Кто здесь хозяин? [Новеллы]

Глиняная табличка

— А зачем? — крикнул в трубку Отар Какушадзе, долго дожидался ответа, но с той стороны телефонного провода не собирались, как видно, вдаваться в объяснения. Отар привстал, трижды постучал в стену своего тесного кабинета и, когда из смежной комнаты отозвались тем же манером, окликнул стену:

— Меленти!

— Чего? — прогремела стена.

— Спускайтесь все вниз.

— А зачем?

— Станут тебе объяснять! Совещание, верно.

— Когда велели сойти?

— Прямо сейчас.

— Кто сказал?

— Карпэ звонил.

— Ни дна им ни покрышки.

Стена умолкла. Отар засмеялся, выдвинул ящик стола, выудил из него пустую папку и запер за собой дверь.

В узком коридоре одна за другой открывались двери, выпуская сотрудников Главного управления бытового обслуживания, деловым шагом спешивших вниз. «Видимо, все отделы созвали, — мелькнуло у Отара, и он пожалел, что не прихватил журнал с кроссвордом. — Наверняка на целый час, ошалеешь…»

В пестро разукрашенном лозунгами и плакатами зале заседаний Отар отыскал Меленти и, подсаживаясь к нему, заметил: «Быстро примчался! Думал, раздают что-нибудь!» — «Да, месячную норму ума», — рассмеялся Меленти. «Лучше б не отрывали нас от дела, не дергали б поминутно, больше толку было б от нашей работы, одни собрания да совещания — конца им нет», — пробурчал Отар. «Это по твоему разумению…» — Меленти не договорил, восседавший за кумачовым столом председатель месткома поднялся и, объявив: «Сегодня в гостях у нас иллюзионист», — представил его аудитории. Гость был импозантного вида, во фраке, галстуке-бабочке, лицо озарено вдохновением.

Гость в нескольких словах рассказал о происхождении сна, коснулся заслуг всемирно известных иллюзионистов перед человечеством, охарактеризовал преимущества лечения сном и, наконец, как бы между прочим, сообщил: «Ваш покорный слуга в достаточной мере владеет основами гипноза, и желающие убедиться в этом могут проследовать на сцену».

Младших инструкторов и ведущих инженеров охватила паника.

— Что он с нами проделает? — выкрикнул кто-то с места.

Предместкома что-то зашептал иллюзионисту, тот улыбнулся и так же неслышно ответил ему.

Предместкома кивнул и обернулся к залу:

— Короче, усыпит желающих. Здесь же, на сцене.

Зал снова загомонил. Желающих поспать не обнаружилось.

— А он разбудит или самому придется просыпаться? — полюбопытствовал тот самый мужчина, который задал первый вопрос.

Предместкома еще раз пошептался и, видимо, получил благоприятный ответ, так как просиял и обрадовал аудиторию:

— Сам разбудит. Не волнуйтесь.

По правде сказать, иллюзионист-гипнотизер ничего исключительного не делал. Уставившись в глаза усыпляемой жертве, водил рукой перед носом, шевеля пальцами.

Когда он за полчаса погрузил в сон четвертого человека, скептицизм Отара пошатнулся. «Наверное, в самом деле усыпляет, не подставные же они все», — сказал он себе.

Гипнотизер вынес на сцену пятый стул. Отар решительно направился к нему — очень хотелось на себе испытать его волшебную силу.

Гипнотизер спокойно предложил Отару сесть и уставил на него пронзительный взгляд немигавших серых глаз. Все внутри Отара напряглось. Он изумленно следил за руками чародея, изгибавшимися, как в танце «Самайя», разглядывал его блестящие лаковые туфли. Он пытался быть покорным, послушным, но сон к нему не шел.

Гипнотизер устал. С явным отчаянием взирал он на Отара, не сводившего ясных, бдящих глаз с его волшебных гибких рук. Наконец гипнотизер прервал сеанс и, попросив Отара подойти к микрофону, спросил:

— Вы не контужены?

— Нет, — безмятежно ответил не поддающийся гипнозу объект.

— Может быть, вы нервнобольной?

— Нет.

— А со сном у вас как?

— Отлично, — засмеялся Отар.

— Не принимали ли лекарства, чего-нибудь успокоительного?

— Нет.

— И гриппом не болели в этом году? — не отставал гипнотизер.

— Гриппом болел.

— Так бы и сказал, друг, — облегченно вздохнул чудодей. — Вы свободны, можете вернуться на свое место. Прошу кого-либо еще.

Отар улыбался, глядя на мастера сна, и ему чудилось, что тот готов растерзать его.

Понимающе кивая головой, он спустился со сцены, утратив всякий интерес к происходившему в зале.

Меленти смотрел на Отара, сотрясаясь от беззвучного смеха и прикрывая рот рукой.

