Ладонь, расписанная хной

ГЛАВА 6 НАПРАСНЫЕ МЕЧТЫ

«Ну, что ты думаешь? Как тебе понравился мальчик?»

Вопросы не заставили себя ждать. Что мне было сказать? Что я чувствовала себя как товар на базаре? Как будто меня ощупывали, мяли, нюхали, а потом поставили обратно на прилавок. Неужели нам всем приходится проходить через это, словно через чудовищный обряд посвящения?

Я ведь знала, на что это будет похоже. Вот только никакая теория не может подготовить вас к реальности. К тому, что сама по себе ты ничего не представляешь, пока не сменишь имя, не откажешься от любимых блюд, не пройдешь чертов обряд очищения, в результате которого забудешь, кто ты такая. И тогда, только тогда тебя примут. Но и то лишь на то время, пока ты будешь соблюдать их условия.

Может быть, я просто устала и мне все просто кажется? Мама прошла через это, и они с папой, в общем-то, счастливы, если не считать редких ссор. Аиша прошла через это, и Рита Чача, и даже Шейла Бу. У них же всё в порядке, правда? Зачем тогда мне раздувать из мухи слона?

На этом у меня мысли закончились, и в этот момент мне казалось, что с ними закончилась и вся моя жизнь.

Я не спала из-за свадьбы Аиши. Ходячая катастрофа в белых кроссовках, Нью-Йорк — все это произошло за одни сутки. Теперь само название этого города причиняет мне боль. Мне так нужна сейчас моя дади, моя бабушка. Ее белая вдовья туника лежит в ящике моей прикроватной тумбочки, такая же сморщенная, как ее лицо, и такая же мягкая, как ее руки. Они всегда удивляли меня. Как у человека, всю жизнь стиравшего, убиравшего и готовившего на большую семью, могли быть такие нежные руки? Я разворачиваю ее тунику, и мне отчаянно хочется побежать к бабушке.

«Вадда сияппа». Любимая присказка дади, означающая, что близится либо твоя смерть, либо чья-то еще, либо что-то другое, не менее ужасное. Часто, произнеся ее, бабушка странно посмеивалась, особенно за несколько месяцев до своей кончины. Никто не знал, что она имеет в виду: то ли хочет пышных похорон, то ли радуется, что скоро покинет этот мир, оставив нам решать, что делать с ее останками. Наверное, и то и другое.

Как давно ушли Шармы? Я не доверяю собственному ощущению времени. Мне удалось содрать с себя проклятое платье: маленькая победа. Я чувствовала себя Халком, появляющимся из тела доктора Брюса Барнера. Вот только платье не пережило этой трансформации, и мне было его жаль.

В гостиной с выключенным кондиционером странно тихо. Над головой папы, который, похоже, поглощен чтением индийского «Таймса», вращаются лопасти потолочного вентилятора. Если бы у папы еще оставались волосы, они шевелились бы от движения воздуха.

Занавески пудрового оттенка раздвинули, чтобы впустить в окна слабый ветер, насыщенный запахом дождя. Из окон виден дом напротив, и я могу заглянуть прямо в яркую гостиную Роев. Рой-старший, раскинувшись на красном диване перед огромным телевизором, смотрит крикет, не обращая внимания на непоседу-карапуза, который уцепился за край стеклянного стола. И муж, и карапуз жутко бесят жену Роя.

Тощая серая кошка запрыгивает к нам через открытое окно, идет прямиком под диван, обитый тканью в «огурцах», будто она тут полноправный житель, и начинает громко мурлыкать. На нее никто не обращает внимания. Это Плаки, бездомная кошка, живущая на нашей улице и гуляющая по квартирам в свое удовольствие.

— Гита, зачем ты так сильно ушила платье? — спрашивает тетушка маму.

— Шейла-диди, ты же сама мне посоветовала! Ой, смотри, героиня превратилась в питона! Какой ужас! — с ледяным восторгом восклицает мама.

Что за кошмар?

