому абхазу.

Всё это время парни пытались дозвониться до штаба.

— Приём, у нас двухсотый! — выдал на нервах один из бойцов.

— Какой я тебе двухсотый! Ты меня что, уже похоронил, э!

— Трёхсотый! Старший! Сейчас в неадекватном состоянии! Нужна эвакуация!

— Сам ты неадекватный!

Он успел крикнуть это и снова упал.

Из его рта пошла пена. Стало совсем стрёмно. Томск повторил манипуляции с водой. Продолжало прилетать, они били чётко по сарайчику, и ранение Седого могло стать действительно мелочью, потому что на нас мог вот-вот рухнуть потолок вместе с фильтрационным песком.

Интересно, что в этот момент думал Томск? Ну, пошёл бы в кибербезопасность или разрабатывал бы военный софт. «Я полезнее в тылу и с двумя руками», — мог сказать и был бы прав. Но человек не был бы человеком, если бы рассуждал только понятиями менеджмента: польза, эффективность, рациональность… Прохлада оружия стоит гораздо дороже.

Седой очнулся внезапно и стал рассказывать, какой охренительный сон ему снился. Зачем мы его разбудили и где его автомат?

Тем временем на «ноль» (место старта на позиции) приехал комбат на своём «Патриоте». Седой поднялся и стал натягивать разгрузку, Томск мешал.

— Я в детстве в обмороки падал, эй, ты! Это ничего не значит. Что ты о себе возомнил?

Без автомата Седой появиться перед людь ми отказался напрочь.

— А где наш репортёр?

— Я здесь!

— Ты что меня не снимал!

Парни хором ответили, что снимал.

— И как я в обморок падал?

Ты это удали! Позор! Ты чо!

Седой ушёл, и ещё двое с ним. Теперь на позиции не хватало одиннадцати человек.

— Заберу я тебя, рыжий, отсюда.

Нечего тебе тут делать.

Уже уверенный в наличии яиц у рыжего котёнка, Шило ласкал его. Закипал чайник. Всё затихло…

Мне тоже захотелось срать, и я высказал эту мысль вслух. Шило поддержал разговор:

— Мне как-то приспичило сходить по этим делам прямо в украинском блиндаже. И знаешь, что я там нашёл? Письма украинских детей участникам АТО! Как нам шлют, с танчиками, автоматами и сердечками. Ни хера им мозги с детства засирают! Я жопу, конечно, вытер этими письмами.

— У них пропаганда неплохо работает, — подхватил Токарь. — А у нас… Вот смотрю какого-нибудь Киселёва и смеюсь. Мол, укропы палками с нами воюют. Да сам факт того, что мы броники с них снимаем, да даже одежду снимаем и хвастаемся новыми дорогими ботинками, — говорит о том, что они лучше снабжены!

А нам даже зарплата не всем приходит.

— А у меня знаете какая идея, — Толстый не мог пропустить тему. — Можно же с цинком у церкви деньги собирать. А прикиньте, без ноги ещё или без руки. Ни хуя, подумают — ебанутый, и накидают целый цинк!

Разговоры парней часто сводились к тому, что в медиасреде назвали бы «пораженчеством». Они видели и чувствовали на своей шкуре каждый промах командования и каждый распил чиновников.

— Ничего, немцы тоже были лучше снабжены. Но пизды получили, — вставил нужное в тот момент слово молчащий до того Лысый.

В это время Толстый прогрузил фотографию от своей жены. И, надиктовывая вслух, набрал пошлейшее сообщение о том, что сделает с ней, когда вернётся.

— «У меня месячные» пишет, пизда!

Я бу-ду тво-й пи-здю-ко-вый ва-м-пир, — по букве одним пальцем набрал Толстый в своей маленький смартфон.

Шило достал свою кнопочную мобилу и стал набирать женщине из Енакиева, что обязательно привезёт ей кота и заодно себя в придачу.

— А моя, когда началась мобилизация, хотела, чтобы я дома сидел, — заговорил Токарь, — мы с деньгами проблем не испытывали. Я гробы делал и разные изделия на заказ — меня вся элита города знает. Самый дорогой гроб, какой делал, был как-то за 600 тысяч. В общем, я пять дней дома просидел. Смотрю, пацанов забирают, забирают. Ну и пошёл в военкомат. Жене сказал, вышел мусор выносить, зацепили. «Да ты пиздишь!» — кричала, ругалась, ну а что делать?

