Книга Z. Глазами военных, мирных, волонтёров. Том 1

ИЗЮМСКАЯ ЖАРА Позывной Сайгон, солдат ЛНР, мобилизованный

204-й стрелковый полк мобилизационного резерва Народной милиции ЛНР[8] формировался на базе 4-й бригады в городе Алчевск. Туда со всей республики свозили людей, пришедших по повестке, добровольцами или пойманных на улице. Ещё на сборном пункте в Луганске у всех, кто входил туда, забирали паспорта, а потом по списку отправляли в автобус, который, как потом оказывалось, отправлялся в Алчевск. Там же на сборном пункте случилась история, когда суровые вояки из комендатуры зачитывали список по паспортам — и тут прозвучала фамилия Зеленский. Стоявшие до этого в сильнейшем напряжении мужики залились смехом, а владелец фамилии с улыбкой на лице начал кричать: «Да я не он, мы даже не родственники». Собственно, на этом всё весёлое заканчивалось. После того как народ завозили на территорию военкомата, всем возвращали паспорта и оставляли ждать. Дождавшись наконец-то своей очереди спустя восемь часов стояния на холоде, новоиспечённые бойцы попадали в здание военкомата. Там некий «Генерал Чапай», так его представили, довёл, что никто в бой нас посылать не собирается, понимая, что мы всего-то гражданские, большинство из которых никогда в армии не служило и оружия в руках не держало. А будем мы заниматься работами, которые облегчат деятельность профессиональных военных, и сейчас нам сообразно нашему образованию и профессии подберут должность в действующей армии. Это в целом всех устраивало, сильно охочих идти в бой на вражеские укрепрайоны среди нас не было. Жаль, тогда мы не знали, что наши товарищи по несчастью из других подразделений мобиков, сформированных ранее, в эту самую минуту погибают при штурме Трёхизбенки и форсировании Донца. В Трёхизбенке в это же время творилось нечто неописуемое. Многотысячная колонна мобиков шла в полной темноте через посёлок куда-то на север. Кто-то попадал под гусеницы танков, мчавшихся рядом с колонной, при этом украинцы пытались отстреливаться и наносить удары по наступающим, и все, кто пережил этот поход в первый день СВО, рассказывали о нём как о худшем дне своей жизни.

А нас тем временем распределяли по подразделениям, назначали на должности и выдавали всё «необходимое». Набор был исторической смесью вещей из 41, 85 и 94 годов. Мне «согласно образованию и профессии» досталась должность второго номера на РПГ и почётное наименование «противотанкист». Нас развезли по местам формирования батальонов, первую ночь приходилось спать кто как. Удобно расположившись на полу в коридоре, я слышал, как мужики недалеко от меня обсуждали, как отсюда надо валить.

В Алчевске нас распределили по подразделениям, выдали оружие — калаши, РПГ[9], СПГ[10], ДШК[11] и ПМы[12] офицерам. Некоторых из нас вывезли разок на полигон, где мы постреляли из калашей и шайтан-труб, один день мы потратили на разгрузку выданного нам БК[13], а те, кому не повезло, ездили в Луганск и целую ночь разгружали там составы из России. В одну из ночей командиры, приняв слишком много горячительных напитков, решили сыграть с нами в игру «Батальон, подъём! В ружьё!».

Пулемёт российского солдата под Изюмом. Фото Дмитрия Плотникова.

Заключалась она в том, что командиры рот и отдельных взводов по очереди будили своих подопечных, строили и рассказывали, что где-то рядом случился танковый прорыв ВСУ и нас сейчас отправят его закрывать. Конечно, многие становились мертвецки бледными от таких новостей, ноги подкашивались, а руки просто опускались. После этого нас отправляли по комнатам готовиться.

В это же время я узнал, что мой дядя, контрактник Народной милиции ЛНР, попал в госпиталь с тяжёлым ранением, может потерять руку. В тот момент подробностей я ещё не знал, а потом выяснил от него, что 12-й батальон территориальной обороны ЛНР «Рим» из Свердловска (сформированный на базе лихой Первой казачьей свердловской сотни, воевавшей ещё с 2014 года) был отправлен на штурм счастьинского моста (мост через Северский Донец из Луганска в Счастье). Им сказали, что там уже никого нет, да никто и не сомневался — ведь весь Луганск слышал эту двенадцатичасовую артподготовку, начавшуюся сразу же после объявления Путиным СВО. Долбили так, что там ничего живого не должно было остаться, но как оказалось, долбили не туда. «Уралы» 12-го БТО[14], проехав мост, попали под обстрел, моего дядьку выкинуло из машины, и он прополз весь мост в обратном направлении, волоча за собой почти оторванную руку. Повезло: руку пришили обратно, хоть и остался инвалидом. Другим пришлось хуже. Некоторые прыгали с моста в ледяную воду, их тела находили уже в апреле и мае. Так всего один день повоевали наши контрактники из 12-го БТО, сейчас на этом месте открыли мемориал с именами всех погибших.

У нас же в батальоне в тот момент настроение личного состава было более-менее нормальное, только пессимисты говорили, что СВО продлится не меньше, чем до 9 мая, остальные же были уверены, что управимся за месяц. Ошиблись все. У нас уже поползли слухи, что нас отправят или на север ЛНР, или в Харьковскую область. В Харьковскую область не хотелось никому, это не наша республика, не своя земля, многие среди нас были из северных районов, которые восемь лет находились под контролем ВСУ, и как-то приятнее было идти освобождать свою землю, а не переться туда, куда нас, собственно, и не звали. А ещё отправка в Харьковскую область означала бы, что нас смогут отправить и дальше и наша война не закончится на границах ЛHP, а этого уж точно мало кто хотел.

