Книга Z. Глазами военных, мирных, волонтёров. Том 1

КАК КОМАРИК УКУСИТ Кира, парамедик, участница ТЫЛ-22

Родилась я в Красном Луче под Луганском в 1994 году и росла там. Я никогда не была патриоткой Украины, хотя прожила там достаточно долго. С детства думала, что было бы здорово, если бы Луганская область присоединилась к России. Мысли материальны, как оказалось.

К началу войны мне было 19 лет. Я тогда училась в колледже, работала на заправке, потом официанткой. Металась от работы к работе.

Я с детства испытываю особый трепет перед анатомией человека. Уколы я ставила с детства. Однажды бабушке стало не очень хорошо, а женщина-доктор, наблюдавшая её, была очень далеко, и было очень поздно. Так что бабушка попросила меня. Когда я её уколола, она сказала, мол, как здорово, ничего не почувствовала. И уже когда я стала старше и ставила уколы в том числе сама себе, то поняла, что да, то ли рука лёгкая, то ли я всё правильно делаю.

Медицинского образования у меня нет, это достаточно сложно; соответственно, я решила для себя, что какие-то вещи буду изучать самостоятельно. Когда началась война, у меня уже была база. У меня был преподаватель по гражданской обороне, который в открытую говорил, что наше поколение застанет что-то грандиозное, мол, ждите, всё у вас будет; и давал знания, которые пригодились бы в случае войны, включая первую помощь. Очень интересный, глубокий человек с богатым опытом, служил на Байконуре, а на пенсии пошёл преподавать детям гражданскую оборону и первую помощь. Благодаря ему я многое могла делать уже просто на автопилоте. Человек замечательно умел вложить в голову что-то людям, даже очень далёким от темы. Плюс самообразование — уже после начала войны я начала больше интересоваться некоторыми вопросами, потому что есть, например, специфические виды ранений, про которые в школе на уроке гражданской обороны никто не расскажет. К тому же я сталкиваюсь с какими-то нестандартными ситуациями просто на месте.

Уже в конце 2013 все ожидали «автобусы дружбы» с нациками по аналогии с «поездами дружбы» в Крыму[43]. У меня тогда было много друзей в дорожно-патрульной службе, среди участковых, и я слушала рассказы о том, как милиционеры после майдана выбирались из Киева. В принципе, я уже тогда догадывалась, что что-то идёт не так. И как-то раз мы сидели, разговаривали, и прозвучала фраза: «Всё, началась гражданская война». И я подумала тогда: какой бред, ну, кто-то там скачет, у них какая-то типа революция. И вот, совсем немного времени проходит, и начинается осада Славянска, первые налёты на Луганск.

И я понимаю, что да, человек был прав.

Налёты, обстрелы уже потихоньку начинались. Весь апрель я тусовалась на блокпостах, знакомилась с ополченцами. Тогда гуманитарку собирали местные, от мыльно-рыльных и еды и заканчивая деньгами. У меня было неплохо по чаевым, и когда только зарождалось ополчение, я довольно много приносила туда. Когда я поняла, что там вполне адекватные люди, встретила там знакомых — в основном отцов своих друзей, решила, что пора. Я понимала, что сейчас Россия скажет своё слово, а чувство патриотизма у меня с детства бьёт. В общем, на месте я усидеть не смогла. Работал и юношеский максимализм, и адреналин, и желание что-то себе доказать. Война для меня тогда была чем-то из книг, фильмов и сериалов, и всё это для меня было сдобрено чувством какого-то романтизма. Так что 22 мая я собрала вещи, пораздаривала лишнее, оставила себе спортивный костюм, кроссовки, пару футболок. Я не думала тогда, что доживу до двадцати лет. Я ж понимала, что я девочка, а на улице война, опыта нет, и шансы мои невелики. Но высшие силы меня пожалели.

Поначалу я там служила по принципу «чем могу — помогу». Люди в отряде были самые разные. Человек пятьдесят, но кто-то приходил, кто-то уходил. От полицейских до бывших зеков, повара, пастухи, лесники, трактористы, кто угодно. Люди из разных слоёв общества, но, конечно, «сливки» слились сразу, и по большей части у нас в группе был рабочий класс — люди, которые никогда не уедут из дома, взявшие вилы с палками и пошедшие защищать Родину, как бы пафосно ни звучало.