— Конечно, с бабой пять дней в одной квартире! — съязвил Толстый.

— Да нет, мог работать. В последнее время всё интереснее заказы шли: двухэтажная собачья будка, кровать с сейфом, стол с бронепластинами, чтобы по нажатию кнопки он поднимался — как в фильмах про мафиози. Я любую хуйню смастерить могу.

— И гробы, говоришь, делал? Давай сразу на скидку забьёмся? — не прекращал «кровавый вампир».

— У меня как-то молодая семья, лет по 30 обоим, заказала детскую двухъярусную кровать. В виде двух гробов… А тумбочка в виде алтаря… Вот я охуел.

Шило буднично прокомментировал:

— Ну а что. Я нормально к этому отношусь.

— Да ладно себе! Но они же собственным детям! Нормальные же с виду люди…

— Захотели, значит, так.

В это время настал час пересменки, парни заступили на позиции, пришедшие начали вести не менее интересные беседы, а я лёг спать.

Проснулся я от очередных прилётов. Первая мысль: я опять не сходил в туалет. В рацию раздалось громкое «блядь!». Польские гадины продолжали падать. Томск был на месте и прыгнул в ближний окоп. Там все были целы и спрятаны. Значит, дальний.

Ты же не побежишь под обстрел туда, парень?

Конечно, побежал. Но быстро развернулся: Шило уже тащил на себе Лысого. С какой вероятностью их сейчас обоих прошьёт осколками? Сто процентов. Но парни доходят, Шило скидывает Лысого на спальники и говорит: худей, брат! У того лёгкое осколочное ранение в ногу. Томск хотел было взяться за первую помощь, когда раздался пронзительный крик: голос Токаря. Его несли двое под руки и за ноги. У Токаря, кажется, не было рук. Было много крови, и виднелось мясо. Он был в сознании и обречённо молчал в потолок.

— Носилки! Обезбол! Я накладываю жгуты! — командовал Томск.

Я уже не работал фонариком и пытался думать, мем помочь.

— Токарь, как же так… — с грустью сказал Толстый.

Началась стрелкотня. Парни стреляли в сторону врага, получая ответ. Кажется, нас сейчас прорвут, и я поглядывал на «лимонку».

— Пидорасы ёбаные! — прокомментировал прилёт из РПГ неподалёку Толстый, продолжая отстреливаться.

Токарем занимались Шило и Томск. Он чуть отошёл и даже что-то пошучивал, хотя это ему не свойственно, и пытался держать улыбку. Видимо, чтобы нам было не так страшно.

Парни скидывали отстрелянные магазины в одну кучу. Их же надо забивать! Я подтащил цинк и начал всовывать патроны. Получилось сразу, интуитивно, до этого я этим ни разу не занимался. Ко мне присоединился раненый Лысый. Я продолжал поглядывать на гранату.

Симфония «Семёрки» поражала мозг: короткие автоматные удары сливались с длинными очередями, стонущий Токарь в кровище и матерящиеся парни вокруг него, звенящий звук патронов в руках. Почему он?

Почему не в шею и не в ноги? Какие силы восприняли за хвастовство его рассказы про работу? У мужика действительно были золотые руки, и его знал весь Донецк.

Я пытался вглядеться в его глаза и понять, что они в данный момент выражают. Они не поменялись — в них и раньше были смирение и лёгкая грусть. Наверное, это и есть доверие собственной судьбе. Ждать было нельзя. Нужна была эвакуация. Лысый сказал, что дойдёт сам, но Токаря в любом случае нужно было нести. Понесли Шило и Томск. Удачи, парни; я, если что, взорвусь за вас.

Через несколько минут всё успокоилось. Стрельба прекратилась. Такое бывает — миномётный обстрел и попытка прорыва под него. Возможно, просто прощупывание. А может, и скучно кому-то стало.

Ополченцы, резервисты, добровольцы и журналист отбили «Семёрку» и поставили кипятиться чай. Встал вопрос, кто пойдёт на пулемётную позицию, на которой за три дня ранило уже двоих. В сарайчике повисло молчание. Кто-то громко сглотнул.

— Хуй с вами, я пойду, — махнул Толстый, взял автомат и направился на пост.

Шило с Томском вернулись. Рассказали, что Токарь остался в сознании, его увезли, будут оперировать. Могут даже сохранить руки, не так всё и критично. Он рассказал им, что стоял на пулемётной точке и при начавшемся обстреле спрятался, но после неудачно выглянул, и мина легла прямо под него. Повезло, что калибр был маленький.