202-й полк погрузили в поезд и отправили куда-то на север, а это означало, что мы следующие. Сразу за ними мы сели в обычный гражданский поезд РЖД, в котором даже проводницы были гражданские, прихватили с собой всё своё оружие и БК и отправились через границу РФ куда-то в северном направлении.

Было очень интересно пересекать границу в поезде с оружием в руках. Сейчас, когда я прохожу границу между Ростовской областью и ЛНР и меня досматривают, я про себя посмеиваюсь, вспоминая, как в тот раз всем было безразлично, что я везу с собой. Мы выгрузились из поезда в Белгородской области, целый полк стоял вдоль обочины дороги и ждал своей очереди в «Уралы» и автобусы, которые должны были везти нас дальше. Мимо проезжали гражданские машины, которые нам сигналили и кричали: «Молодцы! Вперёд, ребята», а мы стояли и думали: «Да иди-ка ты на хер», но улыбались и махали в ответ. Нас грузили в «Уралы», набивая как селёдок, и везли в воинскую часть в Белгородской области, откуда можно было отправиться и в Харьковскую область, и в ЛНР.

Тут начался один из самых тоскливых периодов нашего участия в СВО. Мы провели там примерно две недели. Российские военные просто забили на нас, и наши непосредственные командиры пытались кто как мог проводить с нами учения, но потом и они плюнули. Спали в казармах — опять же, на полу или на кроватях без матраца, кто-то спал в коридорах. Тут же мы встретились с ребятами из 202-го и 206-го полка, сюда же свозили мобиков из ДНР; говорят, собралась целая дивизия. Меня ещё всё удивляло, почему украинцы не долбанут по нам «Точкой»[15] и почему они не сделали этого ещё в Алчевске, где можно было разом избавиться от батальона и подорвать моральный дух у всех остальных. Но они по своей старой традиции решили использовать свои «Точки» против мирняка в Донецке. Хуже всего в Белгородской области дела обстояли с питанием. Нужно было простоять пять часов в очереди на морозе, чтобы получить сто грамм гречки, возможно — кусок хлеба и холодный чай. На ужин выдавали кусочек зельца, маленький пакет сока и кусок хлеба, иногда вместо зельца — кусочек масла или плавленого сыра в пластиковой упаковке. Конечно, это вызывало конфликты среди толпы голодных мужиков с оружием, доходило даже до драк, командиры с этим особо ничего делать не желали, они питались отдельно от нас.

Пока мы дрались за гречку, 202-й полк уже был переброшен под Балаклею. У нас в полку хоть и были старенькие калаши и мосинки у снайперов (одна была аж 1915 года), но в 202-м полку не на всех хватило оружия, и они получали его уже на линии боевого соприкосновения. Вот вам и одна винтовка на троих.

С нами в составе 1-го батальона 204-го полка находился председатель Народного совета ЛНР Денис Мирошниченко, его помощники и большая часть активистов общественного движения «Мир Луганщине», среди которых дети и внуки чиновников, депутатов и министров. Это внушало некоторые надежды. Ну, не пошлют же их в пекло и нас вместе с ними.

В Белгородской области нас всех начала косить какая-то болезнь. Ковид в то время резко отменили и забыли, но он, судя по всему, про нас не забыл и отменяться не хотел.

Мне ещё повезло — температура была небольшая, а кроме неё беспокоил в основном только насморк. А вот моего командира отделения, пятидесятичетырёхлетнего работника театральной сферы, мы вывозили воевать в Харьковской области практически на носилках, потому что взводный сказал: «Там больных нет».

Взводный наш был вообще интересным человеком, по его высказываниям я понял, что он был адептом новой хронологии академика Фоменка[16] и считал себя язычником, а точнее — православным, потому что, по его словам, слово «православие» было украдено христианами у язычников.

Он постоянно ссылался на устав, когда заставлял нас что-то делать, например стричься. Было особенно забавно наблюдать, как мужики, которые в отличие от него служили в армии и устав знали, спорили с ним. Один бывший пограничник наотрез отказался стричь волосы под ноль, а когда взводный начал ему приказывать, ссылаясь на устав, тот безошибочно процитировал тот раздел, где указывалось: причёска бойца должна быть опрятной и аккуратной. Про стрижку под ноль там ничего не говорилось. Ещё наш взводный хотел, чтобы мы научились маршировать, как местные срочники, которые шли нога в ногу и пели «Небо славян». В общем, так мы проводили время в Белгородской области. Вместо боевой подготовки нас гоняли по строевой, и от этого настроение личного состава становилось только хуже. Ходить строем и по два раза на день сверять всем батальоном номера калашей, стоя по шести часов на плацу, никому не нравилось, особенно учитывая, что всё это было на голодный желудок и в лютый мороз. Не хотелось думать, что, когда тебя отправят на ЛБС и там ты, возможно, погибнешь, окажется, что последнее, виденное тобой в жизни, — это треклятая часть под Белгородом и сто грамм гречки.

Почти перед самой отправкой за ленточку[17] я попал в наряд в столовой. Это был единственный день, когда удалось нормально поесть и притащить еды всему взводу. Там я случайно услышал реплику женщины-офицера, выполнявшей функции начальника продчасти. Она утверждала, что у российских военных большие проблемы с офицерским составом, многие уже на тот момент просто погибли, а бывшего до неё начальника столовой отправили на ЛБС командиром штурмовой раз-ведроты, потому что он единственный подходил по званию. Это, конечно, не внушало уверенности. Учитывая слухи, что пятый бат нашего полка был полностью уничтожен при высадке, и то, что никто толком не знал, когда и куда мы едем, настроение личного состава опустилось до нуля.

