Ладонь, расписанная хной

ГЛАВА 22 ШЕЙЛА БУ И Я

До нас с Пиху все доходит одновременно:

— Брауни!

И виски.

Моя Шейла Бу, которая никогда не пила на людях, сейчас пьяна до невменяемости. И под кайфом. От нашего печенья с травкой.

Алкоголь наслоился на коноплю и рак.

Вот это сияппа так сияппа.

За Шейлой Бу тянется шлейф парфюма, который учуял мой нос. Пахнет увядшими розами, и у меня опять возникает смутное беспокойство. А потом Шейла Бу жестом подзывает причину этого беспокойства, чтобы она прошла в гостиную. Я слышу цоканье шлепанцев на каблуках.

— Что за картинка! — кричит она в направлении дверей. — Ты была сегодня идеальной моделью. Я совсем не ощущала, что мы работаем впервые. Какое было освещение! А какие цвета! Иди сюда, девочка, иди! Что это был за съезд! Я так рада, что сюда приехала. — Она с вызовом смотрит на дядюшку Балли.

Но кого она рисовала в Алибаге?..

Нет. Господи, только не это!

Но, конечно, в комнату следом за Шейлой Бу входит небезызвестная Бюстина в пушистом белом халате, между отворотами которого виднеется кружевное розовое неглиже.

Лалит судорожно вздыхает, будто его ударили. У Тани отвисает челюсть.

— О, ты успела одеться, это хорошо, — замечает тетушка Бу, словно в трансе. — Да, желтый свет здесь не подойдет для той картины, которую мы создали сегодня, правда? Возможно, в следующий раз мы будем писать тебя в открытом… хотя нет, нас могут арестовать за непристойное поведение.

— Будь оно все проклято! Я же вам сказал, что мы не успеем предотвратить это… это… постыдное мракобесие! Что все начинается снова! — Дядюшка Балли выглядит так, словно проглотил жабу целиком.

А я теперь знаю, что означали подмигивания в ее сообщении. Из меня вырывается тихий панический смех, но на меня никто не обращает внимания. Так вот что означает слово «постмодернизм» в названии этого художественного съезда. Создание портретов в стиле ню? И теперь об этом знает вся семья. И, судя по их лицам, завтра неврологическая больница в Нанавати получит целую толпу новых пациентов. Причем с самыми разными диагнозами.

— Лопи! — опомнился Лалит, но тон его разительно отличается от того, которым он говорил со мной. С этим голосом я не была знакома. Он был мягким и уступчивым. — Какого черта ты не отвечала на мои звонки и сообщения?!

Я так и думала. Вот почему он так берег свой телефон, словно это сейф. Я жду укола боли и ревности, но мое сердце остается спокойным.

— Лалит? — Бюстина проходит в гостиную, с удивлением глядя на собравшихся, которые с тем же удивлением смотрят на нее. — Как ты?.. Что?.. Как?..

Лалит бросается к ней и кладет ей руки на плечи, так же как хватал меня всего две минуты назад.

— Мне позвонил мой друг Азиф и сказал, что ты тут завела шашни с каким-то парнем. И я просто не смог… просто не вынес. Я должен был тебя найти! — отчаянно лепечет он.

Я понимаю, откуда взялся страх перед изменой.

— Якшаюсь? Дурак, я здесь работаю, а не сплю со всеми направо и налево. Так вот, значит, кем ты меня считаешь? Грязная свинья! — кричит она во всем великолепии своего белого халата и розового неглиже. — Вижу, ты даже свою мать с собой притащил! — Она с отвращением качает головой. — Вечный маменькин сынок!

Намек более чем прозрачен. Я и так догадалась, что Лалит сделал мне предложение по настоянию родителей, которые не хотели, чтобы он женился на Бюстине. Может, они знали, что она позировала обнаженной?

— Я ее никуда не тащил! Она последовала за мной сюда, чтобы остановить… — Он бросает на мать умоляющий взгляд. — Прости, мама. Но я не могу… Я больше не могу жить без Лопи.

Мать Лалита замерла наподобие статуи.

— Но это… возмутительно… — Она с такой силой сжала собственные руки, что чудом их не сломала. Ее взгляд мечется между мной, его бывшей невестой, и Бюстиной, его бывшей девушкой, а потом поднимается к небу, требуя ответа от богов.

