Книга Z. Глазами военных, мирных, волонтёров. Том 1

КАПИТАН БЕРЕГ Андрей «Фунт» Никитин, доброволец, журналист, шоумен, участник ТЫЛ-22

Кто в эпоху декаданса не шлялся за закладками — у того нет сердца, а кто шлялся — тому в эру СВО сам Бог велел заниматься разведкой по открытым источникам. Что я и делал, стоя на морозе посреди освобождённого села. Задача: понять, принадлежит ли та «Газель», которая стоит передо мной, Капитану Берегу. Я открыл его телеграм-канал, нашёл фото на фоне «Газели» и сравнил. Сомнений не осталось — совпадали форма буквы Z на борту и характерный цвет. Это она, а следовательно, здание, возле которого она стоит, — ставка Капитана Берега. Он здесь.

В обшарпанную дверь ставки я долбился минут пятнадцать, прерываясь на перекур. Наконец внутри здания что-то затопало, после чего некоторое время пыталось справиться с замком, и справилось. Дверь открыла женщина.

Это была Малышка Пэрис — жена Капитана. Спросонья она попыталась казаться любезной и приветливой, но тщетно. Выражением лица, позой и одеждой она мучительно напоминала Фашиста из «Брата-2», который отворил дверь своей берлоги непрошеным гостям в соответствующей сцене фильма.

Я обнял Малышку и представил ей своего спутника — совсем юного русского еврея Бакса, похожего на изобретателя ядов. Пэрис я знал с 2003 года — история наших совместных приключений настолько полна чудес, что однажды об этом сделают кино, и это будет первый в России гламурный панк-триллер. С преувеличенным кокетством она обозначила досаду, что выглядит заспанной и всклокоченной. Я предсказуемо парировал, что именно в этом образе она особенно очаровательна, и мы втроём направились, наконец, в ставку Капитана.

Село было зловеще пустынным, и ставка выглядела как единственное в округе убежище, где человеку рады. Шелтер. Берлогу Фашиста она напоминала не меньше, чем Малышка Пэрис — самого Фашиста. Повсюду «эхо войны» — тубусы от противотанковых ракет, боеприпасы, россыпь магазинов, трофеи. Среди потолочной живописи ручной работы я заметил парочку рун — когда-то здесь бывал «Айдар» или ещё какие-то ультраправые хохлы. Живопись новые обитатели не замазали — может, из-за уважения к культурному пласту, а может, от лени.

Апартаменты Берега встречали посетителя флагом организации «Хезболла», железным дровосеком ручной работы с шапкой-пуштункой на голове, югославским стеллажом с экзотическими разновидностями ближневосточного алкоголя, гигантской параболической антенной, рюмками из артиллерийских колпачков, несколькими единицами стрелкового оружия, спектрометрами, арабскими сигаретами, персидской колой и прочими бесконечными артефактами, какие и должны украшать мужское логово. Капитан кинематографично вылез из ниши, в которой стояла его кровать, — заспанный, но безумно довольный моим приездом. Берег при любой встрече радовался так, будто вы не виделись лет десять, даже если вы виделись позавчера. Он обладал совершенно детской любовью к жизни — способностью удивляться и восхищаться буквально всем, чем только можно, причём каждый раз словно впервые. «Ух ты, автомат Калашникова, мммм! О! Вискарь? Ваааау! Да ладно — солнышко выглянуло? Офигенно!» Вот и сейчас — осипший и неотдохнувший — он сиял от моего появления, словно я котик, который только что родился и пропищал своё первое «мяу!» у него на глазах.

Капитан Берег — основатель и командир тактической группы «Сурикаты», первого и лучшего антиБПЛА-подразделения ЛДНР. В переводе с военного — главарь весёлых и отбитых чудовищ, которые весной 2022 года первыми начали разгуливать по фронту с футуристичными антидроновыми ружьями, удивлять ими повидавших всякое солдат и зачищать небо от украинских коптеров. Тогда почти никто ещё не знал, что так можно — взять Большую Чёрную Хреновину и прогнать ей вражеский дрон, а то и заставить его совершить аварийную посадку, после чего триумфально затрофеить. Это выглядело как загадочный фокус, и к Берегу мы приехали этим фокусам учиться, чтобы потом внедрить у себя в полку.

— Сегодня у меня увал, а завтра поедем на боевые, — прорычал Капитан Берег и таким образом распланировал ближайшие двое суток. Доведя информацию, он скомандовал Малышке Пэрис достать из стеллажа бутылку особенно хорошего ливанского виски, быстро сходил умылся, деловито расселся за капитанским столом и, постепенно просыпаясь, начал теоретическое занятие, на котором объяснял нам суть работы дронобойно-го оборудования. Русский еврей Бакс задавал умные вопросы, а я дополнял их вопросами глупыми, которые в нашем деле гораздо важнее: всё должно быть понятно даже конченому кретину или гуманитарию вроде меня. Малышка Пэрис приносила лёгкие закуски, я старательно записывал в тетрадь новые сведения, но в конце концов беседа логичным образом переключилась на выяснение, как у кого дела. Берега я не видел с 2019 года.

За это время Капитан успел набедокурить в России, что вынудило его уехать и скитаться вместе со своей Малышкой по Южному Средиземноморью. Надо сказать, этот ареал обитания вполне подходил его внешности, как бы совмещавшей в себе черты всех средиземноморских народов сразу. Русскими у него были глаза, но с другой стороны — глаза и делают внешность человека русской. Даже негру достаточно год пожить в России, и глаза его становятся русскими: озорными и мудрыми. Смотришь в них, и сразу ясно: наш негр, русский.

— Куница! Я завтра на боевые. Машина у нас как, готова?

— Да, но комендачи стали жестить.

Типа не будут больше пускать тачки на белых номерах через блокпосты, — боец Куница приехал с передовой.

— Чего, блядь?

— Ну вот так. Только чёрные номера должны быть, военные. На гражданских нельзя. Еле договорились, когда обратно ехали.

— Это с чего? Типа Россия пришла? Порядок?

— Ага.

Берег усмехнулся:

— Отлично. Узнай тогда, где изготовить номера, сделай чёрные, и на них пусть напишут по-арабски вязью «Русские солдаты».