Вечером перед отправкой все желающие сходили в часовню на территории части. Там батюшка провёл молебен, окропил нас водой и спросил, где наши броники. Мы ответили, что таковых у нас нет. Он перекрестился и сказал:

«Ну, простите, парни, я могу дать вам только ту броню, которая есть у меня» — и выдал нам по иконке Святого Пантелеймона, а тем, у кого не было, — и по крестику. Не могу сказать, спасло ли это нас, но это было намного больше, чем выдало нам командование.

Рано утром ближе к середине марта я в последний раз на ближайшие месяцы от-звонился маме, и мы погрузились в «Уралы».

Куда мы ехали, толком никто не знал, но ходили слухи, что это всё-таки Изюм.

В интернете мы уже прочитали, что Изюм нашими взят, так что всё в порядке, кто-то же должен помочь профессиональным военным навести там порядок, выставить блокпосты и следить за местными.

Мы конечно же ошибались почти во всём, тут на нас впервые сработало правило: когда старшие по званию говорят вам, что «там никого нет», это значит, там полная жопа.

Последняя надежда на то, что мы отправимся в ЛНР, угасла после поворота с указателем на Изюм и на Сватово. В этот раз мы ехали в «Уралах», сидя на ящиках с БК. Сидеть, конечно, было хорошо, но от осознания, что ты едешь в ничем не защищённой пороховой бочке, становилось не по себе.

Разгрузив БК и услышав от российского солдата стандартную фразу «Добро пожаловать в Ад», мы оказались предоставлены сами себе, временно расположившись на территории разбитой уже автобазы.

Пожевав печенье и посмотрев на сгоревшую машину украинских теробороновцев, от которых остались только обугленные пальцы, мы стали рассматривать окружающий пейзаж.

Не так далеко от нас на горе мы увидели украинский флаг. На вопрос офицеру, что это значит — нам же говорили, Изюм уже взят, — тот отмахнулся: мол, это наши забыли снять.

Российские солдаты в районе Изюма, лето 2822. Фото Дмитрия Плотникова.

Про нас наконец-то вспомнили, и тут случилось то, что больше всего любят наши, да и украинские командиры на этой войне, — построение в зоне досягаемости артиллерии противника. Мой взвод ещё под Белгородом распределили по ротам. Я попал в самую большую группу: у нас был расчёт СПГ и два расчёта РПГ, и мы встали в строй рядом с бойцами роты, которой нас отдали.

До нас довели, что нас отправляют дальше, остальные останутся здесь и будут ждать приказов. Стоя в строю, я услышал разговор двух мужиков, основная суть которого заключалась в том, какие наши командиры идиоты и что сейчас, когда скажут разойтись, надо подойти ближе к ямке у забора, чтобы в случае чего успеть залечь в ней.

Как только прозвучала команда разойтись, я услышал этот злополучный свист. По нам начал работать миномёт.

Это был мой первый обстрел, как и почти у всех, находившихся там. Началась паника, батальон в первые же минуты потерял управляемость и боеспособность, все начали разбегаться кто куда, от командиров звучали противоречащие друг другу приказы. Для себя я решил, что буду выполнять те, которые, как мне казалось, помогут мне выжить.

Первая волна обстрела прошла, мы начали собираться. Как выяснилось, командование батальона, приказав ротным навести порядок и отправить те две роты, которые должны были переместиться дальше, махнуло рукой и свалило к российскому командованию на некий защищённый объект.

Делать нечего, мы начали грузиться в автобус для отправки дальше. Когда мы сели в автобус, стало ясно, что на миномётах дело не закончится. Все были уже готовы выдвигаться, да только не было водителя.

И тут нас накрыли «Градом». Мы начали выбегать из автобуса, но какой-то толстяк застрял в проходе. Я был сразу за ним и пытался ногой вытолкнуть его наружу.

Мы смогли вырваться и прижаться к земле. После «Града» снова проснулись миномёты. Не знаю, что это, везение или кри-ворукость украинских ракетчиков и миномётчиков, но батальон ограничился несколькими неопасно раненными, хотя до тех, кто был ещё в Белгородской области, скоро дошёл слух, что наш батальон был полностью уничтожен.

Раненые оказались и среди гражданских. Наши медики как могли оказывали помощь и им, в то же время личный состав полностью утратил управляемость. Я передвигался по улицам в поисках кого-то из знакомых.

Наши бойцы вламывались во дворы частных домов в поисках подвалов и других укрытий, до роты солдат из разных подразделений валялись в овраге, прижавшись к земле, при этом украинские миномётчики периодически возобновляли обстрел. Тут я впервые заметил, что от адреналина ужасно печёт обгоревшее и обветренное в «Урале» лицо. Ощущение не из приятных. Тех, с кем я должен был отправиться дальше, я так и не нашёл, от одного знакомого услышал, что они всё-таки погрузились в автобус и поехали. Я прибился к другой группе мужиков из моего взвода. Среди них был и командир одного из отделений и замкомвзвода, и все вместе мы пристали к одной из рот. Её командир, Максим «Полигон», остался со своими бойцами, смог их собрать, обеспечил укрытия и оборону. Мы с мужиками заняли малюсенький подвал во дворе дома, где этот ротный организовал свой импровизированный штаб. Полигон погибнет в середине лета, подорвавшись на мине в окрестностях печально знаменитого посёлка Долгенькое…

В том подвале я впервые узнал, как можно проснуться от холода, и услышал первые разговоры о том, как бы найти машину и свалить отсюда. Мы провели эту первую ночь на войне в холоде подвала, прижимаясь к друг другу, чтобы согреться, и выходя в караулы, чтобы наблюдать ответку нашей артиллерии, которая наконец-то проснулась.