Профессионалов не было. В лучшем случае у кого-то был опыт «срочки» в армии.

Всему учились на ходу. Но что могли — делали. Учились сами, общались с людьми из уже обстрелянных подразделений. Когда приходили люди с опытом Чечни или Афгана, это было за счастье, потому что эти ребята рассказывали массу полезных лайфхаков, спасающих жизнь. И так я потихонечку начала вникать в военное дело.

Наша группа рассыпалась в августе.

Потом меня занесло в милицию, и три месяца я там работала. А в конце 2015 года я приехала в Москву, в квартиру брата. И тут начались проблемы. Полгода я пила, просто не просыхая. Приходила домой и сразу лезла в холодильник искать вино или виски, просто чтобы отключиться и забыться. Просохла я, только когда началась подработка. И меня это спасло. Я полгода работала няней, и эта малышка меня заземляла. Я понимала ответственность. Я с ребёнком сижу, я занимаюсь — как будто какой-то тумблер во мне переключился.

Потом товарищ-доброволец, с которым мы познакомились на войне, меня вытащил в поисковую экспедицию. Буквально вытащил, потому что у меня была депрессия, я лежу, смотрю в потолок, мне ничего не хочется. И тут мне от крыли мир поиска. Мы искали пропавших без вести в Великую Отечественную бойцов. Мне это настолько запало в душу, что я, как феникс, — раз, и возродилась. Я с детства понимала, что что-то такое военное в моей жизни случится.

Но я думала, что это будет просто служба в армии. А вышло интереснее. Так я пришла в себя. Меня снова начало кидать от профессии к профессии — ха, я до сих пор не понимаю, кем я хочу стать, когда вырасту. Адаптироваться и начать нормально контактировать с гражданскими было очень трудно. Все живут своей жизнью, у всех всё прекрасно, никого ничего не беспокоит. А я просто видела некоторое дерьмо, и мне с тех пор было сложно коммуницировать с людьми. К тому же, если разговоры касались политики, язык за зубами я, конечно, не держала.

Я долго работала инструктором по тактической медицине. Не люблю определение «тактическая медицина» — добавь к чему угодно определение «тактический», и можно продавать втридорога — но вот так. Меня пригласил бывший командир. Пришлось, конечно, уже учиться систематически — да, я знала, как оказывать первую помощь, но пробелы, конечно, у меня были.

Когда началась СВО, я сначала собирала гуманитарку, а потом собрала вещи и поехала в Донецк. Приехала недели на две. Но так получилось, что задержалась на год. Я, конечно, не профессионал, но у меня есть и опыт, и навыки, и знания, которые очень могут пригодиться среднестатистическому бойцу. Первой помощью, как выяснилось, многие вообще не заморачиваются.

Среди мобилизованных полно таких, кто не слишком-то хочет воевать. В принципе, никто никогда не хочет воевать. Но ополченцы 2014 года знали, за чем шли. Они считали, что их всё равно убьют, но шли, понимая, что уже край, дальше некуда, шваль лезет к нам в дом. Люди шли за идею, понимая, чего стоит их выбор и что может случиться. А люди, которых мобилизовали в 2022 году, — это те, кто не понимает, что происходит, и при возможности с удовольствием уехали бы куда подальше. Это не воины, и я говорю не о навыках или опыте, а о состоянии души, изначальном стержне, который либо есть, либо нет. И когда я смотрю на мобилизованных волны февраля 2022, то мне немножечко грустно — в большинстве они не понимают, зачем они здесь, они ничего не хотят. До многих не дошло, что война приобрела более крупный масштаб и как раньше уже не будет, сейчас всеобщая мобилизация — вставай, страна огромная. Вот для таких людей я и приехала, потому что бойцы там были абсолютно неопытные и ничему научиться не стремились. А учиться, конечно, лучше у человека, который возьмёт за ручку и по краешку проведёт.

Я решила переждать первую волну мобилизации, прощупать почву и дальше уже предпринимать какие-то действия. И в итоге поехала проводить занятия по тактической медицине для всех желающих.

