Кто здесь хозяин? [Новеллы]

Сельская «мадонна»

На окраине села, за крепостью, неподалеку от висячего моста, стоит небольшая, покрытая дранкой дощатая ода. Здесь живет Маквала Замбахидзе. А деревня называется… Впрочем, это неважно, как она называется, наверное, в каждом селе есть своя Маквала.

Сумерки. Маквала, кончив делать сыр, вылила сыворотку в кошачью миску. Прибрала комнату, умылась, намазала ярко-красной помадой пухлые губы, вышитой лентой крепко стянула на затылке волосы, поставила чайник на плиту и села у окна.

Лето. Ветерок доносит аромат кукурузных початков, нескончаемый стрекот сверчков и бормотание Риони.

Маквала — одинокая женщина. Родителей ее унес тиф, когда ей было восемнадцать. Сама она, по счастью, находилась тогда в Кутаиси и избегла их участи. В Кутаиси она работала на шелкоткацкой фабрике, куда устроилась после окончания школы для трудового стажа. Похоронив родителей, Маквала на второй или третий день заперла дом и уехала обратно в город. Никого из близких родных в деревне у нее не осталось. Десять лет она не подавала о себе вестей, а в позапрошлом году вдруг вернулась. И с нею какой-то мужчина — лысый, хромой, в летах. «Мой муж», — представила она его деревне. Муж пожил у Маквалы месяца три, а потом что-то, верно, пришлось ему не по душе, и он, собрав свои пожитки, отправился туда, откуда прибыл.

Маквала никому не объяснила причины отъезда мужа. Да и соседи, по правде говоря, не спрашивали. Кому какое дело, куда и почему бегут чужие мужья!

Некоторое время Маквала работала на птицеферме. А сейчас вот уже два месяца она — «передвижной библиотекарь» села. Эту должность создали по инициативе председателя сельсовета. Подобно почтальону, Маквала ходит по домам и разносит книги, а раз в неделю, когда в клубе показывают кино, продает билеты. Фильмы в селе обычно крутят по субботам.

Скрипнула калитка. Хозяйка не трогается с места, даже в окно не выглядывает, она и без того знает: это Кириле — заведующий фермой. Его шаги она узнает среди тысячи других. Походка у Кириле неуклюжая, он тяжело поднимается по лестнице. Вот он появляется в дверях, швыряет на диван соломенную шляпу, поправляет перед зеркалом волосы и замирает, подперев плечом дверь.

— Ой! — пугается Маквала, а Кириле расплывается в улыбке. — Чтоб тебе пусто было, что за привычка входить без стука.

Кириле подходит к своей подружке, гладит ее голые руки, опирается плечом о стену.

— Может быть, выйти и закричать перед твоими окнами: «Хозяйка, хозяйка?!» Весь народ собрать?

— Кашляни, по крайней мере, когда входишь, вдруг у меня гость?

— Гость? — В голосе Кириле звучат грозные нотки.

— Ну, гостья какая-нибудь, малахольный, квирикадзевская девчонка на день раз пять забегает.

— Не приваживай ее, они все почесать языком горазды, эти Квирикадзе.

— Ну и пусть чешут, кроме тебя, сюда никто не ходит.

— А этого недостаточно?

— Ты о чем?

— Так они же на все село растрезвонят.

— Ну и пусть. Я женщина безмужняя. А одного мужика любить никому не заказано.

— Маквала!

— Ладно, ладно, все вы, мужчины, на один лад, чуть что — под себя делаете от страха.

Кириле снимает рубаху и остается в майке.

— В умывальнике есть вода?

— Да. Посиди немножко, дай мне поглядеть на тебя. — Эти слова Маквала произносит с удивительной нежностью и печалью.

— Целый день в бегах, а дома небось заждались. — Перекинув через плечо полотенце, Кириле снимает с руки часы.

— Где ты был?

— В район ездил. Только не спрашивай зачем.

— На совещание, наверное.

— Их тоже можно понять — время трудное. Вот и увеличивают план. А что мне делать, если корова больше одного теленка не родит.

— Сегодня я твою жену видела.

— Где? — Кириле останавливается в дверях галереи, но не оборачивается.

— Где? Возле школы, где же еще, за Бадри пришла. Красивая у тебя жена, сущий ангел.

— Да, ничего.

