Глава 17

Ева освободилась от тяжелого забытья. Во сне она видела мрачные картины, такие, которые при пробуждении теряют смысл и улетучиваются из памяти, но оставляют после себя неприятный осадок.

Пробуждение давалось ей с трудом. Оно происходило как бы по частям. Первыми пришли звуки из внешнего мира, приглушенные, невнятные, будто слышимые через толщу воды. Затем появились первые ощущения. Было холодно и неудобно. Тело покалывало от онемения. С большими усилиями удалось открыть глаза.

Сначала Ева решила, что действительно лежит на дне колодца, но затем светлое пятно в центре и его темное окружение начали принимать очертания, похожие на стены и зарешеченное окно. Совсем как те, что она видела в Обители Правосудия.

«О нет, только не опять», — с отчаянием подумала девушка.

Она лежала на спине на какой-то подстилке. Очень болела голова, а каждое движение отзывалось болью во всем теле.

Медленно Ева повернулась на бок спиной к стене. Это явно не Обитель Правосудия. Перед собой она увидела толстые железные прутья. За ними была площадка, другую сторону которой скрывала тень. Справа и слева — стены. В углу ведро для справления нужды. Камера оказалась достаточно широкой, примерно десять шагов в ширину и шесть от решетки до задней стены, с тремя маленькими окнами у самого потолка.

Затекшие конечности понемногу начали приходить в норму, Ева смогла сесть на своем неудобном тюфяке и с удивлением заметила, что на ней совсем не ее одежда. Серая майка без рукавов и серые короткие шаровары, подвязанные у колен. Ссадины на руках были промыты, но не перевязаны.

Сам собой напрашивался вопрос: как она здесь очутилась? И уже после: где?

Последнее, что вспомнила Ева, это собрание в особняке Квинта и свой неуклюжий бег по коридорам. Слова «использовали» и «избавиться» больно полоснули по сердцу, вновь оживляя обиду, разочарование и бессильную ярость. Из горла вырвался хриплый надрывный смешок.

«Как же глупо было так попасться».

Она с трудом поднялась на ноги и доковыляла до ведра. Прикусила губу, чтобы подавить стон. Болела промежность, а моча была розоватой отнюдь не из-за месячных. Она догадывалась, что могло быть причиной, но, к счастью, ничего не помнила.

Ева легла обратно на соломенный тюфяк лицом к стене и подтянула колени к животу, чтобы хоть немного согреться. В эту минуту девушка чувствовала себя такой крохотной и беспомощной в бурлящем водовороте жизни и такой одинокой, что хотелось выть. Пришло понимание, что все ее жалкие попытки что-то изменить ни к чему не приведут и что не стоит понапрасну тратить силы. Она уже и так сделала достаточно. Пришла апатия.

Неизвестно, сколько девушка пролежала так — с пустым выражением глядя в стену без каких-либо мыслей в голове. Ей не хотелось ни пить, ни есть, вообще ничего не хотелось. И кроме внутренней опустошенности она не чувствовала ничего больше, даже гнев отошел на задний план. Ей стало все равно.

Где-то далеко послышались шаги. Они все приближались и затихли совсем рядом. Ева не обернулась ни на скрип двери ее камеры, ни на оклик.

— Эй ты, поднимайся!

Не дождавшись от пленницы никакой реакции, двое мужчин вошли в камеру и грубо подняли ее под локти и поставили на ноги.

— Очень скоро ты поймешь, что здесь надо слушаться и исполнять все, что тебе говорят, — сказал один из них, пока другой запирал решетку.

Мужчины были одеты в военную форму, неизвестно какой стране принадлежащую. Основу — коричневую куртку и штаны — частями покрывали металлические пластины — грудь, спину, предплечья и голени. На поясе у обоих висели кривые мачете. По внешности и акценту они не были похожи на жителей побережья.

