Красивые и проклятые

21

В ПОНЕДЕЛЬНИК на собрании я старалась избегать зрительного контакта с Таши. Кейси сидела в углу, и ее присутствие ощущалось как заноза в пальце. Теперь я удивлялась, как раньше не замечала, насколько она отличается от нас, насколько она нам чужая.

Как я и ожидала, на Совершенствование меня вызвали за то, что в пятницу я выходила поправлять платье. Имя Меган тоже назвали — за непочтительный разговор с бабушкой на публике.

Как только мы вернулись домой, я закрылась в своей комнате. Кейси пошла учиться — очевидно, потому что без поддержки Аральта у нее не было других вариантов. Я проигнорировала несколько звонков Картера, а за ужином ела так тихо, что родители забеспокоились за меня. Я пробормотала, что у меня болит живот, и спряталась в своей комнате, а они остались смотреть какое-то дурацкое реалити-шоу по телевизору.

Я не могла выбросить из головы фотографию Таши тридцатилетней давности.

Когда на небе начали появляться звезды, я надела туфли и вышла из дома.

Моя мама спросила, уверена ли я, что гулять ночью в одиночестве безопасно. «Все будет в порядке», — сказал голос.

— Все будет в порядке, — сказала я. И никто не попытался меня остановить. Я спустилась по ступенькам и направилась в утробу квартала Сильвер Сэйдж Эйкэрз.

Солнечная девочка никогда не обидит другую Солнечную девочку.

Я твердила себе эту фразу, словно мантру, всю дорогу.

Но подходя к дому № 133, я почувствовала, что мое тело гудит от избытка адреналина.

Тут я увидела, что в доме не горит свет, и мое сердце замерло.

На всякий случай я все-таки позвонила в дверь.

Подождав где-то около минуты, я развернулась и собралась уходить.

Но потом я остановилась. Таши ведь говорила, что ее дом изнутри точно такой же, как и мой.

А это значило, что в ее доме тоже есть окно, в котором можно снаружи выбить задвижку, если знать, как правильно ударить. Оно было у нас. Оно было у Маньонов. На самом деле, это миссис Маньон научила меня этому трюку, когда как-то раз у меня захлопнулась дверь и я осталась на улице без ключа.

Я направилась в сторону боковой калитки.

Мое сердце билось о ребра, но я снова и снова повторяла себе: «Нас не поймают. Нас не поймают.

Нас не поймают». К счастью, заборы вокруг наших домов высокие и прочные, так что я могла чувствовать себя относительно уединенно — по крайней мере, соседи меня точно не увидят.

Я от души треснула по окну, и задвижка отскочила в сторону. Я приоткрыла его и остановилась в нерешительности.

Если в доме Таши была сигнализация, я рисковала попасть в тюрьму. А потом я подумала, что если Таши окажется сверхъестественной сущностью и поймет, что я разнюхала ее секреты, дело может кончиться чем-то похуже тюрьмы. И Солнечный клуб мне не поможет.

Я закинула ногу вовнутрь. Но стоило мне залезть полностью, я сразу же поняла, как серьезно ошиблась.

Дом был пуст.

Нет, в нем явно кто-то жил, но не в традиционном смысле этого слова. Даже в самых бедных семьях была хоть какая-то мебель: ветхое кресло, диван, в котором поселились мыши… Но, если в нашем доме в гостиной стояли диванчик и просторное кресло, телевизор, кофейный столик и несколько растений в горшках, здесь было одно лишь пианино у самой дальней стены.

Кроме него… в комнате не было ничего.

На кухне горел свет, но настолько тускло, что его с трудом можно было заметить. На кухонном столике лежал красно-белый флаг, который Таши брала на матч.

Значит, о лжи про маму, которая ждет ее на ужин, можно было забыть. Я задумалась, платит ли она за этот дом или просто залезала через заднее окно так же, как и я?

Я направилась в глубь комнаты, напрягаясь от эха, которым от голых стен отдавались мои шаги. Быстрый осмотр кухни показал, что там тоже ничего нет. Кроме того, хозяйка явно не собиралась жить тут постоянно: я не нашла мусорное ведро, только пластиковый пакет, который повесили на ручку шкафчика. Кухонных полотенец тоже не обнаружилось. Их заменял рулон бумаги, лежавший на столике.