Перед войной Берег жил в Ливане. Когда началась война, он — по гражданской специальности будучи пиарщиком — яростно принялся за информационные операции против украинцев. Это была его стихия, и Капитан победоносно злорадствовал, глядя, как враги ведутся на его вбросы и начинают вести себя, словно безответно влюблённые подростки с подвижной психикой — глупо и самоубийственно. Гоняться за несуществующим десантом, едва ли не снимая для этого войска с фронта. Убивать друг друга в перестрелках, принимая за москалей. Паниковать при виде нарисованных на стене красных точек, которые якобы являются тайными знаками русских диверсантов. Капитан фонтанировал идеями, от каждой из которых врагам было унизительно и больно, и воплощал их с жестоким азартом.

Заодно Берег популяризовал букву Z, превратив её из тактического знака для военной техники в общегражданский национальный символ. Кроме того, этот сумасшедший заявился на проукраинский митинг в Бейруте, где радостно рассказывал собравшимся хохлам, как ему доводилось мочить этих самых хохлов в славном 2014-м, после чего сам организовал митинг пророссийский, и даже пытался пролоббировать участие в нашей войне добровольцев из «Хезболлы».

Все эти импровизации были для Капитана органичной повседневностью. Так, работая политтехнологом в Центрально-Африканской Республике, он однажды додумался организовать там конкурс красоты среди местных (не знаю, как он обосновывал необходимость проведения подобного ивента перед кураторами или кто там заплатил за этот софт-пауэр). Судьба победительницы мне неизвестна, но я о ней почему-то догадываюсь. В конце концов — на Лимоновских чтениях в Донецке Берег, увидев, что происходящее по уровню драйва напоминает афте-пати Грушинского фестиваля, вышел на сцену и перевернул игру, устроив лучший перфо-манс 2022 года: задушевную беседу под водку с настоящим черепом уничтоженного украинского солдата. Наши перепугавшиеся официалы на следующий день забавно клекотали в своих телеграм-каналах и вынюхивали, куда успела просочиться видеозапись выступления, а потом сурово требовали её удалить.

С «Хезболлой», увы, не сложилось, но самому Берегу, к его удовольствию Си неудовольствию Малышки Пэрис, только-только распробовавшей оседлый образ жизни в Ливане), наши компетентные органы наконец позволили вернуться на Родину повоевать. Он заступил на службу и через некоторое время организовал команду дронобойцев. «„Майор Берег" — звучит, как будто это просто какой-то фээсбэшник из дешёвого романа про фээсбэшников, а скажешь „капитан Берег" — сразу представляется удалой пират. Поэтому я не хочу, чтоб меня повышали в звании», — так он говорил.

Из Ливана Берег привёз на Луганщину флаг «Хезболлы», экзотический алкоголь, моду на пиво с лимоном, знание арабского и дух авантюризма.

— Никто ничего про эти дронобойки толком не знает, Фунт. Готовься всё тупо пробовать на авось и колхозить из подручных средств хоть что-то, — Берег продолжал лекцию, параллельно показывая, какое странное применение «Сурикаты» собираются найти параболической антенне. Рядом на столе валялся приделанный к системе охлаждения и какой-то доске шуруповёрт — инсталляция обещала стать кустарным антидроновым ружьём, но пока что была похожа на плод творчества душевнобольных. Легендарное дронобойное подразделение выглядело бандой авантюристов, ей же и являлось, и при этом работало настолько хорошо, что «Сурикатов» старались не отпускать с позиций — после их появления в окопе с дронобойкой украинские дроны переставали летать в радиусе километра.

Убедиться в этом на практике мне предстояло завтра, а сегодня мне предстояло продолжить вечер в городе Стаханове. Там у Берега был его любимый бар, где он предпочитал отдыхать. Малышка Пэрис хотела поехать с нами, но Берег наказал ей остаться в ставке — нам необходимо было выпить коньяку в мужской компании. Иначе говоря, Капитан предлагал Пэрис не ехать на вечеринку, а Пэрис очень, очень, очень не любит, когда её не зовут на вечеринку.

Между безумной парочкой возникла прогнозируемая дискуссия на повышенных тонах, во время которой я, согласно плану Берега, должен был вместе с Баксом незаметно улизнуть на улицу и завести Шевиниву (накрытая масксетью, она стояла в соседнем дворе). Дальше уже Берег должен был покинуть ставку под благовидным предлогом, подсесть в машину и вместе со мной быстро удрать. Вероятность того, что Малышка Пэрис устремится в погоню на «Газели», полностью исключалась — ключи от неё Капитан предусмотрительно спрятал.

План сработал — все планы, придуманные Берегом на ходу, всегда работали. По раздолбанной дороге, где не было ни единого фонаря, мы неслись в Стаханов, оставив бедную Малышку скучать. В машине Берег включил группу «Звери» — «Это наша молодость, Фунт!» — и музыка была выбрана совершенно правильно. Кромешная тьма, колдобины, по краям дороги дикорастущая зелёнка, в машине три мужика в пыльных военных шмотках. «Ярко-жёлтые очки, два сердечка на брелке». В такие моменты не страшно, что тебя из засады изрешетят вражеские диверсанты — жизнь настолько прекрасна, что можно и погибнуть. Кому слишком страшно погибать, того что-то фундаментально не устраивает. Меня устраивало абсолютно всё.

«Такие, как я, живут один час, запомни меня таким, как сейчас» — ближе к концу альбома «Зверей» показалась цивилизация.

Мы остановились на её окраине и с абсолютно ковбойским видом зашли в бар, где нас ждал коньяк, закуски, хмельная беседа старых приятелей и, конечно же, деликатное, но зоркое наблюдение за местными женщинами. О, луганские женщины. Нет в жизни более манящего сценария, чем погубить себя, спутавшись с роковой красавицей из ЛНР. У Берега однажды почти получилось, чему я искренне завидовал, и желал повторить, только уже доведя дело до конца. Короче, чего я жеманничаю — я сидел пьяный, болтал с Капитаном и пялился на баб. Идиллия прервалась минут через сорок.

Мимо нашего столика, прихрамывая, прошёл бывалый вояка, глянул на алкоголь на столе, потом на меня и едва заметным жестом смахнул со своего плеча воображаемый погон. Комендатура подтянулась сразу.

— Таварыш ваенный, Вы в форме, пачы-му алкаголь употрэблаете?

