Ловля ветра, или Поиск большой любви

Молочница

Жила-была молочница. Сама собою румяная и крепкая, несмотря на предпенсионный возраст. Подвижная и громкоголосая, привыкшая по полям по долам зычно аукать корову свою Майку. Та тоже красивая, крутобокая и круторогая, по белой курчавой шерсти, как по географической карте, черные пятна раскиданы в виде континентов и материков.

Жила молочница со своею коровою и с большой человеческой семьей в красивом селе с красивым названием, каким — сказать не могу, а то сразу узнать можно будет и молочницу, и корову. Корова, положим, не обидится, а молочница вполне может. Потому молочница не простая, а наша, храмовая, к маленькому нашему городскому храму как бы приписанная. Бывало, уж последование ко святому причащению читают, ты на мысли высокия настроилась, и руки благообразно крест-накрест сложила, и молишь Господа не возгнушаться твоею худостию и внити в дом души твоея, — как возникает на пороге молочница, оживленная, загорелая, в штанах, подвязанных сверху каким-нибудь жеваным платком, и сманивает тебя, и торопит громким шепотом: «Давай-давай, я спешу… тебе полторушку? Творог жирный или худой?»

И пропадает, рассеивается торжественный настрой, и рука невольно тянется к кошельку, и уже думаешь — а правда, худой творог взять или пожирнее? И последние несколько минут перед причастием проводишь в сутолоке, стяжании, жадности — и осуждении заодно, потому как ввела в искушение она, молочница. Беда…

И добрая она, и бомжам нашим постоянным то молока бутылку, то сыворотки даст, летом фрукты-овощи всякие им привозит. А детям приходским маслица, бывает, собьет да раздаст — ешьте, мол, пищу что ни на есть настоящую, растите здоровенькими, а то что ж вы в «городу-то» своем видите? Но в храме не задерживалась, да и некогда ей правда: семья большая, да внуки, да корова-свиньи-куры-кроли. Бывало, летом молоко привезет, распродаст, да и пожалуется меж делом, что ни часочка нынче не вздремнула, траву с мужем косили всю ночь. Лицо утомленное, но опять же свежее да румяное, просто залюбуешься, и не только залюбуешься, а и позавидуешь, — кажется, самой впору, от компа оторвавшись, косу в руки взять и в ночное пойти… Или ночное — это что-то другое, что-то с лошадьми связанное?..

Изменилось все в одночасье. Одним воскресным днем уж и причастие закончилось, а молочницы нет. Оно и хорошо, да все как-то неспокойно — дергаешься, выбегаешь на двор поглядеть, не стоит ли у ворот ее «жигуленок» облезлый. Про кофе без молока и думать не хочется. Говорят, существует уже такое выражение — «кофейное лицо». Это перекошенное лицо человека, который еще не выпил свой утренний кофе. Ну вот. А молоко ж у Гали!.. Магазинное не то.

Звоню. «Не будет больше молока», — спокойно говорит Галя. «Как это не будет? А когда?.. Корова не растелилась?» — демонстрирую свою «осведомленность». — «Никогда не будет. Корову продала…» И голос у нее какой-то… каменный, что ли. Это когда наревешься так, что сил больше нет, а потом разговариваешь уже спокойно.

Случилось же вот что. Корову, кормилицу нашу Майку, чуть не украли. Выпасов настоящих в селе нет. Потому коров держат отдельные энтузиасты, то есть очень и очень немногие. Пастуха, соответственно, тоже в деревне нет. И вот пасется однажды Майка за огородами, бока нагуливает, на солнце закатное смотрит прекрасными своими глазами, домой уже собирается, к теплому пойлу, а подле нее останавливается грузовое авто, и молодчики из него выходят бывалые, с веревками. Хорошо, сосед Галин увидал, хорошо, что не струсил, стал кричать, бежать в их сторону. Ничего бы один, конечно, с ними не сделал, но люди эти хоть и лихие, да неприятностей не захотели, убрались восвояси.

И у соседки неделей раньше такая же история приключилась с коровой. Животину отстояли, да держать уже было опасно, неровен час, упрут. Ну и сдали корову на мясо.

Крепилась Галя, крепилась, и тоже сдалась. Жалко корову до боли, да делать нечего, погнали со двора на бойню. Муж Галин гонит, а Майка оглядывается на нее, хозяйку свою, все оглядывается, поверить не может, что расстаются навсегда. Чем, думает, не угодила, всем же ж хороша, и внешне, и чистенькая всегда, и молоко жирное, первый сорт, теляток сколько привела…

Говорят, даже плачут коровы, как сводят их со двора.

Не успела Галя пережить свою беду, как уж новая на пороге. Попал сын в аварию. Сам-то цел, да машину дорогущую чужую повредил своим «жигуленком» несчастным. Ну, что за корову выручили, то и отдали хозяину «Рено». Еще и должны остались.

И появилась Галя на службе. Отстояла вечерню, исповедалась. Была по привычке в штанах, платком обвязанных. Долго с батюшкой говорила. Назавтра причастилась. А через неделю опять — вечерня и утреня. Одета уже в юбку по щиколотку. И так ей хорошо в юбке, что и сказать нельзя. И опять залюбуешься: стоит как свечка, даже вперед подалась, службу в себя впитывает. Руки у нее длинные, натруженные, по бокам висят. И не в том дело, что по бокам — где ж им и висеть, как не по бокам? — а в том, что без дела их непривычно видеть.

Правда, от незнания причащаться было сунулась, да батюшка остановил, говорит, опять исповедаться надо. После службы ко мне подсела, стала про библиотеку, про литературу православную спрашивать. «Вот, — говорит, — книгу себе купила, "Крупицы духовной мудрости" называется. Как думаешь, стоящая?»

Вот так и встала наша молочница Галя, как говорят в пенитенциарных органах, на путь исправления.

Закончу словами из акафиста «Слава Богу за все»:

«Не страшны бури житейские тому, у кого в сердце сияет светильник Божиего огня. Кругом непогода и тьма, ужас и завывание ветра. А в душе у него тишина и свет. Там Христос! И сердце поет: Аллилуйя!»