Я давала самый что ни на есть базис. Людям, в принципе, не нужно забивать голову десятью способами эвакуации — дай 2–3 рабочих приёма, чтобы человек их отточил. Кратко, лаконично, ясно. Комплектация аптечки — разбирала её состав, объясняла на пальцах, что в ней, зачем, почему, как работает. Делилась опытом, что на своей шкуре пережила. Очень многих в экстремальной ситуации сразу либо накрывает паника, гиперактивность, тянущая за собой ошибки, или, наоборот, ступор. А я давала не только медицинскую подготовку, но и в принципе азы поведения под обстрелом. Отдельно разбирали разные виды травм. Люди задавали вопросы, я объясняла, что как работает. Первая часть теоретическая, после этого перекурчик и практика. Работа с товарищем — взаимопомощь, самопомощь. Самопомощь даже полезнее — ближе всего к своему ранению находишься ты сам. В подразделении может быть самый лучший медик в стране, но если он находится в паре сот метров и рядом с ним ещё двое трёхсотых, к тебе он точно не поползёт. Так что, дружище, бери аптечку, расчехляй и работай.

Также я делала акцент на психологических моментах. В мозгу есть три разных варианта реакции на опасность — беги, дерись или замирай. В природе животинка замирает, сливается с местностью. А у нас — человек видит, как из ноги, например, бьёт фонтанчик, и впадает в ступор, его наминает мутить. Можно просто поплыть. Я всегда говорю: не нужно стесняться, когда ты боишься крови. Это естественно, когда ты не солдат, прошедший через разные ситуации, а просто человек с улицы. Это нормально. И я объясняла, что делать с таким состоянием. Например, если закинуло в состояние ступора при артобстреле, многие просто стоят, глядя на взрывы рядом. А таких надо хватать за шкирку, потому что пока дойдёт, что происходит, может и ранить, и убить. Так что психология — это тоже фактор очень важный.

Конечно, и практические навыки тоже давала. Наложение жгутов, повязок, условные обозначения, уколы обезбола — насколько всё это можно отработать друг на друге, настолько и работали. С манекеном, конечно, было бы попроще. Кроме того, отрабатывали эвакуацию. Человека нужно вынести из красной зоны на уровне земли на себе родимом. В жёлтой зоне могут подключиться товарищи, и можно хотя бы голову приподнять и перемещаться в полуприседе или даже во весь рост, смотря по рельефу местности. При этом зоны смещаются, жёлтая зона может стать красной, нужно снова занять позицию, найти укрытие, нужно всегда контролировать обстановку вокруг себя.[44]

Эвакуацию транспортом тоже, конечно, отрабатывали. В идеале, конечно, тренироваться и с БТР, и с БМП, и с «Уралом». Но не всегда есть такая возможность, и чаще всего отрабатывали эту тему просто на легковом автомобиле. Опять-таки, вопрос, что есть в подразделении. Кто-то на «шестёрке» возит трёхсотых, а у кого-то есть «буханка». С «буханкой», конечно, проще. А кто-то выходит из-под огня исключительно в коробочке, потому что других вариантов нет. Но если есть БМП, то можно погрузить человека в десантный отсек, а с танком уже сложнее. Словом, много нюансов.

В основном я готовила военных. Но ходили и гражданские люди, кому это актуально здесь и сейчас. Меня хотели было закинуть на Юнармию, преподавать подросткам. Но изначально я взяла на себя слишком большой объём, и я поняла, что выгораю. Первая помощь, конечно, всегда пригодится, но есть люди, для кого эти знания актуальнее, чем для Юнармии.

Так что довольно быстро я переключилась исключительно на военных. Кидала клич: мол, ребята, я приехала как есть, работаю за еду, если нужно — приеду, проведу занятия. Ну, и посыпались заявочки, заказики. Познакомилась с разными подразделениями, разными командирами. Начала работать. Деньги, с которыми приехала из России, я растягивала долго, но в итоге они закончились. Я поняла, что надо либо вернуться в Москву, либо найти какую-то подработку на месте. И тут меня сводят с Димой Бастраковым.