Они бесцеремонно потащили девушку дальше по коридору мимо камер с одной стороны и глухой стены с другой. Ева брела с опущенной головой, не сопротивляясь, но и не проявляя особого рвения. В общем-то, ей было все равно. Она еле переставляла ноги и не интересовалась тем, что вокруг нее. Мужчины то и дело больно пихали ее локтями под ребра и кричали на нее. Она не обращала внимания.

Вскоре коридор закончился, мужчины развернули ее влево, где была дверь, и впихнули в комнату. Она упала на колени — и осталась сидеть в таком положении, не поднимая головы. Охрана зашла следом за ней и закрыла дверь.

В просторном светлом помещении справа и слева стояли два стола из темного дерева, пара мягких стульев со спинками, у противоположной стены — шкаф для документов, в беспорядке забитый книгами учета, свитками и папками для бумаги. За одним из столов сидел мужчина, закинув ногу на ногу, с заносчиво-брезгливым выражением, из чего можно было сделать вывод, что это хозяин кабинета, а может и всей организации.

— Ева, так ведь тебя зовут?

Он говорил неестественно манерно, растягивая последнюю гласную в фразе, и выглядел к тому же не менее экстравагантно. На нем была кожаная жилетка на пуговицах с объемным белым меховым воротником, зауженные штаны, а между жилеткой и ремнем красовалась полоска неприкрытой кожи. Волосы до плеч, искусственно осветленные, гладко выбритое лицо с родинкой над верхней губой. Мужчина подкрашивал глаза черным, так что его взгляд казался неестественно выразительным.

— Можешь забыть это имя, как и все, что связывало тебя с остальным миром. Для начала я расскажу тебе, что это за место, а затем и правила, которые необходимо здесь соблюдать.

Он умолк, возможно, ожидая от девушки какой-то реакции. Она не шелохнулось, не посмотрела на него и вообще никакого интереса к его словам не проявила. Мужчина раздраженно фыркнул и продолжил свой монолог:

— Значит так. Меня зовут Констанс Фонта Бенджи, я хозяин всего этого великолепного комплекса, так что можешь называть меня господин Констанс, ясно? — На слове «господин» он сделал явственное ударение. — Это место называется Воронье Гнездо. Ты о нем что-нибудь слышала?

Ответа не последовало.

— Отвечай, когда я с тобой разговариваю! — гневно выкрикнул он и повернулся к охране. — Она там вообще жива?

Мужчины переглянулись и утвердительно закивали, а Констанс снова раздраженно фыркнул.

— Человек, который передал тебя мне, предупреждал, что у тебя прескверный характер. Так вот, Воронье Гнездо. Гнездо — это закрытая арена посреди каменной пустыни, очень далеко от твоей родины. Отсюда невозможно сбежать. Стены охраняют сотни хищных пустынных воронов, очень голодных и кровожадных тварей. Они разорвут любого нарушителя за секунды.

Он оскалился, явно представляя себе это милое зрелище. Подался вперед и оперся ладонями о колени.

— Тебе невероятно повезло оказаться здесь. Если покажешь себя достаточно способной, сможешь снискать славу и уважение! А если нет — что ж, станешь обедом для моих птичек. Так, с этим понятно?

Девушка по-прежнему не подавала признаков участия в разговоре.

— А ну-ка, посмотри на меня! — приказал Констанс, которому уже надоело такое поведение новой подопечной. Когда она не подчинилась, он вскочил со стула. — Посмотри! — и со злостью толкнул ее носком сапога под подбородок.

Ева упала на бок, но по-прежнему безразлично глядя перед собой. Тогда Констанс ударил ее пару раз ногой под ребра, наклонился над ней, схватил за подбородок и прошипел:

— Я очень не люблю, когда мне не подчиняются! Будешь хорошо себя вести — будешь получать поощрения, будешь вести себя плохо — будешь страдать.

Он отпустил ее голову и, по-видимому немного успокоившись, принял свое обычное непринужденное положение.