Я открыла холодильник и тут же от него отпрянула. Он был под завязку забит протеиновыми коктейлями, огромными кусками сыра и мясом — всеми возможными видами мяса. Неразделанные тушки куриц, стейки, ребрышки, говяжий фарш, дюжина больших упаковок хот-догов, контейнеры, наполовину наполненные салатом из тунца. Все это засунули на полки впритык, как фигурки из тетриса.

Моя семья не съела бы столько еды и за месяц.

Я закрыла дверь и вышла из кухни в темноту коридора.

Первая спальня была пуста. Вторая спальня была пуста.

Большая спальня оказалась закрыта.

Я повернула ручку, и дверь распахнулась.

Если бы я оказалась в фильме ужасов, стены в этой комнате были бы задрапированы черным и ее освещала бы тысяча мерцающих восковых свечей. В центре комнаты стоял бы алтарь, а на стенах висели полки, заставленные зельями и талисманами, наполненными темной магией.

Но передо мной оказалась лишь очередная пустая комната. В дальнем углу лежал смятый спальный мешок. Простыни не было. Подушки тоже.

В ванной лежали только базовые косметические принадлежности. Через открытую дверь душа было видно, что на полочке нет ничего, кроме шампуня, одноразовой бритвы и куска мыла. На держателе висело одно полотенце. На полу никаких ковриков.

Гардеробная была открыта. Если не считать висевших в ряд вещей, от которых еще не были оторваны этикетки, кучи грязной одежды на полу и туфель, аккуратно расставленных в линию, там ничего не было. Я заглянула на полочки, которые, как я знала, располагались за дверью.

На третьей снизу лежала та самая книга в синей обложке. Вот так просто.

Пока мне хватало смелости, я засунула ее под мышку и вышла из гардеробной. Оказавшись на кухне, я положила книгу на столик и развернула ее.

Мысленно отругав себя, что не взяла фотоаппарат, я достала телефон и пролистала книгу, касаясь страниц краешком синего вельвета. Раскрываясь, они фиксировались на месте, как будто их чем-то придавливали. Это немного нервировало.

Я стала фотографировать их на телефон. Конечно, снимки получатся размытыми и в низком разрешении, но это лучше, чем ничего.

Последние две страницы книги когда-то были пустыми. Теперь на них были написаны имена — женские имена — каждое разным почерком и чернилами разных оттенков.

Это напоминало список подписей.

Я подняла телефон и сфотографировала их.

Вдруг мне в глаза бросилось одно из имен, написанное витиеватым почерком; Сюзетт Скаласки.

Я положила телефон и пару секунд смотрела на это имя, вспоминая, откуда оно мне знакомо.

Вдруг со стороны улицы раздался шум. Сквозь матовые стекла холл осветили фары автомобиля. До меня донеслись высокие, счастливые голоса: девочки прощались друг с другом.

Я захлопнула книгу, завернула ее и выбежала в коридор, ударившись плечом о косяк. Бросилась в гардеробную, кинула книгу обратно на полку и огляделась.

В каких комнатах свет горел до моего прихода, а где его включила я? Я мысленно отругала себя за то, что не обратила на это внимания. В гардеробной горел. В ванной — горел или нет?

В итоге я выключила его и кинулась обратно, надеясь, что успею пробежать через гостиную прежде, чем Таши зайдет в дом. Но в замке уже поворачивался ключ.

Я бросилась обратно в гардеробную и выключила свет ровно в тот момент, когда входная дверь с писком открылась. Я беспомощно стояла в темноте, пытаясь продумать свой следующий шаг. Попробовать выскользнуть отсюда, пока она будет в душе? Или после того, как пойдет спать? Смогу ли я проскочить в гараж, открыть дверь и добежать до какого-нибудь укрытия, прежде чем Таши выбежит из дома?

В большой комнате раздался какой-то звук: внезапный, короткий и высокий, как будто что-то упало. Я похолодела от страха, но пару секунд спустя до меня донесся водопад из нот.

Таши играла на пианино. Она дважды пробежалась по гаммам, а потом исполнила несколько тактов какого-то веселого марша.

Нужно было пользоваться возможностью. Нужно было срочно бежать. Возможно, у меня даже получилось бы вылезти в окно спальни. Любой разумный человек сразу же ушел бы. И я почти что так и поступила…

Но тут Таши заиграла мелодию.