Наутро к нам подошёл мужичок из местных и выложил всё, что знал про своих соседей-теробороновцев: кто на какой машине ездит, кто что говорил и кто чем занимался. Воспользовался кто-то этой информацией или нет, я так и не узнал, потому что меня нашёл взводный и отправил в направлении той роты, с бойцами которой я должен был уехать. Оказалось, большая часть из них всё ещё оставалась тут же, расположившись в частных домах. Найдя командиров из этой роты, я отправился вместе с ними к расположению остальных бойцов. По дороге я услышал диалог, которому в тот момент почему-то не придал особого значения. Тот взводный, что оставался в Изюме, спросил у другого, который поехал дальше, как там обстановка, на что тот ответил, что там полная жопа. Первый предложил ему рассказать всё мужикам по-честному. Другой ответил, что, если они расскажут правду, никто туда не поедет. Так и случилось. Придя на место, взводные расписали предстоящую поездку как туристический заезд по живописным местам Слобожанщины. Я поехал в первой группе на автобусе. С нами ехала обычная газелька, в каких обычно перевозят хлеб. Дорога вела через лес, в котором работала наша артиллерия, несколько раз нам приходилось остановиться, чтобы выйти из автобуса и водитель налегке мог проехать особенно сложные участки. Когда мы в первый раз так остановились и прозвучала команда на выход, все в панике выскочили из автобуса, особенно ретивые сняли калаши с предохранителя, дослали патроны в патронники и начали водить туда-сюда стволами автоматов. Из газельки прибежал командир и стал орать: мол, тут одни наши, куда вы целитесь?

На резонное замечание, что об этом можно было и предупредить, мы были посланы на три буквы.

Мы уже знали, что едем на переправу, там через Северский Донец российские инженеры (они же «бобры») героически под обстрелом наводили понтонный мост. Там же погиб командир инженеров, от которого нами потом будет найдена и захоронена рука.

Когда мы подошли к переправе, командир решил, что автобус там не пройдёт, а поскольку перебегать её никто не хотел, нас загрузили в кузов газельки и закрыли дверь. В темноте кто-то сказал: «Ну вот и похоронили». Все сразу стали шикать и кричать, чтобы он не каркал.

К счастью, переправу мы прошли быстро и без происшествий. Первое, что мы увидели, — полузатонувший российский Т-72[18] и тела членов экипажа, сложенные рядом.

Найдя своих, мы увидели, что за ночь они успели выкопать приличный окоп, в котором можно было спрятаться от обстрела. Тут же начался обстрел, я прыгнул в окоп, а когда он закончился — взял в руки лопату и молча начал копать.

На месте оказалось, что наша задача — оборона переправы. Где-то впереди сражалась танковая дивизия, пытаясь зайти в тыл засевшим в промзоне Изюма украинцам, а мы оказались в полуокружении, и с нашими основными силами нас связывала только дорога через лес, по которой мы сюда ехали.

Боевой дух начал падать ниже нуля, а-правило «Езжайте туда, там никого нет» в очередной раз сработало. Вместе с нами плацдарм и переправу контролировало сводное российское подразделение числом до батальона бойцов. Некоторые оказались срочниками, за которых в части подписали контракты. Прикрывали нас три танка, в экипажах которых тоже были срочники, которые заблудились и не поехали туда, куда отправили остальных.

Командовал всем этим российский майор с позывным Крым, то ли замкомандира дивизии, то ли полка, никто точно не знал, но дядька он был боевой, хоть и любил выпить. По словам Крыма, в его импровизированном батальоне не было ни одного лейтенанта, чтобы командовать взводами: кто-то отказался ехать, превратившись в одного из первых 500-х[19], кто-то погиб.

В общем, это был батальон, где был майор и сержанты, личный состав включал срочников и заблудившихся контрабасов, а им всем на помощь прислали нас — три недели назад гражданских людей в касках 1943 года и с мосинками 1915 года.

Такими силами мы и брали Изюм.

Прошлой ночью первая группа наших, прибывшая на переправу, попала под жёсткий обстрел сразу после выгрузки, обошлось без жертв и раненых, но вот с сухими штанами оказалась беда.

Один боец, бывший когда-то украинским вэ-вэшником и дезертировавший из украинской армии в 2014 году, чтобы присоединиться к ополченцам, пошёл на разведку в посёлок. Он нашёл подвалы, куда перевёл всех остальных.

Среди срочников, которые были с нами, оказался один парень из Алчевска. Его семья ещё 2014 году выехала из ЛНР, прячась от войны, он подрос, пошёл в армию на срочную службу и снова попал на эту войну, только уже в другом качестве. Их забрали примерно через неделю после нашего приезда. Говорят, информация о срочниках на СВО дошла до верховного, и он приказал всех их вернуть, а вместо них нам прислали контрактников-добровольцев. Некоторые из них специально пошли и подписали контракт с Минобороны, чтобы отправиться на СВО. Кто-то служил в армии на срочке и самостоятельно подписал контракт. Эти ребята были посерьёзнее срочников, спавших на посту и копавших себе не полноценные окопы в полный рост, а лежанки, которые вообще не спасали ни от чего. Мы целыми днями долбили промёрзшую землю, глубже вкапываясь и укрепляя свои позиции, которые, как оказалось, находились в местах ожесточённых боёв прошлого века. Мы нашли массу ржавых немецких касок, ножей, гильз и прочих артефактов из категории «эхо войны». Украинские артиллеристы не давали нам скучать, постоянно поливая огнём нашу позицию, которая для обороны переправы и плацдарма была центральной. Тут же находились и Крым, и наш командир роты, заезжали другие офицеры.

