Книга Z. Глазами военных, мирных, волонтёров. Том 1

ВОЛНОВАХА. ГОРОД НАШЕЙ БОЛИ Евгений Норин, журналист, волонтёр

— Поехали завтра на Волноваху. — В донецком кафе под грохот зенитных ракет с окраин мне это предложил Дима, координатор волонтёрской группы «Тыл-22». Дима из Москвы, успешный издатель, с началом нынешней операции поехал в Донбасс возить гуманитарную помощь по городам и весям. Всё на свои и пожертвования частных лиц. Сам Дима с друзьями, которых он сподвиг на то же самое, живёт в неприметном дворике в Донецке, где снимает несколько халабуд — они и склад, и казарма, и штаб. Внутри всё набито всяческими приблу-дами, необходимыми на войне, — от бронежилетов до бинтов. Здесь живёт человек десять волонтёров, отсюда же ездят по окрестностям.

Волноваха — это городок на двадцать тысяч довоенных жителей, где-то на полпути между Донецком и Мариуполем. Изначально это станция, заложенная при поздних Романовых. Вокруг степь. В Гражданскую здесь бушевали бои между белогвардейцами Деникина и отрядами Махна, а потом между махновцами же и Красной армией. В советское время тут в основном производили всяческую еду — хлеб, консервы, газировку. В 2022 году Волноваха стала укрепрайоном украинской армии. Бои тут шли с самого начала конфликта и закончились недели через две-три уже в марте. В общем, вопроса, нужна ли там гуманитарка, не стоит вообще.

Фото автора.

Наутро за мной заезжает Дима и его команда. Гуманитарку ребята возят на микроавтобусе, переделанном из инкассаторского броневика. На борту затёрта надпись «Бинбанк», а в углу лобового стекла — Z. Отличная штука, несмотря на свои три тонны, ломит, как боевой носорог, а в чрево можно запихать несколько человек и неслабый груз. Наш броневик набит коробками — хлеб, лекарства, сухпайки, бронежилеты и шлемы для экипажа.

Видео: «ТЫЛ-22». Ода броневику.

За главного сам Дима. Водителя зовут Антон, местный, воюет с 2014 года. Это такой воплощённый типаж грубоватого добродушного дон-бассовского дядьки средних лет, который в жизни видел много всякого — от шахты до войны.

Двое медиков, оба раньше служили в «Призраке» покойного Алексея Мозгового, Кира, тоже из Донбасса, худенькая девушка-парамед с девичьей чёлочкой, следами недосыпа на лице и священным огнём в глазах, и Артур — полевой хирург, жизнерадостный парень, которого в его родной Москве приняли бы за страйкболиста, только он чинил людей на реальной войне, где не шариками стреляют. Люба — оператор, миниатюрная девушка в шлеме, похожая на такой няшный гриб.

Ну и я, грешный до кучи, по профессии болтун.

Мы выезжаем из Донецка и окунаемся в цветущую степь с её разнотравьем и маковыми полями. Правда, гулять не везде стоит: мины и неразорвавшиеся снаряды никто не отменял, и вообще, мы едем не напрямую, потому что часть основной трассы простреливается и искушать судьбу не стоит. Мы даём небольшого кругаля. Война тут, в затерянных в степи посёлочках, почти не чувствуется — следов мало, но иногда попадаются — то дверь от грузовичка типа «Газели» в мелкую дырку в поле лежит, то «Урал» с кокетливо-удалой надписью «Ию» на борту едет по каким-то своим военным делам, ну и как обычно, посты ГАИ выглядят так, как будто скорость здесь превышают на бронетранспортёрах — гаишник стоит среди надолбов, убежищ и лениво крутит в руках пулемёт вместо привычной для России полосатой палки счастья. Но это пока всё идёт просто по разряду экзотики.

Потом резко начинается Волноваха и так же резко заканчивается экзотика.

Мы въезжаем в мир, где конец света уже случился.