Лопи хитро улыбается, как человек, добившийся именно того, чего хотел.

— Но ты же помолвлен! — восклицает она. — Ты женишься на другой. Вот почему я уехала в Алибаг! Чтобы здесь жить! И теперь я здесь работаю.

Значит, таков был ее план. Она не отвечала на его звонки и сообщения, чтобы он сходил с ума от беспокойства и изводил себя от тоски. Бедный Лалит.

Я даже восхитилась этой девушкой, несмотря на ее коварство. Любой человек, обладающий достаточным характером, чтобы выдержать яростные нападки индийских старейшин, выйдя к ним в сексуальном крохотном наряде — а этот халатик едва прикрывал ее, скажем так, достоинства, — с уверенностью Суперженщины, в моих глазах уже достоин уважения. Мне даже почти жаль, что она вряд ли найдет мужчину с более крепким позвоночником, чем Лалит. Того, кто поддержит ее смелость, вместо того чтобы попытаться ее сломить. Я только надеюсь, что она никому не позволит этого сделать.

К тому же она не получила записку, отправленную ей пять минут назад.

— Эээ… Бюс…

Зоя, замолчи.

— Я хотела сказать, Лопи. Мы не… Я не выйду за него замуж.

— Ты не выйдешь за Лалита?! — Она с готовностью цепляется за произнесенные слова.

А потом смеривает горящим недоумевающим взглядом мои желтую юбку и простую белую футболку, узнавая меня. Отметив объем моей талии, Лопи как-то нехорошо усмехнулась. Ничего, посмотрим, как она себя поведет, когда Лалит захочет из нее что-нибудь слепить. Да, это даже будет весело. Он тоже не выйдет из этой борьбы без потерь. Но главное, я буду от них далеко! В целых восьми тысячах миль! Ура!

— Да, ты поняла меня правильно. Я отказываюсь выходить за него замуж. — С каждым разом у меня получается все лучше и лучше.

Кажется, она готова броситься ему на шею, как героиня старых фильмов. Она с трудом сдерживается, но я уже заметила, как ее буфера стали разворачиваться в его направлении. Она бросает мне в руки пакет с брауни в качестве утешительного приза, словно служанке:

— Вот, держи, это, кажется, твое.

Все это время она не сводит взгляда с Лалита.

Я ловлю пакет, радуясь, что там что-то осталось. Всего два печенья? Черт. Они с Шейлой… хорошо поживились.

С Таней случился небольшой приступ паники. Она наконец поняла, что проиграла не мне, а Бюстине, несмотря на всю свою сексуальность, несколько… вульгарной и дешевой. Для моей утонченной кузины это равносильно поражению перед Дональдом Трампом: нечто невозможное, тем не менее случившееся. Теперь всю оставшуюся жизнь она будет вспоминать об этом, анализировать и повторять с неиссякаемым недоумением: как такое могло произойти?! Как мог мужчина выбрать себе в супруги кого-то настолько вульгарного, отвергнув стильную и утонченную натуру вроде нее?

— Прекрасные брауни! — восклицает тетушка, хватает еще одно печенье и съедает его целиком. — Я не ела сами знаете что с тех пор, как мне было двадцать!

Шейла Бу, любительница конопли и работы с обнаженной натурой.

— Шейла! — рявкает дядюшка Балли, как канонирский залп. — Прекрати немедленно! — Он хватает ее за пухлую руку, чтобы потащить за собой, как на прицепе.

— Прекратить что? Прекратить изображать из себя то, что ты хочешь увидеть? Или прекратить быть собой?

Ой-ой.

— Мне нет дела до твоих «поисков себя», это все чушь. Ты больше не будешь рисовать. Я этого не допущу. — Он произнес «рисовать» так, словно сдерживал рвоту. — Все, я так решил.

— Надо же, ты решил! — Она медленно поворачивается к нему, стараясь встать так, чтобы все ее тело смотрело прямо на него. — И что же ты сделаешь? Снова сожжешь все мои рисунки?

Каждое ее слово — молния, каждый взгляд — острый нож. Она не отводит глаз от лица дядюшки Балли, словно призывая его сделать следующий шаг. Но он стоит, не двигаясь, почти не дыша, распахнув крохотные глаза и плотно сжав губы. Она разговаривает сквозь сжатые челюсти, привыкшие годами сдерживать все внутри и ни слова не выпускать наружу.