То не бородатый, но безусый комендач говорил с Берегом. То было ледяное дыхание порядка, градус за градусом морозившего Великую Луганскую Вольницу, которую бравый капитан пестовал с 2014-го и которой отдал лучшие годы своей жизни. Республика интегрировалась в Российскую Федерацию, интеграционные процессы разворачивались медленно, но неумолимо, и мы с Берегом — хмельные и счастливые от того, что наконец удалось повидаться на войне, — рисковали пасть их случайными жертвами. Берег сделался сердитым от происходящего и принялся огрызаться на кавказских комендачей в том духе, что в этом кабаке он пил коньяк по форме и даже с оружием в те ещё времена, когда родители этих комендачей щемились от наших пацанов в горах Кавказа в зоне КТО. Чтобы не довести до беды, я выбрал роль доброго полицейского, точнее — наоборот, задержанного:

— Нам завтра на боевые. Мы же не нарушаем порядок, нормально себя ведём. Спокойно выпьем — и спать. А если вы нас примете — тогда мы не выспимся. А нам на боевые. Зачем оно вам?

— А ты сам пачыму в формэ и выпыл?

— Это не форма.

— Как нэ форма? Эта кофта ваен-ная. Камуфлаж.

— Её же не по военнику продают — пошёл да купил, — стараясь быть дружелюбным, я достал из нужного кармана паспорт, а из его обложки — пресс-карту, позволяющую мне работать в зоне боевых действий. Поняв, что в деле пресса, кавказские комендачи смягчились. Я наплёл, что приехал снимать работу дронобойных подразделений, а русский еврей Бакс — это якобы стажёр, которому пресс-карту ещё не выдали. Комендачей это устроило, и, пользуясь гражданским статусом, я продолжил пить коньяк. Берег демонстративно присоединился:

— А забирайте на подвал. Желательно вообще на сутки. Мне похуй. Хоть высплюсь, наконец.

В речах Капитана вдруг прорезались нотки усталого отчаяния, ему совершенно несвойственные.

Комендачи:

— Как вы абратна паедытэ? Вы нэтрэзвые.

Берег:

— Да заебали вы, я сто раз тут ездил, сяду за р…

Я (закрикивая Берега и обильно жестикулируя):

— Да щас наберём нашим, за нами доедет пара человек, оба водители. Трезвые (хлоп ещё коньяку).

Комендачи (Берегу):

— Ты чего грубыш?

Я:

— Да ладно вам, дайте выпить капитану, сейчас уже за нами выедут и поедем домой, всё нормально (хлоп).

В конце концов, мне удалось (хлоп, хлоп, хлоп) обаять комендатуру — они сделали вид, что поверили, будто за нами кто-то приедет. Мы вместе покурили на улице, и они уехали на своём пикапе восвояси. Коньяк к концу переговоров был нами допит, что абсолютно естественно — что это за переговоры такие, если не допит коньяк.

Дальнейшие события обернулись притчей, которую следовало бы включать в обновлённый общевойсковой устав, а то и военную доктрину Российской Федерации — в том разделе, где говорится о единоначалии. Проводив глазами пикап комендатуры, мы устремились к своей Шевиниве, а дальше между мной и Берегом возникла совершенно лишняя дискуссия. Берег настойчиво предлагал грузиться в тачку и ехать немедленно. Я же полагал, что следует выждать, когда комендачи совершенно точно уедут подальше, и только после этого сниматься самим. Мы спорили несколько минут, и за руль Капитан Берег сел ровно в тот момент, когда пикап ехал по дороге обратно.

Завидев происходящее, комендачи свернули к нам на стоянку, приказали никуда не ехать и заглушить мотор. Мы могли бы уехать сразу, по схеме Берега, а могли бы, повинуясь моему плану, спокойно подождать на свежем воздухе. Но мы не сделали ни того, ни другого, приняли половинчатое решение — и теперь нам предстоял второй раунд переговоров с комендатурой. Перспектива спать на подвале становилась всё менее призрачной, тем более, что Берег вошёл в раж и продолжал назойливо и даже с некоторым упоением сам требовать у комендачей именно этого.

Подробностей второго раунда переговоров я (хлоп, хлоп, хлоп) не запомнил. Я лишь хвастливо замечу, что кончились они вот как: добрый задержанный журналист вспомнил волшебную фразу «Кто у вас здесь старший?», произнёс её, отвёл этого старшего в сторонку, поговорил — и уже через несколько минут старший сел за руль Шевинивы и повёз нас домой. Сзади ехал пикап сопровождения.

Мы нагло соврали, что ехать всего ничего. Старший впился глазами в дорогу, а руками — в руль и, чертыхаясь, пёр в неведомую ему чёрную бездну. Берег по дороге продолжал испытывать судьбу, ставя в пример старшему — кавказцу-сунниту — ливанскую группировку «Хезболла»[56]. «Шиизм поприкольнее, я изучал, он более тру». «Хезболла бы тут навела порядок». «У них всё эстетичнее гораздо, приятно посмотреть». Я пытался сменить тему, предлагал поставить музыку, вклинивался с идиотскими вопросами старшему в духе «сам откуда будешь?» (а то мне непонятно, ага) — бесполезно. Берег со своей «Хезболлой» и шиитами лез напролом, и я был не в силах обуздать внезапно проснувшуюся в нём тягу расцвечивать реальность. Старший остановил машину посреди кромешной тьмы, сзади остановился пикап, и я на всякий случай приготовился к самому паскудному развитию событий, теперь уже пожалев, что не взял автомат.

— Ладно, биля. Садысь за рул, дал-шэ нэ поеду, ну на хуй, тэмно пыздэц.

Не то сунниту просто надоело пилить чёрт знает куда в полной темноте по бесконечным рытвинам, не то он слился, чтобы не вступать в богословские споры об эстетике «Хезболлы», которые кончились бы понятно чем, а вероятнее всего — и то, и другое. Пригласив Берега «за рул», старший поспешил попрощаться, пожелав нам доехать без приключений. Мне с трудом верилось, что так будет, но каким-то чудом случилось именно так.

Пэрис встретила нас очень злая. Просто свирепая. Я попытался забрать свой автомат, лежавший в апартаментах Берега, и уйти спать, но Малышка остановила меня, обвинила в ренегатстве и в сердцах приказала разоружиться. План Берега по её сливу она пронюхала, но сердилась на меня из-за того, что я не принял её сторону и слинял, а должен был убедить Капитана взять её с собой. Я не в силах был противиться Пэрис, которую не позвали на вечеринку, к тому же решение не брать её было правильным. Ни одна бумага не вынесет того, что могла бы наговорить взвинченная Малышка бородатым комендачам, которые хотят забрать на подвал её мужа. Какая уж там «Хезболла».