Когда я приехала в Донецк, то познакомилась с Акимом Апачевым[45]. И как-то сидим, и я говорю, что деньги кончаются, нужна какая-то подработка, решаю, что делать. И буквально на следующий день он звонит и говорит, что есть такая гуманитарная организация «Тыл-22», они как раз ищут медика и в принципе лишние руки не помешают. Мы связались с ребятами, встретились в кафе «Хэппи Лайф» в Донецке. Состав у них тогда был скромный, очень мало людей. Была середина или конец апреля. Они сказали, что нужен медик, человек, который будет работать с фармацевтикой. И я согласилась.

Кира в перерыве между задачами. Фото Дмитрия Плотникова.

Видео: один из выездов «ТЫЛа-22» в Мариуполь

На базе мы сортировали медикаменты по коробочкам, и оказалось, что это сложная задача. Мы с девушкой по имени Люба вели учёт препаратов, сортировали их по коробкам. Моя задача состояла в том, чтобы вести учёт медикаментов, сортировать, собирать лекарства на выезд по коробкам, по видам и раздавать на месте пострадавшим. Работать зачастую приходилось в «красной зоне», то есть прямо под огнём.

За что я испытываю глубочайшее уважение к «Тылу-22» — это за стальные яйца. Ребята по факту работали в аду. Гуманитарную помощь возит много кто — есть свои программы у «Единой России», МЧС приезжает. Но эта помощь не всегда доходит до тех, кому она острее всего нужна, потому что ядро МЧС работает уже на освобождённых территориях, где уже жёлтая зона, а в идеале зелёная. То есть они приезжают в безопасное место, разворачивают там свои пункты и штабы, и люди уже сами приезжают за гуманитарной — как это было, например, в Мариуполе. Там они развернули пункт на окраине, и люди со всего города стягивались за помощью. «Тыл» работал по-другому, заезжал в самое пекло, в эпицентр событий, во дворы, где только-только прошёл бой, вся движуха переместилась в соседний, но мины свистят, пули носятся и в любой момент может прилететь.

Ребята заезжали туда, куда не совался фактически никто из официальных крупных гуманитарщиков, только такие же отморозки.

Мы заскакивали во дворы, быстро раздавали помощь и старались ретироваться, чтобы спасти свою шкуру, потому что война всё-таки не шутка. Меня это, конечно же, вдохновило. Некая доля адреналиновой зависимости во мне есть. Понимание, что ты вышел из-под обстрела целым и невредимым, что ты вернулся и всё прекрасно, это чувство непередаваемо. Оно заставляет не только жить, но и двигаться, делать больше и лучше, это заряжает круче всякого энергетика и кофе. Ребята переживали, потому что я девочка, а они меня не знают. Вроде опыт был, но я ведь могу всякого понарассказывать, и они не могли заранее знать, как я себя поведу в «красной зоне». Ребята переживали по этому поводу, но мы очень быстро слились в единую команду. Я начала кайфовать от работы.

Фото Дмитрия Плотникова

Время было чудесное. Я нахожусь в своей тарелке, вижу, что это приносит пользу, у людей глаза светятся, и когда благодарят, понимаешь, что это искренне.

Да, конечно, были моменты, когда приезжаешь во двор и часть людей бежит, обнимает тебя, а часть смотрит волком, быстро хватает гуманитарку и прыгает к себе в норку. Да, они нуждаются, конечно, они её берут, но они не поддерживают нас. Я со временем начала таких высекать, у них в глазах всё читается. Но почти все были искренне благодарны за помощь.

Видео: выезд Киры с «ТЫЛом-22» в Мариуполь. Вербное воскресенье.

всё это выглядело примерно так.

Мы заезжаем во двор, я достаю коробки с медикаментами, люди выстраиваются в очередь, и я начинаю раздавать препараты. Слишком много за один заход, конечно, не привезёшь. Мы дробили упаковки и раздавали буквально по блистеру; по два — если сложная болезнь и лекарств требуется много. Иногда приходилось консультировать. Да, я не врач, а парамедик, и я всегда об этом предупреждаю. Но что-то я умею и знаю. Иногда приходилось оказывать помощь не отходя от кассы — например, колоть человека, потому что у него неимоверные боли, он терпеть не может, а у меня, например, есть аптечка со шприцем и обезболом.