— Иди ты в задницу, Балли Арора!

Пляж, ночь, гостиная, люди в ней — все замерло в абсолютной тишине. Пресвятая Мать Богородица! Этот вечер точно закончится чьей-нибудь смертью. Или разводом. Без вариантов.

— Шейла-диди, послушай, пожалуйста! — Мама пытается пробудить ее с помощью того, что раньше заменяло тетушке искусство. — Зоя не хочет выходить замуж! Спаси нас от этой катастрофы!

— Спасти вас? — бормочет тетушка Бу. — Как я могу кого-то спасти, если не смогла спасти себя?

— Зоя собирается в Нью-Йорк! — рыдает мама. — Как мы будем людям в глаза смотреть, если завтра придется отменить свадьбу? — Она заливается слезами.

Тетушка Бу поворачивается ко мне, и я тихонько ей киваю. Ее лицо тут же озаряется радостной улыбкой.

— Так ты решилась. Ты едешь в Нью-Йорк, — шепчет она больше себе, в тихом потрясении и восторге, и мое сердце захлебывается от радости за мою Волшебную Бу, семнадцатилетнюю чудесную девушку с широко распахнутыми глазами, как на фото, которую мы обе помним сердцем.

— Вот это сияппа так сияппа! — посмеивается она, хлопая в ладоши.

А мне приходится сдерживаться, чтобы не броситься ей на шею от переполняющей сердце радости, смешанной с болью.

Я на всю жизнь сохраню память о том, как выглядело ее лицо в тот вечер: хмельное и порозовевшее от счастья.

Мамины губы беззвучно шевелятся. Какой бы реакции она ни ожидала от Шейлы Бу, она не получила того, чего хотела. Папа падает на желтый диван возле двойных дверей. Все понимают, что это конец, вот только конец чего? Ну что же, дорогой читатель, давайте назовем это так: конец старой, привычной жизни. Наконец.

— Не останавливайте Зою сегодня. Пожалуйста. Если вы решите это сделать… — Шейла Бу задыхается, словно грозящие нашим близким последствия слишком тяжелы, чтобы выразить их словами. — Я лишь надеюсь, что хоть кто-нибудь из вас поймет это стремление прожить жизнь по-своему. Вот только хорошо, когда человек это понимает до того, как осознает, что упустил свой шанс. И ему остаются одни сожаления…

Больше она не говорит ни слова, и возникшая тишина до краев наполняется болью.

Ее картины сжигали, ее надежды крушили, ей разбивали сердце, и это происходило из года в год. Но сегодня этому положен конец. Кто был с ней так безжалостен? Мы. Мы ограничивали и осуждали, управляли и диктовали, ссылаясь на традиции. Но кто платил за то, что нужно было нам? И какой ценой?

Шейла Бу идет к дверям, и каждый шаг дается ей с трудом. В ее волосах блестит седина, на лице отпечаток страдания. Такие следы оставляет только боль.

Это и есть расплата.

Мне невыносимо видеть ее такой. Моя непримиримая, неистовая тетушка не должна просить и умолять о том, что и так принадлежит ей по праву. Потому что у каждого из нас есть это право: прожить жизнь так, как хочет сам.

Я не оставлю ее оплакивать себя в одиночестве. Не смогу.

— Шейла Бу! — кричу я. — Подожди!

Она поворачивает голову, удивляясь голосу поддержки в океане осуждения. Я подбегаю к ней, взлохмаченная и трясущаяся. Стихает музыка и смолкают голоса.

Я протягиваю ей руку, и она сжимает ее, как спасательный круг, пряча мои холодные пальцы в своих теплых ладонях. Мы смотрим друг на друга, перед тем как оглянуться на тех, кто остался позади. Неподвижные желтоватые фигуры, они похожи на актеров, вышедших на поклон и ожидающих падения занавеса.

Так, держась за руки, мы медленно идем к двойным дверям. Внутри меня поселилась странная пустота, как в конце долгой и тяжелой битвы. И в то же время я ощущаю надежду и ожидание чего-то прекрасного. Вокруг нас плещется целое море незнакомых людей, пропускающих нас мимо себя.

Мы выходим в коридор, заканчивающийся фонтаном переливающихся огоньков.

И не оглядываемся назад.