Ладонь, расписанная хной

ГЛАВА 7 ЧЕРТОВА СВИНЬЯ

Со дня катастрофы в белых кроссовках прошло четыре недели, но в нашем доме все изменилось. Если я каждый раз буду так тяжело переносить неудачи, меня ждет нелегкая судьба. Но во всех событиях есть и светлая сторона: приехала Пиху. Конечно, она вернулась на время, но это все равно приятно. Жаль, что ее не было здесь месяц назад, она бы точно устроила настоящий переполох и не подпустила меня к дому Амана. Нет, но как я могла быть такой идиоткой? Ладно, травка, но еще и секс без всяких эмоций? И это после того, как я себе обещала никогда больше этого не делать! Да в последнее время Аман мне даже не нравится! Что со мной происходит? Что за глупости я вытворяю?!

Ладно, признаю, я была вымотана, потрясена, убита крушением мечты о Нью-Йорке и, как бы смешно это ни звучало, очень расстроена из-за катастрофы в белых кроссовках. Дело даже не в том, что я ему не понравилась. Ну хорошо, и в этом тоже. Я не хотела, чтобы он выбрал меня, но разве трудно было им предоставить мне возможность от него отказаться? Я не сплю с кем попало. Аман был единственным… Вот скажите, что делать человеку, когда на него обрушиваются все эти чувства? И после того, как все случилось, мне противно, будто я наелась всякой жирной гадости в какой-то придорожной забегаловке, где жиром и специями забивают душок. И вы понимаете это, но все равно едите, просто потому что не можете иначе!

Почему я не наелась какой-нибудь гадости вместо того, чтобы идти к этому ослу домой? Да те же самосы с паниром, которые были приготовлены в честь визита семейства Шарма, могли бы задержать меня дома и помочь справиться со всеми этими чувствами! Или пара огромных обжаренных на гриле сэндвичей с двойным сыром из киоска на первом этаже. Еще добавить ко всему этому капучино без кофеина из кафешки напротив! Вообще-то, нет, там я могла наткнуться на Шейлу Бу, она пытается женить управляющего этой кафешки, поэтому ошивается там все время, убеждая посетителей, что огромные кофейные кружки на самом деле лота. Ну, чаши, которые в давние времена использовали для омовения и ставили в туалетах.

Так, спокойно, дышим ровно. Надо думать о Пиху, об Аише, об «Эресе», нашем любимом месте встречи, где вместо кресел стоят белые кушетки. Мы встречаемся там с того самого времени, как посмотрели в кинотеатре «Суперперцев» и потратили пять тысяч рупий на игрушечные ламинированные документы, которые, как оказалось, были рекламой только что открывшегося торгового центра. Да они нам были и ни к чему, потому что в пабах никто и так не проверяет документов.

Пиху, конечно, вытрясет сегодня из меня душу, потому что в ту же ночь я ей позвонила и преподнесла, будто сказочно сладкий десерт, новости о своих постельных подвигах. Рассказала даже самые унизительные подробности. Например, то, что Аман не отвез меня домой, а нанял в одиннадцать вечера дурацкого и выглядевшего крайне зловеще рикшу. У меня просто не было сил на неизбежный допрос с пристрастием. В последнее время я очень уставала.

Аише я тоже все рассказала, но она восприняла мои откровения спокойно. Она и не могла отреагировать как-то иначе. Ей бы, как заправскому монаху, вести аккаунт в «Инстаграме» и постоянно обновлять его цитатами в духе философии нью-эйдж и изображениями Будды на фоне пейзажей. А Пиху больше похожа на уроженку лесов с сверхспособностями Мстителя. Что-то вроде сердитого Грута, только с ямочками, пышным бюстом и обилием бисерных браслетов. Аиша и Пиху — Инь и Ян моей жизни, полной неразберихи и глупостей.

О Нью-Йорке я никому из них не говорила. Аишу бы это известие оставило безразличной, а Пиху сначала взбудоражило, а потом разочаровало. Она ждала бы от меня протеста, а я подвела бы ее. Мне не хотелось множить число разочарованных мною людей.

Мой телефон издает громкий писк. Пришло сообщение от Мстителя:

Мне очень тяжело удержаться на месте и не помчаться сию же секунду на кушетку в «Эрес». События начинают постепенно стираться из памяти: травка и секс с самовлюбленным парнем, замужество и чаши для омовения от Шейлы Бу, Нью-Йорк, куда я не поеду.