— Как только она пошла за такого буйвола, ума не приложу.

— Знай наших.

Кириле умылся, вернулся в комнату, разделся и нырнул в сверкающую белизной постель.

— Маквала!

— Что тебе?

— Поди сюда, поговорим.

Маквала встала, прикрыла окно, закрыла на засов балконную дверь. Подошла к зеркалу, распустила золотистые волосы, потушила свет и присела на кровать.

— Погоди… Ладно… Дай приголублю… Куда я убегаю?.. Не сверни мне шею… Ох ты медведь…

Немногим более чем через полчаса в окнах Маквалы снова зажигается свет. Заведующий фермой осторожно открывает калитку и растворяется во тьме.

Маквала некоторое время еще нежится в постели, но сон не идет. Жарко. В полночь она в одной рубашке выходит из дому. Пройдясь босиком по траве, останавливается, прислоняется к дереву и пристально смотрит на луну.

— Маквала! — раздается совсем рядом.

— О господи! — Не слишком, однако, обеспокоившись, она спешит к дому.

— Маквала, это я, Варлам, не бойся.

— Чтоб тебе лопнуть, ох и напугал, — Маквала поднимается на балкон, обхватывает руками столб, — а говорил, на курсы уезжаешь?

— Завтра еду, — шепчет гость, по-кошачьи неслышно поднимается по лестнице. По-видимому, ему хорошо знакомы Маквалины апартаменты.

Варлам — директор местной восьмилетки. Знаток истории. Месяца четыре назад они с Маквалой встретились в избирательном пункте. Маквала слушала его внимательно, а потом задала вопрос. Директор ответил серьезно, исчерпывающе, но в голове мелькнула шальная мысль — неспроста такая хорошенькая женщина интересуется подобным вопросом. После беседы Маквала, как обычно, не спеша направилась к остановке автобуса под липой так, что не столь уж и простодушный директор легко ее нагнал.

— Если вас всерьез интересует система выборов в Португалии, могу назвать специальную литературу по этому вопросу, — не растерялся Варлам.

Маквала бросила на него изумленный взгляд. С этого все и началось. В тот вечер директор восьмилетки проводил до дому разведенную избирательницу и задержался у нее намного дольше, чем это приличествовало новому знакомому.

С той поры он по крайней мере дважды в неделю аккуратно посещал Маквалу Замбахидзе, несмотря на то, что выборы в районный Совет давно и успешно миновали, а до следующих выборов — самое меньшее два года.

— Ты что, как лунатик, бродишь по двору в эту полночь! — В словах Варлама было мало ласки, но он произнес их таким тоном, что Маквала поняла его, как следовало.

— Не спалось. Жарко.

— Ждала? Поди сюда.

Варлам сел на балконную тахту, притянул к себе Маквалу и обнял ее. Маквала стояла перед ним и гладила его густой вихор.

— Пристали с этими курсами? Как выдержать целых два месяца без тебя?

— Почему же, поедешь, развлечешься.

— Есть мне время по курсам бегать! Какая еще переподготовка мне нужна?

— Смотри, чтоб тебя не слишком уж переподготовили? — смеется Маквала.

— Не беспокойся. Приедешь ко мне?

— Если соскучишься.

— Пришлю телеграмму, как в прошлом году: «Приезжай, шестнадцатого буду встречать на автовокзале. Ламара». Помнишь?

— Еще бы не помнить. Весь день я была сама не своя, все думала, кто эта Ламара. Ты ведь не предупредил, что уезжаешь. Потом, как по наитию, позвонила в школу, мне ответили, что ты в Тбилиси. Едва успела на автобус.

— Ничего не поделаешь — военная хитрость. Ты же знаешь, у наших девушек на почте ушки на макушке. А на этот раз каким именем подписаться? Опять Ламарой?

Маквала садится директору на колени и целует его в лоб.

— Каким тебе хочется. Тяжело?

Варлам чмокает в мочку уха точно свинцом налитую Маквалу и протягивает руку к краю тахты.

— Смотри, что я тебе купил!

— Варлам! — Маквала вскакивает, подбегает к окну, поворачивается к гостю спиной.

— Только прошу тебя, не начинай как в прошлый раз. — Варлам подходит к Маквале, левой рукой обнимает ее за талию, а правой набрасывает на плечи синий японский шелк.