— Чего смеешься! — напустился на него Отар.

— Что ты там вытворял такое — испортил всю игру великому гипнотизеру! — сказал Меленти, делаясь по возможности серьезным.

— Жулик он, — вынес суровый приговор Отар.

— Почему это?

— Усыпляет! Ни черта он не усыпляет!

— А те четверо что, не в счет? Погляди — приковал их к стульям.

— Что-то тут не так, дурачит нас. Не верю я ему.

Меленти снова засмеялся:

— Не веришь?! Потому и не справился он с тобой! А надо верить. Ты бы взглянул на себя, с какой физиономией вышел на сцену — на ней так и было написано: «Нашелся усыпитель! Черта с два усыпишь меня!» Надо не сопротивляться и не сомневаться, а верить ему, понимаешь? Навстречу идти, немного помочь, он же иллюзионист, гипнотизер, а не бог!

— Как мне было помочь, как, если не спится! Через силу уснуть? Предложил выйти на сцену — я вышел, предложил сесть — я сел, сел же я на стул? Велел смотреть ему в глаза — я уставился. А как сказал, что я уже крепко сплю, смешно мне стало!

— Представляю, как он тебя крыл в душе.

— Пусть своих родных и близких кроет и честит!

За спиной их кто-то заворчал: «Дайте, пожалуйста, послушать!» — и приятели умолкли.

Отар заскучал, с тоской огляделся по сторонам. Рядом сидел тощий инженер с иллюстрированным журналом под мышкой. Надвинув шапку на глаза, он блаженно дремал. Отар деликатно разбудил его и попросил журнал.

Гипнотизер без дальнейшей осечки продолжал свое дело. Сцена полна была усыпленными товароведами, инженерами-экономистами, инструкторами, ревизорами и студентами-практикантами.

Отар погрузился в чтение иллюстрированного журнала.

Лекция-представление близилась к завершению, когда пораженный чем-то старший инженер-экономист Отар Какушадзе поднес журнал к носу Меленти, тыча пальцем в небольшую заметку:

— Прочти.

Меленти надел очки, отставил журнал подальше и прочел:

«На рисунке вы видите глиняную табличку с надписью, найденную двести лет назад в Кархетти. Два столетия выдающиеся лингвисты тщетно пытаются прочесть надпись. Английский ученый Джеймс Хар пятьдесят лет своей сознательной жизни посвятил расшифровке текста таинственной таблички, но цели так и не достиг. Ученый отчаялся, потерял веру в свои способности. В семьдесят лет он собрал своих учеников и сказал им: „Эта глиняная табличка сразила меня, лишила смысла мою дальнейшую жизнь“, — и прадедовским браунингом тут же при всех демонстративно покончил с собой».

Меленти снял очки, недоуменно глядя на Отара — видно было, не понял, чем привлекла Отара эта сенсационная (по его мнению) заметка и зачем он дал ее прочесть.

— Видишь? — покачал головой Отар.

— Что?

— Ты прочел?

— Прочел.

— Видишь, как поступают люди?

— Не понимаю, из-за чего он покончил с собой. Ну не расшифровал текста, что тут такого?

— В том-то и дело.

— В чем?! Самоубийство его выглядит надуманным, театральным.

— Это по нашему разумению! Ты осознай — человек пятьдесят лет потратил, чтобы прочесть одну табличку!

— И все равно не прочел.

— Не в этом суть. — Отар хотел пояснить мысль, но зрители-сослуживцы встали с мест, горячо аплодируя гипнотизеру. На сцене теперь стоял лишь осчастливленный овацией маг и волшебник.

Отар попросил соседа подарить ему журнал. Тощий инженер, успевший позабыть о журнале, увидев молящий взгляд Отара, подумал, что в журнале, вероятно, есть что-то исключительное, стоящее, и решил предстать великодушным благодетелем: «Я и сам еще не читал, но раз уж просите, так и быть, оставьте себе».

Отар Какушадзе лишился сна и покоя.

Глиняная кархеттская табличка и трагическая история английского ученого потрясли его. Он ни о чем больше не думал и вообще не принадлежал себе. Машинально ходил на работу и выступал на собраниях, машинально отвечал на вопросы и писал для стенгазеты «щелчки» — словом, вел себя подобно роботу. Едва улучив минуту, вытаскивал из ящика иллюстрированный журнал и впивался взглядом в неведомые буквы, выведенные чьей-то рукой тысячи лет тому назад.

«Кем он был? Чего хотел? Что он написал, с какой целью? До чего знакомые буквы! О чем он думал, чем жил, какой был с виду, во что одет?.. Для кого-то писал или для себя? Вообще-то, видно, что спокойно писал, без спешки. И двоеточие ему уже известно… В этом месте он закончил, видно, мысль и начал новый абзац.