Для начала мы попадаем на площадь. Я пытаюсь найти хоть одно целое здание, но не нахожу. В дальнем углу стоит грузовик уже с официальной российской гуманитаркой, а группа МЧСовцев колдует над руинами. Единственное, что выглядит целым, — стела с танком времён Великой Отечественной. От церкви напротив остался только каркас. На столике рядом — православные кресты, пара совсем маленьких колоколов и хвостовик от артиллерийской мины. Напротив — рекламный плакатик, на котором гламурная девица призывает восстанавливать волосы, но из-за осколков она выглядит так, как будто ей в лицо пырнули «розочкой». Глухую стену ещё одного дома разнообразит здоровенная дыра от снаряда.

Мы ищем тех, кому совсем плохо, — кто до сих пор ютится в подвалах, у которых не осталось ничего. Во дворах та же картина опустошения. Машина торчит из-под обломков гаража. Бывшее украинское пулемётное гнездо или что-то подобное — мешки вывалились наружу; судя по виду дома, снаряд залетел в соседнее окно и разнёс пулемётчика вместе с его огневой точкой и офисом, где он засел.

Кругом множество техники с «зетами» — вездесущие грузовики, бээмпэшки, инженерные машины. В Донецке много «военных хипстеров» в оливковом с иголочки снаряжении с чисто так-тикульными пистолетиками и прикольными патчами. Тут совершенно другие люди — пехота усталая, потёртая, явно из боя и на бой, с поцарапанными эсвэдэешками и ПК на спинах. И техника у них такая же — поюзанная, с боевыми повреждениями. Это касается и россиян, и дээнэровцев, разве что у тех, кто из «большой» России, снаряжение получше и больше молодых людей; у альпа-ченцев из ДНР довольно много явно возрастного народу. Но и те, и другие выглядят и ведут себя нормально и адекватно; это обычные русские мужики на войне: трезвые, вменяемые, на тяжёлой работе. Бойцы в основном останавливаются около центра местной общественной и экономической жизни на рынке. Рынок очень живой и многолюдный. Стандартный, в общем, набор российского базара; правда, некоторые штуки стоят заметно дороже, чем в РФ, — генераторы, скажем, очень дорогие. Оно и понятно — света нет.

Потолкавшись на базаре, встречаем женщину по имени Ольга Васильевна. У неё, как и у всех, всё очень сурово: с одной стороны, сама жива, но вот дом разбит, и та же история у детей. В подвалах, по её словам, никто уже не живёт, зато она подсказывает «сто квартир» — это микрорайон многоквартирников на окраине городка.

Попетляв по частному сектору, находим искомое. Вообще всё, что осталось в Волновахе целого, оно именно в частном секторе. По площади он довольно крупный, но и там огнём много чего поломано. Почти всё в городе закрыто, видно, что людей намного меньше, чем должно бы быть на такой площади. Вообще, ты едешь и примерно понимаешь, что там было до войны. Сонный городок, где десятилетиями ничего особо не происходит, на окраине, прямо за пятиэтажками, пасутся коровы…

Наконец мы выруливаем во дворик, где в беседке сидят люди. Дворик вообще очень уютный. Это окраина городка, выходящая на дивной красоты летние поля с пасущейся скотиной; сам дом построен буквой «Г», что сообщает двору какую-то приятную интимность. Пара машин, кошки, беседка самодельная, клумбы, такой здоровый, живой уют…

…Только процентов десять квартир явно горели. Только в дыры в стенах кое-где можно провести ту самую корову, которая там гуляет.

Тем не менее, дом по-прежнему жилой.

Часть квартир цела, и их жильцы ведут разговоры с видом на буколики с одной стороны и на конец света с другой. Нам навстречу выходит пара мужиков и несколько женщин. Поняв, кто мы, начинают ходить по квартирам, выкликать других.

Наш стандартный набор: хлеб, молоко, свечи, фонари, лекарства. Свечки и фонарики — это чертовски актуально. Света нет, поэтому пользуются, чем есть. Воды, само собой, нет тоже — ходят по воду с вёдрами. Тепло, газ… ну, вы догадались. На улице стоит колода с воткнутым топором — вот и вся, так сказать, инфраструктура.