Теперь мне приходится встречаться со все новыми молодыми людьми, и я уверена, что это следствие разговора о моей стажировке.

За последний месяц меня представили уже троим доходягам: катастрофе в белых кроссовках, персонажу, живущему с пятнадцатью членами семьи в однокомнатной квартире, а еще одному весельчаку, наверняка гею — ни один гетеросексуал не способен так восторгаться свадебным платьем Приянки Чопры.

Когда мы остались наедине в моей комнате, вычищенной Суджатой до стерильности, он тут же сообщил мне, что это платье — кастомизированная модель от Ральфа Лорена. А потом мы провели двадцать приятных минут за обсуждением бриллиантовых серег за пять миллионов, в которых актриса появилась на вручении «Оскара». Он на одном дыхании назвал десять имен дизайнеров одежды, услугами которых она пользовалась. Я до сих пор иногда болтаю с ним в «Ватсапе», и он присылает мне уморительные шутки о гетеросексуалах. Мама, конечно же, утверждает, что среди пенджабцев «таких» мужчин нет, словно речь идет о каком-то региональном недомогании, которое встречается только на западном континенте, скорее всего, где-то в Америке. В тот вечер Нью-Йорк потерял несколько очков в репутации.

В глубине души я жалею, что Аиша сегодня тоже будет в «Эресе». Я ее очень люблю, и она мне почти как родная сестра, но если я сейчас увижу хотя бы еще одного человека, у которого «всё в порядке», то могу разораться, как баньши, и закончить в клинике для умалишенных.

Хорошо, я понимаю, что не права. У меня любящая семья, хорошие друзья и прекрасная работа. Некоторые люди готовы убить за то, что есть у меня. Вот только почему у меня совсем нет сил и тяжело на сердце? Почему мистер Арнав кажется таким разочарованным всякий раз, когда смотрит на меня? Почему я чувствую разочарование каждый раз, когда смотрю на себя в зеркало? Неужели потому, что я отклонила предложение о стажировке?

В тот день, когда я дала ответ, он долго смотрел на меня. И наконец спросил:

«Почему?»

«Ну, просто… это идет вразрез с нынешними интересами моей семьи».

«А с вашими интересами?»

«Простите, что? — Что он сейчас сказал?! — Ну… Вообще-то, тоже…»

Мне было жарко, маетно и стыдно.

Босс помолчал с минуту, он иногда так делает, будто забыл о тебе на целых шестьдесят секунд, а потом, когда я уже собиралась ретироваться, выдал:

«Я считаю, что вы способны сделать очень хорошую карьеру. Что могли бы когда-нибудь возглавить целое стратегическое направление».

А потом мистер Арнав добавил, что решение принимать в любом случае мне и что американский филиал компании недосчитается ценного сотрудника.

На этом разговор был закончен. И не только разговор. С того дня прошло четыре недели, и в офисе никто ни разу не заговорил о Нью Йорке, ни по работе, ни просто так. Лишь в моей голове в самые неожиданные моменты возникают очень странные мысли.

Например, мне то и дело мерещится, что сотрудники за спиной называют меня бехенджи. Само по себе слово означает «сестра», но для современных индийских женщин оно стало настоящим оскорблением. Это прозвище для женщин традиционных взглядов, тех, чья главная цель в жизни — семья и дети. Они с юности одеваются и разговаривают как старушки и с радостью бросают работу сразу, как выходят замуж. Их не интересует карьера как таковая, и на работу они ходят лишь для того, чтобы чем-то занять себя до свадьбы.

Вряд ли мои коллеги в курсе, что я отказалась от своего шанса, но если бы они узнали, то непременно решили бы, что причина такого решения в традиционном воспитании. И я поняла бы их.

Отныне мне не светят ни крупные проекты, ни возможности для роста, ни продвижение по служебной лестнице. Помогите! Я не хочу быть бехенджи!

Мистер Арнав смотрит на меня то ли с жалостью, то ли с раздражением, то ли просто с грустью.

Кажется, в последнее время я разочаровываю всю человеческую популяцию сразу: своего начальника, родных, троих кандидатов в женихи. Даже Чоту, мальчик из столовой, всеми возможными способами дает мне понять, что я совершила величайшую в жизни ошибку, послушавшись родителей. А еще у меня появилось смутное подозрение, что он обзавелся еще одним поставщиком книг, потому что, наткнувшись на него этим утром в столовой, я застала его за торопливым запихиванием в школьный рюкзак стопки затейливых детективов Кэролайн Грэм. И я точно знаю, что этих книг ему не давала. Тогда кто же? Но эту тайну я попытаюсь разгадать как-нибудь в другой раз. А сейчас мне лучше думать о близящемся вечере с коктейлями.