Я заговаривал беснующейся Пэрис зубы, оттягивая момент своего в высшей степени абсурдного разоружения. По ходу перебранки я представил, что, отобрав автомат, Пэрис поведёт меня на подвал принуждать к лояльности, что вызвало в моём богатейшем воображении слишком много причудливых мыслей. Я заулыбался, чем ещё больше рассердил Малышку, окончательно вошедшую в режим Drama Queen.

На моё счастье, в апартаменты вломился Капитан и увёл бестию на примирительную беседу. Воспользовавшись моментом, я прокрался в выделенную нам с русским евреем Баксом конуру с двухэтажными нарами, свил на нижней полке кокон и спрятался в него спать, намотав на руку ремень от автомата. Нельзя меня разоружать. Завтра на боевые.

Подъём Капитан протрубил в шесть утра — в половину седьмого мы должны были сниматься. Ехать предстояло на сурикатовской «Газели» — той самой, что я опознал. Мы натянули на неё маскировочную сеть, сложили броню в кузов и туда же отнесли какого-то здоровенного железного осьминога. Берег объяснил его предназначение расплывчато: «выжигатель мозгов».

Осьминог появился у Берега ещё летом, когда «Сурикаты» работали под Угледаром. Он валялся в одной из полуразрушенных хат в Никольском среди руин. Рядом сидело двое россиян, которые не проявляли к осьминогу ни малейшего интереса, унижая эту серьёзную штуковину своим полным безразличием, словно перед ними металлолом. После непродолжительных переговоров они позволили Берегу забрать осьминога с собой. Это оказалась недешёвая купольная система РЭБ[57]. Осьминогу долго не находилось применения, но сегодня, наконец, мы должны были его установить.

Баксу выдали автомат и четыре магазина, мы позавтракали пельменями и отправились в долгий путь на фронт под Кременную.

На Луганщине нет моря, зато ей повезло с пейзажами. Они почему-то гораздо более величественны, чем в ДНР. Кроме того, в республике меньшая плотность населения, и путь часто пролегает по довольно диким местам, отчего возникает ощущение сафари и кажется, что вот-вот встретишь льва или жирафа. Светило утреннее зимнее солнце, небо было ясным, я беспрерывно курил в окно и любовался пятнистыми от редкого снега полями, похожими на зимний мультикам, полностью разрушенными войной посёлками и холмистой степью. Мы мчались по некогда мятежной и анархической республике, которой предстояло стать взрослой и превратиться в полноценный регион Российской Федерации, и, перебивая друг друга, вспоминали великий 2014-й. Тогда я впервые попал на войну.

С войной меня познакомил Капитан Берег — он умел привнести в жизнь любого человека новые сюжеты (впрочем, позже я как бы в ответ познакомил Берега с Малышкой Пэрис, и счёт стал 1:1). Я тогда работал в журнале «Спутник и Погром». Нас свёл мой главред Егор Просвирнин, чтобы Берег, опытный отморозок, сопроводил меня на войну с гуманитаркой, которую собрали наши читатели. Луганск, куда мы везли помощь, уже был столицей ЛНР, но в целом границы народных республик оставались расплывчатыми, а линия фронта местами вообще условной. Границу между Россией и ЛДНР хохлы к тому моменту почти перерезали — осталась лишь узкая ниточка через Изварино. По ней мы и проскочили сквозь обстрелы и засады, добравшись в ночи до Луганска.

Заселяясь в отель, мы забавно пытались пронести туда оружие — будто алкоголь на школьную дискотеку мимо завуча: у Берега за спиной висел СКС[58], я шёл строго справа от Капитана и бездарно прикрывал собой предательски торчащий из-за его плеча ствол, чтобы женщина на стойке ресепшена его не заметила. Замысел был безобразно наивен и, разумеется, провалился. Комендатура приехала к нам через 15 минут, да так и осталась в нашем номере до утра — пить бехеровку, знакомиться и обсуждать разгорающуюся войну. Такая была на Луганщине комендатура в те волшебные революционные времена.

Спать Берег лёг на соседней со мной кровати и нечаянно направил на меня пистолет, предварительно отработав из него по неким воздушным целям с балкона гостиницы. На просьбу переложить пистолет Капитан ответил решительным отказом. Отказ мотивировал тем, что у него высокая культура обращения с оружием. В качестве доказательства — убрал гранату в тумбочку. Словом, с Капитаном всегда было весело, а на Луганщине — красиво, и так же всё было и теперь, спустя восемь лет.

Группа «Звери» к нашему утреннему путешествию уже не подходила, и Берег включил плейлист старого доброго западного хард-рока. «Your love is like bad medicine, what I need» — мы проезжаем по переправе, наведённой рядом с живописно уничтоженным мостом через небольшую речку. Между валяющимися в воде каменными глыбами и кусками льда по-весеннему бегут ручьи, хотя на дворе середина января. За рекой остались холмы, чем-то похожие на уменьшенную копию сараевских, на холмах этих — стоят полуразрушенными когда-то роскошные и уютные отели, и я не в силах не поснимать эту красоту на память, хотя на берегу стоит блокпост и снимать нельзя. Сделав небольшой крюк через Северодонецк, похожий на одно большое панельное пожарище, мы свернули на дорогу, ведущую к Кременной.

Километров за пятнадцать до города стало ясно, что бои тут серьёзные. Вдоль дороги в лесопосадках всё чаще прятались танки и артиллерия, повсюду шныряли военные «Уралы» и КамАЗы, а российские блокпосты начали появляться с настолько неприличной частотой, что создавалось впечатление, будто это специальная социальная программа по трудоустройству мужчин до 50 лет. Наконец, мы добрались до прифронтовой распола-ги «Сурикатов» в Кременной. В дверях меня внезапно встретил мой давний читатель из Чебоксар, с которым мы странным образом стабильно пересекались раз в год при самых чудных обстоятельствах, и всегда случайно. Оказалось, он тоже служит у Берега в «Сурикатах» — чему я, кстати говоря, совсем не удивился. Читатель заматерел и был абсолютно доволен всем, что происходит в его жизни — чего нельзя было о нём сказать во все наши предыдущие встречи. Вместо имени он обзавёлся позывным Питон, по солдатской традиции заботливо напоил меня кофе перед поездкой на передовую, и пока я его пил — принялся разбирать АКМ[59], который неизвестно где умудрился напетлять. Кофе был отменного качества и вставил, как нужно. Немного отдохнув с дороги, мы выгрузили осьминога, нарядились в броню и поехали на позиции.