Раздается раскат грома, но папа не реагирует даже на него. Нет, это не звук крушения моей жизни, это телевизор. Мама с тетушкой сидят на кожаном диване, поглощенные гадким сериальчиком о змее, превращающейся в женщину. Или женщине, превращающейся в змею? Экранные события снова сопровождаются грохотом: там явно грядет конец света. Кошка затихла под диваном.

— Хаи! Надо же, какой интересный поворот! Держу пари, она подползет к своему первому мужу и сожрет его заживо! — Шейла Бу не может оторвать глаз от экрана. — Ну да, посоветовала, но я же не знала, что Зоя вырвется из платья! Откуда мне было это знать?

Кажется, обо мне теперь говорят так же, как о женщине-змее, сбрасывающей кожу. Нет, как только люди могут смотреть такие отупляющие сериалы?

— Слава богу, Шармы так ничего и не поняли, — говорит мама.

— Точно! Что бы они подумали? Что мы не можем нормально одеть своих детей?

— Шейла-диди, тебе надо следить за тем, что ты ешь. — Мама делает строгое лицо. — Тебе нельзя столько есть, как раньше. Подумай о своем сахаре!

Живое лицо Шейлы, на котором иногда отражается по четыре эмоции сразу, моментально закрывается. Стоит кому-нибудь заговорить о ее питании, как она замолкает и отстраняется. Нет, ест она, конечно, немало, не зря же она такая… корпулентная.

Не отрывая глаз от экрана, парочка увлеченно рассматривает подарки, полученные на свадьбе Аиши. Кажется, что это было так давно! В другой эре, в другой жизни. Сейчас нет никаких семейных скандалов, и факел статуи Свободы больше не манит меня.

Подарков оказалось не так много: набор странных стеклянных салатников, блестящие часы, пара шелковых наволочек. Остальное — конверты с наличными от нашей родни.

Снова пошел ливень, заполняя все вокруг белым шумом.

Как бы они мне ответили, если бы я рассказала им про Нью-Йорк?

Все, мозг, хватит!

Ветер треплет занавески, словно раскрывая чудовищные крылья.

Когда я была маленькая, дади говорила, что секреты, которыми ты не хочешь делиться, поднимаются к твоему горлу и начинают его щекотать, пока ты не выкашляешь их наружу. Я так сильно стискиваю челюсти, что у меня начинают болеть скулы. Я вхожу в гостиную.

— Пап, я хочу поехать в Нью-Йорк. — Я выплевываю эту фразу так, будто меня стошнило, не в состоянии больше удерживать ее в себе.

Желудок совершает кульбит. Вот и все. Теперь моя судьба в руках Вселенной.

Папа отрывает взгляд от газеты, явно не ожидая меня увидеть. В его карих глазах уже видна мерцающая тень катаракты, что очень вредно для глазного хирурга.

— Хм, ты что, просто проснулась этим утром и решила, что хочешь уехать на другой край света?

— Нет.

Я знала наверняка, что папа не потеряет головы. Он никогда этого не делает, за исключением тех случаев, когда Индия проигрывает в крикет. И даже тогда его ярость не выходит за пределы добропорядочного британского английского: «Да это, черт побери, немыслимо! Что за идиоты!»

— Я думал, что ты мечтала увидеть северное сияние в Исландии, — замечает он.

— До сих пор мечтаю.

— А при чем тут Нью-Йорк?

— Минуточку! То, что ты выросла, не значит, что ты можешь уезжать, куда хочешь, не спросив у нас разрешения! — Мама тоже не склонна закатывать сцены. За исключением тех случаев, когда рядом с ней Шейла Бу. Тетушка оказывает странное влияние на людей. — Ты что, задумала что-то вместе с Пиху?

Мама смотрит на меня с прищуром, все еще держа деньги в руках.

Пиху — моя лучшая подруга, которую, несмотря на то что она старше меня, мама считает ветреной. Сейчас Пиху в Париже, работает над кандидатской по модному текстилю. Воспоминание о еще одном дорогом мне человеке, которого нет со мной рядом, стало новым ударом. Что там, в груди, может так сильно жечь?