После мерзко пахнущего и потного бесплатного массажа, обеспеченного бомбейскими электричками, я наконец вышла на крытой красной крышей станции «Бандра», больше похожей на министерскую дачу. А может, она и в самом деле ею была во времена британского правления. В пути я успела насладиться ароматом увядшей жасминовой гаджры, оказавшейся практически у меня в носу вместе с волосами ее обладательницы. Рыбачки из Коли прохаживались по вагонам в девятиярдовых сари, ловко управляясь с плетеными корзинами с рыбными потрохами. Мои джинсы и розовая футболка теперь смердели чужими телами, дешевыми одеколонами и рыбой, но я надеялась, что никто в клубе этого не учует.

Наконец я добралась до «Эреса». Он расположен на верхнем этаже одного из самых модных отелей Бомбея, прямо на побережье Аравийского моря. В первую очередь мне было необходимо избавиться от рыбного запаха. Для этого я припасла дезодорант «Акс». Я быстро скользнула в роскошную дамскую комнату, отделанную черным мрамором, в которой кроме меня была только одна женщина. Она выглядела как одна из тех моделей, чьи фото мы видим в журналах. Пусть не первого класса, но все равно: стройные ноги, водопад волос, шикарно сидящее серебристое платье, настолько щедро демонстрирующее грудь, что та грозит совсем из него высвободиться. Красавица задумчиво освежала помаду.

— Мужчины просто боятся сильных женщин.

Это она мне?

Судя по всему, да: двери во все три кабинки открыты, и возле стеклянных раковин мы с ней одни. Сложно кого-то слушать, когда прямо в лицо тебе смотрят две огромные груди. Четыре, с учетом отражения в зеркале.

— Сначала они хотят скрыть тебя, с макушки до пят, а потом и вовсе превратить в одну из этих домашних хозяек, в угоду своим мамочкам. — Голос у нее низкий, горловой, она растягивает согласные.

Я понятия не имею, как ответить, поэтому просто улыбаюсь.

— Хотя, наверное, у девушки, которая пользуется мужским дезодорантом, таких проблем не будет. — И она бросает уничижительный взгляд на маленький черный флакон «Акса» в моих руках, на мои «левайсы», футболку и топорщащиеся волосы. А потом следует к выходу так, будто она — владелица заведения.

Что это было? Надеюсь, она наткнется на своего свекра в этом своем платье. Я щедро распыляю вокруг себя дезодорант, чтобы заодно избавиться от шлейфа ее тяжелых духов. Я бы предпочла ведро «Акса» перебродившему цветочному запаху, который носит она.

Посреди лучей закатного солнца, мягкой спокойно музыки и мерцания гирлянд меня ждут Пиху и Аиша. И мне хочется упасть к ним в объятия и зарыдать.

Пиху сидит на одной из кожаных кушеток, яростно дрыгая ногами и глядя на Аишу, которая спокойно разглядывает что-то в телефоне. Завидев меня, подруга мгновенно бросается навстречу, протянув тощие ручки. Разноцветные браслеты съезжают до локтей.

— О боже! Этот дивный запах вчерашней бомбейской рыбы! — Пиху шумно вдыхает запах моей футболки и так крепко стискивает меня, что я почти задыхаюсь. Потом откидывается на чистейшие белые подушки и буквально мычит от удовольствия. — Каааак хорошо дома!

— Пи, на нас смотрят люди. — Аиша неторопливо оглядывает публику.

Но никто не обращает на нас внимания.

— В тебе явно не сохранились гены Сани, отвечающие за суетливость, Ашу. — Пиху хватает руку Аиши и гладит ею себя по голове. — Ну-ка, давай посмотрим, удастся ли мне перенять твои спокойствие и невозмутимость.

Аиша выгибает бровь и отнимает руку, поглаживая свое тонкое запястье.

— Нежность — это не твое. Во всяком случае, не в этой жизни.

Я не понимаю, как два эти создания могут дружить. Монах и Мститель. Я же — связующий элемент любой заварушки и в то же время вечный миротворец. Хотела бы я думать, что лучшая подруга и любимая кузина подружились благодаря мне, но это не совсем так. Семя их дружбы было заронено во втором классе, когда один мальчик сбил Аишу с ног, а потом уселся ей на спину и захохотал. Разъяренная Пиху в тот же день влетела в актовый зал, где обидчик Аиши читал стихотворение перед полутора сотнями других детей, и сдернула с него штаны.

