Ладонь, расписанная хной

ГЛАВА 20 ЗЕМЛЯ ВЫЗЫВАЕТ ЗОЮ

— Добро пожаловать в «Тадж Алибаг», мадам! Вы прибыли на съезд современного и постмодернистского искусства? — Молодая администратор в сари смотрит на нас искусно подведенными глазами.

— Нет, мы сами по себе, — отвечает Камия.

Съезд современного и постмодернистского искусства? Как интересно. Я вытягиваю шею, чтобы прочитать информацию в разноцветном буклете, лежащем на столе администратора.

«…Может, у меня еще есть время, чтобы пожить так, как хочется мне».

Подчиняясь порыву, я достаю телефон, фотографирую буклет и отправляю его тетушке Бу со словами:

— О, прошу прощения! Теперь я вижу, что вы бронировали виллу для некурящих с видом на море со своим бассейном на две ночи. Минуточку, я уточню.

Администратор исчезает за компьютером. Здесь множество арок и резьбы по дереву — в подражание курортам Гоа. Эта девушка кажется мне странно знакомой. Почему?

— Из-за съезда у нас много гостей, мадам, но не беспокойтесь. — Она вернулась и умудряется разговаривать и печатать на своем компьютере с устрашающей скоростью. — А гостям, прибывшим на выходные, мы предлагаем пиво за счет заведения. — Жестом она указывает на портье в ливрее, который сопровождает нас к столику возле колонны в фойе.

Там стоит огромный кулер с маленькими бутылочками пива «Кингфишер», плавающими в том, что некогда было льдом. Пиху с Аишей, до этого слонявшиеся по фойе, тут же устремляются туда и хватают по бутылке. К ним присоединяемся мы с Таней, и вся наша компания собирается возле пивного кулера, как цыплята вокруг наседки. Отстает только Камия, которая все еще стоит возле стойки администратора.

Звякает телефон, и я приказываю сердцу успокоиться. Нельзя же получать инфаркт с каждым сообщением, ожидая известий от Арнава. Сейчас мне отвечает Шейла Бу:

Два смайла и два подмигивания? А с чего это она подмигивает? Неужели собирается сюда приехать? Нет, она бы сказала. Да что это я, анализирую смысл смайлов от несведущей в контексте тетушки? Надо же, как я вымоталась.

Таня потягивает бесплатное пиво, прислонившись к колонне и глядя на огромную грудь администратора со смесью восторга и зависти. А потом бросает шепотом в нашу с Пиху сторону, ни к кому конкретно не обращаясь:

— Какая дешевка!

— А по-моему, нормально, — говорю я.

— Я тебя умоляю, Толстуха, что ты можешь знать о косметике? Ты только посмотри на эту основу! На два тона светлее ее собственной кожи, как будто кто-то налепил ей на лицо рисовой бумаги! — плюется Таня и хватается за свой черный чокер так, будто он ее душит. — Зачем наносить два слоя основы, а затем еще и пудру при таком тусклом свете? И это я еще ничего не сказала про эту отвратительную розовую помаду!

Ну да, гот учит искусству макияжа. Но в чем-то этот гот прав: что я могу знать о косметике, если у меня всю жизнь были одна подводка для глаз, одна пудра и три оттенка коричнево-вишневой помады?

— Она вполне может быть одной из тех секретарш, — хихикает Пиху между громкими глотками «Кингфишера». — Ну, тех, развратных. Может, дать ей один из моих «особенных» брауни, чтобы она расслабилась? Увидим шоу со скидыванием сари и вращением буферами! — острит она мне на ухо.

Аиша с Таней отходят от столика, чтобы, потягивая пиво, полюбоваться на пальмы, покачивающие ветвями на фоне морского пейзажа.

Буфера? Меня охватывают ощущение дежавю и желание выскочить из этого отеля и бежать от него как можно дальше со стартовой скоростью ракеты. Косметика, кошачьи глаза. И этот голос, словно она задумчиво разговаривает сама с собой. Кто…

Черт побери!

Это же Бюстина. Бывшая Лалита.

О боже, о боже, о боже. А она догадывается, что я — его невеста? Которая тоже вскоре станет бывшей. Она может поселить нас в ужасный номер? Украсть данные наших кредиток? Или поджечь наши апартаменты? Да почему я сейчас ударилась в паранойю?

Я делаю глоток пива и задумываюсь. Выходит, это из-за нее Лалит так дергался каждый раз, когда я упоминала Алибаг, и вчера в ресторане тоже. Должно быть, он знает, что она здесь. Он об этом знает. Из чего вытекает, что они все это время поддерживают связь.

— Пиху! — шиплю я. — Смотри! — Я киваю в сторону администратора.

— На что?

— Это Бюстина!

— Кто?