— Ох уж эта Пиху! Она кончит тем, что останется старой девой, вон как парнями разбрасывается! Я встретила ее мать на овощном рынке, и она мне все рассказала, бедная женщина!

Мама Пиху, должно быть, разыграла целую гуджарахскую мелодраму с непременными полными слез взглядами, вздохами и жалобами на общую судьбу матерей будущих старых дев. Каждая такая встреча вызывает у моей мамы потрясение, а потом она несколько дней готовит только блюда с малым содержанием жира. Я считаю, что родителей лучших друзей и подруг вообще нельзя знакомить, ни при каких обстоятельствах.

— Нет, Пиху тут совсем ни при чем!

По-моему, со дня нашего знакомства в первом классе я занимаюсь одним и тем же: защищаю ее перед своими родителями. Они почему-то всегда считали, что именно Пиху — причина и источник моего непослушания и всех шалостей.

— Я вот ставлю вас в известность… то есть спрашиваю сейчас. У меня появился шанс переехать в Нью-Йорк.

Все трое совершенно сбиты с толку. Шейла Бу замирает без движения, мама выпрямляется, насторожившись. Она готова сорваться с места и бежать, только пока не знает к кому: ко мне или к тетушке Бу. Она хлопает по пульту, обрывая повествование о женщине-змее, бросает свои занятия и просто смотрит. Причем не на меня, а на тетушку Бу, которая тоже смотрит на нее. Опять многозначительный обмен взглядами, только еще более настороженный.

— Что?

С улицы доносится шум все-таки наступившего апокалипсиса из фильма про женщину-змею, где-то одновременно звонят в две разные двери. Один звонок разносится гонгом, другой — пронзительной трелью.

Внезапно тетушка Шейла светлеет лицом и выдает:

— О, я поняла! Ты хочешь выйти замуж за юношу из Нью-Йорка! Так что же ты сразу не сказала?! Дай мне полгода, и я найду тебе такого же, как принц Хари.

— Принца зовут Гарри, и он британец, а не американец, — поправляет ее папа своим «я-тут-хирург-ничего-не-бойтесь».

— Как? Гейри? Ой, британец, американец — какая разница? Они все говорят по-английски, ведь так? Ты же о том брате, у которого больше волос, да? Который женился на этой хорошенькой Маган?

— Меган. — На этот раз папа даже не отрывается от газеты.

— Ну да, Гейри и Маган, я знаю. И не надо тут умничать, Паван! Ты не забыл, что это я учила тебя писать эссе на английском для твоих экзаменов? — И Шейла Бу щиплет папу за щеку, как будто он пятилетка, а не уважаемый врач с двумя докторскими степенями.

Мама тут же кивает:

— Конечно. Зое не обязательно выходить замуж за лысого.

И она вздрагивает от мысли о возможном незамужнем будущем своей дочери.

А что касается волос на голове мужчины, то, насколько я видела, принц Уильям выглядит просто зашибись.

— Ты еще молода, Зоя. Тебе не обязательно идти на такие компромиссы и отказываться почти от всего, что тебе так нужно. Ну, во всяком случае пока. В отличие от м… — И тут Шейла Бу резко замолкает.

Мама чуть качает головой и накрывает рукой тетушкину руку. Кажется, она хочет ее ободрить, но тетино лицо неожиданно обмякает. В ту же секунду на меня обрушивается детское воспоминание. Однажды в ее большой квартире я попала в просторную кладовую. Туда никто не ходил, но я как-то сумела в нее пробраться, влекомая заблуждением, что где-то там спрятаны чипсы из масалы. Открыв дверь, я вздрогнула от испуга, увидев среди банок со всякой всячиной и мешков с рисом тетушку Бу в вылинявшей желтой ночной рубашке с кистью в руке и красной краской на пальцах.

Шейла согнулась над мольбертом, ее лицо было расслаблено, словно она находилась в трансе. Повернувшись на стук двери, от неожиданности она тоже испугалась и даже не сразу меня узнала. Она выглядела так, словно я поймала ее за чем-то, что она не должна делать. Я развернулась и удрала. С тех пор я ни разу не видела, чтобы тетушка рисовала, и не слышала, чтобы она об этом рассказывала. Ну и я никому не рассказала о том, что увидела в кладовке. Это казалось мне слишком личным.

