Кровавый пакт

IX. СЛАДКОЕЖКА

Этим утром, холодным и мрачным на западе, врагом был кусок альмонотте. У него был слой из крема, и еще один из ротчки, и мягкий торт пах орехами попоя и был покрыт синей сахарной глазурью.

Она бежала на север, по Варфблейду, по своему обычному маршруту, держа реку справа от себя и свет Олигархии слева. Она пересекла широкие рокритовые участки земли, где старые рынки и коммерции располагались до войны, и остановилась, смотря на резервуары, чтобы попить воды из фляжки и расслабить мускулы на ногах.

Ночью шел снег. Огромные, покрытые сеткой резервуары для фильтрации, которые перерабатывали речную воду для городских нужд, выглядели, как зимние камуфляжные сети. На внешних улицах города черные линии на снегу указывали на дорожки от раннего трафика. Когда она снова побежала, ее собственный путь снова начался.

Рынок снаружи города располагался позади электростанций Полиса. Она почувствовала запах от жаровен, когда приблизилась. Здесь собрались сотни отбросов общества и помойных крыс, закутанных в платки и защищающую от погоды одежду, чтобы установить пластиковые тенты над прилавками и выставить свои товары. Это было собрание для свободного бартера, и ничего больше.

Она так часто бегала этим путем, что многие из них махали ей, когда она пробегала мимо. Она была девушкой, которая пробегает мимо, каждое утро, в солнечную погоду или в снежную. Она была девушкой, которая, иногда, машет в ответ. Она была худой иномиркой с короткими светлыми волосами, длинными ногами и в поношенной Гвардейской тренировочной одежде.

После рынка она свернула налево на Перекрестке Сломана, а затем пересекла пустые резервуары доков по пешеходному мосту, наслаждаясь пружинящими металлическими листами, дрожащими под ее бегущими ногами. Затем она повернула в северном конце Варфблейда и направилась к Лаймкатскому Мосту.

Кусок альмонотте притаился в глубине ее разума.

Она могла видеть птиц-падальщиков, толпящихся на мусорных баржах, вставших на якори в центре реки.

Их резкие крики доносились до нее в холодном воздухе, резкие и пронзительные, как отдаленный визг лазерного огня.

Как далеко сегодня? Через мост и дальше в Олигархию? Тогда туда и обратно в Аарлем будет больше шестнадцати километров. Никто не бегал так далеко, за исключением нее. Враг заставил ее сделать это.

Две фигуры приближались к ней, шаг в шаг, в хорошем темпе. Это были Вадим и Халлер, единственная пара Призраков, знала она, у которой беговой режим даже немного более строгий, чем у нее. Она видела их на этом маршруте каждые несколько дней. Лаймкатский Мост был самым дальним местом, до которого они добегали.

— Хей, Тона, — приветствовал Халлер, когда они приблизились к ней. Вся троица стала бежать на месте, когда они остановились поговорить.

— Холодно сегодня, — сказал Вадим.

— Ага, холодно и становится холоднее, — согласилась Крийд.

— Далеко собралась? — спросил Халлер.

Она пожала плечами.

— Может быть, до Турнирной Площади, — сказала она.

Вадим присвистнул. Они с Халлером серьезно относились к своим тренировкам, и бег держал их в форме на Балгауте, особенно Халлера, который был большим парнем и предрасположенным к легкой полноте. По обычным полковым стандартам, они были в суперформе. По их стандартам, она была фанатиком.

— Ты собираешься пробежаться рядом с Секцией и помахать Роуну? — со смешком спросил Халлер.

— Я не поняла, — ответила Крийд.

— Ты разве не слышала? — спросил ее Вадим. — Прошлой ночью?

Она помотала головой.

— Роун серьезно вляпался, — сказал ей Халлер с некоторым злорадством. — Так, по крайней мере, я слышал. Вызывали Харка. Скорее всего, будут наказания.

— Что он сделал? — спросила Крийд.

— Мы не знаем, — сказал Вадим, — но он был не один. Мерин, Лейр, Варл.

— Гак! Ты шутишь?

— Нет, и Даур тоже.

— Даур? Теперь я точно знаю, что ты шутишь!