— Ты что, не помнишь? Кто назвал Лалита Грязной Свиньей? В «Эресе»! Грудастая девица, с которой он тогда был. Это его бывшая!

— Черт побери. Эти буфера…

— Что мне делать? Пойти с ней поговорить?

— О чем? Что ты ей скажешь? Что выходишь замуж за ее бывшего? Чтобы она тебе глаза выцарапала?

Так, мысль о получении увечий мне даже в голову не приходила. Вот только теперь, когда мне больше не грозит этот брак, я сгораю от странного любопытства. Мне хочется выведать побольше об их отношениях, вскрыть их и нарезать на ломти, пригодные для обсуждения в узком кругу полупьяных подруг за добрым бокалом сладкого вина. Неужели он и ее таскал на семейные занятия пилатесом на рассвете? Дарил ли он ей членство в фитнес-клубе? Стремился ли ее перевоспитать? Хотя ответ на последний вопрос я и так знаю.

— Вот ваши ключи, мадам. — Бюстина протягивает Камии карточки, не переставая поглядывать на всю нашу компанию.

Держу пари, она прекрасно знает, кто я такая. И сумела как-то плюнуть в пиво, которое мы пьем.

Камия, Таня и Аиша идут за портье, катящим тележку с нашим багажом.

— Пошли, безмозглая! — Пиху тащит меня за собой, за резные ширмы, скрывающие красно-белые коттеджи на зеленом холме территории отеля. — Морской воздух уже разжижил тебе мозг. Пойдем, пока ты ничего не натворила.

Не натворила? Ха-ха. Ты просто ничего не знаешь.

— Внимание, сплетня! — шепчет мне Пиху, пока мы идем по роскошному коридору.

— О ком?

— О твоей сопернице.

— О моей что?

— Сопернице. — Она произносит это слово почти по буквам. — Есть ли слово, передающее это понятие во всей его порочной красоте? Со-жена? Незаконная партнерша почти мужа?

— Заткнись и давай сплетню.

Пиху сияет от неприличной радости:

— Она позирует художникам. В качестве обнаженной натуры.

— ЧТО? — Я сама чуть не плюю в предположительно уже отравленное пиво, от которого все равно не отказываюсь. — Как ты об этом узнала?

Кому нужна красота отеля с ажурными кабинками для переодевания и крохотным древним фортом, вытянувшимся вдоль береговой линии, если вам только что подкинули такую бомбу о вашем будущем бывшем женихе!

— Подслушала у дверей, как об этом говорили другие работники отеля. Она будет позировать через двадцать минут после окончания ее смены. Кажется, это входит в программу съезда. Хочешь посмотреть? Мы просто должны это увидеть. Надо выяснить, где именно она будет позировать.

Святые небеса… не поэтому ли Шейла Бу прислала подмигивающие смайлы? Обнаженная натура? Но она же написала всего пару таких картин и давно. О господи, только не говорите, что она снова начала это делать! Нет, я поддерживаю ее тягу к искусству, но она же от своей жизни камня на камне не оставит. Однако в глубине души я ею восторгаюсь. Это если она действительно здесь будет.

Вот только мне совершенно не хочется видеть, как такие картины создаются.

Значит, бывшая моего жениха позирует в качестве обнаженной натуры. Во мне начинает просыпаться гнев. Значит, вот во что он хотел меня превратить? Ладно, признаю, я слишком легко ее осудила, но тем не менее!

Пиху принимает мою злость за ревность и делает жалкую попытку меня утешить:

— Да все нормально, Зи. Ты гораздо лучше ее. У тебя… характер приятнее.

Да к черту эту вежливость вместе с характером! Можно подумать, их кто-то ценит выше роскошного тела. Я вспоминаю о дизайнерской блузе размера М, которую Лалит подарил мне месяц назад. Он даже сначала отправил мне ее фотографию, чтобы «вдохновить» на перемены. Словно говорил: «Ну что, ты еще не в этом размере? Не М? Все еще XXL? Какая жалость!»

Блуза мне до сих пор мала, несмотря на то что я сбросила несколько килограммов. И теперь каждый раз, открывая шкаф, я вижу напоминание о том, что недостаточно хороша и стройна, чтобы примерить идеал, чтобы обрести ценность в глазах Лалита. И в собственных глазах тоже. Поэтому я лишний раз не открываю шкаф, пока мне не понадобится нижнее белье.

Почти вся моя одежда теперь свалена на стуле возле кровати, что приводит привыкшую к порядку маму в отчаяние. Но я предпочту выслушать ее разносы за неряшливость, чем объяснить, что каждый раз, открывая шкаф, ощущаю себя ничтожеством. Это разобьет ей сердце. А потом она распорядится, чтобы на ужин нажарили панира, который ничем не сможет мне помочь, каким бы вкусным ни был.