Нас встречают без ажиотажа, но душевно. Некоторые жители очень открытые, другие держат дистанцию, но в целом очень доброжелательно. Кира и Артур ныряют в консультации и поиск нужных таблеток в недрах нашего броневичка, а я хожу, осматриваюсь. Люди в этом доме сначала надеялись, что всё кончится быстро, поэтому кинулись не на выход, а в подвалы. Подвалы устояли, но чего они натерпелись за время штурма — уму непостижимо. А вот что действительно впечатляет — как они сами прибрали свой двор. Может быть, это они делали, просто чтобы не сойти с ума; но они починили клумбы, беседочку, прибрали весь военный мусор, которым был загажен их двор; словом, всё, что люди могли сделать сами, они сделали.

Женщин здесь живёт намного больше, чем мужчин, а возрастная пирамида «стоит на голове»: ребёнка я видел всего одного, зато старичков и особенно старушек немало. Это не то чтоб демографическое наблюдение, этот момент имеет и практический аспект: многим нужны всяческие таблетки, которые требуется принимать постоянно. Кое-чего у нас не находится, что-то Кира с Артуром, покопавшись, извлекают из недр машины.

Это всё действительно сердце колет. Люди, с которыми мы говорим, такие же, как мы. Я смотрю на Волноваху, а узнаю Арзамас, где в детстве гостил у бабушки. Разве что там в речи проскакивают какие-то приволжские обороты, а тут больше в ходу элементы суржика, но по виду, да и по характеру не отличишь. И вот они в жутко недостойных условиях, в собственных до мах, побитых артогнём, без работы. Женщина, которая рассказывает мне про клумбы, — это невероятный стоик, и всё равно видно, что этот стоицизм ей на последнем издыхании даётся; этот дворик, залитый солнцем, покрытый зеленью, с его качелями и горкой для оставшихся детей — это самый уютный филиал инферно на земле.

Раздав, что было, сворачиваемся и едем обратно к центру Волновахи. По улице в сторону зоомагазина с симпатишным котиком идёт парочка. У девушки розовые волосы. Навстречу им идёт женщина, предающаяся на ходу совершенно понятному нам занятию: она пырится в телефон. На фоне всего вокруг это выглядит как чистая фантасмагория.

— У меня профессиональная деформация, — говорит Дима. — Рынок работает, какая-то еда есть, в подвалах уже никто не живёт.

Мне кажется, что здесь уже почти хорошо.

Я смотрю на кучу металла, в которой скорее опознаётся по контексту, чем действительно узнаётся бывшая крыша жилого дома. Мне трудно представить, что такое плохо, если это почти хорошо. Дима до этого был в Мариуполе…

Мы едем во Владимировку. Это посёлок недалеко от Волновахи, в сторону Угледара на север. От Волновахи километров десять по прямой (по дорогам, само собой, побольше), а там уже километра три ещё всего — и вот она тебе линия фронта. Особых боёв там вроде бы и не было, но и помощь какая-то вряд ли доберётся. По этому случаю облачаемся в бронежилеты и шлемы. На жаре в железе ощущаешь себя сразу немного по-новому, но потная голова точно лучше, чем дырявая.

Дорога идёт через густой и очень красивый Великоанадольский лес. Он по карте небольшой, но деревья, простите за избитую метафору, стоят стеной, и кажется, что это действительно здоровенная густая чаща. На крайнем блокпосту нам показывают поле впереди и советуют ускориться. Зачем ускоряться, это видно у первого же поворота от него: на обочине стоит полностью выгоревшая БМП-2. Наша, их — кто его знает, в небесных списках разве что. Прямой видимости с той стороны вроде как нет.

Но в наше дивное время можно и на беспилотник напороться. Даже не «Байрактар»[75] пресловутый, а просто на кустарный дрон с самодельной бомбочкой — и привет, кого люблю.

Водитель Антон старательно топит. Мы проскакиваем поле и въезжаем во Владимировку.

Посёлок выглядит вымершим. Так-то там живёт несколько тысяч человек. По крайней мере, жило. Летняя Владимировка очень уютная, всё затоплено солнцем, а зелени столько, что кажется, сейчас эти джунгли поглотят всё село. Куда ехать, подсказывают в местной комендатуре — это, как и в Волновахе, квартальчик с хрущёвками.