— Серьезно, Тона, — сказал Халлер. — Была какая-то крупная афера, и их арестовали, и Даур тоже там был.

— Не могу в это поверить.

— Сорвались с цепи, — согласился Вадим.

— Точно, — сказал Халлер. Халлер был из бывшего Вервунского Главного, и он знал Бана Даура и его порядочность долгое время. Если Халлер решил, что история подлинная, для Крийд этого было вполне достаточно.

— Они забрали всех в Секцию, — сказал Халлер.

— Я слышал, что их отправили в Тюрьму в Браунхеме, — вставил Вадим.

— Секция, — настаивал Халлер. Он посмотрел на Тону и улыбнулся. — С другой стороны, скоро могут появиться места, которые нужно будет заполнить, а, «Капитан» Крийд?

— Ага, заткнись, — ответила она.

Тона Крийд начала бегать примерно через месяц после их прибытия на Балгаут. Все благодаря ее прошлому, и годам, которые она провела на плохой стороне Улья Вервун. Все благодаря ее любви к сладостям.

Ребенком из трущоб на Вергхасте, ее скорее вырастили ее сверстники, чем родители. Ее родители были без гроша. На самом деле, они были без многих вещей, включая родительские инстинкты, трудолюбие, желание оставаться верными Имперскому Закону, заинтересованности в своем отпрыске, или проверенного временем метода контроля рождаемости.

Она рано научилась заботиться о себе. Она проводила время с остальными, кто научил ее некоторым жизненным навыкам. Она провела множество лет в качестве ребенка из трущоб и члена банды, делая вещи, которыми она особенно не гордилась. Война, разорение Вергхаста и Балгаута, создали ее.

Она могла вспомнить старые дни, дни, проведенные с пустыми карманами и еще более пустым желудком, когда она и некоторые другие предпринимали рискованную попытку забраться в верхний улей, чтобы попытаться достать немного еды или консерв. Они крали бумажники, или обносили ларек с едой, даже угрожали, если улица была достаточно тихой, и кто-нибудь обеспокоился принести нож.

Верхний улей был страной чудес. Он был большим и искрящимся, и был шумным от людей в хорошей одежде и с дорогой аугметикой, людьми, которые имели больше, чем общее состояние ее семьи в том, что им принадлежало там, где они жили, людьми, чьи разговоры, когда она подслушивала их, были о культуре и политике, и об искусстве, и о финансовой системе, и о всяких смешных вопросах, которые ей казались пустой тратой воздуха. Коммерции верхнего улья были сверкающими павильонами по продаже роскошных товаров: шелка, кружева, драгоценности, аугметика, ксено-питомцы, ковры, сервиторы, хрусталь, специи, безделушки, так много вещей, что это заставляло ее смеяться в неверии. Что могло заставить кого-нибудь мечтать или хотеть все это? И если они мечтали, тот как они могли себе позволить осуществить эти мечты?

Она могла часами стоять, прильнув к витрине, пялясь на причудливые вещи, пока разгневанные владельцы магазинов не прогоняли ее.

Ей было около девяти-десяти лет, когда она впервые увидела пекарню в Главной Центральной Коммерции. Она никогда не знала ее названия, потому что оно было написано таким узорным позолоченным шрифтом на доске, что она не могла разобрать ни буквы. Она уже видела магазины с дорогой едой раньше, много раз, но пекарня была чем-то другим. Под ее навесом с полоской в виде конфет, за окнами, были торты, пирожные, тимбалы, пироги, эклеры, штрудели, корзинки, булочки, сдобы, и тысячи других изделий из сахара и искусства, которые были такими же изысканными, как и выставленные напоказ драгоценности в ювелирном квартале. Цвета, формы, украшения, все эти вещи заставляли ее восторгаться. Как и экзотические названия, написанные вручную на карточках рядом с каждым произведением искусства. И цены...

Если они стоят столько, каковы они, во имя Золотого Трона, на вкус?