Неужели ты, толстая темнокожая бестолочь, посмеешь бросить мужчину, встречавшегося с моделью? Разве объекту благотворительности позволено отказываться от снисхождения?

Брауни. Мне нужны брауни.

— Я знаю. Тебе нужны мои брауни. — Пиху читает мои мысли. Не зря же она моя лучшая подруга. — Мне понадобились бы не только они, если бы бывшей моего жениха оказалась натурщица. Зи, ты прекрасно держишься. Помни: кольцо на пальце у тебя, а не у нее!

— Где брауни?

— Хорошо, хорошо! — Она лезет в свой огромный рюкзак, в котором полно всякого ненужного хлама: пакетик с пластиковыми ножами, упаковка чипсов, которой исполнилось четыре года, две пары чистого белья, куча африканских бусин, упаковки острого китайского соуса. Все, кроме брауни.

— Черт! Должно быть, я оставила их возле кулера с пивом! Я сейчас вернусь и…

— Не надо, я сама схожу, — говорю я.

Не знаю, сделаю ли я это, но сейчас мне не хочется быть рядом с худыми. Да и вообще рядом с людьми. Мне нужно отойти в сторону от Бюстины с ее буферами, Лалитом и его намерением изменить всю мою несчастную жизнь. Мне нужно то, чем славится Алибаг: пляж.

Я машу Камии и Аише, которые отвечают мне тем же и идут дальше, к нашей вилле. Я же срезаю угол за решетчатыми ширмами, мимо бассейна в форме амебы, с кабинками для переодевания и смеющимися детьми, мимо зеленой травянистой аллеи. За выстроившимися в ряд казуаринами, греющимися в ласковых солнечных лучах, открывается море. Я могла бы пройти и коротким путем, по территориям вокруг вилл, по другую сторону от аллеи, но прогулка вдоль высоких стволов, стоящих густо, как в бамбуковых зарослях, и тянущихся к небу, помогает мне успокоиться. Эти деревья дарят мне ощущение защищенности, которого мне не хватало уже несколько месяцев.

Сразу за ними я вижу мерцающую поверхность воды и мягкий коричневый песок. Аравийское море спокойно, вечернее небо играет на нем бирюзовыми и серыми бликами. Здесь нет дизельного выхлопа, потных тел и гудения автомобилей. Только песок, запах водорослей и морской воздух. Даже туристы остались где-то вдалеке, возле форта Кулаба, и с моего места на почти безлюдном пляже они в лучах вечернего солнца кажутся чем-то вроде странной ягодной грозди. Дует мягкий теплый бриз, и, кажется, ничто не может нарушить этого долгожданного покоя.

Но вдруг раздается «дзынь»!

Приходит сообщение. От Арнава.

Спустя каких-то семнадцать дней, шесть часов и семнадцать минут.

Тут скорее уже «Зоя под землей». Футов на пятьдесят, чтобы точно никто не нашел. Я кладу телефон в кармашек желтой юбки. Какой смысл ему отвечать?

Волны лижут щиколотки, едва не доставая до подола, и мне нравится ощущение текучего песка под босыми ногами. Розово-оранжевое небо излучает такой покой, что я даже не вздрагиваю, когда босс меня догоняет. Не тот, кто только что прятался за экраном телефона, а живой, настоящий, из плоти и крови. Он появляется на пляже, рядом со мной.

— Земля вызывает Зою.

Я не отвечаю. Да и что тут можно сказать? Нет, возвращайся обратно в мой телефон? Или да, пожалуйста, шепчи мне еще, чтобы я таяла как шоколад? Или что я бегу от той неразберихи, в которую превратила собственную жизнь?

Арнав идет рядом со мной, не нарушая удобного молчания и держа на плече рюкзак. Он что, так и не заселился в номер? Пляж под нашими ногами выгибается дугой, выходящей к форту Колаба, чьи стены темнеют и постепенно сливаются с вечерними сумерками. Я бросаю на него осторожный взгляд. Он так и не переоделся, все еще в рабочих рубашке и брюках. Не хватает только черных туфель. Босые ноги и растрепавшиеся кудри придают ему необузданный, почти бунтарский вид. Как мне теперь отвести взгляд от этих теплых сияющих янтарных глаз?

Он рассекает воду босыми ногами, как маленький мальчик, беззаботный и легконогий.

Он выглядит таким свободным.

И тут вся тяжесть того, что я натворила, обрушивается на мои плечи. Я начинаю плакать.

— Тише, тише… — шепчет он, когда мы останавливаемся.

А потом поворачивается и обнимает меня.

Вот и моя погибель.

— Я увольняюсь. — Все еще всхлипывая, я поднимаю к нему лицо с красным носом и такими же красными глазами.

Арнав вытягивает губы и издает звук, больше похожий на выдох, чем на свист.

