Красивые и проклятые

11

— УОРРЕН? Алексис Уоррен?

Администратор проводила меня в конференц-зал, в центре которого стоял длинный стол. На дальнем конце сидели пять судей, включая Фаррин МакАллистер. На противоположном стоял один-единственный стул.

У меня возникло ощущение, что я иду на расстрел.

Я не знала, стоит ли мне поздороваться с Фаррин или лучше сделать вид, что мы не знакомы. Но как только я присела, она заговорила сама.

— Мы с Алексис немного пообщались, когда она заносила заявку, — сказала она, не смотря на меня. — Ее работы меня очень впечатлили.

Было заметно, что остальные судьи прислушиваются к мнению Фаррин. Некоторые из них приосанились и посмотрели на меня так, словно это они должны были произвести на меня хорошее впечатление. Мужчина, сидевший с краю, даже поправил бабочку.

— Итак… расскажи нам, что для тебя значит фотография, — попросила женщина, сидевшая в центре.

— Что она для меня значит? — повторила я, от волнения заламывая руки под столом.

Судьи ждали.

Сначала мне на ум приходили одни банальности. Я хочу поделиться своими мыслями с миром. Я хочу создавать красивые, волнующие образы.

— Я думаю, она не значит для меня ничего. Прощай, моя машина.

В смысле, — начала я, и внезапно в моей голове сформировался ответ. — Я просто не думаю об этом. Я снимаю не ради того, чтобы это что-то значило. Я делаю это, вот и все. Это часть меня.

Фаррин наклонилась поближе.

— Назови свою любимую фотографию.

На этот вопрос я могла ответить не раздумывая.

— «Банка с зеленым горошком» Оскара Толлера.

— Расскажи нам почему, — попросила она.

— Оскар Толлер был фотографом, который однажды узнал, что скоро ослепнет. Поэтому каждый день он снимал то, что хотел запомнить. На одной из его фотографий — банка с горошком, стоящая на кухонном столе. Свет падает на нее так, что кажется, будто над ней нимб.

Судьи не сводили с меня глаз, и я засомневалась, не совершила ли я огромную тактическую ошибку. «Банка с зеленым горошком» не значилась среди самых знаменитых снимков Оскара Толлера.

Все молчали, поэтому я продолжила:

— И хоть это самая обычная консервная банка, которая стоит на кухонном столе, она наводит меня на мысль, что истинная сила фотографии не в том, чтобы найти новый взгляд на вещи, а в том, чтобы… показать другим людям, как их вижу я.

— Ты думаешь, ты видишь мир как-то по-особенному? — спросил мужчина в бабочке.

— Не знаю, — ответила я. — Наверное, нет. Но даже если нет… иметь возможность поделиться своим видением с кем-то — это нечто особенное.

Я заметила, что судьи по очереди листают мое портфолио, и у меня застучало сердце. Но слова продолжали приходить мне в голову, поэтому я решила произнести их.

— То есть для большинства людей консервная банка — это всего лишь консервная банка. Но если бы эта банка оказалась последней, которую вы увидели бы в жизни… в ней, возможно, появилась бы красота. Или печаль. И смотря на фотографию Тол-лера, ощущаешь все это.

Еще одна долгая пауза. Внезапно я почувствовала, как растворяется весь мой страх. Мне не было стыдно за свое понимание фотографии. Я была готова просто отвечать на вопросы.

— По крайней мере, я ощущаю, — добавила я.

— Ты работаешь с цифровыми снимками? — спросила одна из женщин. — Или с цветными?

— У меня было несколько цветных фотографий. Но они утеряны.

Она подняла на меня встревоженный взгляд. Видимо, если конкурсанты теряли свои работы, это не добавляло им очков в глазах судей.

— При пожаре, — добавила я.

Некоторые судьи заохали. Я вдруг подумала, что, если они были фотографами, они понимали, что это значит — потерять все.

— Возможно, мне подарят цифровой фотоаппарат на Рождество, — сказала я. — А пока я работаю в фотолаборатории.

— У себя дома?

— Нет, в муниципальном колледже Сюррея, — пожала плечами я. — Раньше у меня была своя фотолаборатория, но теперь она утеряна.