В возрасте девяти или десяти лет, Тона Крийд могла с удовольствием насмехаться над почти всеми роскошностями жизни верхнего улья, но в пекарне она нашла свою собственную мечту. Для ее юного разума, торты и десерты были показателем состоятельной жизни, не столько из-за их стоимости или красоты, но потому, что если ты купишь один, он не будет вечным, как браслет. Он исчезнет сразу, как только ты накинешься на него. Это было роскошью. Это было роскошной жизнью.

Это стало ее привычкой, каждую неделю или около того, находить одну из пекарен или кондитерских верхнего улья и проводить несколько мгновений с истекающим слюной ртом, любуясь недостижимыми вещами за окнами, и думая, каковы они на вкус.

Когда Призраки вернулись на Балгаут, Тона Крийд столкнулась лицом к лицу с жизнью, которую она раньше никогда не знала. До Гвардии и войны, она была ребенком из трущоб, а затем она была Призраком, утомительно перебирающимся из одной гаковой дыры в другую.

Внезапно, она стала взрослой женщиной, офицером, с обязанностями, и весьма комфортным жильем, и самой лучшей частью была выплата за службу, зачастую задерживаемую годами. Здесь нечего было делать, кроме как ждать и тренироваться, и готовиться, и сидеть, сложа руки, и найти что-нибудь, на что потратить свою зарплату. На горизонте не было никаких признаков скорого отправления.

Любой ветеран мог сказать, что приспособление к жизни в отставке – это тяжелый удар, подобно отказу от приема стимуляторов. Твое тело слишком приспособилось жить на высоком адреналине за месяцы. Ты становишься отстраненным. Ты становишься нервным, дерганым, беспокойным. Ты испытываешь мигрени, головокружения, тревогу. Страдает твой сон. Твои руки потеют. А если ты особенно невезучий, то у тебя появляется фобия или обнаруживаются антисоциальные привычки. У тебя в памяти появляются вспышки, вызванные чем-то невинным, как звук крика или запах костра, и ты приходишь в возбужденное состояние, принимая литий на медицинском осмотре или какой-нибудь антистрессовый медицинский коктейль.

Крийд выбрала бег, чтобы справиться с отводом с передовой.

Она уже была на Балгауте около полутора недель, когда нашла пекарню во время тренировочной пробежки вокруг Старой Стороны Балополиса. Вид в окне остановил ее, и заставил ее пробежать назад, чтобы посмотреть внутрь. Работа высококлассного пекаря лежала перед ней, вспышка в памяти, относящаяся к ее детству в коммерциях Улья Вервун.

Работники за прилавком с большим подозрением рассматривали худую, крепковыглядящую женщину в промокшей от пота одежде.

Это было удовольствие, которое она повторила три или четыре раза в последующие недели. Бегать было бессмысленно, но пекарня дала ей направление, точку. Она начала искать другие, увеличив расстояние, меняя маршруты. Она отметила, к своему отвращению, что слегка набрала вес, поэтому она начала увеличивать дистанцию, чтобы противодействовать калориям, которые она поглощала. Длинные, тяжелые забеги стали одержимо длинными, тяжелыми забегами. Требовательная, контролирующая часть ее разума, нездоровая часть, в этом она была фесово уверена, советовала ей бегать, пока она не потеряется в усталости и боли в мускулах каждый раз, когда она жадно пожирала новое замысловатое произведение искусства из сахара. Это было наказание. Это было наказание за ее любовь к сладкому.

Лишенная обычного врага, с которым нужно сражаться, кондитерские изделия стали ее немезидой.

Тона Крийд не была тупой женщиной. Она прекрасно понимала, что эта патология была весьма извращенной, и поэтому она не делилась подробностями ни с кем. Она убедила себя, что это была система наград, что это держало ее в форме, и что это побороло спуск в ад злоупотребления стимуляторов, или выпивки, или чего-то намного, намного хуже.

Она продолжила бежать и перебежала через Лаймкатский Мост, ощущая холодный металлический запах от реки внизу. Небо было цвета и текстуры заклинившего пиктера. Как только она очутилась на берегу реки со стороны Олигархии, она повернула на восток, на мощеную дорогу и индустриальные пути, которые шли вдоль северного берега через старые причалы к Нью Полис Бридж. Большая часть этой территории была заброшена: старые склады и магазины пришли в упадок и вышли из употребления, наполненные паразитами и принесенным ветром мусором, их окна были тусклыми от катаракт из грязи, их крыши были дырявыми, их дыхание было кислым от плесени, гниения и застоявшейся воды. Этим утром, пороги, карнизы и крыши были покрыты снегом, как мехом горностая, как сахарной глазурью.