— Теперь поговорим о наших правилах. В Гнезде есть свой распорядок. Еда два раза в день. Умывание один раз в день. Тренировочная площадка четыре часа в день, каждый блок в свое время. Общественные работы четыре часа в день, каждый блок в свое время. Два раза в неделю мы устраиваем представление. Тебе нужно сражаться, чтобы выжить здесь, милочка. Веди себя хорошо, выполняй требования, показывай себя в боях — останешься жива. Еще одно правило: не упоминать свое имя, а то будешь наказана. Новая жизнь — новое имя. Тебя с твоим прошлым уже ничего не связывает, так что с этого момента звать тебя будут… — Он заглянул в лежащую на столе тетрадь. — Эдельвейс, — и усмехнулся. — Такой же невзрачный, как и ты. Соответственно, друг друга бойцы должны называть новыми именами, а не старыми. Ты все поняла?

Девушка еле заметно кивнула. Она до сих пор лежала на спине, как ее оставил Констанс.

— Будем надеяться. Все, уберите ее, — приказал он стражам. Когда те поволокли ее к выходу, хозяин сделал пометку в своей тетради и снова усмехнулся. — Эдельвейс, черт тебя дери! Видно, у кого-то кончилась фантазия.

Когда Ева-Эдельвейс снова оказалась в камере, она свернулась калачиком на своем тюфяке и попыталась успокоиться. Болели бока после ударов хозяина, да еще и стражники не преминули возможностью применить силу по дороге к камере. Это была простая демонстрация власти и вседозволенности.

Девушке стоило больших трудов, чем она ожидала, сохранять спокойствие в кабинете Констанса. Так или иначе, она решительно не собиралась играть в их глупые игры, потому что знала — ее жизнь уже кончена, нет смысла оттягивать неизбежное.

Воронье Гнездо. Конечно, она имела представление, где находится. Страна носила название Дезерт-Эну, что означает «большая пустыня», потому что большую ее часть составляли пустыни различного характера. Дезерт-Эну — одна из немногих стран, в которой до сих пор господствовали устаревшие порядки, такие как многоженство. Законным считалось насилие и рабовладение. Та часть страны, где расположилось Гнездо, называлась Каменистой пустошью. До границы страны с одной стороны, как и до ближайшего поселения внутри страны было несколько часов верховой езды.

Гнездо, по сути своей обычная яма для проведения боев до смерти, пользовалась огромной популярностью как среди жителей Дезерт-Эну, так и среди испорченной и богатой знати из других государств. Тем более, как говорили, представления занимали весь день, и зрителям предоставляли комнаты для ночлега за отдельную плату. Недостатка в зрителях не было. Огромный комплекс с ареной в центре, гостевыми комнатами с одной стороны и камерами для цирковых собачек с другой стоил немалых денег при постройке, но окупился буквально сразу же. Вот чего не хватает современному обществу! Бойцов приобретали по всему континенту законным и незаконным способом, и многие закрывали на это глаза.

В очередной раз Ева со злостью вспомнила Квинта. Сволочь, он нашел способ еще и заработать на ней! Кто бы сомневался, что такая жадная тварь упустит возможность набить свой кошелек. Наверняка она не первая, кто оказался здесь по его вине. Но если подумать получше, прибыль не может быть его основным мотивом. Ведь он заплатил за оружие в два раза дороже, чем мог бы. И эти слова про давние счеты с ее отцом… Получается, таким образом он хочет отомстить Леви?

Настроение было такое поганое, что впору расплакаться, но слезы не появлялись, и Ева бессильно лежала в темноте камеры. Как назло, сон тоже не шел. Вскоре отступили и лишние мысли, в голове как будто клубился туман. Ева начала привыкать к этому состоянию. Так было проще всего.

Время летело незаметно, и ушибы перестали беспокоить. Ева представляла, что видит перед собой не серые каменные плиты, а ночное небо.

От той наивной и доверчивой девочки с добрыми намерениями и живыми глазами не осталось ничего.