В баре пока мало посетителей, поэтому я позволяю себе лечь на кушетку и потянуться. Покрывала приятны на ошупь — настоящий бальзам после моего офисного кресла в рабочем закутке.

В сумке Аиши звонит телефон, будоража закатную негу песней из болливудского фильма. Сестра торопливо отклоняет вызов. Сегодня она как-то непривычно тиха и задумчива и постоянно теребит в руках белоснежный платочек. Да, моя кузина до сих пор носит с собой тканевые платки с цветами и называет их «платочками». Ее явно что-то заботит. Но я не успеваю расспросить ее — Пиху, которая никогда ничего не ждет и не отменяет, бросается в атаку:

— Вот ты скажи, Зи, зачем? Зачем ты сотворила такую глупость?!

Из-за усталости я подумала, что она спрашивает меня о том, о чем я еще ей не рассказывала.

— Что тебе кажется глупым? Ты хочешь узнать, почему я отклонила предложение поехать на стажировку в Нью-Йорк?

Сначала между нами повисла тишина. Затем последовал взрыв.

— НЬЮ-ЙОРК?! — Пиху вскакивает на ноги, как шустрая кошка, и стеклянный столик между нашими кушетками сдвигается с места.

Аиша вздрагивает и быстро-быстро качает головой. Бар все еще полупустой, поэтому скрежет ножек столика разносится по нему гулким эхом. К моему большому облегчению, на нас никто не оборачивается.

Незадача.

— Так, всем оставаться на местах! О какой нью-йоркской стажировке идет речь? — Пиху перепрыгнула бы через столик, чтобы нависнуть надо мной, если бы не появление официанта.

Он приносит две тарелки с закусками: острые куриные леденцы[17] и хрустящие картофельные дольки в медово-горчичном соусе. Картошку мы заказали потому, что Пиху по пятницам не ест мяса, чеснока и лука. От этой привычки подругу, воспитанную в консервативной и религиозной гуджаратской семье, не избавил даже Париж. Но не будем об этом. Официант ставит на стол и наши напитки в высоких заиндевевших бокалах, со льдом, мятой и соломинками. Я замечаю, как он старается на нас не таращиться.

— Да ничего особенного, — отмахиваюсь я. — Моя компания предложила мне переехать в «Большое яблоко», чтобы пройти там обучение и стажировку по программе для межрегиональных менеджеров.

Лицо Пиху медленно вытягивается от ужаса.

— И… погоди, ты отказалась? Ты отказалась поехать в Нью-Йорк?! — Она изо всех сил пытается справиться с дыханием и хватает свой бокал с такой силой, что чуть не опрокидывает наши.

— Ну… да.

— П… почему? ПОЧЕМУ ты сделала такую невероятную глупость? Это же НЬЮ-ЙОРК, черт тебя дери!

Интересно, почему у нее до сих пор подняты руки, будто она собирается прыгнуть? О боже, вот теперь на нас точно смотрят.

— Пи, успокойся, — просит Аиша. — Может, она просто не хочет ехать. Ты же просто не хочешь, да, Зоя?

— Не знаю… может быть, и хочу, а может, и нет.

Меня внезапно начинает тошнить, и я покрываюсь липким потом.

— Неужели ты не хочешь замуж, Зи? — И тут обычная мечтательная меланхолия Аиши сменяется жестким холодным взглядом в упор.

— Ашу, ты что творишь? Пусть она сама решает!

— Я ей и не мешаю!

У кузины снова звонит телефон, и она затыкает его, одновременно бросив платок на стол. Если бы он был не из ткани, то грохот от этого броска разлетелся бы по всему залу. Хорошо, что телефон уцелел.

— Знаешь, Пи, не стоит так увлекаться мечтами. Иначе, когда эти глупые мечты не сбудутся, твое сердце может разбиться на мелкие кусочки. — Аиша замолкает и делает большой глоток из своего бокала.

Так, с ней явно что-то происходит, и я не знаю что. Гормоны?

Обо всех вопросах, которые я собиралась задать Аише, меня заставляет забыть яростный ответ ей Пиху:

— Что за ерунда! Нельзя жить, все время боясь, что твое сердце будет разбито. Ты тогда вообще ничего не добьешься, и жизнь просто пройдет мимо!