После взятия Изюма в начале апреля война стала превращаться в рутину. Мы искали дрова, таскали воду, прятались от обстрелов и стояли в карауле. И так каждый день. Пообщались с местными, которые рассказали нам, что этот посёлок был уничтожен украинскими артиллеристами сразу после отхода основных сил ВСУ. Одним из залпов РСЗО[20] они или промахнулись по «бобрам», наводившим переправу, или специально долбанули по посёлку. Там же у нас появились первые раненые — все от тех же миномётных обстрелов. К нам постоянно свозили 200-х и 300-х[21] из частей, сражавшихся где-то южнее и западнее наших позиций. Одних мы переносили в специализированные машины, другим оказывали помощь.

Наш ротный медик был единственным врачом в радиусе 5-10 км, и хотя он и был ещё студентом-педиатром, справлялся неплохо, лечить-то приходилось в основном не раны, а многочисленные болячки 40- и 50-летних мужиков.

В какой-то момент Крыма с его бойцами перебросили дальше в направлении Каменки, и мы остались одни управлять посёлком. Расположившись вдалеке от штаба батальона и штаба полка, наш ротный превратился в настоящего средневекового феодала. Он перенёс свой штаб в дом какого-то бывшего украинского прокурора, находившийся на возвышенности, и стал управлять нами как своими крепостными. Потянулись обозы с продовольствием и гуманитаркой, мы получали меньшую часть из положенной нам еды, на сорок ртов по приказу ротного в гречку, макароны или суп добавлялось две банки тушёнки. Повара поначалу не слушали его и добавляли больше, и тогда он забрал полевую кухню поближе к своему имению. Сигареты выдавались так же скудно, а в итоге мы и вовсе перестали их получать, на просьбу дать курева нам отвечали, что поскольку мы получаем денежное довольствие (к которому мы, находясь тут, не имели доступа), то и сигареты можем себе купить. Всё это собиралось нашим вельможей для обмена на всякие ништяки у местных или российских военных. Брага производилась в промышленных масштабах и выдавалась российским солдатам в обмен на что-то, сходить искупаться в баню россияне могли, только принеся господину дары. Из-за этого несколько раз случались конфликты, в ходе которых ротный один раз получил по морде, а в другой раз чуть не случилась перестрелка и луганско-российская война из-за бани и браги. И если бы броники и прочее, полученное путём обмена, выдавалось бойцам роты. Так нет, лучшее получали приближённые, прочее же куда-то или вывозилось, или складировалось, одному из своих бойцов ротный бронежилет не то что не выдал, он ему его продал. Вот такая война у человека была. В то же время в Изюме наши занимались тем, что стояли на блокпостах и выслеживали диверсантов.

В частности, были задержаны трое подростков по 15–16 лет, которые каждый день ездили в лесок к выставленному там 82-мм миномёту и стреляли, куда попадёт. Брали наводчиков и группы посерьёзнее из бывших украинских силовиков и МЧСников. Но это всё частные случаи.

Основные боевые части были не в Изюме, военная полиция занималась тем, что следила за военнослужащими. В этот же период мы познакомились с новой украинской игрушкой — кассетными боеприпасами и минами-лепестками. Кассеты нас, конечно, конкретно задолбали. У ДНРовских мобиков, заехавших на соседние позиции, от них почти сразу появились 200-е и 300-е. Мы на своих подготовленных позициях умудрялись вовремя прятаться, так что в основном урон от кассетных боеприпасов приходился на гражданских. Однажды женщина вышла поработать в огород, потому что нужно что-то кушать, — прилетели кассеты, спасти её мы не успели, сын лет десяти остался сиротой. Его забрали российские солдаты, скорее всего — почти сразу же эвакуировали. Это, к слову, про украденных Путиным украинских детей и суд в Гааге[22]. Собственно, Изюм планомерно и методично уничтожался украинской армией, наши и волонтёры из местных каждый день собирали тела и, не имея возможности нормально похоронить, укладывали в братские могилы, которые украинцы потом раскопали, чтобы обвинить нас в массовых убийствах. Но и мы и жители Изюма знают, кто их убивал. Авиация наша, кстати, почти не работала на этом направлении, уже ближе к лету стали появляться вертушки и самолёты, зато беспилотники — и их и наши — летали постоянно. В самом начале ещё в марте по нам работала украинская авиация. На наших глазах российскими военными был сбит самолёт, а вот чей он был, я до сих пор не знаю точно. Парни из нашей роты в Изюме рассказывали, что видели над городом полноценный воздушный бой между нашим и украинским самолётом и, судя по их «экспертному» мнению, наш вышел победителем. Нельзя сказать, что наша артиллерия не работала по противнику, били в их сторону постоянно, но не в ответ, а по координатам. Судя по всему, никто не хотел брать на себя ответственность и давать оперативную ответку по выявленным позициям артиллерии противника.

В какой-то момент наши десантники, выведенные из Киевской области, атаковали в сторону Красного Лимана. Они проезжали мимо нас, и у одного из экипажей БМД машина вышла из строя, в итоге мы приютили мехвода и наводчика у себя и пытались помочь с ремонтом машины. Они рассказали нам, как обстояли дела в Буче (спойлер: не так, как об этом говорит украинская пропаганда)[23].

После выхода из Киевской области их построили и сказали, что дальше они поедут в Харьковскую область, и предложили тем, кто не хочет, остаться в тылу. И такие нашлись даже среди десантников, но эти парни были бравые; те, что остались у нас, очень переживали, что их товарищи сейчас бьются на передке, а они не с ними.

В этот период мы впервые услышали про посёлок Долгенькое. Как оказалось, этот населённый пункт стоял на границе Харьковской и Донецкой областей на ростовской трассе, и его взятие было необходимо для дальнейшего движения в сторону Славянска. Но украинцы, используя особенности местности, построили в Долгеньком настоящую крепость, заняли высоты, прилегающие леса и не давали нашим войскам взять посёлок. Часто использовали хитрость — давали нашим зайти в населённый пункт, брали в кольцо и уничтожали.