Эта территория могла быть слегка опасной, но Крийд держала свой серебряный клинок на ремне под жилетом. Она хотела направиться на восток, а затем повернуть к центру Олигархии. Ее первоначальным планом было добежать до Турнирной Площади, и съесть кусок альмонотте «У Зинвана» позади Колледжа Министорума.

Она выбросила эту мысль. Она собирается направиться к Секции, как и предложил Халлер. Она собирается посмотреть: просто посмотреть. В нескольких улицах от Секции было место, где она сможет достать сносный лаймовый софорсо.

Скелет Олд Кроссинг и, позади него, Нью Полис Бридж, виднелись впереди.

Любой ветеран мог сказать, что приспособление к жизни в отставке – это тяжелый удар. Этим утром, Крийд чувствовала себя особенно дерганой. Это могло быть из-за новостей о Роуне, но ее ладони были вспотевшими, а во рту был медный привкус. Это ощущалось, как адреналин, боевой адреналин, чувство, которое ты получаешь в боевой зоне, чувство, чтобы быть начеку все время. Ей не было так плохо недели, и казалось, что становится все хуже и хуже, когда она забежала в тень моста.

Она остановилась со стучащим пульсом, и огляделась. Несколько ошеломительных секунд ощущалось так, как будто она снова на передовой, продвигается сквозь какой-то пригород, знает, что враг за каждой стеной и за каждым окном. Ей пришлось побороть сильное желание прыгнуть в укрытие.

Из-за чего это? Что вывело ее из равновесия? Она осмотрелась, повернувшись вокруг, но здесь не на что было смотреть, и не было никого. Она стала сверх-осведомлена гулом трафика, железной тенью моста, небом, похожим на арктический камуфляж, снежной коркой, крепкой и яркой в утреннем солнце, вялым плеском реки, ставшей глянцевой от ледяной каши, тусклым черным влажных каменных стен, оуслитом и травертином, запахами гниения, сточных вод и изглоданного камня, испарением своего дыхания в воздух, стуком своего сердца, золотой аквилы на шпиле у реки, ловящей свет, и шелушащейся и поблекшей краской названия Скоропортящиеся Товары Эннискера на ближайшем здании.

Ничего.

Она вдохнула, и снова побежала, направляясь на восток.

Бальтасар Эйл ослабил хватку на рукояти консервного ножа. Прямо снаружи только что кто-то был, и он собирался разобраться с незваным гостем.

Кто бы это ни был, что бы это не было, оно уже исчезло. Эйл забрался на одну из осыпающихся арок, которая выходила на дорогу у реки. Внизу никого не было. Он продолжал смотреть еще минуту, а затем вернулся на склад.

На складе были открыты оба контейнера, и все те, кого можно было разбудить, были разбужены. Один из старших Эйла, его сирдар Кархунан, надзирал за возрождением братства в дрожащем свете керосиновых ламп. Некоторые из отряда, самые последние из пробужденных, просто сидели и дрожали, слишком окоченевшие, чтобы делать что-нибудь, кроме как трястись и тупо смотреть перед собой. Другие, которые уже стали более подвижными, сгибали свои конечности, чтобы восстановить кровообращение, или распростерлись ничком в молитве и произносили пылкие слова благодарности Королям Варпа.

Нескольким вкололи стимуляторы из тех, что остались в медицинской сумке. Медик Валдюка сделал все, что было в его силах, чтобы вывести людей из гибернатического оцепенения.

В итоге, Кархунан решил, что кровь медика гораздо полезнее для них, чем его навыки, и нашел себе консервный нож.

Наиболее наблюдательные члены братства приступили к своим обязанностям. Ритуальные знаки благодарности Высшим Силам были отмечены пальцами на их щеках и лбах кровью медика, Валдюка и его телохранителей. Люди приветствовали Эйла глубокими поклонами и крепкими объятиями, когда он шел среди них. Шорб обновлял отметины пакта на левой руке ритуальным ножом. Он сделал глубокий надрез в честь Эйла и протянул руку, ладонью наружу, своему дамогору.