— Зачем ты это делаешь, Варлам? — В голосе Маквалы звучит обида.

— Что именно?

— Отпусти, прошу. Мне нужно что-нибудь дарить? Клянусь тобой, я не хочу этого. Не тот характер, хоть убей. Да я ж умру — не пройду мимо твоего дома в платье из этого шелка.

— Почему же? — медовым голосом спрашивает Варлам.

— Почему, почему, сколько раз тебе объяснять? Ты, конечно, скажешь: никто, кроме нас, не узнает. Но я-то ведь знаю, что эта ткань куплена на деньги, которые ты отнял у своей семьи.

— Не болтай глупостей.

— Прошу тебя, забери ее, забери и подари кому-нибудь другому.

— Может быть, соседям продадим с прибылью? Тебе не понять, что я испытывал, когда покупал ее для тебя. Я представлял тебя именно такою — с этим шелком вокруг шеи — ну, точно богородица. Хватит меня поучать. И это ты называешь подарком? Грошовую ткань? Пойми, мне доставляет удовольствие сделать тебе приятное, и не философствуй, прошу тебя, не лишай меня радости. Куда ты? Ты меня слышишь?

— Не кричи, — таинственным шепотом отвечает Маквала из ванной, — ложись, я сейчас приду.

Когда из репродуктора, укрепленного на балконном столбе, раздались звуки гимна, Варлам был уже далеко от дома Маквалы. Он шел, прокладывая себе путь палкой, чтобы не свалиться в яму или не споткнуться о бревно, брошенное на дороге.

Маквала стояла у калитки и, прислушиваясь к его удаляющимся шагам, думала: «Как уверенно, по-деловому идет он к себе домой. Интересно, и ко мне шел так же?»

Она озябла на прохладном полночном ветерке и поспешила домой. Закрыв балконную дверь на засов, легла в постель, еще хранящую тепло Варлама.

С первым криком петуха раздался осторожный стук в дверь.

Маквала встала, накинула халат, на цыпочках подошла к двери, приложила к ней ухо и, когда стук повторился, шепотом спросила:

— Кто там?

— Это я, Маквала, Хухиа.

— Чего тебе, Хухиа? — Маквала спиной прижалась к двери, высоко подняла голову. — Я же сказала тебе, не приходи!

— Открой на минутку. — В горле у парня пересохло от волнения.

— Не открою. Иди домой.

— Уйду, скажу только слово и уйду.

— Поклянись матерью.

— Открой, Маквала. Только одно слово, и уйду.

— Говори, я тебя хорошо слышу.

— Открой, а то вот здесь же покончу с собой.

Только Маквала приоткрыла дверь, как очутилась в мощных объятиях Хухии.

— Моя радость… Любовь моя… Жить без тебя не могу… — бормочет Хухиа, в исступлении целуя плечи Маквалы, губы, шею, пальцы.

— Отпусти, задушишь… Ты что, рехнулся? О боже, ты пьян, что ли?

— Что ты! У меня целый день маковой росинки во рту не было. До полуночи работал внизу, у гранатовой рощи.

— Что там делаете?

— Целину поднимаем, тунг сажать будем.

— А приживется? Пусти, наконец… Думаешь, приживется?

— Не знаю.

— Отпусти руку. Мчади тебе разогрею. Перекусишь.

— Ничего не хочу. — Хухиа все целует и целует Маквалу. (Вам приходилось, верно, слышать об огненных, трепещущих поцелуях? Именно так целовал Хухиа Маквалу.)

— Не хочу, клянусь тобой.

— Хухиа!

— Что, родная?

— Пусти меня. Сядь вот сюда на минутку. Поговорим по-человечески.

Хухиа отпускает Маквалу. Расстегивает ворот рубахи, дотягивается до кувшина, стоящего в углу, и долго, не отрываясь от горлышка, жадно пьет. Вода проливается ему на грудь.

— Небось теплая. С утра стоит.

— Хороша! — говорит Хухиа и снова заключает Маквалу в объятия, на этот раз вместе с балконным столбом.

— И не стыдно тебе? — пытается вырваться Маквала.

— Никто не видит, все, кроме волков и шакалов, спят.

— Что я тебе вчера говорила?

— Люблю тебя, Маквала, не могу без тебя.

— Ладно, я это уже слышала. А дальше? Дальше что?