Многие подразделения просто убились об это село. До нас доходили слухи, что солдаты и даже спецура в Белгородской области отказывается ехать в сторону Долгенького, не видя смысла в самоубийственном штурме. Именно в окрестности Долгенького, как оказалось, перекинули Крыма и его парней, они несколько раз заезжали к нам, рассказывая, что там происходит. Почти сразу у них сожгли БТР, в котором они ехали до позиций. Личный состав находился внутри, когда прилетел «Джавелин» и не смог пробить БТР. Тогда они в срочном порядке покинули машину, в которую сразу же прилетело ещё два «Джавелина»[24] — и они её уже сожгли, но в тот раз никто не пострадал. Настроение у парней было не очень, но они доверяли своему командиру и поэтому не жаловались.

Дальше нас перебросили в село Заводы.

По дороге мы проезжали мимо полевого госпиталя, откуда неимоверно несло, насмотрелись на выжженные поля, остовы сгоревших бронемашин и танков. На дороге ещё работали украинские снайперы. Долго мы там не пробыли. Как оказалось, ВСУшники закрепились на свиноферме на окраине села, и по нашему «Уралу» почти сразу же открыли огонь из миномётов.

Мы запрыгнули в него и смогли унести ноги.

По дороге назад наткнулись на уничтоженный украинский ЗАЗ, полный противотанковых мин. Одному из наших взводных захотелось посмотреть, нет ли там чего ценного. И пока мы сидели в «Урале» и ждали недоделанного сталкера, по дороге на нас выехала колонна БМП[25], полных украинских военных. К счастью, пленных.

Настроение личного состава немного поднялось при виде поверженных противников, наш сталкер ещё родил шутку, которую мало кто оценил: «Видали гей-парад?» В ответ из «Урала» кто-то пробурчал: «Ага, только главного петуха забыли».

А в Каменке мы насобирали картошки и маринадов на всю роту. В нескольких подвалах обнаружились находки более мрачные — тела мирных, застреленных отступавшей из посёлка украинской армией. С какой целью они это сделали — мне неизвестно.

В период с начала мая по начало июня мы убедились в том, что перестали быть интересной целью для украинских артиллеристов. Видимо, рассмотрев в нас, как мы сами себя называли, «бомж-войска», они решили не сильно тратить на нас БК и сосредоточиться на обстреле артиллеристов, стоявших рядом. Правда, иногда к нам залетали кассетные боеприпасы, а изредка приходилось прятаться от тех ракет, которые летели в Изюм и были сбиты ПВО прямо над нами.

В целом это не было большой проблемой, кассета при раскрытии издаёт характерный звук открывающейся бутылки шампанского, и у тебя есть ещё 1–2 секунды, чтобы залечь. Главное оказаться рядом с укрытиями. Хотя пару раз мне пришлось побегать практически между осколками, пока проносило, дело ограничивалось лёгкими контузиями. С таким же звуком открывается и боеприпас, который разбрасывает мины-лепестки.

Украинцы начали применять хитрости — на каждом боеприпасе с кассетами было две-три, которые срабатывали после остальных.

Нас ловили на дурака, чтобы мы, успокоившись, поднимали голову — и тут бы срабатывали кассеты замедленного действия.

Досуг в этот период сводился к курению, чаепитию, игре в карты и побегам от прилётов.

Ну и, конечно, собирали слухи. Иногда командование решало нас взбодрить — тогда появлялись рассказы про пятьсот украинских военных, идущих на прорыв прямо на наши позиции, и диверсантов ССО[26] Украины, которые в соседнем посёлке вырезали целую позицию ДНРовских мобиков, отрезав головы и половые органы. Правда, сами ДНРовцы оказывались не в курсе таких кровавых историй. Мы зависли в информационном вакууме, большинство из нас общалось с родными через бумажные письма, которые передавались с гуманитарщиками.

Связь была только у командира роты, у тех, кому он разрешил, и только в его присутствии, чтобы ты не рассказал лишнего. Поэтому источником информации у нас было радио — станция «Вести», работавшая с восьми вечера до восьми утра, «Изюм Z», работавшая около часа в 19:00, и слухи. Но проблема слухов в том, что информация проходит через десятки рук и доходит до тебя в совершенно искажённом виде. В основном всех интересовало, когда всё это закончится, будет ли демобилизация или хотя бы ротация. Однажды один из взводных приехал к нам и рассказывал о том, что Польша объявила войну Украине и уже ввела войска во Львов и Ивано-Франковск. Изначально приняв это как бред, сидя у костра и обсуждая новости, мы начинали понемногу верить, но, к счастью, включились «Вести», и Соловьёв ничего про вторжение поляков не сказал. Чаще всего приходили слухи в стиле «Жена мне сказала, будто видела по телевизору, как президент ЛНР Пасечник сказал, что ещё месяц и будет демобилизация». Все спорили, правда это или нет. Кто-то слышал, что мобилизация продолжается и в Луганске, забрали уже всех мужиков, и вместо них заехали беженцы с севера ЛНР, которые будто бы повыходили с украинскими флагами на центральную площадь. Это вызывало негодование — мол, к нам, пошедшим защищать Родину, отношение как к собакам, а к тем проукраинским сволочам — как к людям. Добавлялись слухи о том, что квартиры погибших мобилизованных будут отдавать беженцам. Всё это вкупе с отношением командования, моральной и физической усталостью, отсутствием связи с домом и видом погибших и раненых разлагало наши войска. Особенно било по нам то, что мы видели российских контрактников — «пятисотых», нам же на вопрос о ротации и отпусках комбат прямо сказал, что мы уедем отсюда «или двухсотыми, или трёхсотыми». Особенно наш моральный дух подкосили знакомые «пятисотые», бойцы Крыма.