— Я всего лишь хочу защитить Зою. Что в этом плохого?

— А Зоя не нуждается в твоей защите!

Меня словно начало укачивать. Интересно, разве можно страдать от укачивания, сидя в баре? Страстные эскапады Пиху сменяют мягкие тона Аиши, их реплики звучат попеременно, не утихая. А может, меня не укачало? Может, я просто устала? От подруг и любимых кузин. Замолчите, пожалуйста! Если бы я не знала Аишу, то решила бы, что она мне немного завидует… но, скорее всего, мне просто кажется. Она не тот человек, который будет завидовать. Скорее всего, у меня сейчас такая каша в голове, что мне мерещится всякий бред.

— Кстати, Зи… — Пиху неожиданно поворачивается ко мне, решив игнорировать доводы Аиши в защиту семейных ценностей и вековых традиций. — Скажи, пожалуйста, почему ты не хочешь ехать?

Ну что же, тема Нью-Йорка заставила Пиху забыть про мое падение с Аманом, и то хлеб.

— Просто все мои знакомые обзаводятся семьями. И я не могу подвести своих родителей. Ну и…

— И ты решила, что тебе тоже надо это сделать, — договаривает Пиху за меня.

У нее затрепетали ноздри в классическом образе Мстителя, готовящегося к большой драке.

— Но это действительно логичный шаг. — Аиша снова шлепком затыкает телефон.

— И кто так решил?

— Пи, я живу в Индии, — тихо напоминаю я. На тот случай, если она забылась в своей новой европейской жизни. — Для большинства из нас жизнь вне брака — не вариант.

Пиху неукротима:

— Да я знаю! Я получаю двойную порцию этой же чепухи каждый раз, когда мне звонит мать. Я жила в том же дерьме, помнишь?

Жила, действительно. Некоторым образом. Ее мама симулировала какую-то болезнь, уже не помню какую, чтобы дочь прекратила встречи и оставила мысли о замужестве с мальчиком-мусульманином. В заговоре участвовал весь дом, включая слуг. У них получилось, но, когда спустя полгода Пиху узнала правду, все пошло прахом. У моей подруги в голове. И, полная мрачной ярости, она стала дважды в день ходить в ближайший храм Шивы. Не изменяя себе, Пиху выбрала для поклонения ипостась Разрушителя, которая известна своим тандав, Разрушающим танцем. Ее мать была в восторге от того, как набожна дочь и как истово она придерживается традиций.

Я изо всех сил старалась вырвать подругу из черного водоворота, состоящего из выпивки, сплетен о своих и чужих тетках и попыток анализировать свою дерьмовую жизнь и такую же жизнь наших общих знакомых. Что бы я ни делала, ничего не помогало, и меня это все больше пугало. И тут, слава богу, подвернулся Париж! Если бы она туда не уехала, дело закончилось бы психиатрической лечебницей. Ну или тюрьмой, куда Пиху попала бы за убийство, потому что она, как говорят американцы, «никогда никому ничего не спускала».

— Так что мне делать? Помоги! — Я хватаю себя за уши, боясь, что голова вот-вот взорвется.

Мне не хочется смотреть на людей, поэтому я отвожу взгляд в сторону Бомбея, контуры которого угадываются вдали. Если хорошенько прищуриться, то его крыши напоминают Манхэттен. Огни светятся вдалеке, за грохочущими волнами, безмолвные и раскаленные в потемневшем небе.

— Так, ладно, успокойся. — Подруга делает глоток из бокала, затем запихивает большой кусок хрустящей картошки в рот. — Перво-наперво пойди и спроси босса, есть ли возможность вернуть тебе это место. Если нет — начинай подавать заявки на другие программы. А знаешь что? Начинай их подавать в любом случае.

— Пи! Не давай ей таких дурацких советов!

— И что это в них такого дурацкого?

Телефон Аиши звонит в сотый раз за те пятнадцать минут, которые мы провели вместе. Она вскакивает, потом быстро садится обратно.

— Я… Мне надо идти.

— Но мы же только пришли!

Да ладно, что может быть важнее девичьих посиделок с подружками и алкоголем под залитым звездным светом небом прямо на берегу моря? Хотя откуда мне знать, я же не замужем.

— Там… да! Моя свекровь хочет… просмотреть кое-что со мной сегодня. Для завтрашнего собрания Женского комитета. Она собирается познакомить меня со своими коллегами и передать кое-какие обязанности.