— Вот как. Из всего, что пришло мне на ум за последние две секунды, это последнее, о чем бы я подумал.

Большим пальцем он чуть заметно поглаживает мою руку, и весь мир сосредотачивается на этом ощущении, пронизывающем меня насквозь, как удар тока.

— Это… Жених заставляет тебя уволиться? — спрашивает он, и в голосе слышится металл.

Розовый вечер быстро превращается в лиловые сумерки, и мир затихает, словно вместе с ним дожидаясь моего ответа.

— Нет. Я увольняюсь, потому что еду в Нью-Йорк.

Я первый раз произношу это вслух. И он — первый человек, которому я это говорю. Мне становится так легко, словно я сбросила с плеч двадцатифунтовые гири, которые носила несколько дней. Теперь я отваживаюсь на него посмотреть.

— Едешь в Нью-Йорк с Лалитом? — снова спрашивает он, и сталь в его голосе уже напоминает ипостась дракона Арнава.

Ну почему он не может перестать о нем говорить?

— Пока ты не приняла решение, позволь мне кое-что сказать. Пожалуйста, выслушай меня…

— Нет! — перебиваю я, и в моем голосе тоже появляется сталь.

Он смотрит на меня с удивлением, потому что стали в голосе раньше за мной не замечалось.

— Не с Лалитом. Я за него не выйду. Я… не хочу. Мне предложили работу в Нью-Йорке. Поэтому я отменяю свадьбу и еду туда жить и работать. Я не хочу этого замужества, а хочу другой жизни. — Я тщательно проговариваю каждое слово. — Лалит еще об этом не знает. Никто не знает. Ну, кроме тебя. Теперь.

— Ты… не выходишь замуж. — Он проговаривает эти слова, будто стараясь их осознать до того, как они исчезнут вместе с ветром, что часто происходит со словами. И прежде чем он успевает справиться с собой и взять себя в руки, на его лице появляется широкая улыбка. — Выходит, ты свободна.

О боже. Как громко стучит сердце.

— Я вот что хотел сказать: тебе привет от тайного поклонника.

Он снимает с плеча рюкзак и, как фокусник, достает оттуда букет желтых маргариток. Мир замирает на месте.

Это был он.

Сердце вздрагивает, как от удара.

Эти цветы и лакомства…

Это все был он.

— Из всего, что пришло мне на ум, это последнее, о чем бы я подумала, — говорю я, не в силах противиться улыбке, расцветающей на моем лице.

От макушки до подошв меня наполняет сияние безграничной, безразмерной радости.

Какой же я была глупой, раз не догадалась сама! Но когда ты всю жизнь стараешься играть чужую роль, пытаешься выглядеть выше или стройнее, умнее или красивее, то как поверить, что ты кому-то понравилась такой, какая есть? Я не знаю, плакать мне или смеяться, поэтому делаю и то и другое.

Над морем вдруг самым волшебным образом появляется свет: это маленькие рыбацкие лодки возвращаются на берег.

— Но почему ты мне не сказал?

— Потому что мы только начали общаться, подружились, и я не хотел все испортить. А еще я должен признаться, что это я пополнял твои запасы «Кит-Ката».

— Это тоже был ты? А я-то решила, что это отдел кадров так поощряет нас за каждый клиентский проект.

Он улыбается, удивляясь моим идеям.

— Нет. И та пластиковая маргаритка у тебя на столе тоже от меня. Я все ломал голову, как пригласить тебя на свидание и насколько это вообще позволительно, но ты ни с того ни с сего объявила о помолвке и смешала мне все планы. Я не знал, что еще можно сделать, поэтому стал отправлять тебе эти подарки, еду и книги в надежде, что вдруг… Потом, когда мы перестали переписываться, я утратил надежду. Но Чоту сказал, что я буду величайшим глупцом, если хотя бы не скажу тебе об этом. Вот я и заглянул в твой календарь. А Чоту узнал, что ты едешь на этот курорт. Я помчался на паром, чтобы оказаться там раньше тебя и сказать тебе… То есть спросить… — Он резко замолкает. — Раз ты только что уволилась и, значит, я больше не твой начальник, не согласишься ли ты выпить со мной кофе? Или съесть «Кит-Кат»? Или бирьяни?

Я всем своим существом тянусь навстречу этой радости. Надо же, я и не знала, что могу чувствовать такое: будто в груди поселился огромный шар чистейшего белого света.

— Может быть. Может, как-нибудь в Нью-Йорке? — Я жду, глядя на него, в эти янтарные глаза. С надеждой.

Иногда жизнь дает только один шанс.

Я никогда не забуду о дрожащем голосе Шейлы Бу, ее истертом письме о приеме на учебу и новых документах с диагнозом. Нельзя забывать о том, что тебе больше всего нужно в жизни, к чему ты стремишься. Только не сейчас.