Она началась с нескольких высоких нот, которые сияли независимо друг от друга, словно звезды в холодную ночь. Потом они слились воедино, и произошел взрыв. Мелодия все росла и росла, становилось все громче и громче. У меня было такое ощущение, что за стеной разыгралась битва, и я не могла от нее оторваться.

Мелодия постепенно поднималась наверх, и ее окружали яростные, танцующие, навязчивые ноты: стайка шумных птичек, пытавшихся сбить ее с пути. Но она не отклонилась от цели и перебралась через препятствие, став сильной и уверенной, словно солдат, марширующий по дымящемуся полю.

Тут из тени на свет вышла вторая мелодия, извивающаяся, тонкая и мрачная, словно женщина-убийца, которая прячется в темноте. Внезапно две мелодии яростно столкнулись и начали бороться друг с другом. Через некоторое время хаос рассеялся, и не осталось ничего, кроме одного жалобного голоса: она убила его, но теперь сожалеет об этом. Она только что поняла, что всегда любила его, и теперь кружится, кружится на месте, сходя с ума от своей утраты, желая одного: вернуть его… Кружится, кружится… Но того, что она совершила, уже не изменить.

Постепенно витиеватые ноты стали затихать. Пианино смолкло.

Я забыла о том, что стою в темной гардеробной. Я забыла обо всем, кроме музыки. И я хотела продолжать слушать. Еще одну песню, другую песню — что угодно.

Но Таши больше так и не заиграла. А я упустила возможность сбежать.

Я постояла так еще пару секунд, дрожа всем телом. Потом медленно открыла дверь, посмотрела налево, на окно. Придется приподнять сетку для насекомых, но я, наверное, смогу пролезть…

— Не ожидала встретить тебя тут, — сказала Таши. Она стояла в дверях спальни, облокотившись на стену и сложив руки на груди.

— Это уж точно, — проговорила я. — Так что… мне, наверное, пора уходить.

— Не торопись, — ответила она. — Можешь побыть здесь еще немного.

В этот момент меня покинули остатки храбрости.

— Прости, пожалуйста! — воскликнула я. — Если ты отпустишь меня, я никому ничего не расскажу о том, что ты делаешь… о том, что у тебя есть или… чего у тебя нет…

— Алексис, успокойся. Я из-за тебя начинаю нервничать.

Нервничать плохо.

— Выходи оттуда, — скомандовала она, и, развернувшись, пошла по коридору. — Есть хочешь?

Я последовала за ней. Вспомнив о холодильнике, забитом сырым мясом, я почувствовала тошноту.

— Спасибо, но, думаю, нет.

— Извини, у меня тут негде присесть, — сказала она. — Но ты уже и так это знаешь, да?

Я кивнула быстро и абсолютно без достоинства.

— Да. Прости еще раз.

— Да расслабься ты, — сказала Таши и стала обходить вокруг столика. Я сползла на пол и вжалась в стену, и только потом поняла, что она не собирается на меня набрасываться. Она присела на скамеечку перед пианино и небрежно проиграла несколько гамм.

— Я слышала, как ты играешь, — проговорила я. С одной стороны, мне хотелось к ней подлизаться, а с другой — я просто не могла промолчать. — Это было потрясающе.

Она улыбнулась.

— Это Эльфман. Серенада Шизофрана, первая часть. Уже получается примерно так, как я хочу. — Она пробежалась пальцами по клавишам. Казалось, что ноты следуют за ее руками, словно змеи за заклинателем.

— Когда ты начала играть? — осмелилась спросить я.

— Сто шестьдесят семь лет назад, — ответила Таши.

— А-а, — протянула я, как будто это был совершенно обычный ответ.

Она начала наигрывать начало той самой песни.

— Значит… ты знаешь Фаррин? — спросила я.

— Конечно.

Тут меня осенило.

— Было ли совпадением то, что я приняла участие в конкурсе и познакомилась с ней?

Таши одобрительно улыбнулась.

— Я отправила листовку директору твоей школы и предложила, чтобы она отдала ее тебе.

— Предложила каким образом? — Стоило мне задать этот вопрос, и я уже знала, каков будет ответ. — Но… мы же с тобой еще не были знакомы.

Таши таинственно улыбнулась.

— Я о тебе наслышана.

— От кого?.. Я не понимаю.

Она взглянула на меня еще раз. Ее пальцы застыли над клавишами, а в глазах больше не было улыбки. — Я рада, что ты пришла, Алексис. Нам надо поговорить.