Некоторые судьи подняли на меня глаза и улыбнулись. Они поняли мою шутку.

— Ты ходила на уроки фотографии? — спросил мужчина в бабочке.

Наверняка одну кошмарную неделю можно было не считать.

— Нет.

— Вот и молодец, — пробормотала одна из женщин, и все засмеялись.

— Как ты считаешь, ты могла бы пережить целое лето, разнося кофе, делая ксерокопии и отвечая на телефонные звонки? — спросила одна из судей.

Я посмотрела ей в глаза.

— Я пережила кое-что похуже.

Все замолчали.

— У меня последний вопрос, — сказала наконец Фаррин.

Я посмотрела на нее.

— Опиши свои работы одним словом, — попросила она.

И прежде чем я успела остановиться, из моего рта выскочило:

— Мои.

Мы с мамой пробирались сквозь толпу моих конкурентов. Разглядывая их, я радовалась, что надела что-то нестандартное. Я заметила мальчика-панка с ирокезом, парня в фиолетовом костюме и узком галстуке и суперэлегантную девушку, явно собиравшуюся поступать в крутой университет и напомнившую мне Картера. Все остальные оделись так, как будто собирались на светский прием в компании своих двоюродных бабушек. Они ничем не выделялись. Самое странное, что все вещи, которые я выбрала, уже давно были в моем гардеробе, просто мне никогда раньше не приходило в голову, что их можно сочетать.

Я услышала, как сзади меня открылись двери. Раздались шаги.

— Мы продолжим после пятиминутного перерыва, — объявил мужчина в бабочке, и судьи потянулись из конференц-зала.

Мы уже дошли до машины, когда мама вдруг вспомнила, что оставила книгу на сиденье в холле. Она побежала обратно, а я осталась стоять на месте, достала телефон и открыла список недавних вызовов, чтобы посмотреть, не звонил ли мне Картер. Я не заметила, как ко мне подошла Фаррин.

— «Банка с зеленым горошком», — произнесла она. — Серьезно?

Я чуть не уронила телефон.

— Она вам не нравится? — с трудом выдавила я.

— Неважно, что думаю я, — сказала она, улыбаясь, как Мона Лиза. — Мы задали этот вопрос тебе.

— Я обожаю ее. Не знаю, как правильно это описать.

— Тебе и не надо описывать. Ты фотограф. И да, я тоже ее обожаю.

Я попыталась улыбнуться ей в ответ, но наверняка у меня получилась только кривая ухмылка.

— Сегодня ты выглядишь по-другому, — произнесла Фаррин. — Тебе стоит почаще укладывать волосы назад. У тебя красивые пропорции лица.

— Спасибо, — проговорила я, пытаясь не краснеть.

Но я могла бы и не стараться. Фаррин уже отвела взгляд от моего лица.

— Дай-ка мне глянуть на твою руку, — тихим голосом попросила она.

Я протянула ей правую кисть, подумав, что, возможно, для того чтобы правильно держать фотоаппарат, нужна какая-то особая структура костей.

Фаррин дотронулась до моего запястья, а потом посмотрела мне в глаза.

— Я сразу поняла, что в тебе что-то есть, — проговорила она. — Но я бы никогда не подумала…

Она отпустила мою руку, и я сунула ее в карман. Фаррин не сводила с меня глаз.

— У тебя дома нет фотолаборатории?

Я покачала головой.

К машине возвращалась мама. Она была уже недалеко и смотрела на нас с огромным любопытством.

— Пожалуйста, не стесняйся, — начала Фаррин. — Приходи сюда и пользуйся моей. В любое время.

И она ушла, довольная, как ребенок, которого собираются покатать на пони. А я осталась стоять на месте, пытаясь не дать своей челюсти отвиснуть до земли.

— Что это сейчас было? — спросила мама.

— Понятия не имею, — отозвалась я.

Либо у меня были самые идеальные руки среди всех фотографов, живших к западу от Миссисипи, либо Фаррин давно мечтала встретить кого-нибудь, кто разделил бы ее безграничную любовь к «Банке с зеленым горошком».