Ловля ветра, или Поиск большой любви

Угол зрения

Свежее июньское утро. В окна старой больницы с высоченными окнами смотрят липы. Густой их аромат вплывает в кабинет офтальмолога и теснит мертвящий больничный запах, запах немощи, страданий, запах беды.

Петровна лежит на жесткой деревянной кушетке. Лежит расслабившись, ей хорошо, спокойно. Кушетка очень физиологична. Далекий потолок обшит глянцевым пластиком, и Петровна видит в нем себя, распластанную, смиренную, в черном платье в горошек и старых итальянских туфлях. Немного поколебалась, прежде чем забралась на кушетку в обуви, но вспомнила, что стельки в туфлях продрались до неприличия, да и кушетка застелена медицинской зеленой клеенкой — ничего, сойдет и так.

Молодая докторица в крахмально хрустящем халате и с мятной жвачкой во рту, свесив длинные волосы, что-то пишет в карточке. Диагноз такой-то — говорит она медсестре. Петровна не расслышала, какой именно, и лень было переспрашивать. Ей велели несколько минут полежать после измерения внутриглазного давления. А до этого врач завела Петровну в темную комнату и, обдавая запахом мяты, рассматривала в свете специального фонарика Петровнино глазное дно, где порхали черные мушки и плыли неспешно прозрачные кружочки. А еще у Петровны в глазах стало двоиться. Смотрит Петровна в темное небо, а там натурально два месяца молодых. И звезд, соответственно, вдвое больше.

«А, так бывает, когда оси расходятся, это нормально», — сказала беспечно доктор. И у Петровны отлегло от сердца. Ну, раз нормально, то чего ж беспокоиться? Неудобно, это да. Вообразите: сразу две нитки вдевать в два игольных ушка. И потом, писать текст дублированный — двумя правыми руками и в двух экземплярах. И еще неудобно на собеседника смотреть. Когда у него два глаза, то справляешься не задумываясь, а если глаза четыре?.. В который смотреть?

Но если это, как говорят доктора, вариант нормы, то и ладно.

Свежее июньское утро, молодое, звенящее. Птицы чирикают радостно. Петровна смотрит на себя, отраженную в потолке, такую маленькую, со сложенными на груди ручками, и думает о том, как Господь, должно быть, умиляется, глядя на нас сверху, из своего прекрасного далека. Потому что сверху мы кажемся такими мелкими, такими милыми и безвредными, и дела наши, великие и ужасные, — если глядеть с небесной высоты — тоже такие мелкие и, в общем, извинительные. «Вот что значит — сменить угол зрения», — подумала Петровна, задремывая на своей удобной кушетке, под легкое шуршание докториной ручки по бумаге, скрип старого стула и задумчивый шелест листьев за окном.