Когда Таши говорила, она рассеянно касалась клавиш и наигрывала обрывки песен и мелодий, то и дело добавляя аккорды для выразительности.

— Никогда раньше такого не делала, — сказала она. — Но чувствую, что тебе можно доверять.

Я понятия не имела, чем заслужила ее доверие, но не стала говорить об этом вслух.

— Как ты уже поняла, я отличаюсь от всех вас. Я пришла вместе с книгой. С Аральтом.

Я уставилась на нее.

— Ты та самая цыганка? Которая была с ним, когда он умер?

Та, что забрала его сердце?

Ее губы дернулись в усмешке.

— Можешь называть меня так, если хочешь.

— И это ты… сделала книгу?

— Да, — подтвердила она. — Мне было семнадцать, и я была влюблена, так что я создала эту книгу и объединила энергию Аральта со своей. Я думала, что таким образом мы сможем быть вместе вечно.

— Видимо, ты была права, — проговорила я.

Она взглянула на меня краем глаза.

— Что будет дальше? — спросила я. — Чего Аральт хочет от нас? Как долго это продолжается?

— Осталось немного. Обычно он живет на одном месте от месяца до шести недель. Потом мы проведем выпускную церемонию, и он отправится дальше. А я с ним.

— Обычно? — переспросила я. — Но не в этот раз?

— Не в этот раз, — согласилась она. — Что-то изменилось.

— Что именно?

— Не знаю. Но я… чувствую эту перемену. — Она плавно перешла от одной песни к другой — очень красивой и грустной. — Я люблю Аральта так же сильно, как и раньше. Но он устает от меня. Становится беспокойным. Я ощущаю это. Его охватывает нетерпение.

— Что он хочет сделать?

— Не знаю. Помнишь тот вечер, когда у Адриен-ны сбежала собака? Тогда Аральт выскользнул из-под моего контроля на пару минут. Раньше он никогда этого не делал.

Так значит, наш блестящий герой, наш идеальный мужчина, наш благодетель на самом деле был мерзким монстром?

— Ты можешь все это как-нибудь остановить?

— Я принадлежу ему, Алексис. Я хочу то, чего хочет он. Неважно, хорошее это или плохое. Если он что-то пожелает, его желание становится моим. — Она взглянула на меня. — Со всеми девочками из Солнечного клуба происходит то же самое. Со всеми, кроме одной.

Со всеми, кроме одной? Со всеми, кроме меня.

Потому что к тому моменту, как я принесла Аральту клятву, я уже слишком напортачила, чтобы наслаждаться своей жизнью. От этой мысли мне стало очень грустно.

— Видишь ли, у меня не так много времени, — сказала она.

Что она хотела этим сказать?

— Ты что, умираешь?

На ее лице отразилась грусть.

— Пока что нет.

Я с облегчением откинулась на спинку стула. И тут раздался дверной звонок. Мы обе подскочили на ноги. Таши сделала мне знак рукой.

— Побудь пока здесь.

Я услышала, как она здоровается с кем-то у двери и говорит, что сейчас вернется. Потом она снова прибежала ко мне.

Она схватила меня за руку и потянула за собой по коридору с такой скоростью и с такой силой, каких я от нее не ожидала.

— Что происходит? — спросила я.

Она прижала меня к стене и взглянула в сторону входной двери.

— Извини, Алексис. Оказывается, у меня еще меньше времени, чем я думала.

— Времени на что?

Мы бежали дальше по коридору.

— Прости меня, — проговорила она. С каждой секундой Таши выглядела все более взволнованной. Она то и дело потряхивала головой, как будто пыталась выбить оттуда какую-то картинку.

— Прости меня. Я бы ни за что этого не сделала, но…

Я хотела закричать, но она закрыла мне рот рукой. Ее лицо исказилось так, как будто что-то причиняло ей физическую боль, а потом она подняла на меня глаза.

Ее щеки были покрыты следами от черных слез. Все они слились вместе, и казалось, что кто-то раскрасил ее лицо серым.

— Отречение… попробуй, — прошептала она. — Мне нужно тебе кое-что показать.

— Попробовать что? Подожди!

Она открыла дверь гаража и толкнула меня вниз с единственной ступеньки. За мной закрылась дверь, и щелкнул засов — категорично и непоправимо.