Войну я до этого пробовал в основном в полях и маленьких сёлах — все они очень похожи на всей освобождённой территории от Луганска до Херсонщины. Теперь Господь подарил мне великую радость — оказаться на войне в заповедном сосновом лесу под Кременной. После блокпоста на выезде из города надо было проехать некоторое время по дороге, идущей сквозь лес, а затем свернуть в него и попасть в атмосферу сказочного квеста из детства.

Высокопарно выражаясь, это было Царство Войны. Всё живое и рукотворное здесь существовало только затем, чтобы воевать. В полях или сёлах не так — всегда виднеется какая-нибудь хата, дорожный знак, мост через речку, линия электропередач, телевышка, да просто кукурузные поля до самого горизонта: смотришь на эту кукурузу, и словно никакой войны и нет. Глянешь на уходящую вдаль дорогу и знаешь — там через 10 километров уже ближайший тыл, а через 40 о войне не напоминает вообще ничего.

Лес под Кременной, наоборот, состоял из войны полностью. Он был густ, и это не позволяло зародиться крамольной мысли, будто бы отсюда можно выйти в какой-то иначе устроенный мир. Всё было изрыто окопами вдоль и поперёк, плотность людей, машин и сооружений — как в столице Бангладеш. По всему лесу — протянуты по земле провода, и протянули их, потому что так надо для войны. Верхушки многих сосен были посечены, поэтому под любой минимально густой растительностью обязательно стояла техника, и стояла только потому, что требовалась для войны. Всё вокруг принадлежало и подчинялось исключительно войне и жило строго по её правилам. Всё, что появлялось среди этих сосен, автоматически становилось частью организма войны, и никакого другого предназначения не имело. Если человеку было больно — это он был ранен в бою, и никак иначе. Не упал с велосипеда, не покусала собака, не уронил на ногу холодильник — всего этого здесь не могло случиться, источником травмы и боли мог быть только боеприпас. Смерти — тоже. Никто здесь и не рождался, и родиться не мог, как не было тут и женщин. Понятие «человек» ограничивалось боеспособным мужчиной, а появлялись на свет они сразу взрослые, вылезая из чрева грузовика, микроавтобуса, бронетехники или легковушки на которой приехали. Это заодно обессмысливало и понятие «пола» — когда он всего один, обозначать его избыточно. Царство Войны населяли божьи твари с мужской анатомией, каждая секунда существования которых была целиком посвящена единственному занятию: воевать.

Звуки изменились, став несколько металлизированными: казалось, что из металла или с его примесью сделано всё. Снег вместо того, чтобы хрустеть, лязгал. Поверхность куртки стала напоминать наждачную бумагу. Сигареты имели привкус железа. Поменялось зрение: лёгкие визуалы — как на самом-самом входе в ЛСД-трип — сочетались с предельной концентрацией, словно ты контролировал каждый атом. Собственно, по силе впечатлений и уровню изменённости сознания войну в лесу под Кременной и можно было сравнить с крепким кислотным сеансом микрограммов на триста.

Берег припарковался под одной из сосен.

Мы спешились, дальше надо было пройти пешком метров 700. Где-то недалеко прилетало — работал украинский танк, — и мы ускорили шаг, но из бли жайшего окопа нас окликнул чеченский акцент:

— Машину переставь. Не ставь тут машину. Убери поглубже.

Берег пошёл обратно, скомандовав нам с Баксом:

— Пиздуйте к ним в окоп, ждите меня там.

Мы с Баксом отправились в окоп, где от танкового обстрела прятались ахматовцы.

В окопе было тесновато.

— Кто такие?

— 123-й полк Народной милиции ДНР.

Чеченец некоторое время обрабатывал в голове информацию, судя по всему, вспоминая географию народных республик, а вспомнив, изменился в лице, сделавшись подозрительным:

— ДНР? А тут чего делаете?

— Приехали дронобойству учиться.

— Чему-чему учиться?

Чеченские военнослужащие ведут наблюдение. Фото Дмитрия Плотникова.

— Дроны сбивать. Антидроновыми пушками. К Сурикатам.

— К кому?! Какими пушками? Каким Сурикатам?

Я понял, что с точки зрения чеченца несу кромешную ахинею. Украинский танк затих, словно подслушивая, чем кончится беседа. Я собрался:

— Четвёртая бригада ЛНР, взвод антиБПЛА. Позывной командира — Берег. Приехали к нему.

Это он поехал машину переставлять. Приказал ждать тут. Сейчас вернётся, и мы уйдём, у нас вон там позиции.

— А лента твоя где?

— Чего? Какая лента?

— Какая-какая. Красная! — чеченец показал на красный тактический скотч, намотанный у него на рукаве. Мы с Баксом его намотать забыли, но красный скотч был почему-то намотан на прикладе моего автомата.

— В спешке собирались, не намотали.

— А на автомат намотать успел?

— Такой выдали.

— Документы давай.

Я не представлял для чеченцев никакой опасности, но парни явно нервничали — танк их знатно напугал, а я всё ещё выглядел подозрительно странным идиотом. Я показал свой военник ДНР и начал щебетать без остановки, забирая внимание и рассказывая, как дела у нас на фронте (кажется, нечто подобное я уже делал буквально вчера). Дело в том, что у русского еврея Бакса никакого военника не было.

— У вас тут лес, красиво. У нас поля одни, да деревни нищие на освобождёнке. Домов целых под Угледаром уж не осталось почти.

Но, конечно, у вас сильнее гораздо пиздорез.

Мы вот у себя… — пока чеченец изучал мой военный билет (где, к слову, про антиБПЛА ничего сказано не было и не могло быть сказано, ведь военной специальности такой официально не существует), я пытался завязать беседу с остальными чеченцами старым, как мир, способом «а вот у нас в полку был случай», пока не понял, что занимаюсь чепухой, ведь у меня с собой есть командировочный лист. В нём написано, куда я еду, зачем и к кому. Его я и показал, после чего вопросы ко мне исчезли.