— Ашу, ты ведь это только что придумала? — спрашиваю я, скрестив руки на груди и сузив глаза.

Насколько я помню, Женский комитет битком забит толстыми, лоснящимися, как оливки, богатыми домохозяйками, которые умирают от скуки из-за того, что у них слишком много свободного времени и денег.

По ее милому лицу в форме сердечка пробегает какая-то тень, но я не успеваю определить, что это такое.

— И зачем, скажи на милость, мне что-то придумывать? Ладно, позвони мне завтра.

Аиша убегает под уже непрерывные трели телефона, забыв о Нью-Йорке, о моем грехопадении да и вообще о нас.

— Зуб даю, это был Варун. Им не терпится заняться тем самым, как кроликам, — выдает Пиху и хлопает по столу.

В паре кушеток от нас пара за столом самозабвенно ссорится, и у мужчины ноздри трепещут так, будто исполняют ритуальный танец. Они на мгновение оглядываются на нас, потом снова возвращаются друг к другу.

Почему он мне кажется таким знакомым…

Ой!

Да это же Омерзительный Лалит, голозадый друг детства.

— Зи, соберись! — Пиху щелкает пальцами перед моим лицом. — Куда ты там смотришь? Мы сейчас разговариваем о твоей жизни!

— Да так, вон там сидит драгоценный отпрыск одной Тетки-из-Засады. Я столкнулась с его матерью на свадьбе Аиши. Кажется, наши семьи когда-то были соседями, и мы с ним в детстве за ручку бегали по двору голышом.

— На тебя это похоже! — Пиху тут же разворачивается, чтобы посмотреть, о ком идет речь.

Ссорящаяся пара не видит нас, потому что мы сидим довольно далеко от них, за пальмовыми ветвями. К тому же в зале неяркий свет, стало больше посетителей и постоянно ходят официанты.

— Теперь он бегает с совсем другой женщиной. И вот она определенно голая. — Пиху склоняет бокал в сторону дамы моего друга детства, одетой в удивительное серебристое платье…

Святые небеса. Это та самая Бюстина из туалета!

— Я видела эту девушку в туалете. Давай называть ее Бюстиной, — шепчу я Пиху.

Та сначала хихикает, а потом с восторгом и ужасом смотрит на достоинства предмета нашей беседы, выставленные напоказ.

Бюстина вытянулась на кушетке. Она похожа на томную кошечку или на молчаливую русалку. Все мужчины в баре пялятся на нее, как изголодавшиеся матросы. Все, кроме Омерзительного Лалита, который вне себя от этих жадных взглядов.

Так вот, значит, кто боится сильных женщин. Он пытается загородить ее от чужих глаз собственным телом. О, даже набрасывает ей на грудь коричневую тканую салфетку, которую она срывает и бросает ему в лицо. Мы с Пиху наклоняемся вперед, в ожидании продолжения.

— …Художник… хочет меня написать…

— …Прикройся, я, черт побери, надеюсь…

— …Маменькин сынок… говнюк!..

— …Ядовитая… распущенная!..

— …ГРЯЗНАЯ СВИНЬЯ… женись на деревенской тетке, покрывающей свою пустую голову!

Бюстина, сверкая очами, взлетает со своего места. Пресловутый бюст дрожит от гнева. Грязная Свинья приобрел густо-лиловый цвет, то ли от стыда, то ли от гнева. Он явно не знает, что ему делать: пытаться прикрыть ее собственным телом или продолжить выяснять отношения. На всякий случай он решает совместить оба занятия.

— …Что… мои родители… скажут…

— …Уже тошнит от… пошел… ХВАТИТ!

Бюстина быстро допивает свой коктейль и уносится прочь, а жадные мужские взгляды ловят каждое ее движение. Грязная Свинья, оторопев, остается на месте глядя на смятое в ссоре покрывало.

Мне его немного жаль, но я не особенно вдумываюсь в то, что сейчас между ними произошло. Вряд ли я еще увижу кого-нибудь из этих двоих. Я откидываюсь и допиваю свой белый коктейль. Я посмеялась, и мне стало получше, но усталость быстро берет свое. С каким удовольствием я бы сейчас положила голову на эту подушку валиком и уснула, растворяясь в море белых кушеток, белых коктейлей и белых же подушек. Уснула и забыла обо всем. Здесь все цвета выгоревшей слоновой кости. Наверное, это и есть цвет забвения и покоя.