Согласится ли он меня подождать, если я предпочту ему мечту?

Пауза. А потом…

— Почему нет? — улыбается он. — Возможно, у меня будут там кое-какие дела. Или вдруг захочется навестить родню.

Это уже начало. И сейчас мне большего и не нужно.

Он привлекает меня к себе, мягко касаясь руки. Его лицо приближается к моему, опасно и волнующе.

— С днем рождения! — Бархатный голос снова окутывает меня, заключая в кокон. Мы стоим по щиколотку в теплой воде и гладком песке, и ветер что-то нашептывает нам.

Мы держимся за руки. Его теплые губы, пахнущие кофе и мятой, легко касаются моих, и от этого прикосновения во мне происходит взрыв, превращая меня в живое, чувствующее, трепещущее существо.

Я слышу, как бьется его сердце. Оно отбивает лихорадочный ритм, так же как и мое.

Здесь и сейчас.

Рядом и вместе.

Лиловый закат погружает все вокруг в глубокие темно-синие тени: и небо, и воду, и песок.

— Зоя?! Какого?.. — взвизгивает Пиху, и волшебство заканчивается.

Мы отскакиваем друг от друга. Его руки, крупные и теплые мужские руки, касаются моих пальцев, чтобы продлить мгновение.

Скоро, молча обещаю я себе. Но сначала я все скажу Лалиту. И своим родным. И родителям Лалита.

Ну, если только доберусь до Нью-Йорка целой и невредимой. Судя по выражению лица Пиху, выходящей из-за деревьев, это мне едва ли удастся.

Арнав очень медленно уходит. Ветер раздувает его рубашку. Он отступает назад, шаг за шагом, не отрывая взгляда от моего лица. А потом подмигивает мне, и я понимаю, что пути назад у меня уже не будет. Всего лишь мимолетное подмигивание и легчайшая улыбка, и он исчезает за деревьями, направляясь к виллам. Навсегда оставляя эту улыбку, это порхание век в моем сердце.

— Это что сейчас было такое?! — Подведенные карандашом глаза Пиху грозят вылезти из орбит.

— Не знаю. — Я все еще там, в тех мгновениях.

— Эээ… Зи?.. — Пиху спотыкается, подбегая ко мне. — Что… здесь происходит? — В ее лице читаются потрясение и даже немного ревности.

Точно больше не буду отправлять ей фотографий Арнава.

— Вспоминаю, — говорю я и ухожу, направляясь к зеленой лужайке под казуаринами.

Мне хочется продлить это волшебное ощущение, память о поцелуе, об улыбке и не портить его присутствием постороннего человека, даже если это моя лучшая подруга. Но она меня догоняет, и вместе мы подходим к зеленым лужайкам, окружающим частные виллы со старинными крыльцами. Под вечерним небом мерцают фонарики.

— Ты об этом не захотела мне рассказывать? Зи, да что происходит?! Рассказывай.

Но вместо меня отвечают сверчки и лягушки, наполняя воздух своими руладами. Перед входом на нашу освещенную веранду она поворачивается ко мне и кладет руки на мои плечи, словно стараясь защитить от надвигающейся катастрофы. Мы занимались этим всю нашу жизнь: защищали друг друга, не давая принимать катастрофические решения. Предположительно катастрофические. Я всегда знала, что Париж для нее — спасение. Надеюсь, и она теперь поймет, почему мне необходимо уехать.

— Нет. Речь шла не об этом. Это случилось только что, но оно никак не связано с моим решением.

Несколько секунд мы просто смотрим друг на друга. Она обескуражена и почти возмущена. Мы не кричим, но Камия и Таня с коктейлями в руках выходят из комнат на крыльцо, явно услышав наши голоса. Надеюсь, для меня и Пиху они тоже что-нибудь заказали. Камия уже очнулась от навеянной текилой расслабленности и выглядит растерянной, а отвратительный запах изо рта Тани пробивается сквозь морской бриз и алкогольные пары даже на таком расстоянии. Аиша тихо покачивается в коричневом гамаке. Ее бокал стоит на полу рядом с ней.

— О каком решении идет речь?

Пиху теперь стоит в окружении остальных девчонок. Аиша посматривает на нас из гамака с тем же недоумевающим выражением на лице, что и у всех остальных. Только ветви пальм и кусты, не обращая на нас внимания, тихо двигаются в такт ветру.

— Я не пойду на это, Пи.

— Минуточку. Не пойдешь на что? На брак или на измену?

— Измена? Кто тут кому изменяет?! — вскрикивает Аиша из гамака.

Черт, не надо было произносить этого слова. Раны моей кузины еще не зажили.

— На брак. Я не выйду за Лалита.

— Погоди. Вы что, отменили свадьбу? — спрашивает Камия.