— Тут танк постоянно шмаляет, аккуратнее. Говорят, «Леопард». Немецкий. Немцы им поставили их уже. А вон там заминировано, не ходите, — чеченцы рассказывали нам, куда мы попали, а заодно предложили перекусить. Я вежливо отказался, сославшись на то, что нас только что кормили, и открыл топливо войны — «Ред Булл». Я и раньше пил его неистово, а на войне он порою был единственной жидкостью, которую я потреблял за день. Я мог бы стать амбассадором «Ред Булла», постоянно с ним фотографируясь в различных околовоенных декорациях, если бы только у фирмы-производителя была правильная позиция по СВО.

Берег вернулся:

— Шо тут у вас, нормально всё?

— Да, нормально. Тихо пока.

— Погнали, идём за мной строго, мины могут быть.

Мы поблагодарили чеченов за гостеприимство, вылезли из окопа и ушли.

— Ахмат — сила! — крикнул кто-то вслед.

— Слава России! — ответил я.

Украинский танк, по счастью, не проснулся. По пути на наши позиции Капитан Берег ругался, что не любит войну зимой из-за обилия слоёв одежды. «Старый уже, устаю. Вот летом заебись, вышел налегке — и сил полно». Я возражал ему в том смысле, что летом хочется купаться, жарить на костре мясо, наслаждаться солнцем — проще говоря, жить, тогда как зимой холод, хмарь и темень, из-за чего жить хочется уже не так сильно, а значит, можно и повоевать. Берег парировал, что жить ему больше всего хочется как раз на войне. За этими разговорами мы скоротали время и добрались, наконец, до Сурикатов.

Расчёт стоял в окопе среди прочих бойцов. Это были первые дронобойцы Берега, вписавшиеся в его великую авантюру. Он их называл «золотой состав», а ещё — «чудовища». Нацболы Серёга Демидов и Миша Боровских — долговязые балагуры — были дуэтом и на службе, и по жизни. Духовные сиамские близнецы.

— Короче, показывайте Фунту с Баксом, как у вас всё работает, а я пойду тренировать снайперскую лёжку, — сказал Берег и ушёл в блиндаж. Чудовища показали мне, как собирается обнаружитель, с помощью которого в небе можно дистанционно найти вражеский дрон, как он работает, как нужно дрон искать и, наконец, как функционирует антидроновое ружьё: из чего состоит, как им пользоваться и какие у этого процесса есть тонкости. Тонкостей было достаточно, но если их опустить — со стороны борьба с дронами напоминала скорее не охоту на птиц, а рыбалку. Смотришь на экран анализатора, ждёшь, когда клюнет, и подсекаешь добычу ружьём — а там как повезёт. Если не повезёт совсем — добычей окажешься сам.

Ружьё очень легко пеленгуется, а дронобойцы портят противнику слишком много планов, поэтому их стараются убить при любой возможности.

— Сегодня скучно, Фунт, надо было позавчера тебе приезжать. Сейчас уже хохлы к нам даже не суются на своих дронах.

Знают, что не долетят.

Мы стояли в окопе высотой чуть больше человеческого роста. Окоп пролегал вдоль двухполосной дороги, рассекавшей лес, — метрах в пятидесяти от неё. Сразу через дорогу лес продолжался, и там были уже украинские позиции. Кроме того, хохол стоял и в «нашей» части леса чуть дальше, метрах в 500–700 от нас на девять часов. На этой позиции Сурикаты работали третий день. Над нами, а также по нам, не переставая, летело всё, что можно вообразить. Летели мины разных калибров, с характерным раскатистым лязгом вспахивая лес. Летели гранаты, перелетая куда-то к нашим соседям со следующих линий окопов. Летели танковые снаряды, один из которых однажды ляпнул неподалёку и контузил антенну, но не причинил ни единого увечья бойцам. С нашей стороны, к тому же, летала наша авиация, урабатывая лес, занятый украинцами, — от её снарядов ощущается какая-то по-особому зловещая вибрация, словно земля не только дрожит вверх-вниз, но и слегка раскачивается в стороны и по кругу. Короче, летать тут могло всё, изначально для этого так или иначе приспособленное, и летало оно повсюду. Не летали лишь украинские дроны. Я изучал переключение режимов работы антидроновой пушки, когда по нашему окопу началась, наконец, стрельба.

Сняв пушку с предохранителя, я понял, что:

— в окопе почти никто понятия не имеет, что это за хуй (я),

— на мне нет тактического скотча,

— у меня нет командира,

и принял решение посмотреть, что будут делать другие солдаты. Они огрызнулись очередями по хохлам, которые затеяли разведку боем, а дальше не стали делать ничего. Я последовал их примеру. С другой стороны окопа прибежал какой-то боец и тихонько меня окликнул:

— Брат, откуда работали?

— Оттуда, — я показал направление очереди, хотя и не был до конца уверен, что оно правильное, — вчерашний случай с комендатурой красноречиво и своевременно напомнил, что на войне нет ничего хуже нерешительности. Позади нас кто-то яростный накидывал по хохлам из АГС, стрелкотня стихла, и я обустроился на позиции пулемётчика. Не отрываясь от наблюдения за своим сектором, тот раздражённо сообщил мне:

— Где ты расселся — туда вчера прилетело. Два двухсотых.

Я ушёл в блиндаж, чтобы не раздражать эту здоровенную негостеприимную раму. В блиндаже Берег продолжал тренировать снайперскую лёжку — иначе говоря, сладостно дремал, нисколько не реагируя на происходящее. Это внушало уверенность в том, что ничего особенного, собственно, и не происходит. Открыв второй «Ред Булл», я высунулся из блиндажа и под грохот прилетающих мин продолжил своё обучение — а точнее, просто наблюдение за Сурикатами, — заправляясь топливом. Всё-таки не понимаю, почему я до сих пор не амбассадор бренда.