Эйл поцеловал окровавленную ладонь.

— Мы должны будем обновить обеты над нашими душами, потому что мы вступим на эту землю, дамогор, — сказал Шорб. — Должны быть проведены старые ритуалы.

— Должны, и будут, — согласился Эйл, — но время уходит. Сначала долг. Братство должно выдвигаться.

— Мы знаем местоположение фегата? — спросил Имри.

— Скоро, — уверил его Эйл.

Имри кивнул. Он перевязывал свою ногу. Заморозка превратила большинство пальцев в почерневшие колышки.

Малстром, Гнеш и Наеме присматривали за оружием. Эйл передал точные требования в сообщениях, которые посылал, и, казалось, что Валдюк достал все, что было запрошено. Все снаряжение было Гвардейским, упакованным в коробки цвета хаки, которые Валдюк привез сюда задолго до рассвета. Здесь были различные лазганы, автоматические винтовки, пистолеты, несколько тяжелых пушек и большое количество боеприпасов.

— Какое качество? — спросил Эйл.

Малстром пожал плечами, проверяя затвор карабина, который вытащил из ящика.

— Нищие не могут выбирать, Эйл Дамогор, — сказал он. — Оружие старое. Его достали на нелегальных рынках и на перерабатывающих заводах. — Он откинул голову назад и держал оружие так, чтобы получше его изучить в свете керосиновых ламп. Его зубы были розовыми от крови.

— Ну, хотя бы, достаточно хорошее?

— Большую часть мне нужно будет почистить и освятить.

— Сделай это побыстрее.

Малстром кивнул.

— Клянусь своей душой, магир, — ответил он.

Наеме доставал лазерные пистолеты из другого ящика, умело их проверяя, и вставляя силовые ячейки. Как обычно, он бормотал свой лист имен.

— Юталес, потом Шархоек, потом Муулм...

Он поднял взгляд, когда приблизился Эйл, и предложил ему один из заряженных пистолетов. Эйл взял его.

— Как проходит родословная? — спросил он.

Старый солдат улыбнулся.

— Я проснулся сегодня в этом странном месте и обнаружил, клянусь честью, что близок к концу, — сказал он. Он сделал паузу, и отвернулся, как будто услышал отдаленный голос. Он снова начал бормотать. — Затем Хьеве, затем Юмес...

Это был избранный ритуал Наеме, который он выбрал в качестве бремени на душе, когда молодым человеком принял пакт. Он пытался произнести, в течение жизни, каждое из бессчетных имен Смерти, и когда произнесет их все, станет Смертью. Родословная Смерти была популярным ритуалом среди братств Кровавого Пакта, хотя Эйл никогда не встречал солдата, который бы забрался так далеко в священном списке.

Малстром пробормотал тихое проклятие, и Эйл повернулся к нему.

— Здесь нет взрывчатки, дамогор, — сказал Малстром.

— Ты проверил?

— Все ящики. Есть несколько гранат, но никаких зарядов.

Эйл секунду подумал. Валдюк, все же, не был настолько надежным. Это было препятствие.

— Нам нужно будет использовать кровавого волка, — сказал Гнеш. Эйл кивнул. — Да, — сказал он, — будет нужно. — В зале позади склада, Бэр и Самус доставали из упаковок трупы, которые были использованы, чтобы ритуально запечатать контейнеры. Задачи миссии основывались на доступном оружие в целевой зоне, потому что груз боеприпасов приличного размера стал бы слишком видимым для сенсоров Имперцев. Тем не менее, было жизненноважно привезти определенные предметы, и они были спрятаны внутри тел, чтобы минимизировать их следы.

Ритуальные ножи отряда – пилозубые, с одной режущей кромкой, клинки, длиной, примерно, с человеческую руку, с рукоятями из человеческих костей – были вшиты в мясо и мускулы у длинных костей рук и ног. Бэр и его товарищ выдолбили первые два, а затем использовали их для продолжения работы. Внутренние полости тел были использованы для железных гротесков отряда.