— Я хочу быть с тобой все время, понимаешь?

— Каким образом, парень, каким?

— А вот таким, возьму и женюсь на тебе.

— Хухиа, пусти! Сядь и выслушай меня. Если ты еще раз заикнешься о любви, я перестану с тобой разговаривать, знай. Вообще уеду из села так, что ни одна живая душа не узнает обо мне.

— Почему?

— Ты знаешь почему, не заставляй меня повторять то, что я уже говорила.

Хухиа Манагадзе — тракторист. Ему двадцать семь лет. Живут они вдвоем с бабушкой в доме неподалеку от конторы. Больше у него никого нет. Родители его давно разошлись. Мать вышла замуж за врача из Хони, когда Хухии было всего три года. А ровно через год женился его отец Карпе Манагадзе, который вскоре после этого переселился в районный центр. И отец и мать — каждый в отдельности — пытались забрать мальчика к себе, но вырвать Хухиа из рук бабушки не удалось. Хухиа души не чает в бабушке, ну а как бабушки любят внуков, говорить излишне. Хухиа — умелый парень. В прошлом году привез стройматериалы и начал строить новую оду, а осенью собирался жениться (свахи по его просьбе уже подыскивали ему достойную пару).

Во всей этой истории, не буду кривить душой, доля и Маквалиной вины. Как-то ранней весной пасмурным днем она улыбнулась ему и попросила подрезать лозу у себя в виноградной аллее. А Хухиа услужливый малый.

— Когда я с тобой, мне все ясно. А как выйду отсюда, в голове мутнеет. Понимаешь или нет?

— Конечно, понимаю, потому и говорю: нельзя так.

— А я не могу без тебя. — Он целует Маквалу в глаза.

— Сможешь… Должен смочь. Ты еще ребенок. Только начинаешь жить. Твоя бабушка руки на себя наложит, если ты женишься на мне. Для меня, что ли, она растила тебя? Я свое уже прожила. Кончена моя жизнь, к чему тебе сорокалетняя старуха. Да и детей у меня не будет… Ты слышишь меня?

— Слышу.

— Тогда, мой мальчик, если ты хоть капельку уважаешь меня, хоть капельку любишь, не приходи больше ко мне.

— Но ведь и ты любишь меня?

— Кто тебе сказал?! Не верь этому! Разве я способна любить? Прошло то время.

— Что мне делать? — В голосе Хухии звучит отчаяние.

— Я приголублю тебя, мой мальчик, и ты пойдешь домой. И не приходи больше, ладно, ты ведь не придешь?

— Постараюсь, — не совсем уверенно отвечает Хухиа, подхватывает Маквалу и несет к кровати.

— Любишь меня?

— Нет, смотри задушишь…

— А сейчас… любишь… любишь?

— Нет… нет… нет…

На рассвете, когда Хухиа выбежит по мокрой траве за калитку и впопыхах забудет затворить ее, Маквала ничком упадет на кровать и заплачет навзрыд.

А утром «передвижной библиотекарь», взвалив на спину сумку с книгами, начинает обход деревни.

Гордо выпрямившись, покачивая бедрами, проходит она мимо группы мужчин с мотыгами, собравшихся возле дощатого моста. «Не убивай, Маквала», — несутся ей вслед непристойные смешки. «Чего рот разинул, Кокиела, присмотри-ка лучше за своей женой!» — беззлобно бросает Маквала, удаляясь своей кошачьей походкой.

Маквала заходит во все дома подряд, в том числе и к Кириле и Варламу. Раскладывает книги перед хозяйкой, украдкой бросает взгляд на балкон. Накинув на плечи пиджак, входит в комнату глава семейства, но Маквала даже не смотрит в его сторону.

— Куда спешишь, Маквала, или я своим приходом обидел тебя?

Но Маквала торопится, у «передвижного библиотекаря» тысяча дел.

И только в один дом не войдет сегодня Маквала. Перелезет через забор усадьбы Герсамия, издали обойдет его, лишь бы не пройти мимо калитки. Это дом Хухии.

«Чем скорее он перебесится и выкинет дурь из головы, тем лучше для него», — думает Маквала.

И убеждает себя, что поступает правильно.

А ведь это стоит ей горьких слез и равносильно смерти!

Перевод Л. Татишвили