Русский еврей Бакс выяснял у чудовищ технические нюансы радиоэлектронной борьбы. Я же, как гуманитарий, предпочёл наблюдать и, понаблюдав за боевой работой дронобой-цев, усвоил, что самое главное в этом деле — флегматичная отмороженность. Снаряды ложились очень близко, периодически снова возобновлялась стрелкотня, по окопу бегали туда-сюда взволнованные солдаты, а эти двое, как ни в чём не бывало, сканировали небо, словно на земле ничего и не происходило. Берег собрал вокруг себя самых безумных, отчаянных, неустроенных, сумасшедших и странных. Неслучайно его первыми бойцами оказались нацболы — Капитан был в каком-то смысле Эдуардом Лимоновым от войны. Позже к нему в от ряд прибились два российских мобика, чью роту размотали где-то севернее (командование свинтило и не выходило на связь) и они числились пропавшими без вести, но пропадать не планировали. У него служил Простор — молодой рыжий поэт с добрыми глазами, один из авторов чудного турбомедиа «Каргач». В конце концов, именно в его отряде я встретил своего давнего читателя. Другие люди у него бы просто не прижились, а другой командир никогда бы не сколотил из та ких незаурядных, вольнолюбивых и, чего уж там, драматически невоенных персонажей боеспособное подразделение. «Вызывающе неуставные» — так их называл Берег, да и сам по натуре своей был скорее не «военный», а «революционер».

В рамках системы или структуры ему было тесно.

Однажды мы общались и спорили о нашей военной пропаганде, а точнее, даже не спорили, а скорее дополняли друг друга, сокрушаясь из-за старухи с флагом, мальчика Алёши, Кузьмичей, денацификаций, языка официальных сводок, финок НКВД и прочих выходок российских официальных СМИ, половина из которых тянула на пропагандистскую диверсию в условиях войны. Как человек, в 2014-м делавший «Спутник и Погром», я разделял его боль. «Пропаганда должна влиять на умы и сердца, а у нас что?» — сокрушался Берег, и я вдруг ляпнул:

— Умы и сердца проёбаны. С нами лишь безумные и бессердечные.

Импровизированный каламбур внезапно оказался не только забавным, но и точным. Поверхностно думать, что я таким образом дискредитирую славных добровольцев. На самом деле, конечно же, те самые «кровожадные психопаты» очень часто оказываются одновременно добрейшими людьми на свете, тогда как внешне приличные и правильные люди с конвенциональными жизненными установками — мелочными злыднями. Личность человека развивается равномерно в хорошую и дурную стороны — важен сам масштаб, — и способные на большое добро при необходимости додумаются и до изысканного зла (когда не бессильная злоба украинского типа — «чтоб ты сдох, мразь», — а дьявольский расчёт). Вопрос лишь в том, что они выберут и на что себя потратят. Мелкий же человек на большое зло не решится, но и доброта его будет ничтожной.

Этот очень простой, примитивный, почти пошлый парадокс чаще всего непонятен обывателю — он считает людей вроде Берега кровожадными экстремистами (вар.: безумными психопатами, сумасшедшими наркоманами, девиантными шизоидами, далее везде). По доброте душевной, шизоиды обывателям подыгрывают — да, мол, так и есть, фашист, наркоман, псих, извращенец, тем и примечателен. В голове простого человека парадоксы не укладываются, а предположить, что герой, да хоть бы и просто талантливая личность, способен сочетать в себе крайности и странности, очень его ранит. Идеальный герой для обывателя — высочайше утверждённый мертвец с портрета или хотя бы затюканный инвалид, у которого всё в прошлом. Короче, чтобы «не конкурент». Перед таким можно щеголевато изображать почтение, и даже кошмарить окружающих за недостаточное уважение к Великим Людям. Когда же сам великий человек жив, бодр и дееспособен — терпеть это выше сил. «Отморозок, придурок, с черепом выступает». А что ещё говорить, когда сам можешь разве что цитировать какой-нибудь дуре в сушатне Евгения Гришковца, попутно воображая о себе всякое?

Берег к непониманию обывателей относился снисходительно. Он вообще испытывал неподдельный интерес к людям и был совершенно неспособен на кого-то обижаться. Если кто-то творил херню и поступал скверно, даже в его сторону, его это скорее расстраивало: мол, ну как же так, человек, что же ты херню-то творишь, зачем так скверно поступаешь? При этом он абсолютно спокойно, без сильных эмоций, ненавидел врагов, и это сочетание неподготовленных мещан шокировало ещё больше.

Враги, тем временем, продолжали обкладывать нас снарядами. Всё, что нужно было, я выяснил, но не стал тревожить сон Капитана. «На войне мне нравится жить больше всего», — но почему же ты тогда спишь, Капитан? Неужели ты так устал?

Кременная относилась к тому типу прифронтовых городов, какой Берег особенно любил. Это когда достаточно далеко от фронта, чтобы осталось гражданское население, но и достаточно близко, чтобы всё кишело солдатами. Получается уникальное сочетание, и когда в таком городе бываешь наездами — кажется, что здесь происходит специфический ивент вроде недели Божоле Нуво или Октоберфеста, только мрачнее и серьёзнее, и в нём участвуют абсолютно все. На рассвете мы уехали в Кременную на центральный рынок за переноской, необходимой для установки осьминога, и там творился тот же военный переполох, какой был и на передовой. В едином водовороте смешивались разные подразделения и рода войск — десантники, луганская пехота, российские мобики, чечены, отряды башкир, разведка, танкисты, артиллерия, связь и даже один заблудший боец Народной милиции ДНР из Москвы. Военные сидели в кафе, закупались на рынке, прогуливались по улицам, загружались, выгружались, ехали поодиночке и колоннами, на боевые и в увольнение, и поскольку их было много, реальность выстраивалась вокруг них, и местные жители становились как бы частью этого не то фестиваля, не то ярмарки. Мы купили переноску и выпили кофе в любимой кофейне Берега (любил он её за симпатичную баристу, а вовсе не за качество кофе, и я нахожу этот подход к оценке заведений глубоко верным), наблюдая за летающей туда-сюда русской авиацией. Несмотря на близость фронта и боевую задачу, в оживлённом центре Кременной самолёты смотрелись как элемент шоу.

На установку осьминога ушло часа два. Теоретически этот железный уродец умел защищать пространство от любых дронов в радиусе до 2 километров, но пеленговался при этом ещё проще, чем антидроновое ружьё. Берег долго объяснял командованию, что втыкать его совсем близко к важным объектам небезопасно: обнаружат и отработают, — но не смог.

Мы всё же постарались максимально замаскировать эту железяку и разместить её хоть на каком-то безопасном расстоянии, установили, отчитались перед командованием о выполнении задачи и стали собираться обратно в ставку.