У меня начинает звенеть в ушах.

— Нет, свадьбу еще не отменяли, но она будет отменена. Я не выйду за Лалита. Я еду в Нью-Йорк, работать. Через три недели. На три года, может, дольше, — говорю я, ощущая укол вины и восторг одновременно.

Пиху открывает рот, собираясь что-то сказать, но с ее губ не слетает ни звука. Камия давится коктейлем и заходится жутким кашлем. Аиша, вскрикивая, вываливается из гамака и с громким шлепком падает на плиточный пол. Таня с ужасом смотрит на меня.

— Всё хорошо, всё в порядке.

Ничего не в порядке, потому что у меня скоро свадьба, но я все равно стараюсь их успокоить. Это мои друзья, но общественное мнение не так просто переломить. Девочки явно сходят с ума от страха за меня.

— Это то, чего я очень давно хотела. Только до недавнего времени не понимала. Пока мне не показала Шейла Бу.

— Шейла Бу? — Аиша поднимается с красной плитки, которой выложен пол крыльца. — Ты хочешь сказать, что Шейла Бу посоветовала тебе ехать в Нью-Йорк? Ты издеваешься?

— Нет, не так буквально.

А потом я все им рассказываю. Эта история вырывается на свободу лавиной: Оксфорд, стремление Лалита меня переделать, вакансии в Нью-Йорке, спортивный зал, картина с красными ранами, дядюшка Балли, угрожающий тетушке Шейле разводом, ее захлебнувшийся бунт, подвеска… Маленькая летящая птица, которую она купила себе сама, неброское украшение, никаких бриллиантов, но тем не менее самая большая драгоценность в ее жизни.

Я умалчиваю о том тяжелом снежном коме, который и подорвал все остальное: о медицинской справке со страшным диагнозом, завернутой в истершееся письмо. Я пообещала Шейле Бу, что сохраню ее тайну, чтобы она сама могла распорядиться ею по своему усмотрению. И я готова на все, чтобы сдержать это обещание. Я точно знаю, что некогда жившая в ней мечта сейчас превратилась в горечь сожаления. Нет, она не советовала мне ехать. Да ей и не нужно было этого делать.

Летящая птица. Наполняющая меня боль почти ощущается телом, словно грудь стянута веревками.

Как объяснить им, что она для нее значит? Утраченную мечту, потерянную любовь, потерянную себя. Мы молчим, кажется, даже не дышим, будто вокруг нас внезапно закончился воздух. Пляж, кусты и пальмы тоже молчат. Мир вдруг перевернулся с ног на голову, и мы больше не понимаем, как в нем жить дальше.

Как могла бы сложиться жизнь Шейлы Бу в параллельной вселенной, если бы она не отказалась от того, что так любила? Стала бы она представительницей богемы? Или изгоем, от которого отказалась даже ее семья? Или просто несчастной женщиной, которую терпели бы из жалости? Той, которая носила бы множество браслетов, длинные свободные кафтаны и старинные ожерелья и к которой мы все, сестры, бежали бы со своими юными бедами? Или она стала бы воплощением пенджабской тетушки, в разноцветных одеждах, с острым языком, но не утратила и других своих черт, совместив в себе свободолюбие и уважение к традициям? Смогла бы она совмещать их открыто или и это обернулось бы грустным секретом? Неужели нельзя быть художником и поборником традиций? А вдруг она превратилась бы в известную, востребованную художницу и все гордились бы знакомством с ней? Когда я думаю о том, что уже никогда не сбудется, о том, что безвозвратно ушло, у меня разрывается сердце.

— Я не могу на это пойти, особенно сейчас. После того как… обо всем узнала. Я не могу выйти за Лалита. И не волнуйтесь, он не расстроится.

Может, это и бесчувственное утверждение, но разве ему были нужны эти отношения со мной? А мне самой? Я смеюсь, и в этом смехе нет ни капли радости.

Камия обдумывает услышанное молча и неподвижно.

— Не знала, что дядюшка Балли грозил ей разводом и что это заставило ее бросить живопись.

Она явно озадачена, как в конце фильма, когда злодеем оказывается положительный персонаж и зрителю приходится заново обдумывать сюжет и поведение главных героев.

— Это было жестоко с его стороны, — говорит Аишас горьким осуждением на лице. — Мужья все жестоки. — Она замолкает, будто перед принятием решения, потом заявляет: — Я за тебя, Зоя. Тебе не нужен муж, чтобы жить так, как тебе хочется.

— Ты уже сказала Лалиту? Или своим родителям? — спрашивает Камия, воплощенный голос разума в наших рядах.

— Нет. Я собиралась сделать это, когда вернусь домой.

Пиху опускается в белое кресло возле бассейна и смиренно вздыхает.