Мужики потихоньку отходили, отряхивались, случилась пересменка, вернулся помрачневший Толстый, и на страшную позицию заступили следующие люди. Шило обратил внимание на свой шеврон:

— Шеврон с «зеткой» в крови заляпал. Хотя так даже красивей. Если бы Z была бы чёрной ещё. И получилась бы чёрная Z на красном фоне. Нацики бы вообще охуели. А поляки с их миномётами тем более. Ничего бы больше не прилетало.

— Во ты ебанутый всё-таки, Шило, — смеясь, прокомментировал Толстый. Но тот стал серьезён.

— Ну а чего? Вы вообще задумывались, что Z — это новая свастика?

— Да…

— Конечно, этого вам не скажут напрямую, — Шило кинул косой взгляд на меня, — потому что нам захватывать земли приходится под предлогом «денацификации». Так, видимо, массам понятнее. Но вообще-то всем неглупым людям ясно, что мы ведём наступательнозахватническую империалистическую войну.

— Шило, заткнись, тебя МГБ пишет.

На подвале красные зетки рисовать будешь.

Мы за дом свой стоим.

Шило не останавливался:

— Да, конечно. И Киев бомбили за Донбасс.

Рассказывай! Если бы Россия хотела, тогда бы ещё области освободила. Но ей мы на хер не нужны. Ей нужна империя! Вся Украина! А сва стика сама по себе, ну, если абстрагироваться от истории, очень даже охуенный символ. Потому что он архаичен. Свастику не запретить, сколько бы Гитлеров её ни обоссало. Потому что архаичное — оно всегда неспроста, всегда сакрально. Оно вызывает внутренние глубоко спящие инстинкты. Настоящие. Не навязываемая культурой хуета о добре, бабочках и всепрощении. А нормальная мужская животная страсть к насилию. К драке, к борьбе, к войне, к до-минации. И Z в этом плане похож на свастику. Пробуждает именно те чувства, какие должен пробуждать подобный символ. Как красный цвет для быка, но душа человека чуть сложнее. Что-то древнее, святое чувствуется в Z. Хочется под этот символ вставать и шагать маршем.

— Под «Лайбах», — неуместно сумничал я.

— Главное, не под немецкие марши.

А то ещё за нациков примут.

Мужики заржали, и я вместе с ними. Осталось продержаться до вечера.

Держать в себе уже было невозможно.

Через несколько часов должна приехать ротация, и мы, наконец, сваливаем. Больше не будет раненых — и тем более мёртвых. Я надел броник, каску и даже взял автомат. В карман засунул рулон туалетной бумаги.

В воздухе пели птицы. И никаких мин.

Путь мой лежал через дальний окоп и чуть дальше по тропинке. Я нагнулся и в полупри-седе побежал. За кустами меня встретила ржавая крутая лестница, ведущая в железный ангар. Я поднялся, соскабливая слои ржавчины с перил. Там действительно было озеро. Не хватало только лебедей. Это был резервуар с водой. Плавала трава, даже что-то похожее на кувшинки, и мусор. Война оставляет за собой много мусора.

Второй этаж шёл вдоль ангара по кругу. Стены были продырявлены разными типами осколков. Справа была дырка, ведущая вниз, в воду. Горкой приподнималась туалетная бумага, но это было настолько далеко внизу, что даже малейшего запаха не чувствовалось.

Я было снял броник и спустил штаны, как увидел странное рядом с дырой — это была пачка влажных салфеток! «Знаешь, чем укропы жопу вытирают…» — устрашающим голосом в моей голове проговорил Шило. Разное я начал думать тогда. Невозможность больше терпеть боролось с намерением немедля убежать. Шутил тогда Шило или нет — кто его знает? Его рассуждения про свастику и Z заставили воспринимать этого старого ополченца всерьёз.

Я зарядил АК и сел. Быстро нагадил. Воспользовался «вологими серветками» фирмы Smile. Меня не убили. «70 % спирту! Дезiнфекцiйнi! Знищують вipycи i бактерii!» Хоть где-то вы принесли пользу.

Вернувшись, я обнаружил следующую смену. Парни собирали вещи, новые люди заступали на посты, старые делились впечатлениями этих четырёх дней. Только потерянный Шило стоял посреди домика, на голову ему капала вода, он грустно смотрел в никуда: после последнего обстрела пропал рыжий котёнок…

Рыжий котёнок, фото автора.