Я успела разглядеть холст, с которым она работала, и потом часто вспоминала о нем со смутным беспокойством. Кроваво-красные росчерки, как следы от ударов, и темные сапфировые пятна, похожие на синяки, буйное, неудержимое пламя. Вот только в той Шейле Бу, которую я знаю, нет скрытой боли. Она — воплощение нахальства, непосредственности и шума. Кого же я тогда видела?

— Так, давайте начнем сначала. Я не хочу выходить замуж за мужчину из Нью-Йорка.

— Тогда почему ты заговорила об Америке? — спрашивает мама.

— Я не говорила о браке! Моя компания хочет отправить меня в Нью-Йорк. — Я подчеркиваю слово «отправить», чтобы родные поняли, что все это не моя затея. — На три года. Я буду работать там в нашем американском филиале и учиться на межрегионального управляющего. Для этого мне придется жить в Соединенных Штатах. Жить.

Всё. Я это сказала. И произнесла слово «жить». Дважды.

Жить — значит уехать из этого дома. Для родителей, особенно родителей дочерей, это худшее, что может случиться.

Что же вы за родители такие, что ваши взрослые дети хотят жить как можно дальше от вас! И это еще не успев создать семью! Вы что, их плохо кормите? Даете мало денег? Люди будут подвергать сомнению их способность заботиться о своих детях, и это перечеркнет все существование отца и матери.

В глубине души я приготовилась к грандиозному скандалу, но почему-то ничего не происходит. В комнате висит мертвая тишина. Родители и тетушка переглядываются с таким видом, будто пытаются разгадать сложнейшую загадку.

С улицы доносятся громкие свистки соседских скороварок и скрежет тормозов, злые автомобильные сигналы и крики: обычная городская музыка. Сейчас она режет мне слух, как скрип ногтей по стеклу. Неужели Бомбей не может немного помолчать?

Пальцы мамы начинают что-то быстро вязать без ниток и спиц. Она всегда вяжет, когда нервничает, как некоторые пьют или едят. В школе я единственная постоянно носила вязаные вещи нашей теплой зимой.

— А кто еще едет в этот… Нью-Йорк? — спрашивает папа.

Мой подбородок взлетает вверх. Адреналиновый взрыв позволил мне снова выпрямить спину. Мне не отказали сразу! Это должно что-то значить!

— По-моему, больше никто. Я — одна из двоих, кому сделали такое предложение.

По папиному лицу пробежала тень, похожая на гримасу. Знай я его не так хорошо, я назвала бы эту эмоцию болью.

— Ну, в таком случае это даже не обсуждается. Мы пытаемся выдать тебя замуж, а ты собираешься умчаться кутить на другой край света? Если тебя заставляют ехать, ты всегда можешь уволиться.

Уволиться? Злость метала черные молнии в моей голове. Да что эта Шейла Бу понимает о таких шансах?! У нее в жизни когда-нибудь были такие возможности? Явно нет!

— А если я сначала выйду замуж, а потом поеду?

Я должна пойти на какие-то уступки с этим браком, чтобы не быть к ним жестокой.

— И какая же семья согласится отпустить свою невестку за границу на целых три года совершенно одну и сразу после свадьбы? Что Америка такое, по-твоему? Если ты найдешь такую семью, я тут же отдам тебе все мои бриллианты! — Тетушка Шейла выпрямляется, словно воздвигая собой огромный барьер.

— Ну тогда, пожалуйста, давайте подождем еще три года! Я выйду замуж, когда вернусь! — Я говорю всего лишь чуть громче обычного. Самую малость, чтобы ничего не испортить. — Давайте хотя бы обсудим такой вариант.

— Мы больше не можем позволить себе ждать, Зоя, — возражает мама.

— Будешь ждать, с тобой могут произойти самые разные неприятности. Поздний брак, поздние дети, проблемы со здоровьем… — Тетушка Шейла снова замолкает, будто боясь проговориться.