Сам он сломал ногу и был отправлен на лечение, а его бойцов передали другому командиру, после чего бойцы Крыма массово записались в дезертиры и ушли пешком из-под Долгенького. Почти закончившаяся зачистка «Шервудского леса»[27] под Лиманом, начатая Крымом, превратилась в мясорубку. Парни рассказали нам много жутких историй в стиле: «Зашли 200 человек, вышло 10», а также баек про латышских снайперш, стреляющих исключительно в мошонку, негров-наёмников, режущих головы, и т. д. Из хорошего они рассказали, как экипаж танка, стоявшего до этого с нами на переправе, в одиночку разнёс штаб украинцев в Долгеньком, вынес несколько расчётов ПТУР[28], танк и пару бронемашин. Они шли в составе колоны из трёх танков в направлении посёлка, где их обстреляли, уничтожив один танк и подбив другой. А этот экипаж, получив выстрел в корпус, опустил дуло и притворился подбитым. После того как их оставили в покое, они быстро определили, где что находится, расстреляли ВСУшников и выбрались из посёлка. Насколько много правды в этой истории, не берусь судить, но звучит она максимально героично.

Размотав боеспособные подразделения в штурмах Долгенького, российское командование решило достать козырь из рукава или разбудить Кракена. В общем, на штурмы послали мобиков. Первыми туда поехал уже трижды уничтоженный по слухам 5-й батальон 204-го полка. Насколько нам потом стало известно, парней высадили ночью в поле, указали направление и уехали, после чего по ним сразу же начали работать. Кто-то вжался в землю, кто-то ломанулся в лес и пропал, но в итоге большинство из них выбралось оттуда.

Туда же в начале мая собирались отправить и часть нашего батальона, забыв сказать им, что по приказу от россиян командировать нужно только добровольцев. Мужиков пронесло, и в великий и ужасный посёлок Долгенькое они не поехали. Но понимание, что ротацией и не пахнет и в Долгенькое мы в итоге поедем, постепенно приходило к нам. В тот период у нас даже родилась шутка, что наш путь домой будет долгень-ким. А разложение тем временем продолжалось. Конфликты с командирами у самых ретивых бойцов доходили до драк, самых непокорных стали отправлять «на подвал», бойцы собирались в круг у костра и обсуждали всё происходящее. В тот период это больше всего напоминало мне Русскую армию образца 1917 года, и мне подумалось, что пресловутые большевистские агитаторы и не были нужны для её разложения, потому что, ощущая всё на себе, ты сам постепенно взращиваешь внутри себя своего личного большевистского агитатора.

В конце июня поступил приказ собираться и выезжать в Изюм. Там мы встретились с той частью роты, которая уже давно стояла в городе на блокпостах, и до нас довели, что мы поедем дальше на старые позиции Крыма, ну и конечно, что там «уже никого нет».

Загрузив за ночь БК и поспав пару часов утром, мы сели на БТРы и МТЛБ[29] и стали ждать отправки в посёлок. Провожать нас приехал целый комбат. Мотивационных речей не было, что хорошо, потому что скорее всего ему бы прилетела пара неласковых слов. Провожать нас приехали и самые боевые «рэмбо»-бойцы из нашей роты, которые почему-то с нами не отправились.

Когда мы выезжали из Изюма, я заметил надпись, оставленную на разбитой заправке российскими солдатами: «Комбат пидор», приняв её близко к сердцу и мысленно подписавшись под каждым словом.

Вид на разбитые посёлки и остовы сгоревшей российской техники, включая сбитые самолёты по дороге к Долгенькому, не поднимал боевой дух от слова «совсем». Но мы в итоге добрались относительно спокойно, пару раз дёрнувшись от недалёких прилётов.

На месте я залез в БТР, чтобы выгрузить вещи, — и тут по нам начали работать миномёты и АГСы[30]. Я выскочил из БТР и увидел, что вся рота уже куда-то разбежалась, прихватив с собой мой автомат.

На меня выскочил сослуживец и позвал бежать за ним. Мы с ним забежали в просторный подвал, где уже поместилось около 30 человек, и все кроме меня — с оружием. Переждав обстрел, мы вышли, я нашёл свой автомат, и мы начали перегружать БК, пожитки и продовольствие на другие БТР. Как оказалось, это была не конечная точка нашей поездки.

У нас было время отдохнуть в большом доме с крепкими стенами, находившемся рядом.

В дом, судя по всему, прилетел «Шмель»[31] потому что от его защитников мы нашли только обугленные кости, а пластиковые окна от жара просто испарились. Прямо на пепелище мы открыли пару банок тушёнки и по очереди насладились.

Потом мы опять сели на броню, проехали насквозь весь посёлок и отправились дальше. Мы заехали в лес. Всё, что могло сжиматься, сжималось, когда мы проезжали мимо всех позиций — и наших мобиков из других рот, и российских военных, и танкистов, а на вопрос к мехводу, здесь ли мы высаживаемся, он отвечал: «Нет, вы дальше».

Путь прошёл относительно спокойно — только попали под стрелковый огонь, потому что дорога в лесу проходила как раз между нашими и украинскими позициями.

Нас перебросили на участок, который недвусмысленно именовался «Жопа слона». Там на передовой позиции сидело до отделения самых отчаянных российских солдат, беспрерывно ведших бой.