Тем временем по коридору и всем прилежащим помещениям разнеслось эхо шагов. Топот множества босых ног. Голоса — высокие, низкие, веселые и грустные, спокойные и возбужденные. Слышалось звяканье замков, скрип металлических решеток. Этот гул прошел волной и постепенно схлынул, когда люди разбрелись по своим камерам. Теперь можно было услышать лишь тихие разговоры и возню.

Камера Евы не стала исключением. Стоило охране удалиться — их шаги были звонче из-за наличия обуви — как около Евы тут же присела на колени девушка, склонилась над ней и шепотом заговорила:

— Я так рада, что ты проснулась! Тебя привезли ночью. Утром, когда я ушла, ты все еще спала, а когда я зашла сюда перед общественными работами, тебя уже не было. Ты, наверно, ходила к Констансу? Он тебя запугивал?

Ева ничего не ответила, но соседка по камере словно не обратила на это внимания. Так же шепотом она продолжала:

— Мое имя Хильд, но здесь меня называют Нарцисс.

Девушка выглядела немногим старше двадцати. Она оказалась обладательницей медно-рыжих волос и веснушек, большогоколичества синяков и ссадин на руках и ногах и шрама от края правого глаза до середины щеки. Но Ева, конечно, не могла ничего этого видеть, ведь она лежала лицом к стене.

— Я подслушала разговор охраны ночью. Тебя зовут Ева. Евангелина — красивое имя. А как тебя назвал Констанс?

Снова молчание.

— Я понимаю, тебе сейчас должно быть очень тяжело, — прошептала Хильд-Нарцисс, которая не привыкла отступать перед трудностями, — но нужно жить дальше! Да, у нас у всех очень мало шансов, но все же… — Девушка немного помолчала. Думала, что еще сказать. У нее появилась догадка. — Ты не знала, что попадешь сюда, так ведь? Тебе больно, потому что тебя предали люди, которым ты доверяла.

— Отвали, — сквозь зубы прошипела Ева. Под ее злобой явно скрывалась горечь. Хильд попала в самое яблочко.

Но девушку не расстроил такой ответ. Она знала, что на правильном пути.

— Извини… Здесь примерно половина людей, которые попали сюда незаконно. И я в их числе. Кстати, всего нас около сотни. Хотя каждую неделю наш состав меняется в пределах двадцати человек. Вот и две мои предыдущие соседки… облажались, так что уже больше недели я здесь одна. Поэтому я рада, что тебя поселили ко мне. В нашем блоке мы с тобой — единственные девушки. В Гнезде их вообще очень мало. Ну то есть не то, чтобы мало, они просто не задерживаются.

Хильд немного помолчала, подбирая слова. Мысленно она выбранила себя за то, что сказала такое в первый же день. Не было секретом, что женщины умирали здесь достаточно часто. Иные держались до двух-трех месяцев, то есть пять-шесть поединков, и на это было несколько причин. Хильд боялась еще больше расстроить этим свою новую подругу, поэтому оптимистично добавила:

— Я здесь уже полгода. Провела одиннадцать поединков. С одной стороны, это хороший результат — не все мужики на такое способны! А с другой… все вокруг дохнут как мотыльки. Как гребаные мотыльки, которым отпущен срок для жизни длиною в месяц.

Она замолчала на некоторое время, думала, какую бы тему еще затронуть.

— Ты, наверно, не знаешь, как здесь все устроено? Я тебе расскажу.

Хильд уселась поудобнее за спиной Евы (та до сих пор не соизволила повернуться) и начала повествование. Тихо, но уже не шепотом.