Ужасно молчание таблички, нестерпимо. Кто знает, что беспокоило человека, что он хотел поведать нам. Ныне и костей его давно нет, а табличка сохранилась и могла бы рассказать что-то. Интересно, в чем провинился его народ, за какие прегрешения исчез с лица земли — даже горевестника не оставил?.. И никто не расскажет нам о том, только эта табличка. А она молчит. А мы, к стыду своему, не способны ее прочесть…

Понимаю, глупо, но я все равно попытаюсь. В конце концов, на свете сейчас всего двенадцать алфавитов да несколько древних, неупотребляемых. Есть же книги, пособия, труды ученых, ознакомлюсь, изучу. Должен ведь когда-нибудь кто-нибудь прочесть злополучную табличку. Попытка не пытка, но пусть хотя бы и пытка, все силы, все способности приложу. Справлюсь — хорошо, а нет — с меня и спроса нет, чего мне огорчаться и стыдиться. Вон какие ученые не сумели прочесть».

До поздней ночи корпел Отар, изучая разные буквы, снова и снова сравнивая их, и засыпал, вконец устав и измучась. И снился ему один навязчивый сон: в набитый учениками (а среди них неизменно бывал и Отар) кабинет торопливо входил седовласый ученый, указывал тростью на глиняную табличку на стене и говорил: «Эта табличка сразила меня, лишила смысла мою жизнь». С этими словами он подносил к виску браунинг и разряжал его. Отар уже в начале сна всякий раз знал, что профессор покончит с собой. Ему хотелось броситься, вырвать у профессора браунинг, но, пока он прорывался сквозь толпу учеников, кольцом окружавших ученого, тот падал бездыханным.

Проходили месяцы. Отар не отступал от своего. Он не терял ни минуты, после работы несся в публичную библиотеку, а вернувшись домой, еще долго гнул спину над текстом таблички, вооружившись лупой.

Однажды во время обеда, краем глаза изучая давно исчезнувший древний цацмурский алфавит, Отар едва не поперхнулся, пораженный, и застыл, как укушенный змеей: цацмурские буквы невероятно напоминали кархеттские. Он побежал за текстом глиняной таблички и ошалел от радости. Буквы были одинаковые, только выведенные разной рукой. Отар надел очки и принялся читать.

Кархеттская табличка гласила:

«Я — Абиатар сын Абиатара в году АИА („Пять тысяч двести двадцать пять лет тому назад“, — мелькнуло у Отара) собрал собратьев и сказал, что через три дня будет землетрясение и погибнет наша страна. Собратья спокойно выслушали, но не поверили. Давайте уйдем в другое место, взывал я к ним. Но не послушались они меня. Раз никто не хочет уходить, я тоже останусь. Если ты нашел табличку и прочел ее, поверь, человек, что я все заранее предвидел. Я старался спасти свой народ, но не спас».

Заслышав выстрел, жена и дети Отара ворвались в его комнату. Отец семейства, обмотав голову красной косынкой, плясал вокруг брошенного на ковер ружья.

Оказывается, и подобным образом можно выразить безмерное ликование.

Профессор Шалва Джалабадзе, признанный жрец науки, облачился в халат, надел круглую войлочную шапку и прошлепал к двери:

— Кто там?

— Я, — отозвался Отар.

— Кто — вы?

— Отар Какушадзе.

— А кто вы такой?

— Инженер-конструктор.

— Простите, но ко мне зачем явились?

— Я расшифровал кархеттскую глиняную табличку.

— Приятно слышать, но я занят, зайдите в другой раз.

— Я прочел кархеттскую табличку, слышите!!! — крикнул Отар в замочную скважину.

Профессор открыл дверь и без всякой охоты провел сияющего инженера в кабинет. За последнюю неделю вот уже пятый человек приходил к нему сообщить о прочтении кархеттской таблички, и жрецу науки порядком надоели примитивные соображения и бездоказательные толкования и пояснения.

— Садитесь, пожалуйста, и расскажите, но покороче, над чем работаете. Есть ли у вас ученая степень?

— Нет.

— Чего же вы тогда беретесь сразу за кархеттскую надпись?

Отар смутился.

— Давайте показывайте, что у вас там получилось, — приступил к делу профессор.

— Я доказал, что цацмурский и кархеттский алфавиты идентичны. Вот, взгляните, — Отар раскрыл папку. — Очертания букв в основном совпадают. Некоторые буквы несколько видоизменились с течением времени — ведь между имеющимися у нас цацмурскими текстами лежат тысячи лет.

Профессор внимательно сравнил алфавит и повернулся к Отару:

— И что же вы вычитали?

Отар положил перед ним расшифрованный текст.

Профессор прочел и отложил его в сторону, словно отравленный.

— Скажите, пожалуйста, вы знаете о судьбе Джеймса Хара?

— Да. Он покончил с собой.