Когда Эйл вошел в зал, Бэр кончиком своего ритуального ножа срезал желтый жир и полупрозрачную плоть с грудной клетки, чтобы вскрыть ее. Эйл предложил ему больший, похожий на нож мясника консервный нож, и Бэр страстно принял его. Он начал отламывать ребра, как мясник. Он залез в полость, которую открыл, и вытащил один из гротесков.

Эйл взял тяжелую железную маску и повернул ее в руках. Из особенного дизайна сердитого взгляда и воющего рта, он опознал, что она принадлежала Жонасу, но Жонас Катогор был одним из тех, кто не пережил гибернацию. Маска останется неиспользованной. Ее нужно будет ритуально уничтожить, чтобы умиротворить Жонаса и его покровительствующих духов.

— Найди мою, — сказал Эйл.

Самус уже нашел ее. С испачканными кровью руками, он протянул серебряную маску дамогора. Глаза Самуса были белыми, и у него было идиотское выражение лица. Много лет Эйл знал Самуса по его плотскому имени, Безов. Самус было именем его покровительствующего духа, особенно шумной твари, которая постепенно заняла место в душе Безова. После этого, Безов настаивал, чтобы его звали по имени его духа, и личность, которую знал Эйл, скрылась за молочными глазами, дрожащими тиками и животными звуками.

Эйл радовался, что его товарищ был отмечен таким благословением Высших Сил. Он взял свою серебряную маску. Он скучал по ее холодному весу.

Ведьму отвели в сырую комнату на чердачных уровнях здания. Кэйлба Сирдара, другого старшего Эйла, приставили присматривать за ней.

— Сколько? — спросил он Эйла, когда дамогор зашел на верхний этаж.

— Шестеро не выжили, — тихо ответил Эйл.

— Труп бога!

— Жонас один из них.

Кэйлб покачал головой и снова выругался.

— Остаются тридцать четыре. Мы сможем сделать дело с тридцатью четырьмя.

— Конечно. Но шесть. Шесть!

— Они были десятиной, — сказал Эйл своему старому другу. — Они были кровавой платой, чтобы провести нас в сердце врага нераскрытыми.

— В этом есть истина. Когда выдвигаемся?

— Как только сможем. Как только она скажет нам. Она готова? — Кэйлб посмотрел в дверной проем позади себя. В темной комнате, они могли видеть, как Леди Ульрике Серепа фон Эйл ходит туда-сюда под изорванными и поблекшими воодушевляющими плакатами Лиги Хенотиков. Она все еще была одета в вуаль и траурное платье. Она разговаривала сама с собой.

— Я разберусь с ней, — сказал Эйл своему сирдару. — Иди вниз, вооружись, помоги Кархунану с ритуалами. — Кэйлб кивнул, обнял своего командира, а затем исчез на гниющей, предательской лестнице.

Эйл вошел в комнату.

— Сестра?

Ульрике остановилась и посмотрела на него. Эйл мог чувствовать ее взгляд за вуалью.

— Мне не нравится это место, — сказала она.

— Мы знали, что оно нам не понравится, сестра, — ответил он.

— Мы все здесь умрем, — заявила она.

Эйл кивнул. Она никогда не ошибалась, и, кроме как смерти на Балгауте, он не ожидал ничего другого. Это, на самом деле, не имело никакого значения.

— Анарх умрет? — спросил он.

— Ты знаешь, что есть только одна вещь, которую я не могу увидеть, — ответила она. Ее руки суетились под длинными кружевными манжетами траурного платья.

— Тогда скажи мне, что ты можешь увидеть, — сказал он.

Она вздохнула. — Я устала. Я не хочу делать это. Я голодна. Скоро снова пойдет снег. Мне не нравится это место.

— К черту снег, и позже будет время, чтобы поесть и отдохнуть, — ответил снег. — Ты знаешь, что я хочу знать.

— Я устала! — обидчиво ответила она. — Правда заставляет мое сердце болеть. Предсказания утомительны. Не заставляй меня делать это.