Проблемы со здоровьем? О чем идет речь? Что это за темное искусство, которым они все так виртуозно владеют, переворачивая любой разговор вверх тормашками в мгновение ока? Эту дисциплину надо преподавать в Хогвартсе!

— А я не пойду на риск, отправляя свою дочь за семь морей и совершенно одну. Хочешь в Нью-Йорк? Выходи замуж и езжай с мужем куда пожелаешь. — И мамино лицо застывает в неподвижности с поджатыми губами и прищуренными веками. Это значит, что она уже почти приняла решение, и никто на свете, даже мы с папой, не в силах его изменить.

Дождь то перестает, то припускает снова, как мотор ремонтируемого автомобиля. Папа смотрит на меня поверх очков и вздыхает:

— Зоя-бита, что ты знаешь об этом мире? Ты понимаешь, сколько нужно денег, чтобы содержать дом?

— Ты не сможешь жить одна. Ты сразу же вернешься, и мы в итоге потеряем и время, и деньги, — подхватывает Шейла Бу.

— Ты забыла, что произошло в десятом классе? — Мама не может не напомнить мне позорный эпизод из прошлого.

В десятом классе со мной действительно произошел один случай. Класс собирался в трехдневную поездку в Пуна. Со слезами, шантажом и скандалами мне удалось вытребовать у родителей разрешение. И в самый первый день, во время автобусной экскурсии, я вдруг осознала, что нахожусь одна в незнакомом городе. Совершенно одна, потому что учителя и друзья не считались. Рядом не было родителей, не было семьи, которая обо мне заботилась бы. В результате этого откровения я впала в такую истерику, что меня пришлось отправить домой на поезде с престарелой учительницей математики миссис Браганза. Она гладила мою руку все два часа поездки, а потом сказала моим родителям, что я «слишком чувствительна и упряма, что исключает способность к самостоятельности».

С тех самых пор мое семейство не позволяет мне забыть об этом эпизоде и об этих словах.

— Я обдумаю этот вопрос.

Папа смотрит на Шейлу Бу, которая изобразила вдумчивый вид, сощурив глаза и прикусив нижнюю губу. Меня снова окатило волной адреналина. Неужели она вернулась?

Моя Волшебница Бу вернулась? Та самая, которая во времена, когда машины были верхом роскоши, возила меня на своем новеньком «Марути Эстим», когда бы я ее ни попросила и как бы это ни мешало ее планам? Единственная, кто не смеялся надо мной, когда я хотела пойти на костюмированный праздник в образе супермена, а не принцессы. Тетя сказала, что если кто-нибудь попробует меня высмеять, то будет иметь дело с ней.

А сейчас она смерила папу пренебрежительным взглядом.

Нет, это все та же старая тетушка Бу.

Все наше семейство, все родственники старше пятидесяти, обращаются к ней за советом, когда чего-нибудь не понимают. Чаще всего она и сама не разбирается в теме, что, по-моему, обесценивает всю затею. В эти игры не играют только ее муж, дядюшка Балли, и сын Юви, который вообще никогда ее не слушал. А вот невестка вынуждена ей подчиняться, потому что недавно пришла в семью. Но пройдет еще пара лет, и она научится игнорировать свою свекровь так же, как другие невестки. А дядюшка Балли — это совсем другая история. Он старше тетушки по меньшей мере на десять лет и обладает пронзительным взглядом и способностью быстро находить виновных в своих проблемах. С женой у них всегда были сложные отношения, смесь любви и ненависти. Ну хорошо, термин «любовь» в этом случае можно использовать с большой натяжкой.

— Ты представляешь себе, в какую сторону в Америке открываются двери, не говоря уже о самостоятельном ведении хозяйства и работе? — продолжает папа.

— Не надо так бояться брака, Зоя, чтобы бежать от него до Нью-Йорка! — Мама чуть не плачет.

Мне становится немного совестно. Хорошо, не немного, мне стыдно всерьез. Мои родители устали, даже в папе это чувствуется. У них тоже выдалась та еще неделя, они готовились к свадьбе и к этой катастрофе в белых кроссовках. А теперь, именно в тот момент, когда они хотели отдохнуть с чашкой чая и расслабиться под старую песню Кишора Кумара на радио ФМ «Золотые ретрохиты», как мы обычно делаем будними вечерами, я сбросила на них еще одну бомбу.