— Ну что? Что теперь будем делать? Ведь вы уже разослали приглашения на свадьбу? — Она снимает с руки браслет с розовыми бусинами и начинает их рассеянно перебирать, как четки.

Пиху с ее гуджаратским воспитанием прекрасно понимает, каким скандалом чревата отмена свадьбы прямо накануне торжества и без серьезной на то причины. Отсутствие любви таковой не считается, потому что настоящая любовь начинается после свадьбы. То, что новобрачные — совершенно разные люди, тоже: дом и дети объединяют всех. А стремление жениха переломать невесту по своему усмотрению и вовсе не зазорно, потому что все мужья так поступают с женами. Немногие девушки в этой стране могут выдержать такое давление. Как и немногие семьи.

— Господи, а про приглашения-то я и забыла! И про родню тоже. — Аиша наливает двойную порцию текилы и осушает бокал парой глотков. Потом она стучит себя по груди, выпускает отрыжку и завершает высказывание ироничным прогнозом: — Будет весело.

— Хорошо, что вы, пенджабцы, более либеральны, чем мы, в Гуджарати. Каждый раз, когда я приезжаю домой, кто-то из ваших отменяет свадьбу. Я бы надолго стала изгоем. «Той девушкой, чья подруга отменила свадьбу». — Пиху с тихим смехом качает головой, берет у Аиши бутылку с текилой и делает большой глоток прямо из горлышка.

Сколько выпивки успели заказать девчонки? Я думала, они ограничатся коктейлем, но уже замечаю на столике возле дверей несколько стопок из-под шотов, бутылку водки «Грей гус» и множество пивных бутылок. Они что, собираются искупаться в алкоголе?

Таня все еще молчит, замерев между гамаком и креслом. Как понимать это выражение на ее лице? Все еще ужас? Или она обдумывает план соблазнения Лалита? Она может попытаться, вот только ей придется сражаться с его воспоминаниями о Бюстине. Если не с ней самой во плоти.

Взвизгивает дверной звонок, и мы все вздрагиваем, выдернутые из непривычного молчания.

Безукоризненно одетый портье принес нам две тарелки с острыми креветками балчао. Слава богу, у нас есть еда, потому что я уже начала подозревать, что девчонки заказали только алкоголь. Учуяв запах специй, Таня выходит из своего транса.

— Ты!.. — шипит она, прожигая меня взглядом.

Бедный портье опрометью выскакивает из дверей, на ходу запихивая в карман триста рупий, полученные от Пиху.

— Ты-ы-ы!.. — воет Таня снова, покачиваясь на ногах.

Ну да, я знаю, что, отменив свадьбу, поступлю самым ужасным образом и расстрою многих людей. Но она-то в их число не входит! И я готова всю оставшуюся жизнь есть капусту кольраби, но не стану перед ней извиняться!

— Он предпочел мне тебя! — Таня начинает метаться взад и вперед с таким видом, будто все это время я говорила на мандаринском, предоставив теперь ей самостоятельно разбираться в моих поступках.

— Подождите, что? О чем она? — Пиху переводит на меня озадаченный взгляд.

Вот черт. Выходит, ни Пиху, ни Аиша, ни Камия не знают, что Лалит «встречался» с Таней и посмел ее отвергнуть. Я специально умалчивала об этой подробности в нашем групповом чате.

— Тебя! Он предпочел тебя мне! А теперь ты еще его и бросаешь? Ты?! — Она взвинчена и потрясена, как будто ей только что сказали, что салатный лист способствует отложению жира. — Ты его бросаешь? Где же справедливость в этом чертовом мире? — взвизгивает она и, оттолкнув меня, бросается к тарелкам с креветками.

Пиху и Аиша поворачиваются ко мне с раскрытыми ртами.

— Что еще ты нам не рассказала, Зи?! Вот черт! — взвизгивает Пиху, глядя, как Таня надвигается на них с протянутыми вперед руками. — Камия, держи эту свихнувшуюся сучку! Она сейчас начнет швыряться едой в Зою и всех нас!

Мы бросаемся на спасение жареных деликатесов, радуясь возможности отвлечься от разговора и от вываленных новостей. Креветки же, безразличные к окружающему их хаосу, продолжают спокойно пропитываться огненным соусом. Ну а что еще им остается делать? Они уже исполнили свое предназначение, счастливицы.

Таня первой достигает большой треугольной тарелки и хватает целую горсть перченых креветок, чтобы… запихать их в рот и начать двигать челюстями как безумная. Я замираю на полушаге, девчонки тоже. Аиша смеется, переглядываясь со мной, и в ее огромных для такого тонкого личика глазах светится та же мысль, что появилась у меня: «Таня… ест? Еду?»

Таня смотрит на наши ошарашенные лица.