— Как вы полагаете, Джеймс Хар не знал цацмурского письма?

— Ясно, знал, колледж окончил на цацмурском языке. И его предки говорили на цацмурском.

— И неужели, по-вашему, английский ученый не делал попытки расшифровать табличку с помощью цацмурского алфавита?!

— Вполне возможно, что не делал.

— Почему?

— Видите ли, для Джеймса Хара цацмурский был слишком близким, привычным, а разгадку кархеттской таблички он искал в далекой древности, поэтому и не обращался к цацмурскому.

Жрец науки нахмурился:

— Я сказал вам все, что мог сказать. Над этим вопросом я больше не работаю, поэтому мое мнение не будет компетентным. Обратитесь, пожалуйста, к профессору Шалве Нацваладзе. Он поможет вам.

— Мне не нужна помощь, профессор. Я прочел табличку и хочу поделиться своей радостью. Я ведь даже не спрашиваю вас, правильно ли я расшифровал текст, потому что не сомневаюсь в этом. Ваш долг — признать мое открытие, мою удачу.

— В науке не так-то все просто, мой друг, — сказал, улыбаясь, профессор и захлопнул дверь у его носа.

Четверть часа спустя Отар сидел перед Шалвой Нацваладзе.

— У вас случайное совпадение, механическое, — разъяснял ему профессор.

— Случайно может совпасть несколько букв, а тут оба алфавита идентичны.

— И такое бывает, — упорствовал профессор, вытирая пот со лба.

— Может, и текст прочитан механически, без смысла? — не отступал Отар.

— Вам трудно понять мою мысль. Не обижайтесь, но язык науки недоступен вам, мне трудно говорить с вами на нем.

— Давайте говорить языком фактов, уважаемый профессор. — В голосе Отара была печаль. — Я верно прочел текст на табличке?

— Нет, неверно.

— А вы докажете это? Я сообщил вам содержание кархеттской таблички. Прочел древний текст!

— Это ваша гипотеза.

— Что, что?

— Гипотеза.

— Нехорошо так, профессор, нельзя. Надо и другим чуточку верить, надо и в мои возможности поверить, хоть немного. Ничего иначе не выйдет…

Профессор рассмеялся:

— В чем я тебе должен верить, молодой человек? Ты только подступил к этой проблеме, а мы, ученые, поседели, разгадывая табличку!

— Но я же все-таки прочел!

— Что ты прочел, что!

— Табличку.

— Какую?

— Кархеттскую.

— Опять свое! О чем я толкую целый час! Не бывает такого! Ошибаешься!

— Почему?

— Хотя бы потому, ты не мог расшифровать, не должно было у тебя получиться! Не в состоянии был прочесть, не сумел бы!

— Почему, почему?

— Потому что не дано тебе это, не положено тебе! Если признать твою удачу, получится, что наука и ученые степени — ничто! Ты — все, а наука и ученые — ничто.

— Нехорошо, профессор, бессердечно сразу принимать меня в штыки, не верить в меня, не поверить в то, что я сделал.

— Ничего не могу поделать, друг. Вы просили принять вас — я принял, просили выслушать — я выслушал, а теперь просите поверить — но как мне верить в то, во что не верю?

После этих слов уважаемый профессор счел аудиенцию оконченной и пожелал гостю успехов как в личной жизни, так и на общественном поприще.

«Все равно докажу свое, добьюсь правды», — говорил себе Отар Какушадзе, шагая широким шагом посреди улицы.

Шел второй час ночи, и троллейбус уже не ходил. Отар жил в новом жилом районе, и шагать ему было достаточно долго.

Не успел Шалва Нацваладзе закрыть за Отаром дверь и замурлыкать колыбельную, как зазвонил телефон.

— Профессор Нацваладзе? — спрашивал из трубки Шалва Джалабадзе. — Узнали, коллега?

— Да. Узнал, разумеется, батоно. — Шалва Нацваладзе всегда узнавал по голосу своего учителя — признанного жреца науки Шалву Джалабадзе.

— У меня тут чудак один был, я его к вам направил. Не приходил?

— Приходил.

— Тот, что кархеттскую табличку прочел.

— Да, да. Я принял его и вразумил, сказал, что не его ума это дело, не ему заниматься расшифровкой… Инженером оказался.

— Я ему в этом же роде сказал.

— А табличку-то он расшифровал, батоно Шалва, прочел текст! И правильно прочел!

— Да, прочел, как ни странно. А что удивительного? — И профессор захихикал в трубке.

Шалва Нацваладзе так и не понял, почему хихикал его учитель, признанный жрец науки, профессор Шалва Джалабадзе.

В гостиной профессора молча сидели члены его многочисленной семьи. Их лица серебристо светились в полумраке.

По телевидению показывали фигурное катание.

Перевод Э. Джалиадзили