Папа делает глубокий вдох:

— Твои тетушка и мама правы. То, о чем ты говоришь, очень трудно, Зоя, и я знаю, что ты с этим не справишься. Мы не хотим, чтобы ты проходила через всю эту мясорубку с деньгами, счетами на оплату и содержанием дома. Мы живем, чтобы о тебе заботиться, так зачем тебе такие испытания?

Они разговаривают со мной как с полным ничтожеством. И вдруг меня словно током бьет: никто из моей семьи, которая вместе со мной вкладывала столько усилий в мое образование и мою карьеру, не спросил, почему именно меня выбрали, чтобы отправить в Нью-Йорк! Кажется, этот вопрос их совершенно не волнует.

— Зачем думать о жизненном пути, которым ты не пойдешь? Только себя расстраивать лишний раз, девочка, — пытается успокоить меня тетушка, глядя в окно, будто думает о чем-то далеком.

Я чувствую себя раздавленной. Странное ощущение, словно я задыхаюсь, застряла в темном тесном тоннеле, не могу двинуться с места, у меня сжалось горло. Хочется кричать, но не получается издать ни звука. Да и что это изменит? Крик лишь отразится эхом от стен, а потом я снова останусь наедине с пустотой, которая лишь покажется гуще, когда эхо смолкнет.

Раздается звонок в дверь, и женщины начинают торопливо собирать свадебные подарки и деньги, чтобы отнести в одну из спален. Они переключаются так быстро, будто мы просто болтали о разных пустяках вроде погоды.

Папа, с трудом разогнувшись, идет к дверям. По дороге он гладит меня по голове. А потом вздыхает, внезапно как-то состарившись. Теперь папа выглядит на все свои шестьдесят с лишним.

— Тебе надо отдохнуть, Зоя. Ты мало спала со дня свадьбы Аиши. И не забивай себе голову, иначе она у тебя разболится.

Меня покидают последние силы, но я отказываюсь это признать.

— Да, папа, но… я хочу сначала прогуляться. — И быстро добавляю: — Совсем немного, чтобы проветриться. А потом я вернусь домой и отдохну. Обещаю.

Я стою в пустом коридоре за деревянной дверью и жду лифта. На улице едва дышит ветер, слабая тень урагана, бушевавшего здесь всего час назад. Откуда ни возьмись появляется кошка Плаки и трется мягким боком о мои ноги. Я боюсь кошек, но к этой испытываю что-то, отдаленно похожее на нежность. Наверное, из-за выводка крохотных писклявых котят, которых она однажды родила у меня под кроватью.

Это же все правда, да? Все, что сказала моя семья. Каждый день я прихожу в чистый дом, к готовому обеду, выстиранному белью и оплаченным счетам. Да, они оплачены и моими деньгами, но этим все равно занимаюсь не я. Я никогда не жила самостоятельно и не знаю, с чего начать. Нет, действительно, чего я ожидала? Что вообще пыталась доказать?

И потом, как я могу оставить папу и маму, стареющих с каждым днем, и уехать на край света? Так далеко, что не смогу добраться до них, когда буду им нужна! Как я, единственная их дочь, вместо того чтобы исполнить свой долг, выйдя замуж и поселившись рядом с ними, брошу их, обрекая на насмешки и одиночество?

Да я и не знаю никого в Нью-Йорке, у меня там нет друзей, я и на самом деле не представляю, в какую сторону там открываются двери. Что, если я открою их не туда, ударю кого-нибудь по лицу и меня за это засудят?

Ноги хлюпают по блестящим лужам, от земли исходит пар. Запоздалые пассажиры со всех ног несутся за автобусами. Они орудуют локтями, толкаются и спорят, только чтобы не остаться на остановке. Кошка идет рядом со мной. Может быть, сегодня она считает себя собакой.