— Ну что вылупились? Какой смысл жить так, как жила я? — Ее голос звучит довольно странно, учитывая, что гневные вопли перемешиваются с энергичной работой челюстей. — Что толку есть киноа, когда на самом деле хочется горячего риса с чечевицей и гхи, который мать каждый раз выдергивает из-под твоего носа? — Она успевает кричать, плакать и есть одновременно. — Зачем прятать черную помаду в самой глубине шкафа? А носить лифчики с пуш-апом, из-за которого нечем дышать? Какой смысл изображать грудь, когда ее нет? И зачем делать это и все равно проигрывать своей толстой кузине?

Если кто-либо из вас задавался вопросом, могут ли грусть и радость существовать рядом, то ответ: да, могут. Я выиграла! Я все-таки в чем-то выиграла. И не нужно напоминать Тане, что она проиграла своей толстой кузине дважды, раз уж ей довелось «встречаться» и с Лалитом, и с Арнавом. Нет, я не напомню ей об этом, потому что победа, пусть даже над несносной тощей кузиной, делает меня великодушной.

— Надо быть тем, кто ты есть. Кажется, мне придется поблагодарить тебя за ценный урок, Зоя, хоть мне это и не нравится. Будь собой, что бы тебе ни говорили мать, или тетушка, или весь остальной мир. И ради всего святого, давайте просто будем жить! — И Таня одним глотком осушает целую пинту пива, рыгает громче, чем ревет осел, и вытирает жирные от креветок пальцы о свою черную куртку.

Кто эта женщина?

А у меня в голове неоновой вывеской появляется озарение: СТРОЙНОСТЬ НЕ ГАРАНТИРУЕТ СЧАСТЬЯ.

Просто и ярко, почти откровение. И впервые за долгое время я вижу в происходящем смысл.

— О боже! Кажется, я должна это обдумать в компании брауни, — объявляет Пиху. — Где эти чертовы печенья с травкой? Последний раз я их видела на приставном столике, возле стойки администратора. Эта твоя Бюстина прибрала их к рукам, перед тем как раздеться перед художниками, Зоя?

— Во-первых, она не моя Бюстина. Я не лесбиянка, как вы уже видели на пляже.

— На пляже? А что случилось на пляже? — оживляются Аиша и Камия, успев забыть реплику Пиху про «измену».

— Это долгая история. Я вам потом все расскажу, не волнуйтесь, — вздыхаю я.

— Если бы Зоя была лесби, то не встречалась бы с какой-нибудь посредственностью, — выдает Таня, жуя печенье из мини-бара. Кажется, она решила наверстать упущенное за годы питания постными лепешками и отварными овощами. — Я бы ей этого не позволила. У нашей семьи есть честь и репутация, которые надо беречь.

Так. Кто бы ни подменил мою кузину этим существом, пожалуйста, оставьте как есть. Эта мне нравится гораздо больше!

— Ну что? — Аиша вскакивает и отряхивает юбку от воображаемого мусора. — Раз уж Пиху потеряла свои брауни, я скоро получу развод, Зоя скоро превратится в парию, а Таня стала… есть… Девочки, предлагаю отпраздновать наше коллективное падение. Может, выпьем и потанцуем? Потому что день рождения Зои никто не отменял!

Точно! Об этом-то я уже успела позабыть.

Мы вваливаемся в гостиную, и Пиху, которой никогда не хватало терпения, вперивает в меня требовательный взгляд.

— Да, раз уж я напрасно потратила все эти евро, по восемьдесят четыре рупии за чертову штуку, кстати, то надо эти траты оправдать! МУЗЫКУ! — Пиху достает телефон и включает динамики.

«Муни бэднам гуи…»

А вот это — песня, достойная девичника: болливудская, разнузданная и такая заводная! Ноги под нее сами просятся в пляс! И не только ноги, и не только в пляс!

Моя свадьба пока в силе, и отменю ее я самым цивилизованным образом, завтра, в Бомбее. Но сейчас, здесь, среди подруг, выпивки и музыки, все это может подождать. Мой телефон, брошенный на крыльце, разражается серией яростных звуков, как сломанная детская игрушка. Интересно, кому это я так понадобилась? Мне ни до кого нет дела! Кто бы это ни был, пусть подождет.

«Занду балм гуи, дарлинг тер люи…»

С лужайки доносятся сразу три голоса в унисон, а затем раздаются торопливые шаги, как будто кто-то обходит коттедж с другой стороны, чтобы выйти к входной двери.

— Вот! Шейла-диди должна быть здесь!

БАХ!

Тяжелая незапертая дверь с оглушительным грохотом распахивается, ударяясь о белую стену. Наши тела и руки застывают там, куда их занесло в безудержном танце.

Нет. Нет. НЕЕЕЕЕТ!

Вот и пришел конец моей жизни. Раньше, чем планировалось.

Они все здесь. До единого.