Среди бойцов началось брожение, командиры, бывшие до этого бравыми бойцами, заметно побледнели и скисли. Мы залегли под посечёнными деревьями и разговаривали шёпотом, потому что, как оказалось, украинцы настолько близко, что могут нас слышать. Как обычно, перед этим нам сказали, что «там никого нет».

В общем, в лесу у нашей роты, до этого находившейся всегда на переднем крае наг шего батальона и умудрявшейся оставаться без потерь, появились первые 200-е. Пока мы лежали под обстрелом из КПВТ[32], к нашим парням подполз танкист с вопросом: «Откуда вас убивают?»

Получив ответ, он вернулся уже на танке и отработал в ту сторону, куда ему показали. Наши парни, к счастью, оказались не дураки и сразу ушли с места, где был танк, — туда сразу же полетели 120-е и 82-е «подарки»[33] от противника.

Ротный сидел на ящиках с боекомплектом и приказывал таскать всё многочисленное ротное имущество к передовым позициям. В этот момент к нам выбежали разведчики, заняли круговую оборону и сообщили, что как раз на нас идёт прорыв. Ротный ничтоже сумняшеся заявил: «Вчера тут прорыва не было, а сегодня он типа будет? Продолжайте таскать БК». Атака в итоге состоялась, но её, спасибо разведчикам, остановили.

Мы вышли в само Долгенькое, но там было не лучше. Посёлок поливали из всего, что стреляло. Зато мы нашли там вкуснейший гречишный мёд, но отравились водой из местного колодца, от которой у меня полдня выворачивало живот.

Там же мы встретились с бойцами БАРСа[34] из Краснодара и Адыгеи — отчаянные парни, которые как у себя дома ходили по этим лесам и выискивали украинских военных. В первый же день мы видели, как они выводили с десяток пленных, а их командир с позывным Череп сказал, что его тут все знают и что именно его отряд первым вошёл в Долгенькое.

Ещё разведчики нам рассказали, где находятся украинские позиции. В этих лесах, по их словам, были санатории и детские лагеря, которые украинцы превратили в укрепрайоны, в лесу стояли замаскированные миномёты в разных местах, а один расчёт передвигался между орудиями, отрабатывал раз пять и перемещался дальше. В итоге наша поздняя ответка летела туда, где уже никого не было. БАРСы также нам рассказали, что отсюда их скоро выводят и они поедут отдохнут в Изюме, а потом отправятся в Лиман. Что с ними было дальше, все знают.

В Долгеньком по нам били танки, стрелковое, АГС, артиллерия, миномёты, РСЗО, пресловутые «польские миномёты»[35] и даже авиация. С нашей стороны авиацией и не пахло. Для борьбы с самолётами противника перебросили расчёты каких-то лютых ПЗРКшников из-под Херсона, успевших насбивать уже десятка два вражеских летунов.

Страшную картину на самом деле являл тот посёлок. Из развалин и руин проглядывался довольно ухоженный и обеспеченный п.г.т., но постоянная битва, которая там шла каждую минуту, стёрла его в пыль. На наших глазах танки ВСУ складывали дома прямо перед нами, ПТУРы сжигали бронемашины, полные личного состава и БК, а в полях образовывались огромные воронки. В итоге ВСУ вычислили все наши позиции в посёлке и нанесли удары точно в цель.

С контузией меня отправили эвакуировать тяжелораненых. Выезжая из посёлка, мы увидели колону БТР, на которой сидело около сотни мужиков в таких же железных касках, которые когда-то были у нас.

Спасибо молодому пареньку, российскому военному медику, который вовремя и на ходу, в трясущейся на бездорожье мотолыге, оказал всю необходимую помощь нашим тяжелораненым и тем самым спас их жизни.

Из Изюма нас в итоге отправили в ЛНР, а там развезли по больницам.

Потом были бесконечные уколы и капельницы, ВВК[36] и наконец-то указ президента о демобилизации студентов. Для меня Изюмская эпопея закончилась.

В больнице, получив доступ к интернету, я узнал, что происходило у моих друзей в 202-м полку под Балаклеей. Обстановка у них мало отличалась от нашей. Проблемы были всё те же — абсолютный пофигизм командиров, отсутствие работы с личным составом, разложение, стресс от больших потерь, почти полное отсутствие прикрытия. Когда началось украинское наступление на Балаклею, парни на передовых позициях остались одни. Двое моих друзей попали в плен. Один уже вернулся и рассказал о тех ужасах, которые происходили с ним в застенках ГУР. Мало кто говорил об этом тогда и говорит сейчас, но 202-й стрелковый полк фактически перестал существовать и погиб под Балаклеей, многие до последнего сражались, кто-то из-за отсутствия командования и связи попал в плен, но как боевой единицы полка уже не существовало. Для российских СМИ и военкоров его под Балаклеей вообще будто бы не было. Наш 204-й полк вышел из Изюма почти сразу при падении Балаклеи. Наше командование не стало ждать, когда их оставят, и решило выходить вместе с основными силами российской армии. Приказов, куда ехать, где за нимать позиции, никаких не было, наш полк поехал в сторону Белгородской области, но там им сказали, что их не ждут, и в итоге колонна пошла по направлению к Лисичанску. Возможно в том числе из-за этого отсутствия приказов не удалось тогда выставить фронт по реке Оскол.

Когда писал этот текст, я вспомнил, как на переправе мы посмеивались над одним пареньком, студентом, который постоянно попадал во всякие передряги. То автомат потеряет, то вещи постирает в дефицитной питьевой воде, то автомат начнёт на посту разбирать. Именно он в итоге, вернувшись домой, написал героическую книгу, в которой рассказал, как он освобождал Изюм и уничтожал украинских военных одним взглядом. Тогда кто-то из нас пошутил, что книга должна называться пафосно, как американский боевик, например, «Изюмская жара».