Владимировку с Волновахой, конечно, по степени разрушений не сравнить. Там трудно найти целый дом, здесь разрушения в глаза не бросаются. Но они тоже есть. Недавно умело пущенный украинский снаряд попал в котельную, видимо, пытаясь найти там русских военных. Вообще, меткость украинских артиллеристов, которые то влепят в Донецке прямо по входу в школу, то вот — кладут снаряд точно по котельной, заставляет думать, что это таки не случайно так мажут, а именно что куда целились, туда и попали. В размышлениях о превратностях судьбы и огневой подготовки обнаруживаем дом, возле которого какие-то люди ходят.

Сообщаем, кто такие и зачем приехали. Из окрестных домов валит народ. Как и в Волновахе, женщин больше, чем мужчин, среднего возраста и пожилых больше, чем молодых.

Вообще, когда показалось, что людей мало, это не показалось, большинство уехало. Но и осталось неожиданно много. Люди выходят один за другим, дворик наполняется народом. В Волновахе нас встречали душевно, но тут, кажется, готовы на руках носить. Пожилой дядька со слезами на глазах обнимает Киру и Артура, с трудом ходящая бабушка — меня. Я вообще пообнимал удивительное количество бабушек; благословлений и благодарностей мы получили на поколение вперёд. Никогда не подумал бы, что кто-то меня будет благословлять по-украински. Кажется, этим людям важен сам факт: кто-то к ним приехал, кому-то они не по барабану. Скажу как на духу: очень сложно чувствовать себя оккупантом, когда полпосёлка пытается тебя поцеловать. Ну что им сказать, чем утешить могли мы их…

Основное, что мы тут раздаём, — это сухие пайки. Российский армейский сухпай — штука исключительно нажористая. Я как-то ел его больше суток и чувствовал себя перманентно перекормленным. А я здоровый лось в 95 кг живого весу. Старушке этого хватит куда как на дольше, тем более кто-то берёт и по два, и по три. Пока мы таскаем коробки с сухпаями, Кира раздаёт ценные указания и выдаёт медикаменты. Несколько сухпайков берёт местная соцработница — это уже для тех, кто рядом не случился или ходить не может.

Отовсюду вылезают местные кошки. Шикарная богатка и при ней котяточки, умильные, как не знаю что. Как мы знаем, в России национальная идея и стальная скрепа — это никакие не серп и молот и не триколор, а котики. Поэтому котёночек оказывается быстро соблазнён гуманитарным молоком, после чего оккупанты коварно организуют ему почёс пузика. В реальность из этой ванны солнца, зелени, человеческой любви и котиков меня возвращает Дима. Мы толпимся у нашего броневика. Опять-таки кто его знает, за кого примет беспилотная зараза сборище чуваков в броне. Даже если чуваки котиков гладят.

Впрочем, у нас и сухпайки уже заканчиваются. Пора домой. Мы выскакиваем из заповедных лесов, и дорога прокручивается в обратном направлении — Волноваха, асфальт, пыль, а там и Донецк. Дорогой Дима раздаёт ЦУ на ближайшие сутки. Ещё один день к закату.

Если от жанра путевых заметок перейти к более практичным вещам, то основных выводов два.

Для государства. Сейчас на территориях, за которые шли бои, ситуация катастрофическая. Никакие волонтёры не заменят системную работу, у них просто нет достаточных ресурсов. Список того, чего в той же Волновахе нет, очень длинный. Нет воды, электричества, газа. Нет тепла. Нет нормального жилья.

Сейчас эти проблемы смягчены: на дворе жаркое лето. Не так холодно, не так сыро. Но осень ближе, чем можно вообразить. Сейчас дождь, не говоря о заморозках, — это риск болезней и смертей.

А ещё там как воздух нужна легальная работа. Сейчас в городе из экономики, похоже, функционирует только базар. Значительная часть покупателей Си скорее всего, самые платёжеспособные) — это солдаты.

Но фронт-то дальше уедет, и что тогда? В городке всё ещё находится по крайней мере несколько тысяч человек. Они — на грани.

Сейчас эти люди фактически наши люди. Они живут на территории, которую Россия контролирует, и мы точно не считаем себя оккупантами на этих землях. В любом случае именно наша страна сейчас в ответе за Волноваху и её людей. Между тем российской политике остро недостаёт и энергии, и системности, и понимания, что делать с людьми.