Внезапно Эйл оказался перед ней, его руки, как проволочные ловушки, сомкнулись на ее запястьях. Она издала звук от удивления и боли.

— Не заставляй меня делать тебе больно, — тихо сказал он, смотря прямо на вуаль. — Не заставляй меня делать больно моей собственной крови. Это твое предназначение. Вот почему кровавые маги нашего Кровного Родства создали тебя. Вот почему они вырастили и заколдовали тебя.

— Клянусь душой, — ответила она, — хотела бы я, чтобы они этого не делали.

— Я знаю.

— Я, на самом деле, хотела бы, чтобы они этого не делали.

— Шшш, — произнес он, отпуская ее запястья.

— Ты хочешь знать, где фегат? — спросила она.

— Ты знаешь, что хочу.

— Ты что-нибудь принес мне?

Эйл кивнул. Он залез в карман плаща, и вытащил аккуратно сложенную карту Внутреннего Балополиса и Олигархии. Это было еще одно требование от Валдюка. Она лежала в конверте на ящиках с боеприпасами.

Эйл разрезал печать на карте, раскрыл ее, и положил на почерневший от копоти старый стол под темными потолочными балками. Он разгладил ее.

Она подошла, посмотрела на карту, и пробежалась пальцами по бумаге, ведя их по линиям улиц и магистралей отрывистыми стремительными жестами.

Холодный ветер задувал в комнату сквозь окна без стекол, и хлопал свисающими краями карты.

Она вздрогнула, и произвела низкий стонущий звук, звук кошки, побитой и загнанной в угол. Эйл держал ее плечи, мягко, но крепко. Он мог чувствовать ее холод сквозь перчатки.

Ее тяжелое дыхание паром появлялось за вуалью. Его собственное дыхание тоже начало парить.

Без предупреждения, она вырвалась, и побежала к окну, черный силуэт на фоне белого неба.

Эйл закричал, думая, что она собирается выпрыгнуть, и рванул за ней так быстро, как позволял его улучшенный метаболизм.

Он поймал ее у окна, схватившись за черный шелк длинного платья, но она совсем не собиралась прыгать.

Он отпустил. Она стояла на подоконнике и смотрела на Имперский город. Он был бледным, словно кость, в зимнем свете, а небо было цвета замерзшего озера.

Он услышал ее вздох. Она потянулась и подняла вуаль, чтобы посмотреть на мир без барьера. Эйл не смотрел. Он не хотел видеть ее лица. Он просто хотел знать, что она видит. Он уставился на башни и трубы, на крыши. Город был огромным, возможно самым большим, который он когда-либо видел. Он заполнял мир от горизонта до горизонта. В этом месте, меньше, чем целую жизнь назад, была определена великая судьба. В то время, это казалось потерей для Кровного Родства, но это, всего-навсего, была необходимая цена, родовые муки новой эры. Это позволило Гору подняться и принять корону Архонта. Это установило новый курс для судьбы.

Сейчас должна была решиться вторая великая судьба на Балгауте, нить которой он сжимал в своих руках, хотя она, все еще, выскальзывала. Это заставляло выглядеть первую незначительной, в сравнении.

Ульрике засмеялась. Тихие, тяжелые снежинки падали с блестящего неба.

— Я говорила тебе, что пойдет снег, — сказала она.

— И я поверил тебе, — ответил он, хотя он не был уверен, что это не она вызвала снег.

— Ты можешь его увидеть? — спросил он.

— Я могу, — сказала она. — Опусти меня.

Он взял ее за бедра и опустил с подоконника. Она опустила вуаль, на которой таяли снежинки.

— Кэйлб умрет первым. Тебе нужно это знать.

— Хорошо, — сказал он, кивая. Он сглотнул.

— Я имею в виду, Кэйлб скоро умрет. Сегодня, возможно.

— Хорошо, — снова сказал он.

— Ты будешь по нему скучать?

— Всегда.

Она пожала плечами и опять подошла к столу. Она снова пробежалась пальцами по улицам.

— И? — спросил Эйл. — Где я найду фегата?

— Здесь, — сказала ведьма, стуча пальцем по точке на карте. — Он в этом здании на Площади Вайсрой. Здание известно, как... Секция.