Бывали и болезни, и ранения. Однажды довелось вскрывать гнойный мешок вросшего ногтя. Парнишке было лет 12–13. У него начались крайне неприятные процессы на большом пальце ноги. Антисанитария, вросший ноготь — всё это дало нарыв. Мне, собственно, пришлось это всё чистить. Это до какого-то периода нежизнеугрожающая проблема, но это огромный дискомфорт, острая боль. А у многих там медикаменты закончились в первую же неделю. Вот мать этого же мальчика приносит аптечку — а она скуднейшая, большая часть препаратов давно просрочена, многие лекарства там лежат буквально с 90-х годов, с ароматами давно уже. Люди часто вообще не заморачиваются насчёт медицины, пока не припрёт. Конечно, бывают и более ответственные. Вот, допустим, человек гипертоник. У таких людей, как правило, запас препаратов есть. Но многие просто забивают. А учитывая обстановку в том же Мариуполе — мы большую часть времени работали в Мариуполе, — гуманитарка не доходит, не все могут добраться до точек МЧС, не все вообще могут перемещаться по городу.

А тут мы носимся, как Яндекс-доставка. Часть препаратов закупали в Донецке, часть привозили «с материка». Потихонечку ассортимент начали расширять. Ребята из «Тыла-22» с фармацевтикой не очень дружили, а я хотя бы могла объяснить, от чего вот это лекарство. Сначала мы раздавали коробки просто старшему по дому. Но первый опыт показал, что у нас недостаточно препаратов. Мы привозим, скажем, средства от головы, от живота, а оказывается, что надо от суставов, от цистита.

Есть запрос, люди спрашивают, а у нас этого нет. Было время, когда я что-то могла достать из своей аптечки, но аптечка у меня скромная. И мы понимаем, например, что в следующий раз нужно приехать в этот двор и привезти гормональный препарат для щитовидки, который в Донецке-то не достать, надо в Москве заказывать. Мы по опыту уже лучше понимали потребности людей, их проблемы. Учитывая время начала СВО, холодное время, поначалу это чаще всего были простудные заболевания. Люди жили в подвалах, мёрзли, болели. Значит, надо было делать упор на средства от респираторных заболеваний, ОРЗ, ОРВИ. Потом началась весна, апрель-май, много чего зацвело, у кого-то обострилась аллергия. Здесь уже упор на антигистаминные препараты. Приходилось подстраиваться, смотря по условиям, по обстановке. Потом возникла новая проблема. Когда война продлилась уже несколько месяцев, массово начала сдавать нервная система, соответственно, понадобились седативные препараты. В подвалах темно — всё, в следующий раз в набор кладём свечи со спичками. А есть ещё личные моменты. Вот Дима Бастраков любит детей и в каждый выход ещё набирал конфет, шоколадок. Вот едем — о, ребёнок, тормози-тормози, держи-пошёл.

Так что главным ориентиром у нас были потребности жителей.

Некоторые истории были, конечно, просто незабываемые. Была ситуация — заезжаем во двор, привозим гуманитарку. Люди уже во дворе сидят, уже поспокойнее обстановочка. Война не в соседнем дворе, а через два — через три, народ более расслабленно передвигается по местности, хотя всё ещё свистит, всё ещё стреляют рядом. И вот мы заезжаем, и люди подрываются с лавочек, подлетают и кричат: «Медик есть?» Я головушку высовываю, говорю: есть парамедик. Вряд ли, конечно, люди в возрасте знают, что это такое. Но уж кто есть, тот есть. И меня заводят к мужчине.

Человек вышел из подвала приготовить манку своей годовалой дочери на костре. Тогда ещё очень плотно обстреливался двор, прилетало много чего. И с соседнего дома — там расстояние приличное, но доступное для стрелка, по нему начал отрабатывать снайпер. И начал он с ним играть. Первый прилёт был в бедро, второй по ягодице и третий, добивающий, в колено. Колено просто в труху. Кое-как его затащили в подвал. Каким-то образом вывезли в работающую больницу.

Его привозят в госпиталь, там ему вставляют в зубы сигарету и говорят: мол, давай, у тебя есть часик, подумай, покури, потому что тут только ампутация. Либо ты отправляешься домой как есть — мы тебя можем уколоть обезболом, либо ампутация ноги. Естественно, сделали ампутацию. Выбор был невелик.