Здесь нет никакого бинома Ньютона, это простейшая логическая цепочка: если А, то Б. Отношение к России на сто процентов зависит от того, что делается и будет делаться. Лозунги без конкретики страшно бесят. В пределах нашей машины все любили Россию, потому что мы приехали со свечами, фонариками, хлебом, молоком, фельдшерами и лекарствами. Россию с фельдшером будут любить. Россию с голыми лозунгами будут ненавидеть. Чиновник, который на разбомблённой площади рассуждает о русском языке и жизни без фашистов, но не говорит о свете, воде и работе, не везёт ничего полезного, с практической точки зрения — предатель Родины. Вот именно этими словами — предатель Родины. Там сейчас нет вопроса об обучении на русском языке, там есть вопрос, чтобы было кому и где вообще обучаться. Все меры необходимо начать принимать вчера.

У МЧС, видимо, недостаточно ресурсов. Но вообще именно смычка российских и местных властей могла бы исправить ситуацию. У нас есть ресурсы, местные понимают сами, что им необходимо. Это всегда достаточно простые вещи, но не всегда очевидные. Мы, скажем, не знаем точно, сколько там диабетиков, мы знаем точно только, что они имеются и их срочно необходимо снабжать теми медикаментами, которые им нужны постоянно.

Это зачастую не требует каких-то невероятных ресурсов. Прямо сейчас банально даже керосинки и керосин к ним сильно облегчили бы жизнь многим, не говоря о простейших генераторах. Сейчас многие пользуются буквально карманными фонариками и чуть ли не лучинами. Вопрос в организации процесса и энергии. Волонтёров физически мало, и у них нет ресурсов на системную работу изо дня в день.

Для общества. От ужасов тоже можно устать, даже война может надоесть. Но она не закончилась. Это наши русские люди — теперь-то точно, просто по факту жизни в зоне под контролем России. Их жизни разрушила война. Их положение отчаянное. Если ты за российскую операцию, подумай о том, что именно эти люди наиболее уязвимы, а ведь мы теперь за них отвечаем впрямую и непосредственно. Если ты против российской операции, то перед тобой люди, чьи жизни разрушила война. Государство рано или поздно до них дотянется, и хотелось бы, чтобы раньше, но точно не сразу. Оно неповоротливое, оно полуслепое. Найди хорошую волонтёрскую организацию. Я ездил с «Тылом-22». Существуют и другие. Помоги им деньгами. Если есть время, съезди сам и поволонтёрь: там каждая пара рук на счету. Не берут в армию — это не беда: в зоне войны тебя не спросят, есть ли у тебя какой-нибудь сертификат от условной Лиги За Всё Хорошее, тебя спросят, готов ли ты руками коробки таскать, а уж если ты ещё и умеешь ставить уколы, то вообще хорошо.

76. Изначально материал опубликован на сайте https://readovka.space/.

Самодеятельностью лучше не заниматься, выясняй, чего людям надо, это не в 100 % случаев очевидно. Где-то нужен бензин, где-то инсулин, а где-то вообще средства от паразитов, потому что война — это антисанитария, а паразиты имеют дурное обыкновение кишеть. Подключись лучше к какому-то уже действующему проекту или через знакомых, наобум лезть не надо. Но и просто перевести денег — это нормально и хорошо. Там нет места ложному стыду: ах, я могу дать только сто рублей — упаковка бинта стоит от 10 (десяти) рублей. Для тебя это половина билета на автобус, для кого-то жизнь и смерть. Война — это палка о многих концах, все они по кому-нибудь бьют. Без шуток, самое умное, что можешь сделать лично ты, если ты сочувствуешь бедам своей страны, если тебе стыдно, если тебе больно, если что угодно, кроме всё равно, — так вот, самое лучшее и умное, если ты не уверен, что именно хочешь сделать, но что-то хочешь, — это помогать пострадавшим, больным, раненым, беженцам. Эти люди не виноваты, что живут внутри исторического события, жрущего человеческое мясо каждый день. Лечить и выручать надо при любом политическом режиме. Мы можем иметь любые политические взгляды, мы можем вообще не нравиться друг другу. Но быть немилосердными нам нельзя. Чем бы ни закончилась война, лучше будет, если по её итогу ты сможешь внятно ответить на вопрос, чем ты занимался, пока она шла[76].

Видео: Евгений Норин и «ТЫЛ-22 на Угледарщине.