Командование выделило нам в нагрузку рас терянного бойца лет тридцати, который, впрочем, выглядел сильно старше — невысокого, пухловатого, но исполнительного и толкового. Берегу была поставлена нетривиальная задача — научить его «вести медийку». Командир желал иметь телеграм-канал своего батальона.

Военкору (для удобства мы назвали его так) предстоял долгий путь назад в кузове «Газели» без окон. Мы загрузили свои вещи и бойца в кузов, попрощались с парнями на рас-полаге и отправились обратно. Военкор самим своим существованием как бы задал тему для разговора. Бакс сидел в кабине между нами — пиарщиком и журналистом по гражданским профессиям — и попал под перекрёстный огонь нытья поистине стрелковского масштаба о том, как у нас всё плохо с официальной пропагандой. Журналисты пишут для редакций, а не читателей. Нарративы продвигают люди, считающие употребление слова «нарратив» хорошим тоном. Символический ряд сочиняют люди с миропониманием тёти из отдела маркетинга. Всё хорошее рождается исключительно в андеграунде, а на больших площадях за всю медийку отдувается Пригожин, у которого каждое «публикуем комментарий Евгения Викторовича» звучит как письмо запорожцев турецкому султану.

Мы довольно быстро вывели формулу успеха пригожинской пропаганды — это вагнеровская культура абсолютной самоуверенности и смелости. Она в корне противоречит духу подачи информации из официальных источников, и оттого успешна. Официалы вечно изображают целок, а у пригожинских наоборот, секс в каждом материале. Людям нравится.

Отталкиваясь от этой мысли, мы рисовали в наших головах картину единственно возможного светлого будущего по итогам спецоперации: в России должен был победить дух творческой и военной храбрости. Россия будущего нам виделась крайне смелой, эстетичной и воинственной — какой и была в лучшие периоды своего существования. В этом смысле 2014-й с его духоподъёмностью и нынешняя популярность Вагнеров оказывались этапами одного и того же позитивного процесса, в основании которых лежали одни и те же принципы. Нас обоих чрезвычайно вдохновила эта мысль. «Спутник и Погром» сумел во времена торжествующего глянца продать красивый, даже гламурный образ Новороссии с белым офицером Стрелковым и храбрыми русскими ополченцами — «Honey, I don't wanna Birkin. Better send this cash to Girkin». Пригожинские пропагандисты смогли подружить современный мир постметамодерна с подвигами отчаянных штурмовиков — «Унос Дуос Трэз, я достану свинорез».

Мы вышли из режима эмо и говорили, яростно перебивая и дополняя друг друга, фонтанируя медиаидеями. Изобретатель ядов Бакс оживился и втянулся в беседу. Разговор длился весь путь до самой ставки. Стоит ли говорить, что ни одну из наших фантазий, конечно же, нельзя было посоветовать нашему новому другу, сидящему в кузове. Даже на уровне батальона это вызвало бы оторопь: «Не в мою смену».

В ставке мы придумали для бойца какие-то в высшей степени скучные идеи для его телеграм-канала. Я тайно надеялся, что ничто из этого дерьма в результате не получится, потому что командование оставит идею о «медийке» в принципе, и вселенная зет-контента, и без того имеющая чересчур большой потенциал для развития, не станет хуже благодаря нам. Боец, напротив, надеялся, что получится всё и его снимут с передовой — творить. От войны он очень устал, что выражалось в постоянных разговорах о том, как ему хочется увидеть жену, маму и детей. Солдаты с высоким боевым духом в свободное время хотят ебаться. Когда боевой дух низок — начинают скучать по родственникам.

Дни моей командировки таяли. Выездов на боевые больше не было, теоретическая часть была изучена ускоренным курсом, а погода, наконец, испортилась.

Поработали на полигоне — Малышка Пэрис вдохновилась возможностью покидаться гранатами.

Проводили Пэрис — я сделал несколько очень кривых фотографий легендарной парочки. Малышке предстоял долгий путь в Ливан.

Заехали по делам к великану Мурзу.

Моя антидроновая миссия была выполнена. Назавтра утром я отправлялся к себе в полк. Берег подогнал мне антенну и анализатор, из которых до этого научил собирать кустарный обнаружитель дронов. Вечером с боевых вернулись чудовища — Серёга и Миша.

В располаге вдруг выключился свет. Чудовища пошли разбираться, в чём дело, мы с Берегом остались сидеть вдвоём, с помощью фонариков нашли какие-то свечи и создали атмосферу важного разговора о вечном.

— Я устал, Фунт. Реально устал. Заебался. Но я не могу оставить этих ребят. Пока хоть один из них со мной — похуй. Будем воевать. Это наша молодёжь, и она охуенна. Они гораздо круче нас, — говорил Капитан. Он любил повторять, что зумеры гораздо круче нас, а мысль, что половине своих бойцов годится в отцы, его удивляла каждый раз, когда он её думал. Командиров часто и называют «отцами», но Берег скорее вёл себя со своими парнями как старший брат — даже если вставлял им командирский пропиздон.

Свет включился. «Да, свет! Да, свет!

Да, свет!» — скандировали чудовища на манер на-цбольского лозунга «Да, смерть!». Вернувшись, парни попытались предложить мне какой-то совершенно лютый самогон, но я не дался. Завтра мне нужно было возвращаться в строй. Я ушёл спать. Утром машина приехала за мной вовремя. Берег напоследок выдал мне магазины взамен отстрелянных. Мы обнялись, он сказал: «Давай, Фунт, всё у тебя получится». Я уехал, и больше Капитан Берег уже никогда мне ничего не сказал.

• Капитан Берег был смертельно ранен А февраля 2023 года. Умер в больнице 8 февраля.

• Малышка Пэрис продолжает дело мужа, работая с Сурикатами.

• Бакс хотел вступить в подразделение Берега, но не успел.

• Серёга погиб под Кременной 2 марта 2023 года.

• Простор погиб под Кременной 2 марта 2023 года.

• Миша теперь в ОБТФ «Каскад».

• На поминках Капитана Берега 10 февраля 2023 года мне пришло известие о ранении нашего оператора Лёши Шестого.

Он умер от ран 1 марта 2023 года.

Последний совместный снимок капитана Берега и малышки Пэрис. 12 января 2023 года, бар «Апшерон». Фото автора.