Когда я зашла к нему в помещение, то просто потерялась. Потому что я смотрю ему в глаза, а это ходячий труп. Вернее, не ходячий уже, он без ноги. Я давай разворачивать ногу, а там уже потихонечку появляются ароматы. Человек бледный, я прошу рассказать, что да как, и тут он говорит, что он уже трое суток без обезболивающего. Ему три дня назад ампутировали ногу, после ампутации его сразу отправили обратно. На тот момент он с семьёй уже перебрался из центра, выбрался из подвалов и жил в квартире у одного из людей с этого двора. Трое детей и мама-папа.

В общем, я его, конечно, обезболила. Но я понимаю, что его нужно срочно вывозить. Оказалось, что у них есть родственники в тылу, в небольшом посёлочке. И мы повезли его в Донецк в госпиталь, а мать с детьми — к родственникам. Когда мы приехали в госпиталь, нам в приёмном отделении доктора сразу развернули культю, начали осматривать и говорят: нужна реампутация. Там уже начались неприятные процессы.

Я надеюсь, что у него всё хорошо, выжил, но там, вероятно, уже нет варианта поставить протез. Потому что и так ампутация была высоко, а тут ещё и реампутация.

Видео: Артур и Кира извлекают осколок.

Грустная история. Но таких ситуаций было всё-таки не так уж и много. Чаще всё-таки оптимистичнее всё оборачивалось. Например, ситуация с бабушкой и осколком. Там наш хирург Артур взял на себя ответственность погрузиться в подкожную полость. Бабушке повезло, что у неё была жировая прослойка амортизирующая и ей не пробило брюшину. Осколок остался в жировой ткани. Инструментов у нас не было, расчехлили аптечку, посмотрели, что можно сделать. И Артур достал осколок пинцетом для бровей. Женщина была просто железная. Она на тот момент три с чем-то недели с этим осколком просуществовала, накладывая компрессики. После этого Артур заказал множество инструментов и препаратов, необходимых для таких ситуаций. Но таких острых ситуаций было немного. Правда, это в том числе потому, что некоторые просто не дожили до нашего появления.

В Мариуполе мы работали до его освобождения — ну, до момента, когда уже только «Азовсталь» осталась.

После Мариуполя мы ориентировались на то, где что нужно на местах. Иногда просто загружали машину и ехали куда глаза глядят в сторону передовой. Приезжаешь в посёлок, общаешься с местными, смотришь на обстановку, спрашиваешь, что там и как, и, если что-то требуется, либо раздаёшь из рук в руки, не отходя от кассы, или просишь собрать нуждающихся. Кидаем клич, собираются люди, получают всё необходимое. Часто делали акцент на стариках и детях, потому что это самая уязвимая прослойка, им в первую очередь требуется помощь, сами себе они вряд ли смогут помочь. Детей старались вывозить, родителей уговаривали собрать всё и ехать в пункт временного размещения, а дальше на большую землю за новой жизнью. Но многие, конечно, отказывались, потому что всё-таки здесь дом. Люди часто держатся просто за коробку, хотя, казалось бы, жизнь намного дороже, она бесценна.

Но бывало, что кого-то удавалось уговорить. Тогда помимо раздачи гуманитарки и первой помощи мы помогали добраться дальше в тыл. Случалось, что человек к моменту нашего приезда уже был в паршивейшем состоянии и мы ничем помочь не могли, только отвезти в больницу.

Видео: выезд «ТЫЛа-22» в Александровку.

Ездили мы и по посёлкам вокруг Донецка.

На окраинах там такая же катастрофа, что и в Мариуполе. Иногда ездили по наводке, когда люди сообщали, что есть, например, Александровка и там ужасное положение, люди не могут выбраться. Или дедушка сообщал по пути, что в таком-то селе у него внук живёт и ему нужна помощь. А бывало, что просто ехали по посёлкам непосредственно у передовой и там дораздавали гуманитарку.

Потом ребята из «Тыла-22» ушли служить, а я вернулась в Москву. Год работы меня немножечко выжал. В апреле 2023 я снялась из Донецка и катаюсь туда на неделечку-две провести занятия. Физически я ещё могу поле пахать, но морально, честно скажу, я устала. Так что сейчас просто хочется отдохнуть. Я всё-таки хочу отслужить на контракте. Но война завтра, к сожалению, не закончится, послужить ещё точно успею.