Ловля ветра, или Поиск большой любви

Красота — страшная сила

Введение во храм Пресвятой Богородицы. Праздничная служба. Святые на фресках старинного храма парят умиленно где-то там, в вышине, каждый в своей ипостаси и в своем небесном чине. Клубится в острых лучах света сладкий праздничный ладан, возносится стройное пение, молится тихо народ, словом, полное благолепие.

Праздник зимний, как раз и морозец приударил, так что прихожане одеты тепло, отчего в храме еще более тесно. С трудом прокладывая себе дорогу, пробирается пожилая женщина с пучком тоненьких свечек в руках. Вычурная бархатная шапочка ее, с нелепыми какими-то перьями, съехала набок. Страшно поношенная, но натуральная шубка подпоясана ремешком и украшена накинутым сверху платком с люрексом — такие носили, кажется, в конце восьмидесятых годов прошлого века.

Пробирается к нему, к святому Николушке, заступнику всех сирых и убогих. Икона большая, старинная, темная, только глаза видны. Смотрят строго и вместе — милостиво. Подсвечник большой перед иконой, всегда полный жаркого огня.

Старушка приложилась, совсем ссутулившись, к иконе, замерла в молитве, потом повернулась к пылающему подсвечнику. Ярко осветилось морщинистое ее лицо… Морщинистое, да, но до чего же красивое! И брови дугой, и глаза, такие открытые, даже в глубокой старости, и нос тонкий и прямой. И многое, многое стало понятным — и безумные какие-то перья, что пришивала неловкими — оттого и вышло плохо — узловатыми руками к шапочке, и манера эта вскидывать брови и поводить кокетливо глазами, и давно вышедший из моды, но зато такой блестящий люрекс… Бедная, бедная!.. Какое же это тяжелое искушение — красота, что и в глубокой старости не может человек прийти в себя, опомниться, не думать о внешности, о производимом впечатлении… И рассказывает скрипучим, старческим голосом об успехах, о романах, о том, как сходили с ума, носили на руках, засыпали цветами и подарками… Грустно…

Автора этих строк Господь никогда не испытывал красотой — чего не было, того не было. Но была у меня замечательно красивая подруга Танька Шадрина. Вместе учились в школе до восьмого класса. Вместе ходили домой, катались на портфелях с горки, теми же истрепанными до невозможности портфелями, бывало, дрались с пацанами. До определенного времени. А потом Татьяна, что называется, заневестилась. Первая в классе проколола уши и, едва дождавшись, пока они перестанут распухать и болеть, повесила огромные серьги. И влюбляться стала рано, очень рано. Рассказывала мне о каких-то своих влюбленностях. «Ну а ты?.. Неужели тебе никто не нравится?» — спрашивала. Я мотала головой и пожимала плечами. Я-то еще дралась с мальчишками, играла в волейбол и ничего такого не испытывала к ним, таким же худым, лопоухим и быстроногим, как и я сама. А Танькину фотку уже вывесили в единственном в городе фотоателье, и стала она местной знаменитостью. И действительно была хороша: светлые прямые волосы, длинная, к самым глазам, челка, пухлые губки бантиком. Училась слабо, но зато обладала замечательно красивым почерком.

Она-таки заставила меня влюбиться. Мы всюду ходили вместе, и она то и дело спрашивала: «Гляди-гляди, какой мальчик, нравится? А вот этот? Ой, как на тебя посмотрел!» И многих, многих — вихрастых, в замызганных, как правило, школьных пиджачках, в сбитых ботинках и коротковатых штанах — я отвергла, не чувствуя к ним ровным счетом ничего. Но один старшеклассник… «М-м… пожалуй», — промямлила я на очередной Танькин вопрос, нравится ли. И вскоре в моем дневнике (в то время принято было вести дневники) появились загадочные инициалы «П.В.» и всякие девичьи глупости вокруг них, вроде: «ах, как он посмотрел на меня», «а вчера, ой, что было, что было! Был субботник, я мыла стеклянную дверь, а он подошел с той стороны и так посмотрел…» — и прочие глупости.

Ну вот. А вскоре, сразу после окончания школы, я уехала вместе с семьей в Крым. Татьяна после восьмого класса поступила в кулинарное училище — туда шли все наши девчонки-троечницы. Звезд с неба не хватали, а рассуждали так: «Ну и что, что непрестижно, зато сыта будешь всегда, и зарплата целая останется». То есть как бы само собой разумелось, что переходишь на государственные харчи. И с Татьяной последние пару лет мы почти не виделись, а потом и вовсе я уехала, как говорят евреи, лаасот хаим — делать свою жизнь.

Прошло много лет. И, как водится, потянуло меня на далекую мою родину. Стала искать одноклассников, — сейчас это просто. Кое-что кое о ком узнала. Из одного долговязого, в коротких штанишках мальчишки получился ядреный такой, загорелый капитан дальнего плавания. И присылает он теперь фотки, где стоит, не забывая втянуть животик, на фоне различных мировых достопримечательностей, а также морей и океанов с пальмами, легким бризом и смуглыми красотками.

И о Таньке узнала. Что давно уже нет ее в живых… «Вино и мужчины ее "атмосфэра"…» — пропела мне по скайпу другая моя закадычная подруга Гуля. И рассказала, что вышла она замуж, да неудачно, муж пил и колотил ее. Родила дочь. Тоже как-то незаметно стала пить. Муж куда-то делся, зато появились сожители, один гаже другого, все из тех, кто «откинулся» из местной тюрьмы. Били, передавали ее, бедную, «по наследству», а один рецидивист и вовсе убил. Она к тому времени уж и облик человеческий потеряла. Куда дочка делась — неведомо…

В ту ночь мне не спалось. Все думала про нее, про Татьяну. И вспомнила вдруг, как мы идем с ней из школы через железную дорогу. Темно уже, зимний день короток. И вдруг между рельсами на грязном закопченном снегу видим письмо. Подняли. Целое. Все как положено: адрес, обратный адрес — учреждение такое-то. Поняли, что кого-то везли в поезде по этапу, он и кинул письмо в окно в надежде, что найдет оно адресата. Решили с Танькой отослать его. Но не утерпели, на следующий день все-таки раскрыли. Стали, голова к голове, жадно читать. «Дорогая Маша, — было написано корявым почерком на клочке бумаги, — вот и отправили меня по этапу на пятую зону. Далеко… Сможешь ли приехать на свиданку? Говорят, там ничего. Как наша Танюшка? Не болеет? Прости ты меня, подлеца…» И — расплывшиеся пятна, не то от снега, не то от слез. Если бы знала она тогда, если бы знала…