Внезапно я оказываюсь рядом со знакомым многоэтажным зданием. Здесь живет Аман. Наркоша Аман с глазами под тяжелыми веками, гнусавым голосом и вечной ухмылочкой. Как я сюда попала?

Перед глазами появляются и исчезают картинки моей воображаемой квартиры. Захватывающая новая жизнь, мерцающие огни Нью-Йорка — все медленно угасает и растворяется в тумане.

Пока я тяну руку к звонку, на ум приходит смутное воспоминание о дади и ее историях, которые она рассказывала, когда грустила. Она говорила о напрасных мечтах, запертых в маленьких шкатулках и спрятанных глубоко в сердце каждого человека. Их можно доставать, протирать от пыли, но не стоит делать этого слишком часто. Если будешь слишком долго держать их в руках, они могут превратиться в яд, отравить твое сердце и всю твою жизнь.

Когда-то дади хотела стать медсестрой. В детстве она засыпала, положив под подушку истрепанную фотографию Флоренс Найтингейл,[16] и лечила уличных животных. Эту привычку, кстати, она сохранила на всю жизнь. Кошка Плаки — одна из ее пациенток. Родители выдали дади замуж, когда ей было шестнадцать, за мальчика, которого она до этого ни разу не видела, а в восемнадцать она стала матерью. Но бабушка была счастлива в браке, чего не скажешь о Шейле Бу.

А что я? Нет, у меня есть прекрасная работа, и я неплохо зарабатываю. Мне позволяют выбрать себе мужа. У бабушки не было такой свободы. Я хотя бы предприняла попытку что-то изменить. Да и родителей действительно нельзя бросать, какими бы вредными и невыносимыми они ни были. Это я не про своих, просто к слову. Индийские родители не могут быть невыносимыми. Вообще. Никогда.

Собственные ноги кажутся мне очень тяжелыми, а путь от лифта до дверей квартиры Амана — марафоном с отягощением. Я просто иду, не думая, куда и зачем. Кошка вдруг принимается шипеть.

Американская квартира с огнями Нью-Йорка исчезает, это был всего лишь мираж, ничего больше. Реален только этот коридор с простой коричневой дверью, странно голой без гирлянд и наклеек, красующихся на дверях соседей. Дверью Амана. Да, я знаю, знаю, что вы сейчас скажете. Не стоит возвращаться к курению травки, к безработному бывшему, которого презирают мои родители, и так далее. Можно подумать, мы всегда принимаем верные решения. Конечно же, мои родители знают обо мне и Амане, я всегда говорю им правду. В большинстве случаев. В большинстве жизненно важных случаев. Таких отношений, как у нас с ним, родители просто не понимают, так зачем их расстраивать?

Аман открывает дверь и стоит в своей обычной позе, с руками, расслабленно висящими вдоль боков.

— Ты же знала, что моих родителей нет в стране, да?

За его спиной тикают черно-белые часы. Сейчас девять вечера, всего час, как ушли Шармы. А после разговора в офисе мистера Арнава минуло одиннадцать часов. Эти воспоминания кажутся такими далекими, словно из прошлой жизни.

Аман небрит и лохмат, будто ему сложно хотя бы причесаться. Что, по сути, так и есть.

— А разве они когда-нибудь сюда приезжают? — Я с трудом складываю связное предложение, и меня тут же начинает трясти. По щекам текут слезы.

— Тебе холодно? — Он подается назад.

Ему противно и любопытно. Стоит проявить в его присутствии хоть какую-нибудь эмоцию, как он резко отстраняется, физически и эмоционально. Но иногда мне нужно именно это: безразличие. У меня тяжелеют веки, и в сердце по-змеиному просачивается знакомое раздражение. Наверное, Нью-Йорк и есть моя напрасная мечта. А значит, пора ее отпустить.

— Я знаю, что тебя согреет. — Аман держит в пальцах маленький пакетик с липкой зеленой субстанцией. — Прошу ко мне на косячок. Или на кое-что еще… — Он хитро улыбается, открывая дверь в свою наполненную дымом берлогу.

Хотя бы он меня хочет.

Дади, вадда сияппа…