— Как я уже говорила, в Гнезде около сотни собачек — нас, мы разделены на четыре блока. В каждом блоке по шесть камер и свой надзиратель. Нашего зовут Аским. Он решает бытовые вопросы, следит за нами на тренировках и общественных работах вместе с другими стражами. Мы все делаем блоками. А когда наступает день представления, Констанс отбирает по несколько человек с каждого блока, которые будут участвовать, а остальным разрешается смотреть или оставаться в камерах. Обычно в день выступают десять пар, то есть двадцать человек, так что, пока до тебя дойдет очередь в следующий раз, может пройти неделя, две или три, всегда по-разному. Я обычно участвую в каждом пятом или шестом представлении. Так что все не так уж и плохо, — Хильд попыталась приободрить Еву, хотя сама с трудом поверила своим словам. — Кстати, не удивляйся, тут много чего называют не своими именами. Представление — это бойня, облажаться значит умереть, а рабы для забав богачей — собачки. Даже и сам Констанс нас так называет. А наши новые имена — это как дурацкие клички для животных. Поэтому, как бы там тебя ни назвали, я буду звать тебя твоим настоящим именем. Хорошо, Ева?

Ева-Эдельвейс не ответила. Как и ожидалось. Хильд вздохнула и поднялась с пола.

— Никто до сих пор не удосужился принести нам еще один матрас, так что придется напомнить. Этой ночью нам с тобой пришлось спать на одном матрасе, хотя так было даже теплее. Да и ты не возражала.

В ее голосе прозвучала улыбка. Хильд вплотную прижалась к решетке камеры и позвала несколько раз:

— Господин Аским! — с каждым разом все громче, пока не услышала хлопанье двери.

Вскоре перед камерой появился загорелый человек с пухлыми руками и выпуклым животом. С недовольным выражением он заговорил:

— Ну чего ты, Нарцисс? — в его речи явно чувствовался акцент уроженца Дезерт-Эну.

— Господин Аским, у нас только один матрас на двоих.

— А, я уже забыл, что у тебя появился соседка. Сейчас принесут твой постель.

— Большое спасибо, — сказала Хильд вслед уходящему надзирателю, а затем обернулась к Еве. — В принципе, Аским не такой уж плохой по сравнению с остальными надзирателями.

Через несколько минут мужчина охранник приволок в их камеру соломенный тюфяк, который Хильд расположила на расстоянии шага от Евы. Еще через некоторое время начали раздавать ужин. Миска каши и два кусочка хлеба на человека. В это же время наполняли водой глиняные сосуды, стоящие в каждой камере. Хильд протянула миску Еве.

— На, поешь. Ты и так очень худая. И, наверно, давно не ела.

Но девушка не шевельнулась, и Хильд со вздохом поставила миску возле ее матраса. Когда она прикончила свою порцию, сказала:

— Тебе лучше поесть, а то скоро начнут собирать посуду.

Подождав реакции Евы еще пару минут, Хильд подняла невостребованную миску.

— Ну, если ты не будешь, я доем.

Она закончила как раз вовремя, чтобы отдать пустые миски и деревянные ложки дежурному. Когда в коридоре вновь стало тихо, заботливая Хильд проговорила:

— Ева, я всерьез волнуюсь за твое здоровье. Что бы там у тебя ни произошло, это не причина гробить себя раньше времени.

Девушка ответила молчанием. Соседка на этом решила завершить сегодняшнюю беседу и улеглась на свой матрас.

За окнами пряталось темнеющее небо в послезакатных оттенках синего и розового, и везде в помещениях тоже было темно и тихо. Приглушенно, едва слышимо откуда-то сверху доносилось карканье птиц. Это было похоже на скрип половиц в старом деревянном доме.

Ева лежала и вспоминала годы учебы в Школе мастера Котты, как она точно так же по вечерам прислушивалась к скрипу половиц на втором этаже. Лежала в окружении других детей, а Лавина, чтобы заснуть, держала ее за руку. Там было тепло и уютно, а здесь холодно и мерзко. Ничего удивительного, что не получалось заснуть.

За спиной Хильд вертелась с боку на бок. Видимо, ей тоже не спалось. Не выдержав, девушка придвинула свой матрас вплотную к матрасу Евы, обняла ее со спины и уткнулась головой в затылок. Стало немного теплее, и обе девушки наконец смогли провалиться в сон.

Загрузка...